***
За день до упомянутой даты. Польша с самого утра был дико занят. Более того, помимо организации завтрашнего «культурного мероприятия» при участии своего отца он был вызван в штаб своим же парламентом, ибо, видите ли, нужно обсудить кое-какие вопросы «на часик, не более». В итоге поляк пропал на целый день, а потом просидел в местном кафе, лишь бы подальше от немца. Естественно, что это не прошло мимо ушей и глаз Австрии, которому выпала возможность поговорить с Германией наедине… если не считать Лютера за ещё одного слушателя. Немец, когда дядя уже вступил на порог его квартиры, понял, что разговор будет касаться завтрашнего праздника. Ему придётся снова выслушивать поучительные лекции и предупреждения, а может вовсе попытки убедить его не появляться завтра. Герману придётся немного напрячь лицо, чтобы сделать вид, что ему не всё равно на чужие слова. Он уже давно поставил себе такую цель и не отступит от неё. — И что же за разговор намечается, раз уж у тебя такое беспокойство на лице играет, — спросил немец чисто из вежливости. — Это по поводу праздника, — Германия с такой меткостью мог бы стать отличным дратсменом. — Я уже говорил тебе, что Поля не желает тебя видеть. Ты не подумай, что я стану тебя отговаривать от принятого решения… это бесполезно, во-первых. Во-вторых же я хочу узнать, как ты планируешь завтра явиться и не испортить всем этот день. Немец непроизвольно закатил глаза, будто его попросили сложить два и два. — Помимо его друзей там будут, так скажем, «приглашённые звёзды» в лице Франции и пары других, — начал Герман. — Это уже публика. Чтобы описать то, как я планирую явится вечером, напомню случаи, когда парень делает публичное предложение руки и сердца с кольцом в людном месте. — Когда девушка не может отказать из-за публичного давления… — задумчиво протянул австриец, пока не понял всю жестокость плана немца. — Это жёстко. — Признаю, но другого варианта я не вижу, — с лёгкой улыбкой сказал тот, чья беззаботность напрягала Австри. — Знаешь… после Тайваня ты стал каким-то эгоистом. Я думаю, что это перебор, ибо этот день очень важен для Поли, а ты так подло поступаешь… — Не думаю, что это эгоистично, иначе бы ты весь вечер себя корил за то, что я такой несчастный провожу свой вечер в одиночестве. — Не груби мне. Даже Австрия не знает, где в словах немца прозвучала грубость, и то явно не специальная. Это сильно задело эго австрийца, который будто ни о чём больше на свете не думает, кроме как о своём племяннике. Всё время он себе напоминает, что он обязан каждый раз «спасать» Польшу и Германию от их психических расстройств, частям которых он стал катализатором. Теперь поведение и самоконтроль немца зависит от его, посторонней помощи и наблюдения, как и безопасность Польски. Вроде бы он старается сделать всё лучше, но походит на посредника, которого никто не звал, но если он будет стоять в стороне, то случится горе. — Прости, если я тебя задел, — всё же вспомнил о совести Германия. — Прощаю, — ответил австриец, хотя не понимал, в чём заключалась та грубость. — Я понимаю твои стремления стать лучше… но в этом и дело, что нужно быть лучше, чем ты был до этого. Просто этим действием ты сделаешь больно Поле, который… — Извини, что перебью, но дальше я твои слова не смогу воспринять, — перебил немец. — При всём уважении к Польше, но я не хочу испытывать боль от одиночества и несбывшихся мечтах в завтрашний день. — Эх… вы оба — два больших ребёнка, — опечаленно вздохнул старший. Настроение австрийца мог поднять только подбежавший к нему пёсик, что только что объелся корма и только и ждёт, чтобы ему погладили сытое пузо. Даже собаку пригласили, а Германа нет. Пришлось встать на колени, чтобы погладить Лютера, который от удовольствия высунул язык и жадно глотал воздух. Ласку даже не смог прервать звонок на телефон Германа. Пока австриец развлекал игривого пёсика, Германия успел зайти, поговорить и выйти из балкона, на сей раз с недовольным лицом, а его дядя всё ещё играется с его питомцем. — Побудь рядом с ним пару часов, меня вызывают в штаб встретить Сербию, — сказал тот, идя в сторону шкафа. — Будто он забыл, где его пыльный кабинет, — пробубнил Австрия, окончательно сев на пол. — Опять на две недели приехал и снова к себе уедет, словно он уехал в отпуск, где на него хочет наехать каждый желающий. — Неудивительно, что для многих из нас он неприятен из-за ситуации с Косово. Особенно Испания так свысока относится к сербу, ибо, видите ли, Испания может терпеть Каталонию, а Сербия не признаёт даже его существование. — Когда на твою страну обрушилась волна бомбардировок, будь ты правым или нет, ты по-любому будешь негативно к этому относится. Стоит относится ко всем хоть немного с пониманием. Я это тебе говорю, ибо подобная, но хуже судьба была и с нашей семьёй. Австрия, как всегда, хочет сохранить «нейтральную» позицию в подобных конфликтах (не военных, а личностных), ибо речь именно про отношения и коммуникацию с друг другом. Он не один такой в штабе, но большинство явно лидирует со своей неприязнью к персоне Сербии, лидером которых является радикальный Венгрия. — Ты говорил, что ты мне не папа и не отец. Вот и не учи меня, пожалуйста, как мне относиться к людям. — Тайваню скажи такое — тот умрёт со смеху.***
