***
1933–1935 гг. Польша рос быстрее, чем сами грибы на дождях. Страны, конечно, могут как и люди — расти плавно. Но младший поляк был особенным. Уже в свои якобы три года он выглядел на целых пять, да и не просто ростом, но и умом: он уже способен сам себя одеть, правильно читать слова, писать, знает все цифры и способен их добавлять и отнимать. И как же пройти мимо его активности: он и бегает уверенно, и прыгает часто, и на шкаф залезть пытается (ему не дают довершить дело гувернантки); со двора выходит обязательно с испачканной одеждой, но с такой счастливой улыбкой на лице, что аж жаль его ругать за неаккуратность. Но не для его отца это сложно. Польская Республика — человек строгий, и даже к детям у него такое же отношение, как и ко всем остальным. После рождения сына он не поменял своё мнение насчёт детей — он их по-прежнему не любит. Младший поляк был полным комплектом всех раздражающих факторов: «чрезмерная» активность, яркие эмоции, неаккуратность и привередливость в еде. Каждый день не обходился без того, что ребёнок отказывался есть. И нет, дело не в желании есть одно лишь сладкое — Польска даже не знал о нём, ибо это было под строгим запретом отца. Уже сменили трёх поваров, чтобы угодить этой привереде, но всё без толку. Гувернантки пытались насильно его покормить, но тот только пачкал овсянкой одежду всех вокруг. Сколько ему не угрожали: отнимут единственные пару игрушек, не пустят на улицу порезвиться или заставят сидеть за уроками — Польша всё равно оставался при своём характере. Прошло лишь три года с его рождения, а Вторая Речь Посполитая оказался настолько уставшим, что моментально засыпал за своим столом в три ночи, а работы — как высота Джомолунгмы. Отчаянный отец обратился к Речи Посполитой, чтобы тот помог ему в воспитании младшего поляка. Слишком тяжёлые времена (как и характер малыша) на дворе, что нет времени самому учиться быть отцом. Бывший король с удовольствием был готов помочь своему сыну, став для младшего его полной противоположностью. Как же Польшу осчастливил дед. У него было всегда свободное время, которое он уделял играм и даже приготовлению еды для маленькой капризы. И, о чудо, младший с удовольствием уплетал все блюда, хоть ничего особенного, кроме любви, Речь туда не клал. Манная каша резко стала любимым завтраком ребёнка, который всегда ждал обеда, чтобы съесть любимые творожные пероги. Вторая Речь, поглядывая за их посиделками со стороны, всегда испытывал восхищение. Но порой казалось, что дед его слишком балует, а этого ПР всегда пытался не допустить. Главной головной болью для всех в доме были игрушки, которых было крайне мало: лишь пара штук деревянных коней, которые были как неинтересные статуэтки в доме. Польша, когда видел счастливых детей с игрушками, всегда начала рыдать, прося ему купить хотя бы «девчачью» куклу. Сначала он выносил свою печаль на гувернанток, пока однажды не закатил подобную истерику при отце. Ох, и как же хорошо слышала Вторую Речь вся Варшава. После этого поляк боялся даже хоть подумать о слезах, чтобы не натравить на себя гнев уставшего отца. — Jesteś mężczyzną, przyszłością państwa polskiego. Twoje zabawki to życia wszystkich ludzi na tym świecie, a nie jakieś drzewo z oczami! Prawdziwy Polak nie może zachowywać się jak ludzkie dziecko. Twoje gry to szachy, nauka i czytanie. Nie zawstydzaj mnie teraz! И никто ему нормально не объяснит, почему «настоящий мужчина» должен вести себя, как те всегда скучные насмешливые дяди, с которыми так часто видится его отец. Только Речь Посполитая не может спокойно реагировать на терзающий маленького ангелочка плач. Втайне от своего же сына он сшил для внука большого зайчика, которого можно было легко спрятать от глаз ПР. Это была первая настоящая игрушка Польши, которую он берёг, как зеницу ока. Когда отец уходил на службу, то он практически не расставался с ней даже на дошкольных уроках. Заяц Олаф стал ему не только мягкой игрушкой, которую во сне легко спутать с подушкой, но и первым другом. Дети министров и политиков Сейма — невыносимо скучные со своей школой. Вместо