***
По выходным семья Польши совершала прогулки по городу, а в будние дни в основном сидела дома. Во-первых, старший Речь Посполитая не любил каждый день таскаться по Люблину, упоминая свой возраст. Правда, для его внука, которому приходится работать со скандинавами, которые в двое старше него, не является аргументом. Во-вторых, Польше нельзя спорить со старшими. Это правило для восьмидесяти восьмилетнего Польши прозвучала крайне странно, а те лишь посмеялись и назвали это «неоспоримым правилом». Если они сказали, что им попросту лень стоять в пробках, то тот их понял. Но нет, им обязательно нужно упомянуть свой возраст и посмеяться, словно сами недавно услышали про такую шутку. И так как это был будний день, Польска сидел в гостиной за просмотром фильма, название которого уже не то, чтобы забыл, а и не вспомнит из-за скучного содержания. Возле него на ковре спал Лютер, пока не услышал приближающиеся шаги со второго этажа. На это сразу же обратил внимание поляк, что оглянулся и увидел спускающихся ПР и РП. Он надеялся, что они идут именно к нему, ибо тот из-за скукоты чуть не засыпал. И всё же его ожидания оправдались — они молча вошли к нему в гостиную, где РП уселся в кресло, как всегда отдельно от других, а ПР подсел к сыну. — Фильм пришли посмотреть? Он о-очень скучный, а ещё скучнее перелистывать каналы по сто раз, — сказал младший поляк, убавив звук. — Да так, спросить кое-что важное, — загадочно произнёс ПР, положив руку на спинку дивана. — Так… как дела со Швейцарией? — Что?.. — от удивления у Польши раскрылся рот, и это только на руку сыграло старшему. Поляк надеелся, что после первого дня в этом доме ни одна живая душа не посмеет произнести или намекнуть на существование Германа в его жизни. Но упомянув имя Швейцарии это лишь сильнее напрягло Польску, что заёрзал на месте, думая, как лучше стоит улизнуть от ответа на вопрос. Но больше всего интересовало, откуда они вообще в известии про швейцарца та его связь с ним. И если ПР спросил «как обстоят дела», то скорее он знает или догадывается о причинах психотерапии. — Сынок, не дави на моего внука таким тоном голоса. Гляди, весь заволновался та покрылся мурашками, — подметил Речь Посполитая, положив ногу на ногу. — Причём здесь Швейцария? — в замешательстве спросил младший, оглядываясь то на отца, то на деда. — Да так, узнали одну новость… может, ты готов нам сам рассказать настоящую версию? — сказал ПР, сумев поставить сына в безвыходное положение. Хоть Польша теперь догадался, в кого он пошёл таким хитрым, его положение сейчас этот факт не улучшал. В голове снова новый хаос, но на обдумывания у него остались считанные минуты. Мысли скакали с одной на другую: то «знают ли они про мои недуги?», то «кто им мог рассказать, если не Венгрия? А вдруг это кто-то другой? Как венгр мог меня так подставить», то «как они отреагируют на правду или ложь, зная или не зная настоящих причин?». Но время шло, а язык Польши так и норовил сказать что-нибудь, чтобы прекратить эту напрягающую тишину. — Эм, а откуда вы вообще предположили мою связь с пс… ним? — выговорил Польша и дрогнул на последнем слове, чуть не сказав «психотерапевте». — Ты боишься нам сказать о таком? Разве за этим стоит нечто такое, что способно нас разочаровать или разозлить? — спросил ПР и поднял бровь. — Нет, мне просто… — Значит отвечай на мой ранее поставленный вопрос, — перебил того Вторая Речь. У младшего остаются считанные секунды, чтобы как можно быстрее придумать и ответить на его вопрос, иначе с затяжкой времени увеличатся подозрения во вранье. Впрочем, он уже своими вопросами сам загнал себя в ловушку, где кроме правды Польша не может ничего внятного сказать. Поэтому его короткие раздумья остановились на том, что лучше не говорить полностью правду про причины визита, а взять её малую часть. Когда этот вариант показался ему довольно действенным, рот поляка сразу же не сдержался: — После скандала с Германом… — напомнив себе инцидент, Польске на секунду стало сложно продолжать говорить, но ему стоит держаться, чтобы ему поверили. — Мне нужен был курс психотерапии со Швейцарией. Мне так порекомендовал Австрия, ибо мне было крайне сложно работать. Долг государства превыше всего, но должен быть качественно выполнен. Лишь после сказанного он осознал, что навал вопросов не заставит его ждать. Но ПР лишь задумчиво глядел ему прямо в глаза, добиваясь подробностей. Правда, об подобном психологическом крюке ему когда-то рассказал Австрия, когда они упоминали «способность» Германии добиться правды или подробностей. Младший решил не поддаваться этому, смотря, хоть и неуверенно отцу в глаза. Вторая Речь не мог понять, где тут ложь, но тот вряд ли упомянул бы про таких интересных ему персонажей, как Австрия, если Польска всё же осмелился ещё раз соврать ему. Если прямого признания старшему не добиться, то будет стараться подловить его на противоречии в деталях. — Меня многое смущает в твоих словах, — сказал ПР, сведя брови. — Но наиболее всего меня смутил Австрия. Разве вы уже приятели? — … Отец, я тебя прошу, не поднимай тему германской семьи. Если я решил, что он надёжный, значит он мне во многом помог и поддержал в такой трудный период. На него можно положиться, как и на Венгрию. — Конечно, ни с того и ни с сего решил помочь тебе, словно папа этого немца, который извиняется за поведение своего ребёнка. Если не способен мыслить объективно, то позволь мне сказать, что такие подобные действия очень странные, особенно когда они начались после эдакого скандала. — Я не собираюсь объясняться перед вами, почему я считаю Австрию надёжным другом. Вы можете всё о нём думать, как и о Венгрии, я не смею вас переубеждать в обратном. Но для меня, государства двадцать первого века, он является моей поддержкой и помощью. Отныне не поднимайте такие вопросы, ответа от меня вы не дождётесь. Польша прибег к лёгкой грубости, так как подобный вопрос они поднимали, и это закончилось ссорой из-за долгой терпимости и податливости младшего. ПР, услышав такой ответ, аж раскрыл глаза. Для него это звучало оскорбительно. Он не понял, почему тот так к нему обратился, почему так нагрубил, хоть в этих словах, на первый взгляд, ничего особенного нет. — Внук мой, это прекрасно, что ты начинаешь находить общий язык с державами Запада. И позволь объяснить: мы за тебя переживаем, и зная Австрию где-то… с 1910 года по 1940-е, мы к такой персоне не совсем дружелюбно относимся. Вот мы и интересуемся и переживаем за тебя. Не стоит отвечать своему отцу такой резкостью, понимая, что это его отцовский долг — защищать своего сына и вовремя прийти на помощь. И часто любил Речь Посполитая выступать в роли мудрого дедушки, объясняя поведение ПР. Когда-то он таким же был, и только после приобретения им сына начал понимать не только его, но и своё раннее поведение. Как помнится младшему, в детстве случился небольшой конфликт из-за какой-то чепухи с игрушками, где маленький Польска начал истерить и рыдать в свою подушку. ПР, как настоящий отец, не купился на манипуляции сына и стоял чётко на своём — не покупать ему плюшевые игрушки, давая возможность только на логические, развивающиеся игры. Спустя несколько минут после ухода Второй Речи, к ребёнку пришёл РП, что начал объяснять действия его отца, часто напоминая про то, как Польша ему дорог, и любит он его больше всего на свете. Тогдашнего Польшу это успокоило, а сегодняшнего продолжает греть душу. — Спасибо за прояснение, отец, — поблагодарил ПР, повернувшись к сыну. — А теперь прошу ответить на мой вопрос про Швейцарию. Как только младший поляк подготовился к разговору об Австрии, придумывая оправдания для него, так тут тема снова вернулась к швейцарцу. Польска продолжил молчать, но на этот раз уже не знал, что ответить. Мысли будто исчезли, в его поле зрения теперь только сдержанное лицо его отца, что всё ещё был недоволен его дерзостью, а теперь сильнее напрягался при таком долгом молчании. Стоит учесть, что прошло всего лишь пять-семь секунд, а пальцы Польши начали сами по себе нервно стукать по ручке дивана. — … От Германии перебрался такой привычки? — подал свой голос РП, а при упоминании немца младший резко к нему повернул голову. — Сколько живу, а у их рода всегда оставалась привычка постукивать пальцами, когда нервничают. Что Пруссия, что Империя… а теперь и младший немец научил тебя такому? — Не учил он меня ничему, — сказал Польша слегка приглушённым голосом, чтобы не задеть деда, а после скрестил руки, чтобы не выдавать себя. — Тебе так сложно ответить на мой вопрос? — спросил Вторая Речь. — Я думал об одном, но твоя тревожность начинает меня уже пугать. «— Да, не представляешь, как мне сложно», — пронеслось в голове Польски. Если он ответит правду, то как это оценят отец и дед? Будут ли говорить, что это пустая трата денег и нужно «другим» лечится? А что будет тогда, когда узнают, что Германия оплачивает ему лечение? Начнётся настоящий смерч из вопросов и осуждений со стороны семьи. А может, Польша сейчас слишком преувеличивает? С каких пор он начинает преувеличивать такие вещи? Это же его семья… На момент ему стало стыдно за то, что он собирается