Тем временем в штаб-квартире. Польша вновь вернулся к себе в кабинет, когда закончился перерыв между переговорами, касающиеся проведения празднования 100-летия восстановления независимости государства. Поляк так сильно суетился по поводу заветного дня из-за плотного графика, который был расписан поминутно. Нужно организовать всё не только в Брюсселе, а и в Варшаве, в которой он пробудет добрую половину дня, и поэтому так много времени ушло на разговоры с организаторами и уполномоченными с подготовки к празднованию. Рядом сидящий Венгрия в кабинете немного заполнял пустоту в этом помещении. Он успел несколько раз поменять позы на своём стуле, пока поляк проводил беседы чуть ли не с каждым человеком в объективе камеры. Лишь на небольшом перерыве они смогли наконец-то начать разговор за весь пройденный день. — Я так сильно не напрягался со времён, когда пришёл в штаб-квартиру! — заявил поляк, шагая по коридорам для разминки своего тела, что весь день просидело за рабочим столом. — Утром в столицу, затем в храм, после — участие в марше, посмертные награждения и снова марш. Уже потом я смогу в шесть часов отправиться в Брюссель с отцом и быть на месте к восьми-девяти часам. Кажись, я буду спать на обеденном перерыве в понедельник. — Нужно радоваться, что мы празднуем такие «красные» даты в мирное время, с гордостью выходя на публику, — промолвил венгр, улыбаясь при виде таких ярких эмоций со стороны друга. Впервые он видит Польску такого счастливого и нагруженного одновременно. Только мотивация и напористость прибавляют ему сил, чтобы тот при любом моменте не готов был свалиться на пол от усталости. — Очень жаль, что мой дед не сможет присутствовать, — краи улыбки слегка опустились, но огромный порыв позитивных эмоций не покидает его тела. — Всю жизнь ветрянка избегала его, будто это Речь был для неё вирусом, а сейчас она решила его подловить! Благо хоть прадеды переболели ею, хоть не будет один выздоравливать. — Очень жаль, но хорошо то, что твой отец наконец выйдет за пределы Люблина, — решил подбодрить того венгр. — Если завтра был бы выходной, то я бы точно показал ему весь город, а так придётся показывать только вечерний Брюссель и половину закрытых заведений. Ещё обязательно скажет, что ничего такого здесь нет. — И будет абсолютно прав. Они продолжали свою долгую беседу, успев уже спуститься на первый этаж. Думали уже вновь подниматься, пока не увидели нового гостя, вошедшего в штаб. И нет, это не Германия, к превеликому счастью поляка. Никто иной, как Сербия явился сюда, чтобы подготовить своё любимое место к двухнедельной работе без чужих глаз и ненужных комментариев. Не смотря на всё желание вступить в Евросоюз, он успел испортить отношения с коллективом лишь своей политикой. Но ведь Венгрия всё ещё здесь, поэтому серб такой оптимистичный. — О, Пресвятая Богородица! Зовите инквизицию, в римскую святыню серб проник! — в удивлении воскликнул Венгрия, на которого пришедший в шоке резко повернул голову. Сербия ведь пришёл на работу именно в выходной день, чтобы не увидеть в первый свой день венгра и его компанию, а тут они, ко всему прочему ужасу, остались наедине. — Сербия, разве ты жизнь уже не возлюбил? — Начинается… — тихо протянул тот, глаз не отводя от приближающегося к нему «старого знакомого». Польша медленно проследовал за другом, чьё настроение резко стало игривым, будто серб является для него кошачьей игрушкой. Но ему не удастся поиздеваться над ним, так как в здание очень вовремя явился Германия, который сразу же остановился, заприметив Венгрию рядом с Сербией, практически прижавшегося к регистрационной стойке. Естественно, что с приходом немца венгр сразу же остудил свой пыл, демонстративно сделав шаг назад. Но удивительно то, что от немца не последовало никакой реакции. Он лишь спокойно подошёл к ним троим, при этом держась слегка в стороне, будто он не против посмотреть на дальнейшее развитие событий. — Германия, как же Вы вовремя, — облегчённым тоном сказал серб, собираясь жаловаться на венгра, который ещё даже ничего не начал. — Угомоните своего подопечного, ибо знаете, что обычно случается. — Я понял тебя, — ответил немец, сначала глядя на славянина, а после переведя взгляд на дядю. — Вен, мне нужно было встретить Сербию, провести его в новый кабинет и прочие формальности. У тебя есть пару минут на всё про всё с ним. — Да? — наигранно произнёс это Венгрия с явным сарказмом в голосе. — Сербия, ты планируешь побыть здесь больше, чем две недели? Какая честь! Приветствую тебя вновь в Восточном отделе подопечных Германа, проходи! Венгр настолько увлёкся, что показательно поклонился тому, протянув руку в сторону. Это рассмешило рядом стоявших Польшу и Германию, последний из которых отошёл поближе к стене, чтобы понаблюдать за происходящим. Если не драка или ссора, то так цирковое выступление Венгрии, которое хоть немного скрасит этот день. — Придурок, — вымолвил Сербия, которого тошнило от такой натянутой улыбки недруга. — Извини, конечно, что на мне нет шубары и я не в красном турецком