того, чтобы быть лучшим в глазах своих родителей, как его «ровесники», поляк хотел лишь игры да погулять на улице, чтобы опять во что-нибудь сыграть. Польше явно не хватает друзей хотя бы своего физического возраста. Вторая Речь Посполитая уже решил пойти тому на встречу, разрешив завести дома собаку. Дав своему сыну право выбора, тот выбрал взрослую собаку, так ещё и суку. — Ona jest bardzo duża! — восторженно говорил Польша, не замечая тот факт, что она была ещё и очень худая. — Na niej będę jeździł! На ней он так и не покатался, но по тому, что она спустя год принесла домой шестерых щенят, на ней покатался какой-то кобель. Возможно, это случилось тогда, когда они на целый час её потеряли (естественно, вне ведома ПР). Младший поляк пытался оставить всех щенят себе, ибо был очень слаб перед их красотой, но против отца было идти бесполезно, так ещё и опасно. Щенят, благо, не отдали в приют, а раздали (щенята от собаки польской семьи имеют огромный спрос). Даже несмотря на то, как Польска сблизился с большим сильным питомцем, ему не доставало банального человеческого общения. Речь Посполитая, конечно, всегда рад слышать утренний топот маленьких ножек и огромных лап к его комнате, а затем видеть счастливую улыбку внука, хоть и спрятанную за приподнятой головой зайчика. Однако в детстве он имел такую же проблему с ровесниками: все были из шляхетских семей со своими капризами, в то время как он кардинально отличался от них характером. Не быть его младшему всё своё детство таким же одиноким, как предстояло его деду. Было бы здорово отправить Польшу на какой-то кружок или в специализированную школу, где преподают искусство. Старший видит, как из того сочатся все соки энергии, а их нужно девать на что-то явно полезное. — Polya, co lubisz robić najbardziej? — спросил однажды Речь Посполитая, создавая из фишек маджонга пирамиду для внука. — Uwielbiam się z tobą bawić. Lubię spacerować, — ответил Польска, ни на секунду не сидя на полу ровно: он всё время вертелся, хватал себя за ноги и качался, тянул ткани своей одежды или разглядывал узоры на ближайшей скатерти. Ему постоянно хотелось двигаться. — Lubisz rysować? Czy lubisz muzykę? Albo wyrzeźbić coś z gliny. — Nie umiem rysować. I nie chcę umieć! Kocham muzykę, ale nienawidzę skrzypiec i perkusji! Są strasznie głośne! A glina wysycha zbyt wolno! Wszyscy moi żołnierze się łamią! — Co jeszcze lubisz? Ciągłe wychodzenie na boisko jest denerwujące. — Nie denerwujące mi to… Uwielbiam też tańczyć. Lubisz mój taniec, prawda? — Oczywiście, że dobrze tańczysz. Musisz tańczyć nie dla mojej aprobaty, ale dla własnego dobra. Jakie tańce lubisz? — Dziewczyny z baletu tańczą bardzo pięknie… jak prawdziwe łabędzie! Оторвавшись от пола, Польша решил примерно показать женский балет на самых цыпочках, прыгая и вертясь так, что чуть не встретился лицом с ковром. Но Первой Речи было достаточно видеть то, как внук с преогромным интересом показывал ему это. — Niedawno poszedłem z tatą do teatru. Był balet! Byli tam też mężczyźni! Tańczyli bardzo dobrze! A ich garnitury są eleganckie, zupełnie jak Twoje! — со звёздочками в глазах говорил поляк. — Chcesz nauczyć się tańczyć balet? Z równą gracją podbijesz scenę. Kostiumy będą lepsze niż moje, — сказал дед, у которого от настроя младшего на лице аж улыбка появилась. — Nie wiem… — уже с неуверенностью произнёс Польша. — To bardzo trudne i… ojciec na to nie pozwala. — Wiesz, że starszych należy szanować. Ale jestem trzy razy starszy od was dwóch, — уже с ухмылкой сказал Речь Посполитая. — Jeśli chcesz, możesz iść na choreografię. У младшего поляка сейчас будто вся накопившаяся радость внутри взорвалась, из-за чего он начал радостно прыгать и, чуть не разрушив готовую пирамиду маджонга, кинулся деду в объятья. Никогда ещё Речь Посполитую не осыпали кучей комплиментов… на самом деле раньше такое было, но от них он не получил особого удовольствия. Да и от того человека он не был в восторге. В этот момент в дом польской семьи явился Вторая Речь, который чуть пораньше освободился с работы. Со стороны