обманывать их, чтобы сохранить всё связанное с тем инцидентом в тайне от них. Правильно ли он поступает сейчас? Он не может дать себе ответ, сейчас уж точно нет. — … Скажи, откуда ты узнал про Швейцарию и я отвечу, — сказал Польска. — … Телефон иногда полезно держать с собой, — начал ПР. — Он тебе позвонил недавно, и я решил ответить. Он даже не заметил разницы в голосе, а сразу перешёл к делу. У него рабочий день в воскресенье и он не сможет провести с тобой приём, поэтому предлагает провести его в субботу. Услышав ответ, поляк был готов провалиться сквозь землю. Хотя нет, обязательно стоило захватить Швейцарию с собой, что так сильно подставил его. Но можно ли считать это подставой, если тот не смог сразу определить чужой голос по связи? Вряд ли младший поляк будет сейчас разбираться с тем, как происходил телефонный вызов, когда отец уже знает про его психотерапевта. Есть ли позитивный момент в том, что есть простой факт существования у Польши терапевта, а не более детальные сведения? Это позволяет ему развязать руки лживой фантазии. — … После скандала я стал… чутка агрессивным по отношению к другим, стал чаще уставать, а после Швейцарии я знал, что у меня начинает прогрессировать депрессия. Поэтому я решил позаниматься с ним, чтобы мне было легче работать. В этом ничего ужасного нет. Терапия идёт плавно, но небольшие успехи уже есть. Польска не врал, ибо это была частица полной правды. В его голосе не было никакой лжи, поляк сам искренне верил, что всё начинает действовать, но вот что именно — точно сказать не может. И Польша надеется, что на этом допрос должен закончиться. — … Ясно, — задумчиво произнёс Вторая Речь. — Сильно надеюсь, что ты мне не врёшь. — А если и так, то это звучало убедительно, — тихо посмеялся РП, заприметив подходящего к нему Сигизмунда. — Моё сокровище, иди сюда, кс-кс-кс. Кот уже поспешил к хозяину, мигом запрыгнув к нему на ноги. На резкие действия негативно отреагировал Лютер, что тихо зарычал и отполз подальше от Речи Посполитой. — Кстати, я из любопытства заглянул в инстаграм Германии… там такой же пёс, — сказал ПР, улыбнувшись, но при этом глаза были широко разомкнуты, а брови подняты. — Ты же удалил Инстаграм, — напомнил чутка взволнованный Польша, вспомнив про общую квартиру с Германией. — У отца увидел, — отмахнулся тот. — Не объяснишь? — Нет, ибо не знаю про его любимцев, есть ли они вообще или нет. Вдруг это ради репутации? — говорил младший, повернувшись тому боком. — Нет, Поль, тут уже ты не умеешь врать. Я бы оскорбился на враньё, но назвать твои слова этим словом язык не поворачивается. Польске очень сильно не хотелось отвечать на ещё один каверзный вопрос, который заставит семью узнать о «запрещённым» для них. Нет, сказать то, что он живёт вместе с Германией и у них есть общий питомец, считай — могила для психики семьи и для самого Польши. Придётся сказать правду о Лютере… но немного и слегка приукрашенную. — Да, есть такой же пёс, — тяжело вздохнул Польша. — Герман нашёл двоих щенков ещё в Финляндии, а так как я и Австрия, как более разумные люди, не может доверить ему целых двух щенков, я одного забрал. И не пожалел. — … А какое имя у того щенка? — Не знаю, честно. Я с ним почти никогда не виделся, да и гулять там, где Герман — опасно. — Сын мой, — обратился к тому Речь Посолитая. — хватит упоминать этого немца. Если Польша сейчас рядом с нами, он жив, цел и вполне здоров, то зачем нам расспрашивать его о каком-то Германе? Как о Рейхе, то ты в лучшем случае уйдёшь из комнаты, лишь бы не говорить о нём. А тут, представь, семья расспрашивает о твоём начальнике-немце. — … Как скажешь, отец, — сдержанно сказал ПР и, встав, пошёл в сторону кухни. — Кто-то будет полдник? — Если там будет нежная ежевика, то я на всё буду согласен, — улыбнулся старший. Когда Вторая Речь покинул гостиную, атмосфера стала более спокойнее. Может показаться, что отец Польски ведёт себя слишком строго и взыскательно, но так как Польша его сын, то он не держит на него обиды, ибо знает и понимает особенности его характера. Младший давно стал понимать, насколько он дорог ПР: чуть ли не целый век расстался со своим сыном не по своей воле, и единственное, о чём думал, так это судьба его сына, — надежды его народа. Даже когда Польша стала независимым, процветающим государством, старший продолжает ценить своего чуток обесбашенного сына, который славится по всему интернету своим умением пить до абсурдных действий. Вряд ли он когда-то станет воспринимать Польску всерьёз, как старшая Речь Посполитая его. Но на то и выдался Польша таким весёлым оптимистом, что не видит в видео про его пьянку апреля 2016 года чего-то плохого. Но, к сожалению, всегда таким жизнерадостным Польска вряд ли уже будет…***
В субботу Польша и Швейцария провели свой очередной дистанционный приём. Нельзя сказать, что с помощью дистанционного общения приём будет достигать эффекта, как в жизни, но другого способа нет. Был один существенный минус: поляка могут подслушивать, а может и то, что он будет слишком громко говорить. Он не мог нормально расслабиться, а потому и говорить про своё «сокровенное» тоже. Швейцария пытался убедить его в обратном, хоть и сам не был полноценно уверен. Ему было очень жаль поляка сейчас, и он поднял тему про доверие и ценность семьи. Нет, он не учил его морали или подобному, а лишь просто задал ему вопрос: — Ты боишься того, что они подслушивают? Ты думаешь, что они посмеют подслушать тебя? — … Я не знаю, так это или нет, — тихим голосом ответил Польша, сгорбившись перед монитором. — Они переживают за меня, поэтому и могут подслушать, чтобы узнать всё… — У тебя отсутствует к ним доверие? С тобой раньше подобное случалось? — … В детстве было когда-то. Я напевал какую-то детскую песню и танцевал, и делал это тихо, чтобы отец не услышал. Но когда я закончил и вышел, он сказал, что я хорошо пою… Возможно, с того момента мне страшно говорить вслух что-то. С Германией это особо обострилось. Я начал говорить тихим голосом, а то и вовсе с помощью переписки общаться. — … Ты понимаешь, почему он так поступает? Что он в теории мог сделать, если услышал бы? — Не знаю… Может, он хочет мне помочь, а я не могу ответить на всё прямо, чтобы его помощь была полезной. Я не могу ему врать, но в то же время понимаю, что не должен… говорить лишнее. — Твой отец когда-нибудь задевал тему о изнасиловании? Высказывался по этому поводу? Тебе нужно понять, что заставляет тебя думать о нём так. Он твой член семьи. По твоим словам, он самый дорогой человек в твоей жизни, так почему ты можешь довериться мне, а не ему? — … Не знаю, — приглушённо произнёс Польша и потёр влажные от наступающих слёз глаза. Сейчас ему крайне сложно выстраивать речь из-за бури давящих мыслей в голове. Поляк пытается начать снова копаться в своих воспоминаниях, но у него это совсем не получается. Его окутывают мысли про то, как на его признание отреагирует отец. В голове ПР выступает точно так же, как и Венгрия: злой и разочарованный в нём отец, который, чуть ли не пылая от гнева, кричит: «Как ты мог себя так опозорить?! Ты всю нашу семью опозорил перед нашими врагами, а мы ведь надеялись, что ты наша гордость! Как мой сын может быть подстилкой этого немца?! Господи, за что мне такое несчастье?!». От таких мыслей сердце сжалось до невозможных размеров, создавая чувство стыда и одиночества. Если от него отвернётся отец, то на кого ему можно будет положиться? На Австрию? Швейцарию? Или признать Германию правым и отдаться ему, ибо он сильнее?.. Слёзы чуть не обратились в целую реку, сделав лицо поляка полностью мокрым. Польска прикрыл от камеры своё лицо и старался подавлять в себе всхлипы, но нос полностью забит, а в горле дико перчит. Солнце начало прятаться за горизонтом, и постепенная тьма в комнате начало окутывать и давить на него. Глаза уже полностью красные от отсутствия света вокруг и яркого света от экрана, на котором Швейцария молчит, пытаясь не тревожить того. Ему надо выплакаться, хоть один раз в этом доме нужно быть способным на такие эмоции, ибо разрыдаться перед ПР было бы до боли стыдно. Но сейчас Польша чувствует себя настолько гадко, что готов прямо сейчас закончить этот чёртов приём и пойти спать, плача в подушку. Но у него ещё остаются силы до конца сидеть перед терапевтом. Быстро вытерев слёзы, которые продолжили литься по его щекам, он вернулся к швейцарцу, хоть немного отодвинулся от яркого экрана. — Я не хочу опозорить свою семью… — выговорил дрожащим голосом поляк. — Это дикий стыд… Отцу, если он даже не разозлиться, будет очень больно такое слышать. Как и мне будет больно это говорить ему… Я хочу, чтобы меня пожалели, поддержали и сказали, как нужно правильно… Не Австрия, не ты, а кто-то из близких… но меня охватывает дикая паника, когда я просто упоминаю что-то связанное с февралём. Голос поляка то снижался, то резко повышался, когда он пытался выговорить слова, и после также затихал, создавая паузу. Он не просто просит, а чуть ли не молит о том, чтобы его понял близкий ему человек, но без страха его реакции или осуждающих слов. Хочется наконец-то выговориться, да хоть кому-то это кричать на ухо… — Ты