доламе, я не знал о твоём прибытии, — с фальшивой грустью сказал венгр. — Практически не соответствую твоей красоте, твоим обычаям. Теперь поляк понимает, каково это быть закадровым смехом, пока Герман только прикрывает своё лицо, на котором так и лезет ухмылка. Не то что бы это смешно — немного охватывает стыд за чужие действия. Больше всего было стыдно сербу, у которого из глаз шары были готовы выпрыгнуть от того, что происходит перед ним. — Сербия пришёл, без гематом пришёл, — довольно тянул венгр, «с восхищением» вздохнув. — Эх, Сербия, даже не представляешь… напьюсь сегодня! Думал, что праздник будет завтра, но вот чёрт, сегодня начну! — Ага, с наступающим, — недовольно промычал тот, мимолётно глянув на завтрашнего именинника. — Сербия, а ты чего пришёл сюда? — продолжил Венгрия со стервозной улыбкой. — У себя в стране холодно; чисто погреться приехал в Брюссель? Скажи мне, пожалуйста! — Евроинтегрируюсь, в отличие от тех, кто деградирует. — Евроинтеграцией занимаешься?! Боже, Сербия, я ведь так сопьюсь… — Германия, пожалуйста, остановите это выступление, ей богу, — раздражённо попросил Сербия, повернувшись на немца, который вмиг принял спокойное лицо, словно он всю эту минуту не сдерживал себя. — Как скажешь.***
Этот день настал. Начался он ещё с четырёх утра, когда Польша специально шумел на всю кухню и спальню, чтобы Германия не выспался в этот день. Очень жаль, что тот после нескольких часов просмотров «Бесстыжих» уснул в два ночи и спал, словно убитый. Его даже не разбудило то, как Польска перед уходом пустил в его комнату Лютера, который сразу же устроился на его кровати. С немцем собака становится слишком избалованной, но поляк не имел времени гонять питомца с кровати. И пробыл Польша в Варшаве, как и ожидал, до шести вечера. Целый день он провёл в компании своего отца, президента, его приближённых, священнослужителей и под прицелом камер, которые навсегда хотят запечатлеть знаменательную дату. Польша на церемонии вручения посмертных наград лично наградил своего отца орденом Белого орла, украшенного бриллиантами и золотом. Естественно, что у него имеется подобная медаль со своих времён, но хотелось бы создать для него уникальную награду за все заслуги и страдания, которые он пережил в советское и современное время. Этот момент станет самым значительным в жизни младшего поляка, который впервые осознал огромный вклад своего отца в воссоздание польского государства, ибо всё то, что сейчас имеет Польска, было создано его отцом. Основное празднование пройдено, для телевидение отсняты поздравительные речи; наряды отца и сына как всегда шикарны, как и их счастливые лица. Вечером их ждал самолёт, что как можно быстрее отправил их в Брюссель. Последний раз ПР пользовался самолётом в девяностых, когда возвращался на родину, и сейчас он с огромным интересом наблюдает за видом из иллюминатора. Прибавить ко всему то, что это их личный самолёт, где всё обустроено дорого-богато, прибавляется чувство собственной гордости. Самолёт приземлился в Брюсселе в восемь часов с хвостиком, и прямо с аэропорта их забрало такси. Конечно, у них праздник, который они могут отмечать где вздумается, но хочется немного наврать общественности, что они празднуют в Польше. Вторая Речь так и хотел, но согласился на предоставление сына отметить день рождения в Брюсселе. Это было не по его желанию, ибо младший поляк слишком часто и сильно настаивал на своём варианте. — Можно было и с ветрянкой отпраздновать — так было хотя бы немного дольше пробыл в родном доме, — недовольно произнёс ПР, наблюдая за городским пейзажем. — У Евросоюза из-за моих больничных скоро глаз будет дёргаться, — в шутку сказал поляк. — Хоть как-то выйдешь в люди, вернее, в страны. Увидишь давних знакомых и старые лица. — Будто я этого так сильно хочу, — закатил старший глаза. — Там хоть не будет целой толпы? Ты у нас всеобщий любимец, но я не хочу проводить время только с бокалом шампанского в руках. — Я тебе обещаю, что сегодня и завтра мы будем неразлучны, — с нежной улыбкой сказал поляк. Такси остановилось в назначении месте. ПР надеялся на отель, но сын позаботился о том, чтобы это была настоящая съёмная квартира, в которой можно закрыться и не видеть шокированные лица регистратуры. По виду в некоторых окнах и множеств силуэтов сразу понятно, на каком этаже им устроили вечеринку. Там определённо присутствуют страны, старше самого Второй Речи, но почему-то именно поляк чувствует себя старым дедом по сравнению с ними. Поднявшись на нужный этаж, уже в самой парадной их ждали Чехия и Словакия. Нашлись охранники апартаментов на польскую голову. Очень жаль, что ПР не прихватил с собой беруши, ибо, как только открылась дверь, на них с криками и поздравлениями накинулись государства всех возрастов. Некоторые были удивлены присутствию отца Польши, часть из которых даже пыталось различить отца и сына. И пока младший поляк густо краснел и радовался приглашённым гостям, старший в шоке оглядывал действительно давних знакомых, вспоминая характер и поведения каждого. Когда поляков соизволили пропустить во внутрь, ПР сразу же попытался затаится где-то в углу, попутно здороваясь