***
Был опять-таки рабочий день, июль выдаётся очень жарким. Странам поставили новые кондиционеры, но большинство не отказывалось носить шорты. У ЕС не было сил на то, чтобы напоминать им о дресс-коде, да и не хотелось видеть некоторых интеллигентов в юбках. Куда же пропала его толерантность, спросил бы Польша, но Швеция в юбке это действительно страшно для психики Нидерландов. Поляк ходил в шортах, он бы и брюки надел, но в кабинетах Чехии, Словакии и Венгрии слабый кондиционер, а вернее слабые сами страны, которым лень включить его на максимум. Ещё и душно. Это было плохо, ибо ходить в шортах ему было уже не совсем комфортно. Будто все смотрят на его ноги. И это даже не в присутствии Германии, в его-то вообще прикрыться хочется, особенно когда в голове крутится его давний комплимент про шорты. Огромная не искренняя благодарность ему за это! В компании друзей можно было отвлечься от этого, тем более абсолютно все страны обсуждали свой отпуск. Уже всем известно, как Франция будет лежать целый месяц на пляжах и ничего не делать, наслаждаться человеческой жизнью с кучей денег. Чтобы у всех так было. Скандинавы уже запланировали множество мероприятий для любимых себя, и одно из этих — ледовый каток. Да, они немного гении. Но в этом году к ним добавится маленький эстонец (метр семьдесят на фоне более метра восьмидесяти), который любит постоянно ходить за ручку с финном и спрашивать, когда они пойдут поесть или поспать, ибо его братья клоуны и он устал ржать с них. Если отношения, то только такие. Польша с друзьями ничего ещё не придумали кроме того, чтобы наслаждаться всеми удобствами в санатории и иногда ходить в бары, при условии, если там не будут пускать надоедливых людей для дешёвой выпивки. Он будет надеяться, что Германия примет правильное решение и не поедет вместе с ними. Ему было бы хорошо побыть рядом со своей семьёй, себе подобными. Поляк тоже хотел бы, но после пережитого и постоянных приёмов со Швейцарией он не может рисковать. Ему не помешала бы поддержка со стороны семьи, но Польша не может прямо им обо всём сказать. У его отца слабое здоровье, он может получить настоящий шок от этого, не говоря уже о более старших. При этом это сделал Герман, что ещё хуже. ПР даже не пустит своего сына обратно на работу и начнёт жаловаться самому ЕС, а у него есть такая возможность. И неясно, как он это примет: пожалеет ли Польску или же начнёт осуждать и перекидывать на него всю вину, а-ля «не надо было тебе к нему подходить и говорить что-то про его семью!». Уж лучше подождать, когда эта тягота спадёт с души поляка и он сможет чувствовать себя спокойно… хоть Швейцария не совсем уверен в том, что это будет хорошей идеей.**,
Был обед и все страны вновь собрались в столовой, бурно обсуждая надвигающийся отпуск. До него ещё две недели, но всем не терпится рассказать о своих планах и ожиданиях, будто он уже завтра наступит. Компания Польши была в том же числе. Чехия предлагал пойти хоть месяц заняться как-нибудь спортом, который обязательно превратится в соревнование «Кто лучше кинет мяч в голову чеха за прекрасную идею заняться спортом». Венгрия же, напротив, отказывался от такого, предлагая ходить с ним целый месяц в спорт- или фитнес-зал. И пока оба спорили, а Словакия с удовольствием ел свой обед, поляк оглядывался вокруг. Перебивать их спор бесполезно, когда у тебя нет определенной позиции, и ещё нет желания заниматься спортом. Рядом с их столом сидели Эстония и Латвия, второй из которых смеялся и давился своей едой, пока первый со спокойным лицом что-то ему говорил. Литвы, как старшего нет рядом, поэтому тот точно смеётся из-за какой-то хрени. Польша тоже хочет послушать. — Латвия, что происходит? Ты задыхаешься? Зачем тогда рот забиваешь, хочешь прославиться лучше, чем Нид? — обратился к тому Польска. — Он просто идиот, который не понимает мою сложную ситуацию, — ответил вместо того Эст, отчего тот от смеха начал кашлять, но смог проглотить еду. — А что случилось? — спросил словак, тоже заинтересовавшись. — Ему финн дал йогурт, — сказал латвиец и, не договорив, снова залился смехом. — Я расскажу с того, с чего всё началось, — сказал эстонец, повернувшись к славянам. — Вот, я пришёл в Евросоюз, чтобы законно во время работы, так сказать, питаться полезной дешёвой пищей. Сегодня я направился в кафетерий и Фин, как настоящий друг, купил мне йогурт. И как мне показалось, это был не йогурт, а семя того, кто мне его дал. Это я заметил после того, как всё съел. Словакия, в отличии от Латвии, хоть вспомнил об уважении и беззвучно смеялся, отвернувшись. Польша же застыл в непонимании и не знал, где и когда смеяться, ибо не понял всего прикола. Он ведь воспринял проблему Эстонии буквально, а тут такой неожиданный поворот событий. — И во избежание проблем и ненужной суеты я решил сделать тест на беременность. Я переживаю, чтобы он не родился от того дауна, но я думаю, что паниковать не стоит. Не знаю, конечно, куда этот тест вставлять, чтобы заработал, поэтому сделал как обычно. Надеюсь, у меня будет здоровый богатый ребёнок и я