уже упоминал ранее, что у тебя хорошие отношения с отцом. Сейчас ты уверен в этом? — … Конечно, но есть нюансы. Это же мой отец, человек прошлого века, старых принципов и методов воспитания. Я боюсь, что он вообразит во мне какой-то «идеал», заставит думать, что это всё пустяки и я не должен плакать… Или, может, начнёт осуждать меня за бездействие или вообще решит пожаловаться на Германию самому Евросоюзу. Он слишком настойчив и горд, и за меня может кого угодно на куски порвать… — … Ты думаешь, что твой отец может тебя отвергнуть, но в то же время яростно за тебя бороться, естественно, совершив ошибки. Что тебя заставляет о таком думать? Его подобные поступки или же высказывания, слова? — … Я об этом давно думал, но так и не смог докопаться до, так скажем, переломного момента. Возможно, это из-за его мнение такого… как для человека прошлого века. — Ты тоже человек прошлого века, но взгляды совсем иные. Почему тогда ПР другой? — … Бывали моменты, когда он высказывался по поводу женщин. По типу: «она была с пятью парнями? Вот шалава», «беременная жалуется на то, что её бросили. А в себе покопаться не судьба, королева наша?», «почему пидорасы понаехали на мою землю, они же разврат сеят! Хоть при мне не машите вашими флажками!». И это я не упомянул ему про Королевство Польское и Княжество Литовское. — … Он говорит это малознакомым людям и, так полагаю, только своей семье. Когда дело, к примеру, касается твоих прадедов, а для него дедов, то он испытывает подобное отвращение? — Совсем нет, он спокойно к ним относится… — Есть такие люди, которые могут обвинять всё живое вокруг, а своё драгоценное и голос повысить не смеют. Ты являешься для него членом семьи, но в то же время боишься, что тебя неправильно поймут или сделают не так, как ты хотел бы. — … Швейцария, прошу прощения, но у меня сильно разболелась голова. Я не могу сейчас на такую тему общаться, мне нужно всё обдумать. Не хочу зря тратить время, лучше уж отдохните. Я обещаю вам, что к следующему приёму я буду более подготовленным и со всеми ответами на ваши вопросы. — … Как пожелаешь, Польша. Я могу под итог сказать то, что тебе необходимо кому-то высказаться. Ты этого сам желаешь, но из-за того, что тебе препятствуют страхи быть неправильно понятым и брошенным, ты делаешь хуже, думая, что тебе некому довериться. Тебе следует вспомнить, кто из твоего круга семьи или друзей заставил тебя потерять к нему доверие. — Я вполне согласен с Вами. На этом оба решили окончить приём, так как поляку стоит побыть одному и всё тщательно обдумать, ибо времени у него вряд ли хватит продолжить. Сам сеанс прошёл довольно быстро и был безрезультативным, оставив Польску неутешённым и весьма напуганным. Он успел забыть, о чём говорил, хотя создавал время от времени долгие паузы, оглядываясь на дверь. Но вряд ли у него в ближайший месяц эта тема выйдет из головы, особенно когда его семья будет с ним весь оставшийся август. Польша, встав с кресла, что начало казаться ему слишком жёстким, подошёл к кровати и упал на неё. Он удивился, когда когда встал, то чуть ли сразу же не упал. Ноги были то ли ватными, то ли сильно тяжёлыми, чтобы удерживать всё тело. Весь уставший, поляк укутался в одеялом и вылил в него свои слёзы, которые не собирались прекращаться. Он чувствовал чудовищное одиночество. Не то одиночество, когда вокруг тебя нет людей, а то, когда вокруг тебя столько верных близких людей, но абсолютно не к кому обратиться за помощью, которую он так долго ищет. Ему не помогут юмор Венгрии, ни вкусный завтрак от ПР, ни объятия Австрии или слова Швейцарии. Он хочет быть понятым, чтобы никто не начал оправдывать Германию, считать его неплохим человеком или быть ему близким. Польска хочет, чтобы его считали неплохим, чтобы не называли его плаксой или грязной шлюхой, «пидорасом». Когда-то ему было тошно от того, что его считали за жертву, поляк полностью отвергал это клеймо. Но сейчас, когда он не может обратиться за поддержкой к собственной семье, Польша хочет всем рассказать, что он пережил в тот день. Чтобы все поверили в его невиновность, а после обняли и пожалели его, приняли его горькие слёзы. Однако… кто из семьи может его принять таким?.. В дверь постучали. От резкого стука Польша сильно дёрнулся, быстро вытирая своё лицо об ткань покрывала. Кто это? За дверью человек только что подошёл или всё время подслушивал за ним? — Поля, можно войти? — раздался голос старшего Речи Посполитой. — … Можно, — полукриком ответил тот, быстро поправляя на себе одеяло. В комнату вошёл РП, но за ним резко в комнату забежал и Лютер, что успел прогуляться по двору с дедом и мигом запрыгнул на кровать поляка, радостно виляя хвостом. Польша сразу же начал гладить своего любимца — единственный свет в его жизни, хоть доставшегося от самого ужасного человека. — Почему сидишь в такой темени? А ноутбук почему не закрыл? Как можно работать-то с такой яркостью среди тьмы, — спрашивал старший, закрыв ноутбук и повернувшись к внуку. — Так рано ложишься спать? Хах, удивительно. — Да нет, — ответил Польска, глубоко вздыхая. — Просто… мне тяжело. Выдался весьма трудный приём, но я справился. Лживая улыбка на лице младшего никак не убеждала Речь Посполитую, но, в отличии от своего сына, он не будет говорить об этом прямо. Для подобной лжи должна быть причина, которую нужно найти хитрым, но рабочим подходом. — Как твои приятели относятся к этому? Не достают со своими вопросами по швейцарцу? — с лёгкой улыбкой спрашивал РП, присев на край кровати. — Стараются не задевать эту тему, ибо она, как никак, личная, — ответил Польша, стараясь не смотреть тому в глаза. Старший только войдя в комнату сразу почувствовал неладное, так как внук ведёт себя слишком вяло, а в голосе была слышна нотка печали. Из-за темени РП не мог чётко видеть состояние поляка, а ведь его белки были очень красными, а щеки полностью в дорожках слёз. Да и как он мог подумать о том, что Польска плакал? Он ведь так похож на ПР: такой мужественный, моментами дерзкий и непоколебимый, поэтому в голову Речи толком ничего не лезит на ум. Но он, как близкий человек для Польши, всё же инстинктивно чувствует, что что-то с ним не так. Старшему почти моментально пришло на ум, что плохое настроение внука может быть связано с прошедшим приёмом. Может, Польске сейчас необходима поддержка? Не рассказывать все истории и секреты одному швейцарцу, что находится где-то в горах. — Может, тебе не хватает поддержки? Высказаться кому-нибудь. Не к отцу, к примеру, мы ведь знаем, что он мужчина серьёзный и прямолинейный. — А кому тогда? — Не знаю даже, на твоё усмотрение… К примеру, своему деду, что готов выслушать любые твои печали и невзгоды. Глядя на своего деда, поляк прищурил свои глаза. Разве он его сможет выслушать или понять? Он сейчас такой весёлый, зачем Польске всё портить ему?.. Даже сейчас, когда ему как никогда необходима поддержка, он не может обратиться к своему деду за помощью или советом. И смотрит тот на него с такими добрыми глазами и нежной улыбкой… Польша сморщился в лице, выдавив из себя ещё слёзы. Его глаза дико запекли и он их начал тереть, хоть и понимал, что делает ещё хуже. Речь Посполитая, стараясь не заваливать того вопросами, сел рядом с внуком, положив ноги на кровать, и аккуратно приобнял его. Когда тот не оказывал сопротивления, он слегка прижал его к себе, как-бы предлагая ему на объятия. Польске их больше всего не хватало, для него такие объятия уже считались признаком поддержки, и потому он прильнул к тому. Младший не выдержал и вновь отдалась своим эмоциям, но на этот раз он не рыдал в подушку или одеяло. Его душу согревали объятия Речи Посполитой, который, обняв его обеими руками, заставлял переносить срыв не так больнее. Во время истерик Польшу словно разрывало изнутри, он кричал в подушку и чуть не рвал в клочья. Вокруг не было того, кто смог бы вернуть ему веру в справедливость в этом мире. Но лицемерие в этом мире по отношению к нему вряд заставил поляка вернуть веру в ту справедливость, по которой постоянно происходят срывы. Вовсе необязательно, что оно будут выражаться в криках и слёзах. И при семье были такие моменты, но Польша настолько не желал каждый день лить по этому слёзы, что начал выглядеть глубоко задумчивым, с пустыми или потерянными глазами глядя куда-то в окно. РП, замечав подобное поведение, не испытывал желания говорить с сыном на такую глубокую тему, боясь выглядеть навязчивым. Но, кажись, в те самые моменты он, наборот, был дико нужен Польске. И только сейчас старший осмелился проведать его, войдя в самый нужный для внука момент. Когда Польша начал быстро убирать со своего лица слёзы, сделав свои рукава полностью мокрыми, Речь Посполитая решил прервать тишину. — Ты не должен стыдиться своих слёз, — сказал РП, убирая его руки от лица. — Из-за своих эмоций ты не становишься ниже в наших глазах. Когда мужчина способен выражать свои эмоции, в том числе свою печаль, это признак его воли. Только свободный, счастливый человек может и плакать, и радоваться, и злиться. — … Дедушка… — жалостно протянул тихим голосом Польша, прижавшись к тому ещё сильнее. Поляк как никогда ранее