можно подумать, что сын не будет рад его приходу из-за того, что приходиться прятать зайчика. Но нет — Польша сразу же побежал встречать своего отца, чтобы сообщить радостную весть, пока Речь Посполитая спрятал игрушку в шкаф. Конечно, не обошлось и без того, что его на пути чуть не сбила Луна — собака породы хорт, которую поляк так сильно любил, что заставил отца оставить её здесь благодаря своему неконтролируемому потоку слёз. Получил он за это подзатыльник, но свою цель выполнил. На самом деле, когда он ударил своего сына, Луна сразу же зарычала на него, прикрыв собой орущего ребёнка. — Ojciec! — радостно воскликнул младший, через весь дом мчась к пришедшему поляку. Возможно, это является любимым моментом рутины ПР: когда он осознаёт, что его весь день с нетерпением ждали близкие для него люди (и питомец). Хоть он вырос, благодаря своему времени, в постоянно гнетущей обстановке, где никому нельзя показывать свои слабости, ему хочется хоть ненадолго отвлечься от этого ужаса. Кто не мечтает прийти домой, где тебя встречает любимая жена, дети, родители или какой-нибудь питомец, который и жизни без тебя не знает? Даже отдалённый ото всех домосед Швейцария не без компании морской свинки. Как только в коридор забежал Польска, Вторая Речь, не смотря на мокрое пальто после снега, поднял его на руки. Мальчик имел для своего возраста огромные силы, чтобы очень крепко обвить шею отца. Для старшего это лишь небольшие объятия, но значение они придают огромное. — Wreszcie z rodziną… — на холодном вздохе произнёс Вторая Речь, чуть отдалив от себя сына, чтобы увидеть спустя день его самого. Он будто в зеркало постоянно глядит, но вместо вымотанного временами ПР он видит беззаботного маленького себя, да только ещё милее и нежнее в лице. Выглядит, как настоящий невинный мальчик из детских сказок, которые покорит великие горы. Хоть старший поляк остаётся при своих ценностях насчёт жизни мужчин и женщин, но как он изменит то, что сам и создал? Можно довольствоваться тем, что в их семье родился такой светлый ребёнок. — Ojciec, dziadek powiedział, że pozwoli mi ćwiczyć balet! Czy ty też na to pozwolisz? Хоть он уже получил согласие от того, кто в этой семье и является главным, но благодаря правильному воспитанию Польша всегда учитывает мнение своего отца. Тот не изменился в лице, что навевает на мысль, что он специально сдержал в себе удивление, а может, злость. Как и его сын, Вторая Речь не желал показывать свои негативные эмоции на глазах родителей. Будто он не видит краем глаза Речь Посполитую, что смотрит на них из-за угла. Наверняка тот хочет увидеть «правильную» реакцию сына на эту новость. — Jesteś pewien? Balet to sprawa kobiet. Oczy wszystkich widzów zwrócone są tylko na ich spódnice, — крайне мягко сказал ПР, попытавшись заставить младшего засомневаться в своём выборе. — Są tam też mężczyźni! Są też piękne i pomagają kobietom wykonywać sztuczki! Sprawię, że balet będzie jeszcze piękniejszy! Настойчивость явно передалась от отца к сыну. В голову старшего резко пришло воспоминание, как он, желая стать солдатом-революционером в далёком XIX веке, спорил с отцом, который хотел приучить ему способ переговоров и дипломатии. Поменял ли своё мнение ПР? А может, убавилось желание? Наоборот, только увеличилось, да так, что из-за него Речь Посполитая имел проблемы с Российской Империей. Его волнует, что же будет, если он снова пойдёт против выбора отца и наперекор желаниям сына. Польска променяет государство на балет? Да кто знает, что придёт в эту вечно фантазирующую голову. — Może znajdę tam przyjaciół. Dzieci duchownych są zbyt aroganckie! — добавил младший, надеясь, что хоть эта причина станет более значимой для отца. — Więc o to ci chodzi, — посмеялся ПР. — Było mówić, że chcesz znaleźć sobie dziewczynę. — Nie! — возмущённо крикнул Польша. — Chcę się przyjaźnić z chłopakami! — Czy to się właśnie stało? — внезапно тон Второй Речи снизился, став грубее. — Jak śmiecie podnosić głos na ojca? И вновь ребёнок виновато опускает голову, боясь, что отца это глубоко задело. И так при каждом