смогу получить материнский капитал, на сумму которого я куплю себе Порш. — … Что, блять? — просил поляк, у которого взорвался мозг от услышанного. — Издеваюсь над вами, — признался эстонец. — Как там Германия? — А с каких пор ты меня спрашиваешь про него? — спросил поляк, придя в недовольство от такого вопроса. — Вы ведь вместе живёте, поэтому интересно, какой Герман вне работы, — ответил Эст. — Стой… откуда ты знаешь? — сказанное повергло Польску сначала в удивление, а потом в страх от того, что об этом уже все знают. — Ты и сказал. — Когда это?! — Только что. — В смысле… а, понял. Польска осознал, что его только что подловили, из-за чего стало ещё хуже. Иногда этот эстонец бесит его своим характером. Он был таким лапочкой до ЕС, а теперь начинает показывать свой характер. Или же на него это так повлияли северяне? Вполне возможно, но таким он Эстонию не знал в помине. Хотя поляк и так не знал о нём, разве что только то, как он в самом начале вёл себя скромно и тихо. — Подожди, Поль, ты не шутишь? — спросил Латвия, удивившись от услышанного. — Ты с Германией живёшь? — Под низом Австрия живёт, — сказал Польша, улизнув от ответа, но не утаив правды. — У нас большое везение, — заступился Венгрия, повернувшись к балтийцам. — А, вот как, — выдал Эст и заглянул в свой обед, избегая взгляда венгра. — у вас всё на месте… Честно, я не знаю, как относится к Германии. Он во многом хорош, но доброе большинство стран ЕС он раздражает или же заставляет ссаться в штаны. — Заткнись, а? — вякнул Польска. — Лично я его не боюсь, я пережил человека в своей жизни похуже, — тихо добавил эстонец. — Разве будет кто-то похуже того же «Советыча» или Рейха? — К примеру, Японская империя… — ответил Латвия, напомнив о трагедии с Корейской империей. — … Ты как всегда всё самое лучшее вспоминаешь, — добавил Эстония. Отвернувшись от Балтики, славяне вместе с всегда выделяющимся венгром вернулись к своей теме разговора, которую благополучно забыли. — Не знаю, как вы, но я считаю Рейха худшим из худших, — ответил Чехия. — Был большой опыт в оккупации и служении его режиму. Не знаю, когда мне было хуже всего: во времена его режима или в СССР. — И там, и там хуже, не смотря на «доброту и гостеприимство» Советыча, — ответил Венгрия, не собираясь продолжать такую мрачную тему для разговора. — А я не знаю, — задумался Польша, тяжело вздохнув. — Если как страна, то все они — настоящие ублюдки. А вот как люди… они тоже мрази. — Рейха даже Австрия боится, это всё объясняет, — сказал чех. — Не думаю, что тебе, как поляку, нужно искать в этом черте что-то хорошее. — Да и получил он своё наказание: семь лет в советском концлагере с целыми голодными и сухими неделями, к этому ещё и «работа». К этому ещё одиночная камера, Боже… Что натворил — на то и напоролся, — рассуждал словак. — Мой отец чуть ли не был повешен… — произнёс поляк. — Что это за человек был, как можно быть таким… бесчеловечным?.. — Так, ребят, двадцать первый век на дворе, долой обсуждать никому не нужного немца! — заявил Венгрия, пытаясь отвлечь всех от слов поляка. — Поль, лучше съешь свой пирог, тортик, не знаю уже, что ты взял из дешёвки в буфете! А вы, старички, лучше пейте свой кофе на двоих, трубочки ещё взяли бы себе!***
После рабочего дня Польша снова засел у себя в комнате. В последнее время совсем нет сил и желания выходить гулять, во многом на это влияет расстояние между домами друг друга. Венгрии совсем не сложно приехать к другу, но тот сразу говорит, что лучше они впишутся в соц. сетях или же в играх. Время всегда хватало на игры, и не только в танках счастье было. Игры от первого лица всегда нравились поляку, но он всегда пытался избегать игр про первую, вторую мировую и прочие войны, ибо Венгрия сразу же резко отказывался. Польска, честно, не совсем позитивно относился к ним, ибо от игр он хочет только получить веселье и отдых, нежели начать думать о великом и вспоминать прошлый век. Единственное, что связывает его с Второй мировой войной — это то, как его отец отправил его в Британию, чтобы спасти его. Польше было от силы двенадцать лет, он не понимал политику и избегал «скучных» новостей. Для него была только семья и начальная школа, а то, что на Польшу, на его отца и него самого напали, разрушили семейный дом и взяли в плен Польскую Республику (ПР), — он этого даже после окончания войны не смог осознать. Поляк и до сегодняшних дней не мог представить тот ужас, что творился на его земле, с его народом и семьёй. Как будто Британия и Франция, приняв к себе, держали его всё время с закрытыми глазами и говорили про учёбу и демократию. Он ощущал, что его закрыли в какой-то коробке, наполненной цветочками, а за ней слышны взрывы, крики, выстрелы из автомата и дикий шум двигателя танков, что были на его земле. Польша всё думал об отце, о дедушке, прадедушках, которые остались там. Боль и тяга к ним разъедали его маленькое сердце, которое требовало отцовской заботы. Но последним ударом в сердце стало то, что ПР после завершения войны отправили в концлагерь, а после него в «тюрьму народов» до