с каждым встречным. Его удивило то, что на празднике присутствовал Лютер, который радостно побежал встречать сначала старшего, а после, услышав знакомый голос, и младшего поляка. Повезло собаке, ибо благодаря огромной щедрости со стороны стран ему достанется минимум четверть закусок на столе. Что по поводу попытки укрыться от чужих глаз, то у Второй Речи это не получилось, так как Польша держал своё слово по поводу не разлуки… целых пять минут, пока ему не указали на стол, полный подарков. Он сразу же подбежал к ним, ибо многие требовали, чтобы он открыл их прямо сейчас. Вторая Речь уже думал, что его ненадолго оставили в покое… пока к нему не подошёл кто-то из гостей. Повернувшись, он увидел весьма взволнованного Венгрию с небольшим пакетом в руках. Тот прекрасно знает о том, что старший поляк не питает особой приязни к его персоне, и взгляд у него сейчас к нему соответствующий. — Не хотелось оставлять Вас в стороне, поэтому прошу принять это, как дань уважения и благодарности Вам за всё то, что Вы сделали для моего друга, — сказал венгр, протянув тому пакет. Славянин специально игрался на нервах младшего, оглянув сначала с ног до головы Венгрию, а затем с подозрением глянул на сам подарок. У него есть возможность отказаться, но что ему мешает принять это? В любом случае он получит этот подарок, если не из рук венгра, то от Польши точно. Когда Вторая Речь наконец взял пакет, Венгрия застыл в ожидании реакции и возможных вопросов. Старший глянул во внутрь, заприметив пару чёрных коробок, одна из которых была из бархата. Она сразу же привлекла его внимание, ибо там по-любому будет какая-то роскошь. Достав её и открыв, оказалось, что это был футляр, в котором хранился польский Крест Храбрых. Сразу же стало интересно, откуда у венгра взялась такая награда, так ещё датированная аж 1920-м годом. Очень старая медаль, которую вручали в основном военным, принимавшие участие в боевых действиях, в частности советско-польской войне. Очень интересно, как она попали в руки Венгрии. — Эта медаль принадлежит Яну Ковальски — ветерану боевых действий, который после оккупации Третьим Рейхом Вашего государства стал моим беженцем, — говорил венгр. — Не вспомню точных его слов, но он участвовал в польско-литовской вой… польско-литовском конфликте, прошу прощения. — Я тебя понял, — сказал поляк, продолжая разглядывать медаль. — К чему это? — Про Вас же, Вторая Речь Посполитая. Про Ваш огромный вклад в воссоздание польского государства, Вашу значимость для Польши и, в частности, давней дружбы наших народов. Я навсегда запомнил тот день, когда уже старый и еле ходящий ветеран принёс мне эту награду в знак благодарности за то, что моё государство смогло его принять и не отдать на растерзания нацистам. Даже будучи в преклонном возрасте в нём сияла гордость за то, как вы героически отстаивали свою страну, бросившись прямо на поле боя. И даже после временного поражения он верил в Вас и Вашего сына, который вселял в каждого беженца надежду. Всё благодаря Вам, Вторая Речь Посполитая. Я по-прежнему Вами восхищаюсь, как и все мы, присутствующие на Вашем с сыном празднике. Никогда бы ПР не подумал, что Венгрия будет способен толкать такие трогательные речи, способные заставить его сердце ахнуть от удивления. Вновь смотря на медаль, всё тело обливается приятным теплом, но после него становится настолько холодно, что аж мурашки выскакивают. Это из-за пережитых воспоминаний, когда Второй Речи было невыносимо трудно добиваться поставленных целей что в 1920-е, что в 1940-е. Очень приятно, что чужая ему страна сохраняет об этом память, преподнося её прямо ему в руки и выражая слова восхищения, от которых внутри растёт гордость, а с ней на лице появляется лёгкая улыбка. — Ты превзошёл себя, Венгрия, — сказал ПР, положив медаль обратно футляр и закрыв его. — Мне было приятно слышать от тебя такие слова, благодарю. — Вашим главным достижением является ещё и Ваш сын, без которого мне было бы очень несладко в жизни. Спасибо, что воспитали из него сильного и чувственного одновременно мужчину. — Не думаю, что за это нужно только меня благодарить… ведь и ты немного помог мне в его воспитании, — посмеялся старший, положив часть подарка обратно в пакет. Их разговор резко прервал шум, который раздался из уст Франции, что своей сильной тактильностью напугал именинника. Раньше же Польска всегда принимал объятия, а тут он резко дёргается и кричит, как испуганный мальчик. Даже сам Франц перепугался. Никто не придал этому особого значения. Был бы здесь Швейцария, он бы всё понял.***