желал высказаться, но он не мог подобрать ни одного слова. Голос будто пропал, горло настолько запекло, что он мог лишь издать приглушённый стон боли и опустить голову вниз. Руки Польски приложились к груди, которая дико кололась от невыносимой боли, что так долго скапливалась внутри него. Он не может сказать о пятнице. Польше вдвойне ужасно от того, что не может сказать об этом, и в то же время ему необходимо кому-то высказаться, чтобы получить поддержку от близкого человека, который ни за что в жизни не станет осуждать его или оправдывать Германию. Чтобы не устраивали скандалы на весь Евросоюз, а то и на весь мир, не добивались справедливости с помощью драк или дипломатии — ни то, ни это не поможет облегчить страдания Польши. Хочется простых объятий, нежных ласковых слов, что наконец согреют его раненую душу и дадут знать, что всё будет хорошо… — Ты хочешь что-то сказать, но не можешь, — сказал РП, гладя того вдоль руки. — Прошу, не напрягай себя. Ты обязательно сможешь, просто попытайся выплеснуть все накопившееся чувства. Поляк резко ударился головой об плечо дедушки, со всех своих последних сил обнял его и продолжал рыдать, иногда от боли крича ему в ключицу. Он хотел услышать от Речи Посполитой слова поддержки. Его дед единственный, кто может к нему прислушаться, он обязательно сможет ему помочь. Может, он был единственным человеком, веру в которого младший поляк никогда не утратит. — Почему?! Зачем?! — раздавались приглушённые крики Польши. Польске теперь абсолютно всё равно на то, как сейчас выглядит со стороны: жалким, ничтожным мальчишкой, тряпкой, ревуном, да хоть нытиком. Ему нужно впервые за долгое время почувствовать себя в безопасности, чтобы кто-то сказал ему, что он не один. Он не остался один наедине с Германом, и не будет дальше с ним быть. Польша такого наказания не заслуживает. Пока поляк продолжал невыносимо кричать в рубашку Речи, старший лишь только прижал к себе его голову и гладил его, иногда запуская руки в кудрявые волосы. РП не выдержал и даже поцеловал того в голову, прижавшись своей. Другая рука водила по спине младшего, ибо он знал, что такие движения раньше всегда успокаивали Польску. Но Речь Посполитая не может вечно слушать безудержные крики своего любимого и единственного внука, ибо он беспокоится за собственное сердце, которое разрывается от таких страданий. У него в жизни было немало подобных моментов когда хотелось рвать на себе собственную кожу от жгучей боли, которая с каждым криком лишь сильнее жгла душу. Но рядом не было того человека, который смог бы выслушать и понять его горе. Нельзя даже представить то, как он смог пережить те века без товарищей и союзников, имея лишь рядом собственного сына, да и то спустя годы. И как после подобного опыта он сможет заставлять своего внука держать всю боль в себе, когда это нужно выплеснуть наружу. — … Поль, ничто в мире этом не достойно того, чтобы ты проливал свои слёзы, — прошептал РП, когда Польша смог перестать кричать. — Кто бы не сделал тебе больно, ты всегда выше этого. Признаешь ты это или нет, но это действительно так… И ты прекрасно знаешь, что ты всегда имеешь при себе верных товарищей и родных, что готовы прийти в любую минуту. Нет поддержки и совета лучше, чем слово отца, деда… Я готов тебя выслушать. Позволь мне понять, что с тобой происходит сейчас. Жгучая боль продолжала разрывать младшего изнутри. Ему нужна помощь, хотя бы дать ему знать, что он не один. Из-за Германии он чувствует себя настолько ничтожным, что перестаёт верить в способность Австрии и Швейцарии помочь ему. И нет того человека, которому можно высказаться без лишнего страха о том, что он об этом кому-то расскажет или начнёт обвинять поляка и оправдывать поступок немца… Речь Посполитая один из них? Разве его тонкие, всегда нежно улыбающиеся губы могут сказать ему какую-то гадость? Могут ли кричать на него? Тёмные глаза его могут заискриться не от радости, а от гнева?.. — Герман… — произнёс тихо поляк, хныча. Его брови сильно свелись к переносице, а зубы плотно сжались. Только сейчас он осознал, что ведёт себя, как маленький плаксивый мальчик, позорясь перед своей же семьёй. И виной всему этому есть только Германия. Нет, Швейцария был не прав, когда утверждал, что Польша может винить сам себя в том инциденте. Сейчас он испытывает огромную ненависть к немцу, но, к сожалению, ощущение дикого одиночества поглощает его сердце и душу, заставляя поддаваться эмоциям. Его хочет охватить ненависть… но сейчас он настолько бессильный, что не может контролировать себя, давлясь собственными слезами. — … Что он сделал? Что между вами случилось? РП с самого начала слабо верил в версию про скандал, но для подобный лжи определённо есть причина, а это — ПР. И хоть сын повёл себя достойно перед Польской, младший так и не осмелился никому из них не рассказать правду. Может, сейчас он осмелится признаться своему деду?.. — … Из… изнасиловал… — еле как произнёс Польша и моментально затих, перестав даже лить слёзы. … Признание поляка словно нож пронзило Речь Посполитую, разрывая его изнутри невообразимой болью. Сначала всё резко остановилось вокруг, глаза будто перестали видеть, а тело замерло. Даже когда Польша от дикого смущения весь вжался в себя, то руки РП остались в том же положении, совсем не дрожа. Можно сказать, что сама его душа настолько содрогнулась, что сердцебиение на секунды прекратилось. Рука даже не потянулась к собственному сердцу. Речь Посполитая словно испытал шок… Но в его голову максимально сильно ударил один момент. Невыносимо знакомая боль, чувства, ощущения…***
… — Чт-то случилось с-со мной?!.. — тихим дрожащим голосом произнёс Речь Посполитая, шокировано оглядывая себя и всё вокруг, а так же пришедшего гостя в покои. — Господин, прошу прощения… — ему ответили таким же, но более сдержанным голосом человек помладше. — за моего отца… Если бы я вчера приехал во дворец, а не остался ночевать… — Что он со мной сделал?! — крикнул на того РП, не чувствуя собственных слёз на щеках. — Говори немедленно! — Я… Господин, простите, но… — Почему я здесь?! В его покоях?!.. Где этот распутник?!.. Не говори, что он посмел… — Господин… — младший выглядел не менее напуганным, сам не веря в случившееся, и не собираясь говорить «неправду» тому в лицо. — Он посмел… И словно молния пронзила поляка, убив в нём всё живое, и единственное, что от него можно было услышать — нестерпимые крики, которые ужаснули всех тех, кто находился рядом с покоями. Заливаясь слезами, он схватился за собственное сердце. Рп не мог поверить, что его, некогда великую европейскую державу, смогли таким подлым способом оскорбить на глазах и людей, и будущей страны, что стоит перед ним и стыдится самого себя. — Господин, мой отец, Российская империя… Я и думать не смею о таком… — Замолчи! — оглушительно для того крикнул Речь. — Не смей и голоса своего издавать, отродье его! Оставьте меня в покое! — Позвольте Вам хотя бы подать одежду… — Заткнись!!! — от беспомощности старший схватил с ближайшей тумбочки лампу и со всей силы кинул в страну, но промахнулся и та разбилась вдребезги об стенку. Словно оказавшись в капкане, где его схватили по самое горло, обессиленный РП продолжал истерически рыдать, пытаясь полностью спрятаться от всех глаз…***
… Уже более века прошло с того времени, но при вспоминаем того самого ужасного периода в жизни РП, где у него абсолютно никого не было рядом, кто смог не помочь, а даже просто выслушать. Он оказался полностью во власти РИ, что ещё мог сохранять благоразумие после… но продолжал удаваться к подобным приставаниям. Кто его смог защитить? А кто прижать к своему плечу и сказать, что всё будет хорошо? Кто смог выслушать и понять его горе, не оправдывая поступок Империи положением или статусом Речи?.. И когда старший поляк вспоминает о тех безмерно ужасных годах, он начинает понимать Польшу сейчас. Ему не просто не к кому обратиться за помощью, а даже стыдно об этом кому-то признаться, боясь получить удар по уязвимому месту. Но страшнее всего то, что в своём внуке тот начинает видеть самого себя: такого же беспомощного, что губит сам себя, страдает от мучительной боли в своей душе. Когда вокруг столько верных ему людей, но с ними ты будто всегда один. И до сих пор он хранит эту тайну ото всех, не осмеливаясь рассказать об этом своему сыну, а внуку тем более… Придя в сознание, РП на рефлексе прижал к себе испуганного Польску ещё сильнее. Старший вновь поцеловал его голову и, рукой гладя по волосам, сам прижался к нему. Его внук не должен сейчас быть в ожидании осуждения или наказания, а полную защиту и поддержку со стороны близкого. Именно этого Речи тогда дико не хватало, и сейчас он не собирается позволить младшему испытать его горький опыт. — Всё будет хорошо, дорогой. Да, это безумно больно… но ты не стал хуже или грязнее. Ты нормальный, твои эмоции, чувства и ощущения сейчас абсолютно нормальные. Никто не смеет тебя осуждать за это, в том числе и ты сам себя. Не стоит скрывать дикого удивления Польши, что с шоком поднял глаза вверх на дедушку. Он и в голове не смог бы представить, что кто-то будет способен сейчас сидеть с