самого распада СССР. Вступив на родную землю, придя в отстроенный дом в 1949 году, и узнав о судьбе его отца в глубине России, он будто умер, но продолжает видеть реальный мир. Уже взрослый Польша, единственной целью которого было встретить живого и здорового отца, несколько лет провёл в тяжёлой депрессии. Он не мог достойно приступить к своей работе, как к Польской Народной Республике, и через свою неспособность его было решено отдать в военный лагерь вместе с остальными странами тогдашнего Союза. Он, как очевидно, никак не помог Польске выйти из депрессии и восстановить здоровье, наоборот, он становился истощенным и морально, и физически. Лишь тогда, когда он впервые подошёл к Венгрии, всё изменилось. Было ощущение, будто он уже нашёл то, что давно искал, оно придало ему сил. Что он нашёл в венгре, чехе и словаке? Защиту? Поддержку? Первых настоящих друзей? Эти слова не подходят под обозначение тех чувств, что тот к ним тогда испытывал. Семью?.. Вероятно, что они ему стали её временной заменой. Без них у поляка не было ни рук, ни ног; звуки, запахи и зрение сразу пропадали. Польша не мог пойти куда-либо без них, по крайней мере, без Венгрии становилось не так безопасно, как казалось изначально. Можно ли считать, что Венгрия заменил ему не просто семью, а того самого человека, что всегда тебя беречь, принимать абсолютно все ярко выраженные недостатки; учить тебя, как выжить в этом мире, показать, кто плохой, а кто хороший, — отца?.. После таких мыслей остаётся удивительным то, что Польша не начал из-за них курить. В следующий раз, когда он будет выбирать, какую игру скачать, ему нужно попросту заблокировать доступ к Call of Duty. Но был один плюс: он вспомнил об отце. Ему стоит с ним пообщаться, не смотря на слегка позднее время. Раньше он позволял себе месяц не общаться с семьёй, но на то и был мировой экономический кризис 2008 года. Сейчас же, спустя пять месяцев полного молчания, его будут ругать так, что голос разгневанного ПР будет слышен аж до Токио. Взяв телефон, он пролистал до последнего звонка с отцом. Это был февраль двадцать второго, как раз перед той самой пятницей… Он помнит, как они говорили о том, как Речь Посполитая (РП) сильно простудился и уже неделю без остановки чихает, а на его теле можно было уже жарить яичницу. Возможно, он уже вылечился, если не заболел ещё раз на тот же туберкулёз, что атаковал его уже три раза за жизнь. Тяжело вздохнув, с дико бьющимся сердцем он нажал на вызов и ждал. Сначала тишина, а затем пошли гудки. Пять секунд, затем десять. Они дались Польске очень тяжело. Он нервничал настолько, что задержал дыхание, а после нового глотка воздуха бешено задышал, будто задыхался. Но когда была поднята трубка, оно так же резко восстановилось, и поляк смог первым сказать слово. — Ну… Привет, отец, — поздоровался он, нервно хихикнув. Из-за стресса на лице осталась кривая улыбка, а рука рефлекторно начала чесать затылок. — … А я думал, что ты уже забыл про нас, — произнёс спокойным тоном ПР. — … Ты не рад меня слышать? — спросил поляк, готовый уже скрутиться калачиком от стыда. — Хах! Конечно, очень рад, — ответил тот, и на этот раз не сарказмом. — Я о тебе обязательно должен узнавать через Венгрию? Или ты думал, что я эти месяцы спокойно сидел на месте и ждал твоего звонка? Я не настолько глуп и стар, как ты себе надумал, сынок. — Стой… ты звонил Венгрии? — удивился Польша, не зная, что его отец оказался очень хитрым. — Чуть ли не каждую неделю ему звонил, даже начал его бесить этим, но новости о здоровье моего сына мне намного важнее, чем то, на работе он или нет. — Это не считается за тайную слежку? Ты ведь тоже мог мне позвонить. — Как я мог тебе позвонить, если ты там чуть ли не умирал от депрессии? Она у тебя снова случилась, но от чего на этот раз? Переутомление? Снова этот немец!.. — Отец, прошу, я хочу спокойно пообщаться, а не обсуждать мою «депрессию». — Господи, прости, но Поль, ты реально думаешь, что я спокойно отреагирую на то, что из-за какого-то германского ублюдка мой родной, взрослый сын закрывается ото всех и плачет, как ребёнок? Это как понимать? Ох, что у тебя за мышление… — Отец, я прошу! Лишь спустя несколько просьб ПР смог закрыть тему, но пообещал к ней обязательно вернуться, когда настанет время. Польша не злился на отца, наоборот, эта небольшая дискуссия придала ему немного сил. Это был знакомый, родной голос, которого он слишком долго не слышал. Говорят, у Польски не такой низкий голос, как у его отца, но лично младший поляк всегда воспринимает его голос, как нежный, беспокойный, с небольшой ноткой, которая будто говорит «Сынок, я тебя скучаю». Это голос его родного отца, Польской Республики. — Не думаю, что меня что-то удивит из твоих историй, ибо Венгрия в деталях мне всё описал. Случай с любовным письмом довольно забавно вышел, я оценил. Уж лучше я тебе расскажу про то, какая курьёзная ситуация произошла с дедом, ты не поверишь своим ушам!.. Далее последовал увлекательный рассказ о том, как РП, следуя современной моде, по своей ошибке купил себе три пары