Праздник продолжался. Уже всё приступили в трапезе, кто-то на небольшой громкости включил музыку, одни столпились вокруг именинника, а другие просто наслаждались вечером. Из балтийцев были приглашены только Литва и Латвия, и лишь пара человек знает, почему не пожелали видеть Эстонию и скандинавов. Венгрия плавно крутился вокруг Польши и Второй Речи, которые в основном предпочитали компанию друг друга. Один Австрия стоял вдали от всех, переписываясь с кем-то по телефону. Словакия уже не раз подходил к нему, предлагая присоединиться к беседе с другими странами. Тот для вида соглашался, а когда те начали говорить на свои темы, в которых австриец ни черта не понимает, возвращался к своему экранному собеседнику. Естественно, что кроме Германии ему сейчас не с кем общаться, да и это не было инициативой Австрии. Немец всё-таки решился вскоре явиться на праздник. Никто не знает, какой на самом деле будет реакция Польши или того же ПР на приход Германии, и больше всего австриец волнуется за вторую особу. — Австрия, верно? Или обращаться на немецком? — задал вопрос ниоткуда взявшийся ПР. Из-за его неожиданного появления австриец дёрнулся, сразу же выключив телефон. — Можно просто Австрия, — ответил он, томно вздохнув. — Не пугайте меня, пожалуйста. — Какие тут все нежные, — проворчал поляк. — Сколько мы уже не виделись? С года так… тридцать восьмого? — Где-то так, ещё на Венском арбитраже… Вам чем-то помочь? — Да нет, просто хотел увидеть нового компаньона моего сына. Не прими за грубость, но ты тут не лучше венгра из-за… тебя, как такового. — Только потому, что я австриец и близок к немецкой семье? Я не обижусь, если Вы мне это скажете прямо. — А с тобой, оказывается, всё просто. ПР мог бы наконец отстать от бедного Австри, который, как и Венгрия, уже восхищён отцом Польши. Однако стук в дверь заставил поляка остановиться, как и всех вокруг в помещении. Чехия, подумав о полицейских, сразу же выключил музыку, хоть она и не настолько была громкой. К двери осмелился выйти тот, от которого возможная полиция могла бы сразу же отстать, а именно Франция. Но за дверью оказался тот, кто был хуже полиции — Германия, которого неосведомлённый француз пустил во внутрь. Увидев вошедшего немца, поляк аж раскрыл рот от удивления и разочарования. Он ведь до последнего надеялся, что тот не посмеет нарушить его покой в этот день, но Герман не принял переданные слова поляка. И ведь Германия знает, даже очень прекрасно знает, что Польска не посмеет его выставить за дверь, чтобы не показаться всем какой-то сукой. Нет, он разрешит ему «отпраздновать»! И хорошо то, что Лютер уже надрессирован достаточно, чтобы сидеть на месте, а не радостно лаять и бегать вокруг Германии. А может, на это повлияло то, что команду дал Британия. Венгрия сразу же заметил печаль на лице именинника, на что сразу же разозлился, но понимал, что с Германом должен разобраться не он, и даже не Польша. Тут присутствует один значимый для всех человек, который, не смотря на всеобщее осуждение, прогонит незваного гостя ногами вперёд. Как раз на этого человека Германия и смотрел, не отводя от него свои напуганные глаза. Австрия не говорил, что здесь будет отец Польши. Его уверенность резко подупала, когда встретилась лицом к лицу со старшим поляком, который не скрывал своего гнева, что был направлен чуть ли не в саму невинную душу немца. Ему сказали, что Германии здесь не будет, а тут все обещания данные ему обещания рушатся. А если он узнает, что немец пришёл сюда без приглашения, то ПР разнесёт не только его, но и всех остальных за компанию. Герману было достаточно наслушаться рассказов Польши (которые он подслушивал) про всю строгость Второй Речи, чтобы понимать, насколько он похож с Третьим Рейхом. Нет, дело вовсе не в том, какими они были государствами, а об отношениях между отцом и сыном. Они одинаковые, и зная, на что способен Рейх, становится не по себе, когда представляешь, что ПР может сделать ради своей семьи. — Германия, ты опоздал на целый час, — разбавил мёртвую тишину Франция, глядя на то, что за огромный пакет держит Герман сзади себя. — Я сейчас объясню, — еле как подбирал слова немец, из головы которого вылетела ранее подготовленная речь. — Я не хотел толкать сегодня речи и решить всё мирно, но придётся ради приличия. Германия глянул на Польшу, который, скрывшись за своими друзьями, с недовольством на него поглядывал. Он уже всё испортил, и сделал всё намного хуже, чем рассчитывал. Придётся выкручиваться перед всей толпой. — Хоть я и не являюсь настолько близким для Польши и его отца, я не могу не придать значение этому дню для себя, — импровизировал немец. — Польша для меня не просто как милый и добрый человек, но прекраснейший сотрудник, которого я безгранично ценю. Я не видел человека более трудолюбивее, чем наш молодой именинник. Знали бы вы, какой он внёс вклад в Евросоюз, в частности в его бюрократическую часть, разрешив всем нам, двадцати пяти членам Союза, иметь дополнительные часы сна и отдыха. Не забывая о своём государстве, он всеми силами старался облегчить и нашу жизнь, вложив в это свои нервы и бесценное для нас время. Я считаю, что Польша заслуживает намного большего, чем имеет сейчас. Это не только деньги, но и уважение, внимание и, самое главное, отдых. И пусть я не являюсь здесь желанным гостем, я обязан перед именинником практически всем, что у меня есть. Одних лишь слов недостаточно, чтобы выразить всё восхищение, но думаю, что этот небольшой подарок способен хоть немного заставить его улыбнуться. Германия на всеобщее обозрение показал свой подарочный пакет, который положил на пол из-за того, что он был тяжёлым. Хоть это и не важно, но все удивились, когда Франция мог с лёгкостью поднять его и заглянуть во внутрь, а