ним, слышать его и после принять всего… Глаза младшего аж засияли, но это скорее было из-за последних капель слёз, что уже исчерпали свой запас. Но вот в сердце появилась небольшая надежда на то, что его смогут не только поддержать, но и помочь. Конечно, это будет невозможно скорее, но действия РП дают силе этой надежде на существование. — … Поль, взгляни на меня, — попросил старший, опустив того голову и Польша сразу же поднял на него свои потерянный, но слегка яркие глаза. — … Я вижу перед собой только своего любимого, сильного и умного внука, а не кого-то ещё. Это… никак тебя не портит в глазах других. У тебя очень сильная выдержка, Поль, ни у кого такого никогда не было и не будет помине. В моих глазах ты не обуза… ты стал намного сильнее, чем был раньше. Я… сильно горжусь тобой тем, что ты ведёшь себя достойно. Отныне никогда не бойся того, что кто-либо от тебя отвернётся. Любовь, гордость?.. На такие слова младший не мог ожидать, потому продолжал удивлённо хлопать покрасневшими глазами. Польска даже не дышал толком, незаметно для себя глотая немного воздуха через рот. — … Как т-так, дедушка?.. — прошептал Польша. — Почему ты… — Ты мой внук, Поля, — перебил того РП. — ты сын Второй Речи, правнук Королевства и Княжества. Разве я не смею тебя любить, хех? Этот ответ также шокировал Польску, заставляя его задуматься над всем услышанным. Младшему определённо нужно время подумать над этим… и поэтому он снова прижмётся к Речи Посполитой, положив голову на его грудь. Ему было слышно, как спокойно бьётся того сердце рядом с ним, пока сердце Польше дико бьётся от страха, удивления и… радости? Может, это счастье? Он точно был бы не против, ибо эта прекрасное, долгожданное спокойствие и умиротворение, которое заглушало весь прошлый страх. Поляк смог наконец оглядеться глазами вокруг, осознав, что его сейчас, будто маленького ребёнка, обнимает дедушка. Для него это странное ощущение, как для взрослого мужчины. Но если не РП сможет о нём сейчас позаботиться, то кто? Не бегать же ему по отца или друзьям, что отдыхают на в другом конце Европы. Так зачем ему сейчас напрягаться из-за того, что их положение выглядит странновато для младшего? Польска согласился с такими мыслями, глубоко вздохнув и устремив взгляд вниз. Речь Посполитая понимал, что тому нужны минуты подумать, а потому принялся ждать, не смея прерывать тишину. Старший вспомнил о Лютере рядом, что теперь сидел около них. Когда Польша успокоился, он попытался понюхать его, сидящего к нему спиной, но вместо этого не сдержался и полез прямо к его щеке и облизнул. Тот слегка вздрогнул, что напугало ещё щенка, а после раздался слабый смешок. И хоть его внезапные эмоции пропали, заставив его вернуться к своим мыслям, РП был рад тому, что Польска смог быстро вернуться к более прежнему состоянию. Польша пытался понять, что сейчас произошло. Как он, спустя стольких месяцев мыслей о том, что при раскрытии правды его не начнут поливать грязью или устраивать истерики по телефону ЕС, а спокойно выслушают и принят? Неужели РП, как человек довольно старый, хоть как всегда неповторимо красив и подтянут, не поддастся предрассудкам и прочим стереотипам? Похоже, поляк очень плохо знает натуру своего деда, что оказался более понимающим, спокойным и рассудливым рядом с ним. Как же тогда Польска мог всё время таить от него такой секрет, отказываясь таким способом от подобной поддержки. Возможно, Речь Посполитая не видит в своих прошлых словах значимости, но для Польши его слова были как никогда желанными. Он даже смог сейчас успокоится, не смотря на довольно быстро прошедшее время. Хотя какой смысл следить за каждой минутой, когда всё становится хорошо? Младший не видит в этом смысла… кроме того, что ему всё ещё не по себе, но это, вероятно, последствия его истерики. — … Я всё равно не понимаю тебя. Прости меня, но я ожидал другой реакции… — Что ты бы не ожидал или гадал, я от своего внука никогда в жизни не отвернусь. Семью нужно защищать и принимать, а не бросать. … Ты на моём месте посмел бы отвернуться от своего близкого, когда у того такая же беда? — Нет, я его полностью понимал бы… — Так почему я должен был? Или ПР почему? А как же Венгрия? Разве ты никому об этом не говорил? — … Нет, я боялся реакции. Венгрия же ненавидит подобным… геям. — Хах! Вот это сравнение! Ой, Поль, придётся его учить причинно-следственным связям, если ты считаешь венгра настолько безмозглым. — А если он отвернулся от меня? Ему ведь противно от подобных тем… или я просто накручивал себя всё время. — Твои страхи основываются не с воздуха. Если ты бы мог докопаться до самого из корня, то, возможно, нашёл ответ. Но это не значит, что ты зря переживаешь. Поль, ты нормальный. Совершенно нормальный. Польше становилось всё приятнее, но небольшой стыд за своё молчание и враньё ещё надолго засядет в нём. Если РП сейчас улыбается и даже смеётся, то он вряд ли испытывает обиду на него. Будет хуже, если поляк о таком ему скажет, поэтому можно дать тому расслабиться, да и самому не помешало бы. — … Мне знакомо такое чувство, — резко сказал старший, глубоко вздохнув. — Я понимаю, что ты чувствовал тогда и на протяжении тех месяцев… Это больно, и тебе пришлось терпеть всё это давление на себе. Ты боялся, что тебя не поймут и начнут обвинять… Теперь ты можешь не бояться сказать нам что-то. Какая беда у тебя не случилась бы — я, не смотря ни на что, семья тебя никогда не предаст. Ни я, ни твой отец. И сегодня ты в этом убедился. Не описать чувства Польши сейчас, как не маленькой радостью его души, что окутана давящей тьмой. Ему трудно признать, что он всё ещё боится признаться в пятнице кому-то ещё, но он безусловно рад тому, что смог это рассказать деду. Только сейчас он понял то, насколько тот оказался замечательным человеком в его жизни. Даже сейчас смотря на него, с теми тёмно-зелёными глазами, которые, что удивительно, всегда сияли при виде своей семьи. Над одним глазом всегда висела повязка, то бишь герб его флага. Помнится, как в детстве младший поляк всегда просил эту повязку поносить, чтобы представить себя королём Польши, и тот всегда с радостью давал поносить. Всегда добрый, честный и понимающий Речь Посполитая, который словно никаких бед не видел в своей жизни… — … Дедушка, а что значит «тебе знакомо»? — задался вопросом младший, странно на того взглянув. — … У нас тут вечер правды или действия? Я бы выбрал второе, — нервно посмеялся РП. — Ты хочешь больше знать о своём дедушке? — … Тут вопрос не в том, хочу ли я, а нужно ли тебе то, чтобы я знал. Если ты меня понимаешь… я смогу и твою боль понять? Поступить так же благородно, как ты? — … Всему своё время, дорогой, — ответил старший и обнял Польску, положив голову на его плечо. — Я расскажу тебе обо всём, когда сам буду готов, как и ты. И тут Польска впервые смог почувствовать что-то подобное себе: РП очень сложно сейчас в чём-то признаться, и старший поляк меньше всего хочет именно давления со стороны семьи. Но и Польше совсем не хочется отпускать его, ибо тот всё ещё нужен ему. Хочется подольше посидеть рядом с ним, хоть в тишине или за разговорами обо всём, что душе Речи угодно. Большего сейчас младшему не надо, лишь бы он не спал всю ночь один с Лютером, что прервал небольшую тишину своим скулежом. РП первый обратил на это внимание, не заставляя обессиленного Польску напрягаться. — Лютер, мальчик наш, Польша в порядке, — полушёпотом сказал старший и погладил щенка, а тот в ответ облизал его руку. — Да-да, твой хозяин в полном здравии. Он такой сильный духом, что даже я подумать о таком не мог. Гордись тем, что именно ты стал его питомцем. Слова РП смущали младшего, но в хорошем смысле. Удивительно то, что Польша чувствует себя так, будто он и вовсе не говорил про своё признание или же сделал это очень давно. Но, может, это к лучшему, если он больше не ощущает ту тревожность и прилив дикого адреналина. Странно, но приятно сейчас ощущать спокойствие, за которым лишь ощущается лёгкая головная боль от предыдущих ощущений, которые он начнёт вспоминать каждый день с Речью Посполитой. — Прошу прощения за то, что прерываю твои спокойные минуты, но мне нужно знать о паре вещей, — предупредил старший, повернув голову к внуку. — Об этом… — Можешь называть это инцидентом, — предложил Польска. — Кхм, об этом инциденте кто-то помимо меня знает? — … Знают только ты, Австрия и Швейцария. Поэтому я боялся вам говорить о своём терапевте, ибо я не могу врать по поводу моего лечения. Но то, что я сказал вам ранее — правда, но только её часть. — Теперь мне стало ясно… Австрия, как я полагаю, узнал об этом сам? — Верно, и… он первый человек, который пришёл мне на помощь. Я могу понять его действия, ибо желает он это и ради своего племянника-пи… Но его помощь в первые дни мне была очень ценная, да и сейчас я лечусь и пытаюсь нормально ужиться благодаря ему. Он не плохой, как остальная его семья, я могу за него ручаться. — … Тебе решать, кому стоит доверять, — было ясно, что дедушка не был доволен австрийцем, но и спорить с внуком он не смел. — И последняя вещь… Ты хочешь, чтобы кому-то ещё было известно об этом случае? — … Как ты говорил