женских штанов и ходил в них, будто ничего такого в этом не было. Стоило видеть выражение отца Польского Королевства (ПК), когда принял в свой дом сына, который пришёл к нему в обтягивающих штанах. А ведь прадедушке уже добрые 993 года, а вдруг что-то случилось бы с его сердцем? У стран сердце, не смотря на возраст, крепкое, но для ПК сын в женской одежде — будто две планеты врезались в друг друга, это полный кошмар. Здесь бы подошла шутка, что эти планеты можно назвать двумя булками РП в тех штанах, но автор не настолько тупой. Он слишком самокритичный. За этим событием последовало ещё одно, а за ним другое, а после этого прозвучала легендарный анекдот апреля этого года: «Что будет, если Пруссия и Речь Посполитая встретят друг друга в чат рулетке? Поляк увидит чёрный экран». ПР не славился юмором, но рассказывать истории в самых ярких красках — его конёк. — Было бы хорошо, если мы смогли как-нибудь связаться через Скайп, — предложил Польша, уже ища приложение на компьютере. — Было бы хорошо, если ты приехал к нам и пообщался вживую! Если ты, конечно, не лагаешь в реальной жизни, — с иронией сказал ПР. — Когда ты приедешь проведать своих стариков? Дай хоть обнять тебя, не через камеру на ноутбуке. — Отец, я бы с радостью, но… — Работа, а потом ещё и отпуск на другом конце Европы. Не мог проведать нас, когда ездил по Польше? В Люблин так далеко приехать и поведать нас? Разве у нас есть ещё один Поля, твоя копия? Да и копия нам не нужна, только настоящий Польша. — … Я постараюсь к вам заехать, я не могу совмещать сейчас работу и семейные посиделки, работа расписана по минутам целым. Но при любой возможности я сразу в поезд и прилечу прямо в вашу хату, чтобы поесть твои вареники. — Ай, я ему о тяге по сыну, а он про мою еду говорит. Тебя там морят голодом или руки сдулись и висят на теле, как не знаю что? — Отец, ты же меня прекрасно знаешь, — засмущался Польска. — Знаю, поэтому готовлюсь к твоему приезду, словно всю Европу собираюсь кормить. Кормилица Европы! Ты у меня в детстве был сам размером со всю Европу, — посмеялся ПР. — Врёшь, на фотках я хоть был сытый, но не с раздутыми щеками и животом, как японцы-сумоисты. — Ох, и рассмешил ты меня за вечер, на всю неделю уже набрался сил. И не надо пить коньяк, чтобы поднять настроение. — Ты тоже хорошо постарался, хотя во многом заслуга деда, что спокойно жить не умеет. Эх, жаль, что я рядом не был, мог бы денег на видео заработать… Кхм, о чём мы? — Вероятно, о том, что тебе уже пора спать? — по ту сторону телефона послышался смешок. — В смысле?.. А, да, уже девять часов, и мне, как послушному мальчику, нужно ложиться спать, — с сарказмом ответил Польска. — Ты в курсе, что мне 87 лет? — Ты ведь мой сын, дай побыть и мамой, я тебе заменял и её. — Конечно… Ладно, сделаю вид, что я уже купаюсь и ложусь в тёплую постель. — Красиво врёшь. Оба попрощались и положили трубку. После такого недолгого разговора Польша остался в хорошем настроении… на пару минут. Затем он резко впал в печаль, будто у него что-то украли и больше не вернут. Почему он снова чувствует себя одиноким? Это ведь не последний с ним звонок, они могут хоть завтра созвониться и болтать хоть часами. Почему именно сейчас его весёлый разговор привёл его к такому состоянию? Хочется снова позвонить, но это уже будет навязчивым звонком, слишком много хорошего за раз нельзя, ибо как Польска потом уснёт с такими мыслями. — … Нужно выпить, — решил он и пошёл к выходу из комнаты. Придя на кухню, он открыл холодильник и достал оттуда банку холодного пива. Этой банки достаточно, чтобы через пару минут постараться забыться и уснуть. Открыв её, он сел за стол и, попивая, задумался об отце. От этих мыслей нельзя сразу убежать, поэтому придётся ему уделить этому несчастные минуты, которые ему всегда дороги. Польская Республика, ПР… Как он, после случившегося с ним в войну, пережитого времени в лагере, а затем в тюрьме, может вести себя так, будто с ним этого не случалось вовсе? Польша не может упустить особо значимые события из своей памяти, даже ту встречу с Венгрией или первый день, как независимое государство Европы. О пятничном инциденте можно молчать, при любом его упоминании его кидает в печаль и уныние. Но как можно со смехом вспоминать то, как он в тюрьме с УНР подрался из-за того, что тот припомнил ему Рижский договор? Или то, как он учился казахскому языку у Казахского Ханства, которого посадили за «деятельность, что угрожает безопасности СССР»? «Он ему что, хотел стрелу пустить в голову, когда тот с речью выступал?» — говорил тогда ПР, смеявшись. Польша был тогда в полном шоке, да и сейчас в нём пребывает. Разве нормально это: забывать все самые ужасные моменты из жизни так легко и говорить о них с долей иронии? И нет, поляк не сравнивает опыт ПР в концлагере Рейха и своё изнасилование. Ему хочется понять, как можно это отпустить и спокойно вспоминать, не впадая в дрожь и печаль. Польша не может ждать, эта боль, обида и несправедливость пожирает его отовсюду!.. Содержимое банки за короткое время было выпито, а состояние и