затем преподнести его к главному имениннику. Все вокруг него, соблюдая тишину, расступились, ожидая открытия подарка. Польша тянул время, сначала заглянув во внутрь, чтобы оглядеть коробку. Вдруг его брови резко полезли на лоб, а из-под губ показались зубы. Он шокирован, но имеет силы сдерживать свои эмоции на публике. Его голова резко поднялась на Германа, что неподвижно стоял на своём месте. Даже когда на него ошарашенно взглянули, он и краем губ не пошевелил. Напряжение вокруг него создавало присутствие рядом Второй Речи, который не даёт ему чувствовать контроль над образовавшейся ситуацией. Страшно сказать лишнее слово в сторону младшего поляка, чтобы не получить в ответ реакцию его отца. — Что там? — шёпотом спросил Нидерланды, которого услышали все присутствующие. — Play Station, — ответил Словакия, глазом уловив коробку. — о котором Поля говорил давно. — Ухты, а Польша ведь ещё тот игроман, — прошептал Бельгия. Чтобы никто больше не шептался, поляк отложил пакет с подарком к остальным. Тишина давила и на Польску, который не может также мастерски подобрать слова, чтобы и не благодарить Германа, и не показаться каким-то эгоистом. — Может, после такой речи и щедрого подарка-мечты Германия станет желанным гостем? — ухмыльнулся Франция. Франц ведь до сих пор думает, что Германия влюблён в Польшу, который явно не знает о влечении своего начальника к нему. И сейчас он пытается собственноручно свести их при том, что никому из них не выгодно то, чтобы немец здесь остался. — Простите, но с моей стороны будет не очень хорошо оставаться здесь, не будучи раньше приглашённым, — сказал Герман. — Отчасти правда, — сказал младший поляк. — Ты угадал, я давно хотел подобное… Спасибо. Слово благодарности выскользнуло прям между его скрипящих от недовольства зубов. — Даже как-то паршиво, что Германия после всего этого просто уйдёт, — пробубнил Нидерланды, так и не понимая, что его высокий голос всем слышен. — А давайте именинник сам будет решать, кому быть на своём же празднике? — воскликнул Венгрия, гневно глянув на голландца. — Некрасиво же получается, Поль, — добавил Франция. — Пускай он хотя бы немного здесь побудет, этот «не желанный» гость. — Поль, брось ты, вдруг Германия просто умирает с голоду и хочет просто накинуться на твои галушки, — сказал Чехия, лишь бы Польша побыстрее принял хоть какое-то решение, ибо гнетущая обстановка лишает его аппетита и музыки. — Ла-а-ладно, — протянул Польша, отвернувшись ото всех и уйдя в другую комнату. — Я в уборную. — Но она в другом направле… — хотел договорить чех, но его вовремя остановил Венгрия. — В последнее время Польша какой-то слишком нежный, — произнёс Нидерланды и вновь заметил, как на него все уставились. — Да молчу уже!***
Германия таки ж смог подпортить праздничное настроение Польши, опустив его ниже среднего показателя его счастья. Откуда такие статистические данные? Это почти прямая цитата из уст самого именинника, который под полночь затаился у себя в комнате, оправдываясь тем, что устал от сегодняшнего нагруженного дня. Рядом с Польшей пробыли Венгрия и Вторая Речь, изредка к ним заходили Чехия и Словакия или другие гости, чтобы проверить его состояние. Италия единожды пытался вывести Польску обратно, предлагая сыграть с остальными в какую-то настольную игру. В ответ он получил от ПР то, что сын хочет провести время со семьёй. Так и напрашивался вопрос, что Венгрия забыл в этой семье, но Ита оставил их в покое. Многие догадывались, почему ни с того ни с сего поляк резко завалился в постель, но почти что каждый из них думал, что Германии не под силу испортить этот вечер одним своим присутствием. Литва, мучаясь в своих теориях по поводу взаимоотношений Польски и Германа, всегда поглядывал на него из-за угла или в толпе, и это даже не специально. Но он был не один такой — Британия тоже не мог не обращать внимание на немца. И ладно, если он хотел как-то выделиться, но в том и дело, что Герман на протяжении оставшегося вечера стоял и сидел молча. Ему не давал скучать Лютер, который сразу же расположился рядом со вторым хозяином. Среди такой толпы пёс испытывает огромный стресс, что даже лаять страшно, а тут рядом хотя бы родной запах. Под полночь некоторые начали уходить, ибо завтра их ждёт тяжёлое утро понедельника и стоит хотя бы в час лечь спать. Осталось несколько человек, которых можно сосчитать на пальцах одной руки (не считая тех, кто укрылись в спальне), и они начали небольшую уборку. Не было так грязно, но ведь кто-то из ушедших гостей успел накрошить или уронить каплю шампанского. К ним ненадолго вышел Вторая Речь Посполитая, который только что-то недовольно пробубнил про Германию и ушёл, скорее всего, спать в другую комнату. Из гостей теперь остались только Италия и Германия, которые собирались вынести собранные пакеты мусора. В этот момент вышел Венгрия, которому в этот момент хотелось начать уборку, но увидев, что квартира теперь находится в идеальном состоянии, поблагодарил… их за помощь. Герман был в шоке, услышав такие слова из уст венгра. И хоть он понимал, что в его сторону они не были искренними, он пропустил мимо ушей тот момент, когда Венгрия