ранее, когда буду готов, то всё расскажу. Сейчас я точно не готов говорить об этом отцу. И тебя прошу не говорить об этом, а придерживаться версии про скандал. Надеюсь, ты поймёшь меня, особенно когда сам имеешь секрет. — Полностью принимаю и понимаю твой ответ. — … Ты можешь остаться здесь? Извини, что я, взрослый мужчина, прошу тебя о таком, но мне… — Я с радостью останусь с тобой до утра, не вини себя в своих потребностях. Когда-то РП желал подобного: побыть с ним не одну ночь, а больше, чтобы чувствовать себя под защитой. Подобное сейчас хочет и его внук, потому он не смеет оставить его одного. До поздного вечера они решили поговорить на бытовые темы, что будут касаться проживания младшего поляка весь август со семьёй, переключаясь с темы на тему. После Польска начал сам по себе засыпать, постоянно убеждая Речь в обратном, но в итоге на долгом пересказе фильма успел вырубиться. РП не желал уходить, а решил прилечь рядом и самому попытаться уснуть. Перед сном его мучали мысли о собственной истории с РИ, которую он не может рассказать ни Польше, ни ПР. Он понимает, что поступает как внук, и большая его ошибка — скрывать это ото всех. Но наравне с этим он убеждал себя в том, что смысла рассказывать об этом нет, так как это произошло более века назад и незачем вспоминать. Если бы не Польска, то Речь Посполитая и не вспомнил бы о том русском. И смыслю о том, что пора ему забыть про свои ужасные дни, РП уснул.***
После признания Польши прошло несколько дней, но они выдались не то, что бы сложными, а скорее просто напряжёнными. Младший всё время думал, какого мнения о нём теперь у Речи Посполитой. Тот ходил чересчур спокойным, будто поляк и вовсе не признавался и не рыдал ему в рубашку. Это чувство его напрягало при встрече со старшим, но Польша пытался себя успокоить тем, что если РП продолжает готовить ему латте (ПР не выносит кофе и его запах) и спокойно общаться на обыденные темы, то у них в отношениях всё хорошо. На деле Речь Посполитая чуть ли не каждый день думал о Польске и пятничном инциденте. На протяжении многих лет у него выработалось умение прятать свои эмоции, и потому решил воспользоваться этим сейчас. Он не желает причинять внуку неудобство. Беспокойство Польши прекрасно видно тогда, когда младший всё время пытается смотреть тому в глаза, но в итоге глаза всё время смотрят то вверх, то вниз, то вообще в другую сторону. Спросить об этом прямо ему трудно, когда в это время по дому ходит ПР. Речь Посполитая решил, что внуку стоит привыкать к подобному, а если через неделю ничего не изменится, то придётся поднять разговор где-то в укромном ото всех месте. Хотя смысл снова убеждать Польску в том, что его дед всегда на его стороне и ничего низкого в его внуке он не видит. Младший это сам прекрасно знает, а вот понимать — сложно. Остался лишь один ПР в неведении, что и сам этого не осознаёт, думая, что его сын просто дико устал от работы и редких поездок в парламент. Единственное, что он знал об этих поездок, так это то, что в первый день абсолютно каждый был в шоке с присутствия Польши в парламенте. Они думали, что можно расслабиться в этом месяце, как тут неожиданно прибыло государство, что было в откровенном шоке с того, что… его боятся. Будто ему есть дело до того, что те пьют кофе в кафетерии или сутуляться на местах. — Боже, они так себя ведут, словно я не Поля, а какой-то диктатор, — так сказал Польша своему отцу. Но чувствовало отцовское сердце, что что-то здесь не так. Но не было за что уцепиться, ибо если вспомнить прошлые темы разговоров «о больном», то он будет походить на какого-то «шизофреника».***
Как же там, задаётся вопросом Польска, его друзья и приятели отдыхают? Наверное, им сейчас как нельзя прекрасно отдыхать в санатории с собственным пляжем и бассейном вдобавок. А ещё и спа, массаж, сауны, шведский стол и многое другое всего в паре этажей. Можно наконец почувствовать свободу и прекрасную человеческую жизнь, где можно спокойно заказывать себе полезную и диетическую еду, а вечером спокойно и без всяких осуждений выпить вино или пиво на прохладном пляже. Как же Польше хотелось осуществить последнее: сидеть за барной стойкой, в майке, шортах и сандалиях, пить любимое пиво в большом бокале и смотреть вдаль, пока Венгрия вспоминает какую-то историю или недавнюю придуманную шутку; пока на их фоне на пляже гуляют Чехия и Словакия, что пытаются отыскать среди очищенного специально для них песка ракушки, в итоге решив строить непонятные горбы песка. Этого не хватает… А вот его друзьям не хватает его. Что это за компания из них трёх без того человека, который будет орать на весь бал на польском, ходить в своих легендарных старых чёрных шортах с белыми полосками и пугать всех в море «акулой», хватая за ноги? Однажды ему так дали по лицу, что того пришлось спасать и делать искусственное дыхание, шутник хренов. Но то, что он отсутствует — не гарантия того, что всем будет так спокойно. Есть же незаменимый Венгрия, что без своего польского друга не выдержит и пяти минут присутствия Румынии рядом. Только этой компании было не так весело, чем остальным. Хотя не только у них хмурые лица, особенно у венгра, что спит в одиночестве в своём номере. Австрия и Германия, которые при каждом отпуске являются наравне с Францем и Монако эдакими лидерами и «дежурными», особенно первые, отличались отстранённостью от своих «обязанностей». Они всё чаще сидели в номере, а на свежем воздухе болтали между собой. Только австриец время от времени присоединялся к компании, но чувствовал вину за то, что оставляет своего племянника в одиночестве. Германия в этом месяце чувствовал себя очень плохо, даже не зная особых причин для такого вялого состояния. Естественно, что это из-за отсутствия рядом светлого Польши, который, хоть и постоянно пытался отгонять от себя, всё равно притягивал его к своей натуре. Немцу было бы достаточно того, что это ненаглядное чудо было у Венгрии в номере, но хотя бы где-то рядом, а не в тысячи километрах. Без поляка и жизнь не та, как говорит Венгрия: ни шума в шесть-семь утра по еду, ни тупых случайных шуток или мнения по поводу внешности человека, ни «ути-пуси» с Лютером, ни клацанья мышки под ночь, когда все хотят спать, а тот продолжает играть в свой Call of Duty, ибо она — «развивающая игра». Порой Герману начинает приходить мысль, что уж лучше бы Польша дальше его раздражал или бесил, но продолжал радовать его своим видом и едкой улыбкой после обидной шутки. А немец бы продолжал улыбаться, воспринимая его агрессию, как временное явление из-за того инцидента… Наравне с этими мыслями появляются и адекватные, вернее логичные для него мысли. Он понимает, что все его желания про идеального для него Польшу — ненормальные, и он пытается их постоянно откидывать, сосредотачиваясь над реальностью. Сложно это признавать, но он становится зависимым от него. Целых пол месяца он постоянно думает о поляке: начиная от воспоминаний прошлых месяцев и до идеализирования его внешности и характера, считая его злость ошибочно милой. Германии приходится мириться с тем, что он должен перестать жить в своём маленьком мире, где есть только он, поляк и Лютер, что является его настоящей мечтой. Вдали от работы и прочей государственной суматохи, а стать настоящим человеком, у которого рядом всегда будут любящие его люди… Мечта каждой страны, которая осуществляется только после окончания её правления. Смотря на отношения Германской империи и Австро-Венгнии, Герману становится очень завидно, когда они есть друг у друга. Во многом он видит схожести со своим дедом, ГИ, а идеалом пассии — АВ. Можно ли считать, что Польша идеально подходит Германии, как АВ ГИ? Конечно, что нет! Поляк — полнейший ужас по сравнению с Австро-Венгрией, но этот ужас до безумия любит немец, и огромная преданность для него уже есть гарантией крепких отношений. Эти дни послужили небольшим уроком для Германа, а так же заставили понять, что нужно стараться слегка отдаляться от Польски, чтобы не делать друг другу больно. Конечно, что это опять ради поляка, но это решение — первый шаг к миру между ними. Германия, возможно, сейчас может слишком много на себя брать, но считает, что ситуация, что сложилась между ними, исправить может только он, так как и является главной причиной их конфликта. Ему приходится брать на себя обязательства за оплату психотерапевта Польски и за налаживания отношений. Для этого есть несколько причин. Первое — держать всё под своим контролем, что уже стало больше привычкой, нежели осознанным желанием. Второе более оправданное — чувство вины за совершённое, во многом из-за того, что он преступник, а не потому, что он сделал больно поляку. Естественно, что страшно в первую очередь за себя самого. Герману не то, что страшно попасть в тюрьму, а перенять на себя сам характер и поведение, как у преступника. Как он может быть способным на насилие против более слабого человека? Разве есть этому оправдание? Немец, как и многие нормальные люди, тоже не признают какие-либо «причины» для такого. Но, в отличии от адекватных, он сам является преступником, что осуждает своё же поведение. Тайвань, с которым