его или чужом крике младший поляк пытается спрятать хотя бы свои глаза от чужих, чтобы ему в лицо не сказали «Na co patrzysz? Nic więcej?». — Przepraszam, proszę nie złość się, — тихим голоском извинился Польша, мимолётно глянув на него виновато. Вторая Речь только тяжело вздохнул. Подобное поведение выводит его из себя и ему уже сложно сдерживать свой гнев, который ограничивается повышенным тоном и наказаниями. Но и его сын ребёнок, ему от рождения всего лишь три года. Абсолютно нормально и даже ожидаемо то, что за это короткое время он не успеет привить ему нужные навыки для своего физического возраста. Можно лишь жаловаться на гувернанток и самого ПР, который, как уж вышло, является правящим государством. На удивление младшего, тот после замечания не продолжил злостную тираду, а только поцеловал его в лобик. Поднятые удивлённые зелёные глаза чуть ли не сгрызали своим видом сердце старшего. — Zostaw mnie w spokoju z dziadkiem. Przeczytaj coś na razie, — сказал Вторая Речь, опустив сына на пол и напоследок поправив его взъерошенные кудри. Порой непонятно, неухоженные они или же это кудрям свойственно. Когда сын побежал вместе с собакой обратно в свою комнату, Речь Посполитая пришёл увидеться лицом к лицу со своим. Оба прекрасно догадываются, что они не против поспорить друг с другом по поводу балета, но вряд ли это даст хороший результат. — Cholernie dobrze wiesz, że nie możesz kwestionować mojej decyzji, — напомнил тот. — Nie próbuję, — ответил Вторая Речь, снимая с себя пальто. — chociaż nie lubię, gdy podejmujesz tak ważne decyzje. Naprawdę nie mam na to czasu. Mamy znacznie większy problem. — Czy nacjonaliści znów walczą z Żydami? A może mówisz o nienasyconym Ukraińcu? — Nasz nowy sąsiad na zachodniej granicy, — сказал тот и, вытянув из внутреннего кармана пальто газету, протянул ее старшему. Это заинтриговало Речь Посполитую, который взял газету и начал читать первый же заголовок «Gazeta Polska»: «W Niemczach stała się państwowa rewolta». Брови поляка полезли на лоб, создавая морщины на нём. Такие же зелёные глаза, свойственные всей польской семье, поднялись на сына, пока голова была направлена на саму газету. Младший только кивнул головой, подтверждая, что государственная газета не преувеличивает (кому как). Читая далее, Речь Посполитая узнал, что после того, как 30 января 1933 года Гитлер стал рейхсканцлером Германии, между двумя Германиями вспыхнул личностный конфликт. Один из них, которого часто называли Веймарской Республикой, правил государством с конца Великой войны и явно не собирался уступать место ярым немецким националистам-шовинистам. Второй из них, что не имел имени среди других государств, но на родине звавшийся «Новым Рейхом» и «Великогерманским Рейхом», когда лидер его партии (НСДАП) занял пост, равный премьер-министру, начал открыто заявлять о своём праве на власть. Веймар был защищён рейхспрезидентом — Паулем Гинденбургом, Рейх — лидирующей и популярной в стране партии национал-социалистов. Точёная между ними борьба продолжалась немного: всего пару дней после становления Гитлера рейхсканцлером до роспуска парламента самим рейхспрезидентом. После последнего старший сын Германской Империи, не выдержав давления со стороны правительства, которое заполонили нацисты, оставил свой пост. В интервью с иностранными журналистами он заявил, что «сделал это, пока не стало слишком поздно». Даже в присутствии последователей коммунистов в парламенте Веймарская Республика потерял надежду на сохранение демократического режима в стране. Он добавил, что «немецкий народ не готов к свободе и демократии. Ему нужна диктатура». Веймар «видит гнев своего народа на страны бывшей Антанты, что хочет нарушить подписанные договоры, которые терзают государство уже десяток лет. Он решит свою судьбу не на мартовских выборах — он уже испытывает судьбу, которую выбрал в 1932 году». Речи Посполитой потребовалось ещё раз перечитать статью, а затем переварить всё прочитанное. Ещё никогда его так не волновали дела другого государства. По большей части ему открыто всё равно на то, что