вместе с Итой решили вдвоём вынести мусор. Тот не оставлял немца с Польшей, а оставлял его вместе с Польшей и ПР, поэтому Германия не осмелится на разговор с младшим поляком в присутствии старшего. Уж слишком хорошего мнения венгр о своём племяннике. Из-за того, что он захотел «подышать свежим воздухом» с Италией немного дольше, чем десять минут, Герману стало скучно, причём с диким интересом о том, как себя чувствует поляк. Он помнит, что Польша перед тем, как вновь уйти к себе, взял с собой какую-то бутылку, напоминающее то ли вино, то ли шампанское. В лучшем случае поляк уже дрыхнет, а в худшем… Германия сможет к нему войти и поговорить. И нравится ведь ему ломать все надежды Венгрии об асфальт. Тихо обойдя стороной комнату, в которой засел Вторая Речь, Герман пробрался к нужной двери. Чтобы не привлекать к себе внимание его будущей смерти, он, не стучавшись, открыл дверь. Как он и ожидал, Польша не спал, а с серьёзным выражением лица глядел куда-то в потолок. Он даже на работе не бывает таким сосредоточенным, как сейчас, и даже спустя секунды он заметил, что к нему пожаловал далеко не венгр. — Поль? — произнёс немец, пытаясь убедиться, слышит и понимает ли его сейчас поляк. — Что происходит? — Там нет лампочек, — ответил Польска, на что Герман глянул на люстру. Там действительно не было лампочек. Комнату освещали только неоновые линии синего цвета, от которых у немца, пытающегося разглядеть именинника, начинают болеть глаза. — Понятно, — на вздохе сказал тот, войдя в комнату и закрыв за собой дверь. — Эй, стоп-стоп, — резко воскликнул поляк, хоть его голос после выпитого стал хрипловатый. — я не разрешал тебе заходить сюда. Проваливай отсюда, а то снова всё повторится. — Поль, ты параноик, — закатил глаза Германия, которого достало постоянное упоминание того, что он сделал почти как год назад. — Тут твой отец, я даже и пискнуть лишний раз не осмелюсь. — Тебя только он останавливает? А совесть? Осознание того, какой ты жестокий? Ясно всё с тобой. Поляк, понимая, что еле держится на ногах, с грохотом присел на кровать. Он способен был устоять, но усталость взяла вверх над его телом. Перед немцем нельзя расслабляться, поэтому оставшиеся силы следует поберечь на самые крайние случаи, которые в теории могут сейчас произойти. — Снова извиняться будешь? Да пошёл ты со своими извинениями. Ещё скажи, что изменился! Очень смешно будет! — Я даже и слова не сказал про это. — Да заткнись уже! Польшу раздражает любой звук, который доноситься изо рта Германа, пытающегося зацепиться за любое его слово. С одной стороны он бывает прав, но с другой немец никогда не имеет право быть всегда правым. Все обвинения имеют лишь одну почву — изнасилование, которое не может быть прощено. Прощают только слабые или сломленные люди. — Вылизывается тут перед всеми, чтобы оправдать свою невоспитанность! — продолжил поляк. — Думаешь, мне до боли нужны были от тебя поздравления или подарки? Да мне всё равно на твои деньги! Другим тоже на тебя всё равно, даже Италии! И не думай, что из-за консоли я забуду то, что ты сделал со мной. Меня кто пожалеет? Кто?! Австрия? Больно он нужен после того, как пособничал тебе! Венгрия, для которого все жертвы всегда виноваты? Или я осмелюсь сказать своему отцу, какой я тряпка? Зачем ты так поступаешь, зная, как мне будет после этого больно?! Скажи! Германия не слушает его. Он будто не видел в своей жизни лета, раз уж его лицо такое холодное, словно не из мира сего. Глаза как у статуи замерли, но испепеляют Польшу как живые. Перед ним стоит бурый медведь, который почему-то спокоен при виде своей добычи. Он смотрит на неё, как дьявол, но стоит на месте, не выжидая, но и не оставляя в покое. Это уже не «старый» немец, который после критики готов был рассказать пламенную речь о своём собеседнике, атакуя его по слабым местам. «Молодой» немец ничего не делает, но неведомым образом заставляет Польшу двигаться и что-то делать, в отличие от себя. К примеру, отойди на шаг назад и начать переваривать только что сказанное. Вдруг он вывел его на гнев, который сейчас выпрыгнет из Германа, а его взрыв будет уступать разве что ядерному арсеналу США. — Как же ты жалок, — донеслось полушёпотом из немца, чьи слова привели Польску в сильное недоумение. — Я… кто? — переспросил поляк. — Ты жалок, — повторил тот. Хочется верить, что Польше это всё слышится, или хотя бы то, что у него ухудшился слух. Он не принимает эти слова, как очередное оскорбление, что удивляет. Но эти слова что-то задели в его теле. Это где-то рядом с сердцем, а то и за частицу души. Может, это его честь? От самих оскорблений не становится так больно, чем от чего-то подобного. Это унижение? Близко, но не точно. Внутри создаётся настолько гадкое ощущение, что оно забивает всё его горло, не давая ему набрать воздуха для того, чтобы вновь задать уточняющий вопрос. И пусть душа — это абстрактное, поляка сейчас задели явно за что-то живое. — Каждый раз выслушивая твоё постоянное нытье, ты всё больше становишься жалким в моих глазах. Иногда я задаюсь вопросом, когда ты из жертвы стал нытиком… — как из Германии могут вылезать такие едкие, но искренние слова? — Хотелось