мысли остались те же. Пиво и вправду не способно помочь успокоиться, он будто выпил простую воду, даже вкус резко забылся. Раньше такого не было, а с одного такого случая поляк не хило перепугался за своё здоровье. До приёма со Швейцарией ещё пару дней, а его уже под вечер начинает штормить с мыслями об отце. Этого ещё не хватало. Одного раза в неделю, видимо, Польше недостаточно. Не зная, что делать, он сложил руки на стол и сгорбился, глядя в пустоту. Всё резко остановилось, ни одна мысль не поступала в голову. Поляк ровно дышал, как его учили. Швейцария говорил о том, что могут наступить подобные моменты, их нужно переждать, при удобном случае ложиться спать; в крайнем случае обратиться к нему за помощью. Сейчас Польска не хочет его отвлекать или будить. Он понимает, что в этом случае ему стоит отвлечь швейцарца от его дел, но эти мысли он сразу же заглушил и решил переждать. Всё нужно пробовать, вдруг этот способ подействует. Чувство навязчивости его когда-нибудь погубит. Вдруг Польша услышал, как что-то пробежало рядом, но он среагировал тогда, когда об его ногу началось что-то тереться. Посмотрев вниз, он увидел маленький виляющий хвостик Лютера, что уже успел обойти хозяина вокруг и прийти к нему с другой стороны. При виде светлой и весёлой мордочки питомца, на лице Польши невольно появилась нежная улыбка, а руки потянулись гладить радостное животное. — Счастье моё, ты пришёл ко мне в трудную минуту, — тихо сказал поляк, положив передние лапки собаки к себе на колени. В кухню тихим шагов зашёл Германия, но он не был настолько тих, чтобы славянин не заметил его. Как только он увидел немца, улыбка спала с лица. — Он был у меня в комнате, пока ты с отцом говорил, — сказал тот, стоя на другом конце стола. — Что-то случилось? Ты выглядишь… потерянным? — Какая тебе разница? — огрызнулся Польска, не смотря на Германа. — Это тебя не должно касаться, ничего тебе не расскажу. — Хорошо, я тебя понял… Я не про это хочу с тобой поговорить. — Ты ещё со мной болтать собрался? Я тебе подружка или кто? Не забывай, что ты со мной сделал, и принимай соответствующую реакцию. — Кхм, ясно… Ты будешь дальше продолжать скрывать свои мысли ото всех? Боишься даже Венгрии о них рассказать… Что тебя беспокоит сейчас? Отец? — Не твоё дело, — с паузами ответил Польша, недовольно взглянув на немца. Германия, слыша подобные ответы, начинал догадываться, правильно ли он думает, и получает на это только подтверждение своих мыслей. — Ты начал… думать об отце и всё пошло вверх дном? — предложил мысль Германия, подняв бровь. — … Как ты это делаешь? Ты живёшь в моей голове что-ли? Откуда? — со злостью в голосе спросил славянин. — Догадываюсь, ничего более. Но я ведь смог описать то, что с тобой сейчас произошло? Польша не знал, как стоит ответить, и потому повисла небольшая тишина. По ней немец сразу понял, что он угадал, но дал тому время на раздумья ответа на его вопрос. Если ответить честно, — Герман пойдёт дальше, если ответит ложью, — не поверит и станет давить дальше. Похоже, что у Польши особо нет выбора, разве что попытаться улизнуть от разговора, ибо сил и голоса на ссору у него не осталось. — Что ты от меня хочешь? — спросил он, сведя брови. — Швейцария говорил, что намного легче высказаться кому-либо из близких о своей проблеме. От этого становится намного легче. Мне этот совет очень помог… Если ты не можешь мне высказаться, то прошу меня выслушать. Возможно, ты отвлечешься от своих проблем, как и хотел, наверное, изначально. — … Меня больше всего смущает то, что ты будто знаешь мои мысли и точный ответ на них. — Я через это уже проходил, потому я понимаю твои чувства, ощущения и подобные мысли. Да и ты, честно говоря, подтверждаешь мои догадки. — О чём ты сейчас эту бессмысленную речь ведёшь? — … У меня был такой момент из жизни, когда мне пришлось задуматься о том, кто я, кто мой отец, мои предки. Для меня это было очень сложное время… Твой отец — это повод для гордости. Он воссоздал свою страну, воспитал будущее государство и всеми силами пытался доказывать, что вы имеете право на существование. Он показал это своим великим духом, жаждой до свободы и настоящую силу… Я не так много о нём знаю, как о человеке, но я уверен, что у тебя самый лучший отец. Ты должен им гордиться… Да и весь ты пошёл полностью в него, не только внешностью. Польша думал, как отреагировать на такой комплимент в сторону ПР. Со стороны поляка, Германия нигде не соврал и нигде не преувеличил, он может быть с ним согласен. Но проблема в том, что это сказал немец. Он ведь не просто так об этом говорит. Герман точно смог использовать этот момент, когда славянин думает о семье и попытается подвести этот разговор к чему-то. Этот немец слишком хитёр, а, может, и очень глуп, что решил поговорить на эту тему с Польшей. — Я не ссорился с отцом, всё в порядке. Просто… мне не хватает его. Я скучаю по нему, а из-за тебя моё состояние настолько ухудшилось, что я не могу прийти к нему в таком состоянии. Поляк оправдывался перед ним, и Германия это прекрасно понимал, но указывать