тот начинает проходить лечение, был удивлён таким искренним желанием Германа исправиться. Среди насильников очень редкими являются такие случаи, когда человек хочет меняться, чтобы не вредить окружающим. Но одного желания мало: нужны действия, чего и собирается добиваться новый психиатр. С ним будет дисциплина, как особенность лечения. Очень будет крайне эффективно с немцем, которому в первую очередь важен авторитет, то есть тот человек, с котором не просто нужно считаться, а слушать его и выполнять поручения. Благо китаец с первого приёма показал себя в лучшем свете, хотя это во многом благодаря тому, что Герман был готов на любого психиатра, лишь бы ему хоть кто-то был способен помочь. Думал немец об этом в течении этих пары месяцев, а в этом лишь только начинал закреплять и строить планы на следующие месяцы. Это определённо будет работа над собой. Будет помогать и тот факт, что Польша рано или поздно сможет уйти от него так же, как и в этом месяце, а это будет означать чёрную полосу на жизни Германии. Да, он продолжает быть таким же эгоистом, думая в первую очередь об отношениях ради своего удовлетворения. Австрия об этом прекрасно осведомлён, но из-за сильной привязанности (преданности) к своему племяннику, то бишь к члену семьи, старается преподнести для себя самого так, будто его потребность Польска тоже обязан удовлетворить, в ответ получив то же самое. И стоит им упомянуть, что Венгрия, как член их «умной» и «интеллигентной» германской семьи, также прекрасно понимает их планы, а потому будет с такой же уверенностью в своей правоте мешать им.***
Жероны, Испания. Август выдался довольно жарким, чем прошлые месяцы, благо хоть они не терпели её во время работы. В основном они собирались выходить на пляжи либо утром, либо под вечер, когда солнце не было в своём зените, иначе Франция был бы в сотен раз «жарче», чем его когда-либо мог представить Британия. Но сейчас, когда солнце светило прям до невозможности, в прохладном теньке пляжного бара сидела та же компания Венгрии, Чехии и Словакии, которые что-то напряжённо обсуждали. Тема поднялась про то, как им стоит лучше всего протащить алкоголь в «оздоровительный» санаторий, чтобы нормально отдохнуть. Францу, видите ли, можно закрыться с Италией в номере, чтобы под вино смотреть фильмы и смеяться с каждого действия главных героев. А как только венгр притронулся впервые за день к пиву, то он алкаш по ненужному никому мнению румына и болгарина. Будто когда-то Венгрия будет обращать внимание на кусок позолоченного пластика и красного перца? Это точно не для его персоны, в которой течёт императорская кровь. Пока трое, прерываясь на глубокие раздумия, придумывали план действий, к ним подошёл Австрия. Всё-таки ему хотелось провести время со своим братом, да и против братьев славян не был. — Как поживаете? Ещё и не испеклись, как булки в пекарне? — спросил австриец, сев на свободный четвёртый стул. — Ничего важного, — как всегда отмахнулся венгр. — Если достанешь для нас пиво на вечер, то скажем, — сказал чех, изображая, будто он над чем-то серьёзно задумался, а на деле представляет в голове разговор с ЕС, где объясняется за не выключенный вентилятор в штаб-квартире. — Хах, уже ясно, что к чему, — посмеялся Австри. — Про Германа можете не беспокоится, я постараюсь его отвлечь, пока вы несёте свои пьяные души к номерам. — Не думай, что мы настолько отбитые, — сказал словак. — Это правда, но не говори такое в лицо. — Прошу прощения, — извинился тот, не убирая с лица улыбки. — Как без Польши справляетесь? Даже мне без него сложно, такой весёлый парень. — Иногда я жалею, что не слушал его последние шутки, — сказал Чехия, задумавшись. — Теперь они мне кажутся очень смешными, особенно в три ночи. Блять, эти ночные пробуждения ночью меня уже дико за… надоели. — Не притворяйся здесь интеллигентом, — сказал венгр. — Тебе хоть есть кому помусолить голову в три ночи, а мне приходится вставать, идти к вам в номер, стучаться; надеяться, что вы не спите и уже потом начинать свой ночной монолог. — Жаль, а у меня Герман спит словно мёртвый, — добавил Австрия. — Я его еле бужу утром, поэтому с утра вы слышите не злого немца, а меня. — А кто начнёт просыпаться с немецких матов? — удивился словак. — Твоя жизнь — вот сплошной мат, а это мой родной язык, — сказал австриец, на что чех начал безудержно смеяться в голос, смущая при этом своего брата. — Что ты сидишь и ржёшь, как советский жигуль?! — возмутился тот. — Потому что жизненно! — ответил Чехия. Австриец, можно сказать, уже влился в их компанию, но, к сожалению, некоторые взгляды и поведение ярко отличались от остальных её членов. Главное, что Венгрия смог его признать и принять в свой круг общения. Не хотелось кидать своему брату замечания по поводу того, что он слишком мягко себя ведёт с теми двумя братьями, что в силу своего возраста стали слегка отбитыми людьми. Это всё юмор, но такое поведение слегка подбешивает венгра, ибо ему хочется видеть перед собой не настолько наивного человека, что с помощью шуток пытается поддержать разговор с собой. Но Венгрия продолжает себя убеждать в том, что не его дело иметь до стиля общения австрийца, который не привык до таких типов людей. Скоро обязательно привыкнет и начнёт следовать либо за братом, либо по пути Чехии и Словакии — тем людям, что и есть обозначение слова «юмор». Во время того, как Чехия пытался восстановить дыхание после слов Австри, мимо них неспеша проходили Румыния и Болгария — излюбленные коллеги Венгрии, что с интересом глядели на их столик. Последний сразу же почувствовал их присутствие, тихо, но недовольно что-то пробубнев. — Австри, ты теперь примкнул к компании дневных алкашей? — посмеялся румын, остановившись. — Да ну, нормальные они, — сказал тот, стараясь не создавать конфликт. — Слышь, золотце Евросоюза, — обратился к Румынии венгр. — ты лучше катись туда, куда и хотел. — Я как к тебе и катился. Смотри не продай меня, прям как Польшу. Услышав слова про своего друга, Венгрия не видержал и с громким звуком встал из-за стола, из-за чего румын и болгарин побежали в разные стороны от него. Тот не собирался терпеть их возгласы где-то вдали, а потом немедленно побежал за «золотцем». Австриец на это только посмеялся, ибо привык к тому, что между этими тремя всегда возникают ссоры. — Пусть ещё попробует что-то про Полю пиздеть своим ртом, — раздражённо пробубнел Чехия, смотря на убегающего Румынию. — Дразнится он с вами, хочет на конфликт вынести, — сказал австриец, что было для всех довольно очевидно. — Что-то я заметил, что Герман какой-то странный, — произнёс Словакия, взглянув на приятеля. — Уже устал за всеми нами следить, постоянно то в номере, то вдали от всех. Это было и раньше, но он хотя бы постоянно прогуливался, чтобы проследить за обстановкой. Вот, теперь из-за его лени Румынии скоро придёт конец от рук Вена. И да, я говорю про Венгрию, а не про Вену. — Да, понимаю, — с небольшой печалью вздохнул Австрия, глядев на стол. — В последнее время он устал от всей этой суматохи. Можно сказать, у него выгорание. Конечно, он для вас злой, плохой, эдакий командир, но он пытается быть человечнее. Разве для вас плохим является то, что он пытается меняться? — Попытки меняться в лучшую сторону это всегда хорошо, но если эти попытки имеют результат, — ответил чех. — Пока что мы видим его прежнего, только более замкнутого. Мне до сих пор не хочется к нему подходить, хоть я старше него в десять раз. — Если бы ты не сказал, то мы и не заметили бы его «попытки», — добавил словак. — Если ты так хочешь нам доказать, что из него можно что-то выйти на подобии понимающего человека с чувствами кроме негатива, то прошу ему помогать в этом. — Несколько лет стараюсь и всё в пустую… — прошептал нахмуренный австриец. — И кто же в первые его дни оскорблял его за принадлежность к немцам? Не вы, случаем? На это братья промолчали, моментом переглянувшись удивлёнными взглядами и уставившись куда-то вниз. Хотелось сказать, что им больно за 1939 год, но тогда бы им сказали про Третьего Рейха, а не про его сына. — Я понимаю то, что вам было больно за те года, — наперёд сказал Австрия. — Перед Рейхом вы бы так не выразились, а вот перед Германом вы не смогли молчать. Я не виню вас за те слова, ибо сам не имею на это право, но и вам нужно слегка подумать, что подобное отношение к Германии в прошлом сделало его таким… Да, вы показали, что среди государств возвышается только самая сильная, как США, Британия и другие. Вот и он стал сильным, чтобы держать всё под контролем, пусть даже с необычайной строгостью. Теперь вы жалуетесь на собственную систему? Если не вы главные, то, естественно, вы против такого. Речь австрийца прервал громкий звук воды сзади. Повернувшись, те увидели голову Румынии, что оказался в воде с помощью прыжка с высоты. А неподалёку стоял Венгрия, что не собирался уходить и ждал, пока тот выйдет из воды и они смогут «по-мужски» поговорить. На противоположной к венгру стороне стоял Болгария, что, прикрыв рот, негромко смеялся со своего друга в воде, которому теперь некуда бежать. — Выходи, блять! — кричал румыну Венгрия. — Уже море из-за твоего страха жёлтым становится! — Мне и тут нормально! — крикнул ему Румыния, отплывая от него дальше. — Роман! — так обращался к тому Болгария. — Вода реально жёлтой становится! Вылезай! — Блять, завали свой ебальник, пока я и по твою душу не пришёл! — А Венгрия как всегда многословен, — с иронией сказал австриец, глядя на это выступление.***