происходит с его соседями, будь то Германия или Советский союз. Но дико колотит сердце то, что власти пришли реваншисты, которые явно имеют зуб на возрождённую Польшу. Конечно, не только у них вылупляются ярые националисты — и в польском государстве наблюдаются подобные кадры. Но Польша вышла победителем в Великой войне, и потому польский национализм питает сладкий вкус победы и возвышенности страны на мировой арене. А вот национализм, который питается горьким вкусом поражения и унижения, намного яростнее и суровее. И самое страшное, что, если верить газете на слово, когда весь народ поддерживает их. — Teraz jestem zgodny, że ten problem będzie poważniejszy za wszystkie inne, — сказал он. — Oto zza takich aktualności ja po gardło w parlamencie. W taki skomplikowany ekonomiczny okres dla naszego kraju szukam dowolne środki, żeby sfinansować naszą armię. Mi od Niemiec nic nie należy, toż nasz priorytet — to obrona. Nie znamy, na ile Niemcy są pomylone na ich ideach, lecz odczuwam, że ten «Nowy Reich» przyniesie nam niemało kłopotu swoimi wypowiedziami. I my, żeby obronić zaszczyt kraju, muszą wkrótce natychmiast zareagować na to. — Wierne myśli, syn mój.***
1937 год. Своё слово Речь Посполитая сумел сдержать. Естественно, что Вторая Речь мог придумать множеством причин «отложить» запись на хореографию (что и делал), и поэтому старший решил взять всё в свои руки. Так Польша записался на танцы, на которые, честно говоря, ходил ради компании. К счастью, он не был окружён одними девочками — мальчики тоже были, но так мало, что все они были друг другу, как братья. Сами уроки балета казались невыносимым обязательствам, к которым поляк привык, как и к школьным. Не то чтобы ему не нравится «плясать под дудку главной танцовщицы», ибо когда им дают задание выбрать себе партнёра, то Польску готовы чуть ли не разодрать одноклассники. Не обошлось и без того, что Польша отличался своим характером: он часто отвлекался и мало чего хотел делать. И ладно бы — дети часто себя так ведут, да и не один он в группе, — но когда он желает замечания другим за «высокомерие», то это уже смешно. Из-за длинного детского языка его отец старался максимально мало говорить о политике, чтобы подобное не гуляло среди народу. Польша, возможно, является единственной единицей из стран, чьё детство ни разу не тронули политические события. Они никак на него не влияли, ибо его было очень рано просвещать в подобное. Физически ему всего лишь девять лет, хоть он прожил только семь. Он далеко не отставал в развитии — разве что только потерял лишние годы в младенчестве, и всё благодаря огромному сроку беременности матери. Даже тот же Германия, сын «Великогерманского» Третьего Рейха, много раз зависел от политики отца и буквально состоит в Гитлерюгенде — молодёжной обязательной для всех несовершеннолетних граждан организации, которая с детства прививает им «правильные ценности» и нацистские взгляды правящей партии. Польша же даже не знает о подобных организациях с националистическим уклоном, как молодежная ветвь Озона — Лагерь национального объединения, созданный новым маршалом Эдвардом Ридз-Шмигли. Ещё в позапрошлом году Юзеф Пилсудский — главный предводитель Польского государства — его маршал и «скрытый» диктатор, — ушёл из этой жизни. По всей стране был траур, и Польша был в числе тех, кто был на его похоронах. Он видел его в лицо, и этот человек своим дружелюбием к польской семье заставил младшего доверять себе. О том, какой авторитарный ужас творился в стране за его правление, тот и подумать не мог. Польска и знать не знал про методы «исчисления» (санации) польского политического тела, что продолжились даже после его смерти: подавление массовых демонстраций и протестов, запрет на забастовки, закрытие либеральных/демократических клубов и давление на их идейных преследователей, а также аресты некогда бывших товарищей Пилсудского вместе с либеральной оппозицией. В Польше царил авторитаризм, свойственный сейчас многим странам Европы. Естественно, что режим не настолько жестокий, как в соседней Германии, но и не такой