на это он не собирался. Это работает против Польски. — Я рад, что у вас такие хорошие, тёплые отношения. Честно, я сам немного завидую вам… вернее тебе. У тебя такая хорошая, славная семья, включая Речь Посполитую, Королевство… Я слышал об их подвигах, отдельно от истории. К примеру… это правда, что Королевство единственный из государств, что он стал пристанищем евреев в те года? Светлый человек. — Правда, очень хороший… Странно это обсуждать с тобой. Тебе до всего, оказывается, есть дело. — Возможно, — это был первый и последний ответ, который Германия даст за этот вечер. — Они вызывают большое восхищение. Конечно, не считая мнение Украины, они все замечательны… Мне жаль, что мой народ, моя семья с вами сделала. Плохо об этом сейчас упоминать, но скрывать это бессмысленно. — Бессмысленно больше то, что ты это сказал вслух. — Я понимаю, но мне хочется узнать кое-что. Когда в день рождения Австрии и Венгрии ты виделся с моей семьёй по видеосвязи… — Хех, Австрия всё такой же крысеныш, — тихо произнёс Польша. — … что ты ощущал по отношению к ним, когда увидел их в лицо? Страх? Поляк, что изначально не хотел участвовать в разговоре, ради интереса задумался над таким вопросом. В тот момент он ничего не чувствовал, лишь небольшой интерес к их внешности и голосу. Был лишь момент, когда он задумался о Германской империи и Третьем Рейхе, но он так и не смог ни услышать их, ни увидеть. Возможно, он пропустил это мимо глаз и ушей. Но никакого страха он не ощущал. Они же были на экране телефона, а не рядом с ним вживую. Тогда были бы другие ощущения, что-то похуже страха. — Нет, не боялся. — Спасибо, что отвечаешь на мои вопросы. Когда Австрия тебе рассказывал про свои моменты из детства, ты думал больше о том, какой Австро-Венгрия ужасный и жестокий, или о том, какой АВ хороший папа? — … Я вообще об этом не думал, только слушал. Это плохо? — В этом нет ничего плохого — отпустить прошлое. Как и Венгрия, Австрия. Ты их боишься, ибо они сыновья ГИ и АВ? Братья Рейха? — Нет, ибо они показали себя, как хорошие страны, люди. А ты меня изнасиловал. Твой план, чтобы я простил тебя, успешно провален! — рассердился Польша. — Я и не надеюсь на это. Ты ведь сильный, чтобы меня не прощать… или же очень слабый? — Пошёл ты! — Прошу прощения, я тебя подколол по принципу твоих любимых мультиков по ТВ. — Да не смотрю я детские мультики, это было только один раз! Герман тихо смеялся с реакции Польски. Это его значительно расслабило сейчас. Он не знает, как сам поляк, но это заставило немного отвлечься от темы изнасилования и прощения. — Поль, мы ведь не просто люди. Мы страны, суверенные государства. Никто ни на кого с войной не смеет полезть, мы высокоразвитые. Интеллект у нас так же должен быть на высоте, — с иронией говорил немец, слегка улыбаясь. — Мы должны работать вместе, как и раньше. Как-бы ты этого не хотел, но нам стоит что-то менять. Я не заставляю тебя меняться и прощать меня. Я прошу тебя о том, чтобы ты пытался не злиться, нервничать и агрессировать на меня. Хотя бы на работе, это портит твой статус. Евросоюз просил меня разобраться с этим, иначе… этим займётся Франция и сам ЕС. — Какое им дело до меня? Заебали вы уже, европейцы. — И один из этих европейцев платит тебе за психотерапевта. … Давай я попытаюсь тебе объяснить всё вкратце: мы больше не враги. Да, я преступник, я совершил преступление против тебя, и я всё еще остаюсь Германией, твоим начальником и тем, кто оплачивает тебе лечение. Понадобятся лекарства: я тебе всё принесу. Нужно уйти с работы пораньше: я тебя отпущу, при этом я стараюсь не нагружать тебя работой. Теперь я делаю двойную работу, но от этого мне легче не становится. Возможно, это и будет моим наказанием. — … Я не хочу это обсуждать сейчас. В ЕС все за тебя горой, я ничего не смогу сделать, поэтому… буду спокойно работать с мыслями о том, как тебе плохо с дополнительной бумажной хлопотой. Их разговор резко прервал рингтон сообщения на телефоне Германа. Оба странно посмотрели друг на друга, а после немец достал свой телефон. Германия не постеснялся его прослушать при поляке. Оно было на немецком, по голосу было ясно, что это кто-то из его семьи. В конце прослушанного Германия ударил себя по лицу и тихо смеялся. Польше стало интересно, но спросить об этом было «сложно». — Знаешь, что он сказал? — риторически спросил немец. — «Герман, если Пруссия чёрный, то бишь негр, я могу его купить и использовать в борьбе с расизмом, чтобы повысить свою репутацию?» Славянин секунду сидел, переваривая информацию, а после до него дошёл весь прикол сказанного. Он успел сдержать свой смех. Не хочется, чтобы Германия думал, что кто-то из его родственником смешно шутит и ему с этого тоже смешно. Если это сказано всерьёз, то план очень… оригинальный. — Я знаю, что тебе смешно, — сказал Герман, а после принялся писать ответ. — Нет, отец, Пруссия сам расист. — Стой, что? Это был голос Рейха? Сначала он показался обычным, как у всех немцев, а после осознания того, чей именно он, стало не по себе. И шутка резко перестала быть смешной. — Видишь? В