Сидя у себя в номере, Германия глядел в потолок уже в течении часа, иногда меняя позу на кровати. Он всё думал, что же будет, когда он вернётся домой, а там будет Польша. Тот явно ожидает прежнего поведения немца и даже готовится к этому. Но Герман хочет его разочаровать, собираясь поменять своё поведение с ним. В голове он прокручивал разные ситуации, где поляк что-то агрессивно ему отвечал, а он подбирал нужные слова, чтобы поменять тему или поставить того в ступор. К примеру, если Польша захочет заставить его заткнуть, то немец может его молча преследовать, так как хочет ему что-то сказать, но в то же время послушно слушается его. Выражение лица Польски в его голове было забавным, отчего он иногда выдавал тихий смех. Поляк всегда казался ему очень весёлым, эта черта очень привлекала его. Будь он злой или реально весёлый, Германии нравится проводить с таким человеком время. Италия такой же позитивный человек, даже намного лучше славянина, но, в отличии от итальянца, тот глубоко засел в сердце немца. Рядом с Польшей сердце бешено бьётся, тело расслабляется от долгого напряжения за рабочим местом, а сам Герман будто летает в облаках вместе с ним, не обращая внимания на посторонние вещи. Даже завтрак, обед или ужин с рядом поляком проходит мгновенно, словно он вовсе не ел, но сытый. Он всё время смотрит на Польску, а в последнее время только и думает о нём. Какой он милый, весёлый, а какой сердитый, когда немец опять называет его Полей. Но он понимает, что этим только и отталкивает Польску от себя. И чтобы не потерять его навсегда, нужно начать какие-либо изменения в себе, даже если… всё будет обречено на провал. Лучше он хоть как-то исправится, чтобы и себе было хорошо жить дальше наравне с остальными государствами Европы. Придя к такому выводу, он сел на кровать и взбодрил себя несильными ударами по лицу. Иногда ему начинает казаться, что он уже начинает по лицу быть похожим на психа. В номер резко вошёл Австрия, что слегка напугал Германию своим приходом. — Венгрия в паре метров от Румынии, — сообщил тому австриец в прихожей. — Ты сам знаешь, к чему я. — Сугубо личные проблемы Румынии и его языка, — ответил Герман и подошёл к дяде. — Есть какие-то планы на сегодня? — Ни одной мысли об этом даже нет. Но есть новая тема для разговора, раз уж в такой день страшно выйти на улицу. Герману стало интересно, потому оба прошли обратно к своим кроватям. — Вот, задал я вопрос Чехии и Словакии, почему они считают тебя злым и не видят в тебе ничего другого, хоть ты и пытаешься, — начал Австрия, слегка приукрашивая рассказ. — В ответ получил… можно сказать, ничего. Но они сказали то, что кроме негатива они в тебе ничего не видят. — Австри, ты реально думаешь, что до этих двоих мне должно быть какое-то личное дело? — задался вопросом немец, странно на того глядя. — Они друзья Польши, а также немаловажные члены Евросоюза. Подобное мнение у них склалось не просто так, значит, такое могут разделять многие. Все мы понимаем, что нужен контроль над европейскими государствами, что чувствуют большую свободу. Ты с этим прекрасно справляешься, но… нужно приубивать строгость и гнев ко всем. — Если я это сделаю… — Ты не отпустишь их из-под своего контроля и не потеряешь авторитет среди них. Я не говорю избавиться от этого, а только приуменьшить, чтобы найти с многими общий язык. Ты прекрасно видишь, как к тебе относится Италия, как относился Польша до всего этого, потому что ты не был с ними так суров. И до той пятницы поляк не был твоим другом детства, а наравне с венгром плохо к тебе относился, даже боялся подойти. Австрия знал, что для Польски подобная тема является табу, но не учёл, что и для немца она с такой же силой ранит его. Но тот подавлял в себе эмоции, сосредотачивая свой ум и слух на последующих словах. И всё же стоит ему после всего этого сказать, чтобы тему до и во время пятничного инцидента он не напоминал. — … Я был рядом с Польшей тогда. Хоть он относился к такому поведению с осторожностью, но я понимал, что тот начинает менять мнение о тебе. Даже поведение рядом с тобой начало меняться. Он пускал тебя в свой дом, ты даже ночевал у него. Разве он мог такое позволить тебе, если бы ты не осмелился с ним впервые заговорить?.. Если Польша смог тебя принять, то и другие смогут. — … Зачем мне одобрение от других? Будто их хорошие обо мне слова помогут мне выйти из этой ямы. Из-за моего мягкого характера они могут многое себе позволить, как тот же Италия. — Но плохая репутация, наоборот, губит тебя! — не выдержал Австрия. — Сколько мне уже можно слышать ото всех то, насколько ты ужасный? Я пытаюсь убедить всех в том, что на тебя можно положиться, объяснить твои действия, но для них это не является причиной такого поведения… Герман, меняйся не только ради Польши, а ради себя, ради всех остальных. Почему ты подтверждаешь плохие про себя слова, если ты можешь быть намного лучше? Германия не желает дальше отвечать на его вопросы, так как получит на ответ ещё больше вопросов. Немцу сейчас некогда до одобрения всем обществом. Он считал, что с приходом «доброго» Германа начнётся полный хаос. Прекрасно зная характеры его подопечных, на резкие изменения они будут совершать действия, чтобы «проверить на честность». Они будут специально его выбешивать, чтобы вывести на злость. Это, конечно, обернётся против них, но кто сказал, что они будут мыслить более логично не во время работы? Как государства они безупречно умны, но как люди они ярко показывают свои минусы и отсутствие логики в их действиях (как и у самого немца). Его опасения подтверждаются тем, что Польша ведёт себя абсолютно так, как и представлял себе Германия. А если подобное будет делать весь Евросоюз, то он взбесится ещё сильнее, чем в ту пятницу. Это будет полным неуважением к его доброте, что всегда расстраивало. Немец был отстранён от подобный темы, чтобы не углубляться в неё и не чувствовать ту боль, когда абсолютно никто не уважает его, как личность, и любые его изменения не воспринимает всерьёз. Для Германа главное, что его слушаются абсолютно все, им гордится ЕС, а потому, пока всё под контролем, нечего вдаваться до радикальных изменений. — Я не собираюсь отвечать на этот и последующие вопросы. Чтобы ты не гадал обо мне, скажу сразу: никто меня всерьёз не будет воспринимать. Я выучил уроки истории, по крайней мере, за прошлый век. Я доверяю только близким… и Польше. — … Всё равно, если ты изменишься ради поляка, мне будет приятно. И не только мне, а и Италии, Швейцарии, может, и его друзья не будут так пугаться тебя, если он ведёт себя с тобой уверенно… Это будет не скоро, но смотря на то, как вы оба стараетесь измениться ради всех и, в первую очередь, для себя самих… я думаю, что это произойдёт очень скоро. Я не говорю про Польшу, а про своё отношение к себе и к другим. — … Ты будто не психолог, а… отец. Германия случайно произнёс такое, хотев это просто произнести в голове. Но Австрия услышал… и он засмущался. Вовсе не от того, что ему приятно такое слышать. Сам он не раз ловил себя на мысли о том, что он ведёт себя с немцем, словно родитель. Австриец просто хочет помочь ему влиться в люди, как нормальный, понимающий человек, а не как злой начальник. Он слишком много уделяет время ему, часто чувствуя вину за то, что он идёт гулять с компанией Венгрии, вместо времяпровождения с Германом. А вдруг немцу одиноко? Вдруг ему требуется сейчас моральная поддержка? А если?.. Внимание подобным мыслям он начал уделять только недавно, хотя о таком поведении ему не раз говорили другие. К примеру, Италия, что в шутку назвал его «папой», когда Австри, ко всему прочему, сильно беспокоился за состояние немца после пятничного инцидента. Тогда Австрия сильно разозлился и поспешил от итальянца подальше, не принимая потом его извинения. Как говорил Австрия раньше, чтобы человеку стало лучше — нужно отпустить его. Германии нужно стать самостоятельнее, чтобы он смог сам анализировать всю ситуацию без помощи посредника между ним и Польшей. Самому австрийцу нужно бороться с чувством вины, что причиняет вред и ему, и немцу. — … Я — Австрия, твой дядя и никто другой, — сказал он, снова взглянув на племянника. — Кто у тебя из близких, кроме меня, сможет побыть с тобой в трудные минуты? Выслушать, понять… но не всё за тебя анализировать. Я уверен, что ты можешь сам понять себя, Польшу… Венгрию в коем-то роде? — Такого человека, как Венгрия, очень трудно понять. Он то обещает не устраивать конфликты, то сейчас гоняет Румынию по всему пляжу. — Вполне заслуженно, ибо румын сказал про Польшу. Только уже, хах, забыл, что именно… — Я знаю его номер комнаты. — Что? — Я с ним поговорю, можешь передать венгру, что с Румынией будет отдельный разговор. — … И как Польша ещё смеет думать, что его никто не сможет защитить? Хах!