централизованный уж точно. Пилсудский был главной фигурой в государстве, даже маленький Польша видел в нём уважаемого человека военного дела, сравнимый с собственным отцом. Сам Вторая Речь восхвалял его перед сыном, показывая «правильный пример для подражания». — Popamiętaj, syn mój: każdemu państwu jest potrzebna silna i okrutna ręka, bo naród rozumie tylko mowę działań, — говорил тому ПР однажды за ужином. — Każdżi liberałowie — to tylko kupka zrzędów, które z ideom komunizmu, — skrajnie lewych partii, a komunizm — ta prosta współpraca z ZSRR. Demokraci — ciż zrzędowie, lecz tylko bez jakiegokolwiek wsparcia zewnątrz. Oni stale marzą o wolności, żeby zamordować cały nasz polityczny system dla niewiadomych utopijnych idei. Naród przy demokracji utraci każdy szacunek do nas, państwami, bo zhardieje z się główne źródło władzy, lecz to nie tak. Władza — to my. Пилсудского przeznaczyłem prezydentem, dałem jemu wszystko, żeby pokazać się przed tym że narodem. Od jego mi należy było jedno — jego wierność, że on i dał. Pamiętaj, że każdy życie i przyszłość dowolnego polityka czy chłopa zależy tylko od ciebie. Сильная рука маршала и власть Самодержца — вот, гарантированная стабильность для сохранения контроля над каждым человеком в государстве. Такие взгляды прививали Польше: если Вторая Речь Посполитая поддерживает то, что женщины — лишь на кухне и в детской спальне, а мужчины — в армию, то так и будет; если Пилсудский, что являлся вторым лицом после государства, считал что санация — это демократия, а пацификация на восточных территориях — это демократическое «умиротворение» способом помещения недовольных в концлагеря, то это верные мысли, над которыми «не стоит размышлять маленькой головке». Его жизнь состояла из семьи, игр, учёбы, танцев и, собственно, патриотического воспитания. Последнему Вторая Речь уделял огромное внимание: он брал его с собой на парады, ездил по роскошных местам разных городов, как Варшава, Краков и Люблин. Каждый раз их встречали огромными толпами, которые хотели увидеть маленького поляка в лицо. В стране Польска был прозван самым милым ребёнком с ангельским лицом, что не могло не радовать его всё нарастающую гордость внутри. Из-за такого отношения, как к Иисусу (как к сыну Бога), у Польши начался появляться более выраженный характер, когда его самооценка достигала небес. Среди своих друзей он обрёл тот самый авторитет, стараясь быть похожим на Юзефа Пилсудского в своё время: всеми делами и планами в компании заправлял именно он, а перечить ему никто не стал. Польша позволил себе выбирать, какой танец будет танцевать его группа, и часто это проходило без девочек. Но ещё чаще он себе позволял не участвовать в танцах, чтобы побольше времени провести с приятелями на свободе: прогуляться по городу, к примеру, найти ближайшую площадку или за пару марок присесть где-нибудь перекусить (в основном за это платили телохранители поляка). Год назад Польска, отдыхая с приятелями в одной из кафе столицы, застал в центре Варшавы акцию протеста, которая была вызвана недавней демонстрации в Кракове, что имела за собой жертвы среди протестующих. Это был первый раз, когда он увидел толпу недовольных поляков, что с криками и плакатами маршировали по всему городу. Польша чувствовал, что здесь явно что-то неладное, особенно когда его охрана забеспокоилась и спрятала его за собой, чтобы протестующие не увидели его в окнах. Поляк спросил всех, что происходит. Охрана молчала, а один из приятелей ответил, что это, возможно, очередная забастовка рабочих. Когда на него пронзительно глянул один из телохранителей, то он замолк, а Польша продолжил сидеть в недопонимании. Его идеальная картинка начала рушиться: почему рабочие протестуют, если же его отец заявляет о полном искоренении коррупции, создания блага и выдачи премий всем рабочим? Почему же забастовщики кричат о какой-то кровавой резне, если их не должно ничего интересовать, кроме денег? Когда он задавал подобные вопросы своей семье, то даже Речь Посполитая не отвечал на них, обязательно напоминая о том, что он не дорос до этого. И так все семь лет его жизни: «ты слишком маленький», «вырастешь — поймёшь», «тебе не о чем беспокоится» и «лучше иди почитай книжку». Польше уже надоедали постоянные игры, будто кроме этого у него ничего не должно быть. Интересно, что происходит снаружи, за призмой идеальной жизни, но рука боится прикоснуться к этому, испугавшись одного мирного протеста. Когда-то это обернётся всей его семье не просто боком, а задом.***