моём присутствии ты его почему-то пугаешься… Я ведь не такой же жестокий, как он. Я не хочу быть, как он… но почему-то становлюсь. Не знаю, почему это происходит, я же стараюсь, а в итоге не сдерживаю свой крик и срываюсь… — … Разве ты снова орёшь на кого-то? Я и не слышал даже. Ты тихо орёшь? Научи. — У меня такое было пару раз, но вместе с этим появилось чувство вины. Оно оправдано, я ведь пугаю всех своим голосом, хоть оно и проходит только на следующий день… Я стараюсь держать себя в руках, при тебе я всегда стараюсь быть тихим и спокойным. Но ты помнишь наш договор. — Запомнил, как… я запомнил. — Это хорошо… Не будем о тяжёлых темах говорить, лучше обсудим что-то более важное. Как твой отец? Дед? Здоровье как? Поляк удивлённо поднял бровь, недоверчиво глядя на того. — Думаю, что у них всё хорошо, — ответил наперёд немец. — У моего… всё трудно. После концлагеря у него здоровье практически разрушено. Он… не может испытывать большинство эмоций, либо делает это крайне редко… Я видел его однажды в концлагере, 5 мая 1950 года. США смог договорится с ними о встрече… передо мной был будто живой мертвец… Германия прикрыл глаза и провёл по них пальцами. Ему слишком трудно об этом говорить. Если тут был бы Австрия или Швейцария, он бы разревелся на месте, но при Польше почему-то сдерживается. Он говорит поверхностно без особых деталей, но он сейчас откровенен. Славянин, в свою очередь, сохранял спокойствие, но такой рассказ заставлял напрячься. И не думал, что Герман ему когда-то расскажет о том, в каком состоянии был отец в советском концлагере. Это было жутко. Что немецкие, что советские лагеря отличались особой жестокостью. — … Он еле шевелил своими конечностями, он не был в состоянии даже встать. Его не кормили месяцами, издевались над ним и экспериментировали, как страна сможет прожить без еды и воды… — Герман, с трудом глотнув воздух, сделал паузу и продолжил. — Я знаю, что по сравнению с тем, что он сотворил в свои года, это заслуженно. Я не оправдываю его и не жалею… но, как сыну, мне было до глубины больно, что он довёл себя до такого. Заставил других сделать подобное с ним… Он всё ещё не может нормально питаться, мяса очень мало ест, закрыт от всего мира… Я никому не желаю оказаться на моём месте. Когда-то и он оказался на месте сына, чья семья устроила мировую войну. Мне и стыдно и больно, когда меня ставят на их место. Будто все так и хотят доказать мне это, заставляют сделать подобное преступление против всего мира. Никто не хочет этого признавать, думая, что успели поменять своё мнение обо мне. Гадкие вруны… Слушая немца, Польша попытался поставить на это место кого-то другого, чтобы лучше понять описанную ситуацию. Германия не вызывает сожаление или понимание. Но поляку когда-то удосужилась честь увидеть сыновей немецких солдат и политиков, что склонялись перед памятниками погибших невинных евреев и поляков. Они понимали весь тот ужас, что сотворили их отцы, и им было не просто стыдно, а и страшно. Страшно за то, что они — сыновья и дочери тех убийц. Они стали изгоями на многие годы, абсолютно везде их прогоняли и лишали всех прав. В Польше это было ярко выражено, и поляк поддерживал эту идею. Таково было их наказание за молчание и бездействие, за то, что они — немцы. Сейчас новые времена, и Польска больше испытывает ненависть к тем, кто это совершил, а не к их детям, внукам и правнукам. Это всё закончилось, и нынешнее поколение делает из этого только уроки, которые, к сожалению, не может воспринимать всерьёз и идёт кидать зиги в Кракове со своим двенадцатилетним мозгом в голове. Если сейчас немцы заслужили прощения (но не отказ от репараций), то Германия может ли получить его, чтобы избавиться от клейма злого немца-завоевателя? Скорее Венгрия бросит пить, нежели Польша поменяет своё мнение о немце. Но и венгр ведь когда-то на два года бросил пить. — Я тебе не Австрия, я не смогу тебя понять и пожалеть, как сыночка. Но твоё положение реально херовое, никто не позавидует тебе, кроме твоего отца. — … Ты меня не сможешь понять, но это нормально. Я не прошу тебя простить меня или Рейха, это будет очень глупо. Я просто высказался. — Но почему именно мне? Не нашёл бы человека получше, к примеру, Италию. Он тебя смог бы понять лучше, как никто другой. — Для меня ты лучше, чем кто-либо другой. И ты ведь меня выслушал, нигде не перебил и не дразнил. Это уже многое значит, мне действительно приятно. Если для Польски разговор прошёл так, будто Германия пересказал какой-то драматический фильм по бельгийскому ТВ, то для немца этот разговор смог согреть и так разбитое сердце, которое он и сам разбил. Поляк на него смотрел, слушал, смог ответить на вопрос и ни разу не пискнув. — Для тебя многое значит моё молчание? Прекрасно, буду побольше говорить всякой херни, а то живёшь слишком счастливо, — пошутил Польша, не улыбаясь. — Снова пустые обещания, — ухмыльнулся Германия. — А Лютер уже и поспать успел на полу. Оба взглянули на пёсика, который лежал, свернувшись в пушистый комок, глядел чёрными глазками на поляка. Он-то надеелся, что его опять покормят, а не начнут общаться между собой, будто это что-то очень важное. В общем, получилось у них как всегда, а Лютер и дальше будет думать, что когда хозяева идут на кухню, то ему обязательно должны дать еду.***