бы в кое-чём признаться и ответить на твой вопрос. Давным-давно, в первые дни после этого ужаса я думал, что… я смогу легко справиться с совестью после совершённого. И поверь, перед твоим приходом я выпил успокоительное, я пью его ещё в начале рабочего дня. И когда я осознал, что я с тобой сделал… я был спокоен. Германия всегда был хладнокровным с небольшими гневными припадками, но чтобы настолько быть апатичным не только к другим, но и к собственным чувствам… Польша был потрясён таким равнодушием. Жестоким равнодушием. — Благодаря простейшей химии я мог спокойно пережить этот момент, и совесть даже не зашевелилась в моей голове. Но когда я увидел тебя… измученного… она наконец проснулась в моей голове, поборов психолептику. Ты был настолько… ужасным, что я не мог больше сохранять в себе сдержанность. Мне тоже хотелось иметь такие же заплаканные и опухшие глаза, но только из-за переполняющего мою голову стыда. Я ненавидел себя, даже в зеркало не мог на себя взглянуть, всё вспоминая… слова одного человека. Просто… я к тому, что если бы ты не показывал свои слабости, то и я… продолжал быть таким же спокойным и зависимым от седативных средств. Теперь картинка начинает собирается воедино, но реставратору предстоит ещё долгая кропотливая работа над ней. Поляку всегда были противны люди, зависимые от, к примеру, наркотических веществ или каких-то медикаментов. Конечно, Нидерланды был единственным исключением из правил. И будет. Германия, состояние которого зависит только от каких-то таблеток, несомненно, пугает Польшу. Они не защищают его от необдуманных решений, но дают ему волю делать это с хладнокровной жестокостью, не заботясь о других. — Я такой открытый перед тобой только потому, что ты слишком слабый. Каким бы ты не пытался казаться для всех остальных, но ты и твоё эго настолько хрупкие, что фарфор кажется устойчивее тебя. Одно лишь моё присутствие рядом заставляет тебя испытывать панические атаки. И ведь ты постоянно говоришь, что ты «настоящий» мужчина, а не «баба какая-то», и потому боишься, что Венгрия тебя за неё и посчитает, а ведь он тоже «настоящий из самых настоящих». — Прекрати. — Нет-нет, зачем мне прекращать? Кто тебе осмелится это в лицо сказать, зная, что ты будешь плакать в конвульсиях? Швейцария? Венгрия? Они уж точно тебе о таком не скажут. Да что уж там — я бы сам не смог такое сказать тебе, если ты запомнил бы мои слова. Ты запиваешь свою боль алкоголем, и поверь, она не только из-за меня. Это работа, семья, друзья. Ты хочешь казаться тем самым «настоящим», и ты прекрасно знаешь, что у тебя ужасно это получается. Ты не хочешь быть самим собой, быть нежным и «хорошим» мужчиной. Боишься, когда тебя сравнивают с женщиной, словно это слово для тебя оскорбление. — Ты не… — Ой, извини, эту тему должен освещать Швейцария. Не подумай, что я такой эгоист, что решил тебя тут унизить. Не воспринимай мои слова за оскорбление, и даже «слабый» не должен являться для тебя чем-то постыдным. Тебе предстоит долго работать с терапевтом… И спасибо Тайваню за то, что он помог мне прийти к моей истине; а тому, почему я так поступил и что сопутствовало этому. Я хочу исправиться; имею при себе все силы добиваться своей цели. Мои действия противоречат моим же принципам, а я не могу жить, зная это, поэтому я хочу исправиться. Не только себя изменить, но и всё вокруг, чтобы я больше не видел причин для саморазрушения… А ты, Польша или Поля, когда придёшь к своей истине? Герман знает, что тот сейчас не ответит на этот вопрос, который закрепится в его голове на очень долгое время, как и его лечение. Пока немец нашёл свою дорогу, поляк находится в ещё самом начале, ища свой путь среди гущи леса без тропинок. Посреди тяжёлой тишины Германия подался в сторону Польши. Тот хотел рефлекторно отступить назад, но, вспомнив слова про «слабость», стоял на месте до тех пор, пока немец не подошёл к нему вплотную. Он навис над ним, словно луна над землёй, закрывающая солнце. На бесстрастном лице понемногу растягивалась улыбка. Её появление взбудоражило поляка, и жаль, что он не видит в ней нежности, которую хочет излучить из себя Герман. — Единственной проблемой, не дающая мне ровно идти по своему пути, является моя любовь к тебе, — холодный тон сменился на холеный. — Я ценю и отдаю дань уважения Польше, и в то же время до невозможности обожаю Полю. Я люблю его и доброго, и умного, и слабого; я люблю его любым, восхищаюсь каждым плюсом и работаю над каждым минусом. Я тебя люблю. Звучит… двояко. Не то что бы Польша испытывал и отвращение, и радость, про позитивные эмоции здесь можно совсем забыть. В его глазах он остаётся преступником, но про психопатию язык уже не поворачивается сказать. Немца можно сейчас назвать скорее странным, нежели больным, хоть последнее никто не отрицает. Раньше последним фактом Польска оправдывал всё его поведение, а сейчас он не может понять, что движет Германом сейчас: желание поиздеваться или нечто иное. Послышался звук открытия входной двери, а за ним радостное гавканье Лютера, встретившего Венгрию. Германии нужно побыстрее отсюда уходить. — С прошедшим, — напоследок сказал он, поспешив к выходу.