1939 год. Жизнь текла своим ручьём: Польша продолжал быстро взрослеть, и сейчас он явно смахивает на тринадцатилетнего ребёнка. В этом возрасте появляется всё, что только возможно в молодом теле: психология подростка, формирование новых ценностей и желание независимости от родителей. В реалиях его семьи этого всего добиться невозможно — Польша становится бунтарём. Если раньше он вёл себя послушно, повинуясь своему отцу, то сейчас ему начинает это надоедать. Раньше запрещённое становится дико желанным. Поляк хочет большей свободы, чем имеет сейчас. Лимиты на прогулки кажутся несправедливыми, а запрет на свободное распоряжение деньгами выводит его из себя. Начинаются побеги из дома, но только в дневное время до того, как придёт отец. Няни в первое время старались повсюду ходить за ним по пятам, но вскоре бросили это занятие из-за его бессмысленности. Кто-то спросит, а что же делал Речь Посполитая. Ответ: то же, что и гувернантки — ничего. Смотря на внука, он видел в нём собственного сына, который в детстве был таким же протестующим, как Польска. Вторая Речь раньше тоже сбегал из дома, но отнюдь не от желания повеселиться с друзьями. Он занимался революционной деятельностью, и только из-за этого нарывался на неприятности со стороны царской жандармерии. Старший понимал, почему младший сбегает: он хочет развеется, увидеть город с другой стороны, где будут бедняки и селяне со своими реалиями жизни, и, конечно же, друзей с танцев. Как и на балете, он порхает по столице, как настоящий лебедь. Польша не настолько смелый, чтобы вступать в конфликты, которые могут обернуться штрафом или тюремным сроком. Несмотря на свой подростковый этап жизни, он не хочет опускаться до изгоя. Благодаря воспитанию он знал, кем он является. Польска — будущее государство, и потому должен вести себя, как настоящий джентльмен. Хоть он не имеет нужных знаний, чтобы вставать в круги интеллигенции, но он достаточно манерный, чтобы с уважением относиться к старшим, женщинам, обслуживающему персоналу и т.д. Когда Вторая Речь неаккуратным образом навевал ему чувство собственной гордости, Первая Речь старался держать гордость и сострадание на одном уровне. Всё начиналось с Луны: она — беспомощная собака, что не обладает человеческим умом, и потому к ней нужно относиться бережно, ибо она готова тебя защитить даже от пули (не беты). Затем гувернантки: не только дед, но и отец напоминали о том, какую огромную работу они проделывают, чтобы Польша смог с лёгкостью сдать в будущем экзамены для ВУЗа. Даже пришлось преувеличить, что у одной служанки бесплодие, и потому она ищет счастье в работе с младшим поляком (она просто не хотела собственных детей). Был огромный риск, что на это в ответ Польша скажет «это не моё дело и я ничему не обязан», но ему будто при рождении досталось это чувство — сострадание. Как только он думал о брошенных животных на улице, то сердце обливалось кровью. Видя, как на улице по бедному одетая девочка смотрит на витрину с куклами, хочется взять и купить это ей. Постоянно появляется желание помочь людям, чтобы сделать этот мир чуточку счастливее. Вряд ли ему понравится, что когда он будет править, то по его стране будут ходить несчастные бедняки, что оказались в таком положении из-за экономического кризиса, который всё ещё не закончился, потому что государством правят не заботящиеся о производстве и торговли старые полковники. После смерти Пилсудского всё пошло наперекосяк, что обычно и случается после смерти выдающегося деятеля: все его приближённые разделяются на лагеря, которые соревнуются друг с другом за власть, чтобы стать «вторым Пилсудским». Откуда Польша