На следующий день, после работы Польша решил прогуляться с друзьями. Она ничем новым не отличалась, разве что Словакия, купив для себя пиво на выходные, выпил половину из них по пути, а деньги резко пропали из его кошелька. Пиво подорожало на несчастные копейки, а Чехия уже орёт о инфляции в Бельгии. Уставший, но вполне отдохнувший поляк пришёл домой. Дома был ожидаемый гость, — Австрия, что разлёгся на диване вместе с Лютером. Когда пришёл Польша, то оба, конечно, подорвались и пошли встречать ночную пьяницу. Но тот выпил всего лишь одну баночку, но по его виду не скажешь, что он перед этим не купил целый ящик и не выпил за раз. Австриец уже успел и наругать, и поругать за такое состояние, ссылаясь на то, что Лютер не должен видеть своего хозяина пьяным. — Герман где? Не хочу его видеть, — спросил Польша, снимая с себя обувь. — Душ принимает. Смотри, не испугайся его в халате, — ухмыльнулся австриец. — Ага, я однажды так пересрался, что чуть не пришлось валить из дому, — ответил Польска на ухмылку приятеля. Разговор перешёл в обсуждение рабочего дня в гостиной, где Лютер часто просился играться: то кинуть мячик куда-то, то погладить, то дать ему погрызть специальную и мягкую игрушку, но одну он уже успел разорвать (её после зашил Польша). Разговор плавно перешёл к тому, что поляк рассказал про вчерашний разговор с Германией. Австрия никак на него не отреагировал и не мог ничего ответить, славянина это не устраивало. Ему хотелось обсудить это именно с ним, узнать его мнение и сделать для себя некоторые выводы. Похоже, Польша хочет считаться с мнением Австри и оно имеет для него немалое значение. — Ты не считаешь это странным, нет? — спросил Польска, сидя на диване и гладя на нём пузо Лютера. — Как сказать, — задумался австриец. — у него было такое давно, поэтому для меня это не в новинку. Он также думал об отце, почему он с ним так похож в своих поступках и как ему исправиться. Почему он тебе об этом рассказал — могу только догадываться. Но один из вариантов: ты ему дорог, и он хочет с тобой поделиться своими переживаниями и проблемы, не прося при этом помощи или вроде того. Человеку достаточно один раз высказаться кому-то, чтобы ему стало легче. Вероятно, он, услышав твой разговор с отцом, вспомнил про своего отца и решил успокоиться с тобой. И у него это получилось. — Да уж… в моих планах не было того, чтобы делать жизнь Германа лучше. — Не принято отвечать на зло чем-то злым. Ты делаешь Германии добро, он это понимает и ценит, а когда ты напортачишь, он вспомнит это добро и ему будет дико стыдно, если он попытается тебя наругать. — Ой, я помню ответ на моё добро в пятницу февраля. — Он ответил злом на зло, если ты внимательно изучил ту ситуацию. — Ты хочешь сказать, что он ни в чем не виновен?! — с шоком крикнул Польша, разозлившись на слова Австрии. — Вовсе нет! Прости, я неправильно высказался… реально, извини, я не хотел, — извинился тот, виновато уставив взгляд в пол. — Учись подбирать более подходящие слова, — сказал Польска, скрестив руки. — В качестве извинений приму ответ на один вопрос: каково твоё отношение к… Рейху? Глаза Австрии, что недавно глядели в пол, резко перевели свой удивлённый взгляд на поляка. Его рот чуть приоткрылся, а брови полезли наверх. Даже вокруг стало слишком тихо, что даже Лютер обратил на это внимание и удивлённо разглядывал по сторонам. — Я что-то не то сказал? — спросил Польша, прервав неловкую тишину. — … Почему ты меня о нём спрашиваешь? — спросил австриец серьёзным тоном, сведя брови. — Был похожий вопрос, который я задал Герману, но он меня оставил без ответа. Та же участь и тебя постигает сейчас. — … Он мой брат, но после всего того, что он сделал… Мне страшно вспоминать то время, проведённое с ним после 1938 года. Я не хочу вдаваться в подробности. — И ты сейчас его тоже боишься? — … Он не представляет для меня угрозы. После войны его здоровье сильно пошатнулось и чуть не разбилось вдребезги. Ему ни один врач в мире не сможет помочь, он полностью сломан. Если ты хочешь услышать моё отношение к нему, я скажу одно: младший брат. Всё. Было странно услышать такой короткий, сказанный низким, серьёзным тоном ответ. Австрия любил вдаваться в подробности и давал развёрнутые, красочные ответы. Сейчас же Польшу охватило неприятное ощущение, будто австриец разозлился на него. Неприятно ощущать навязчивое чувство вины, оно уже изрядно раздражает. — Я не злюсь, Поль, но впредь не задавай подобных вопросов, — сказал Австри. — Это никак не связано с Германией и твоим случаем, не советую сравнивать наши болезненные моменты из жизни. — Что Рейх с тобой делал, что ты так грубо мне отвечаешь? — Я не грубый, я сейчас прямолинеен с тобой. Отвечать на это я не собираюсь. Если захочу — расскажу, но точно ни сейчас, ни сегодня, ни в ближайшие дни. — Ладно, прости…