такие вещи знает в свои тринадцать лет? Когда он в очередной раз сбегал из дома, на его дороге могли попасться депутаты Сената или члены какой-то запрещённой либеральной/демократической партии, которые захотят присоединить на свою сторону будущее государство. Смешно наблюдать, как люди, преданные авторитарному государству (ПР), бегут сломя ноги ластится к будущему (Польска), лишь бы оказаться при нём на президентском кресле. Зато он ежедневно мог получить экземпляр любой (запрещённой и нет) прессы. Но не интересовала его политика так сильно, как одна персона. Только ради того, чтобы увидеть её, он продолжал посещать танцы. Впервые он зашёл в цветочный магазин ради того, чтобы поздороваться с ней утром и вручить ей этот милый презент. И когда говорили выбрать себе партнёра для танцев, Польска постоянно выбирал её. Её имя — Марта Ленц, которую тот называл Ленцовой на польский лад, — одна из балерин, что чаще всего выступала чёрным лебедем для драмы. Не только на сцене она её создавала, но и в отношениях с Польшей, которых толком и не было. Она, как настоящая женщина в его понимании, всё время уходила от его намёков и даже прямым слов о свидании, чтобы тот продолжал её добиваться. Марта была единственной, которой было под силу совладать с его эксцентричным характером, переманивая всё его внимание на себя. В танце кружились они вместе, но на деле — Польша вокруг неё. Его букеты чуть ли не заполонили всю её комнату, сделав из неё целый сад. Она могла стать на ряд выше своих одногруппниц, которые завидовали ей. Она и не хвасталась — все прекрасно видели её химию с будущим польским правителем. Она позволяла себе есть сладости хоть каждый день, ибо они были основной частью подарка от её главного поклонника. Польша называл её чёрным лебедем не только из-за роли, но и из-за её длинных тёмных волос, которые она постоянно заплетала в толстый пучок. Её голубые глаза были смертельнее зелёного яда, хищнее волка и опаснее серого тумана. Помнится, как они на репетиции, на сцене танцевали так, что не отводили друг от друга глаз, на что их хореограф был в огромном восторге. Марта оправдывает своё имя — она госпожа, который поклоняется Польша, чтобы возвысить и закружить её на сцене. Бывая на выступлениях, его семья видела огоньки в мальчишеских глазах, когда их дымом была сама Ленц. Это… не могло радовать их. Дело не в красоте Марты, ибо всем известно, что все женщины по красоте — внеземные богини, которым должны преклоняться мужчины. И хоть взгляды Польской Республики кардинально отличались от этого правила, он прекрасно понимал, каково это поддаться женским чарам. Их результат сейчас гонится за новой красотой. Речи Посполитой было ещё больнее смотреть на это. Дело не в матери ПР, а в своей первой любви — Зузанне, которой тот был верен больше, чем своему государству. Унесла её беспощадная чума вместе с сердцем Речи, оставив его месте лишь пустоту, которую тот заполнил любовью к своей семье. Люди не вечны, но маленькое сердце Польши совсем юное, чтобы понимать подобные вещи. Марта покинет его, а терзающая голову память о ней останется навсегда. Но на этом опасность Марты не заканчивалась. Отец Польски решил изучить семью этой «госпожи» и пришёл в ужас. Её отец — немец, в чьей квартире висит флаг Третьего Рейха, так ещё и является одним из участников недавних еврейских погромов, прятавшийся за спинами польских националистов. Только Богу ведомо, чего от него нахваталась та Марта. Как бы это не разбивало сердце сына, Вторая Речь запретил ему посещать балетную школу. В ответ на это, как и на прошлые запреты, он сбегал из дома, но на сей раз ему этого не давал сделать Речь Посполитая. Для младшего это был удар спину от близкого человека, которому он смог доверить свои секреты от отца. Сколько бы дед тому не рассказывал, как Марта опасна для его сердца и головы, — поляк не слушал, но и сбежать теперь не мог. ПР был непоколебим. Вновь вернулись ссоры, которые заканчивались обидой младшего на старшего. Он не хотел становиться своему сыну врагом, который ни во что не ставит его чувства. Злата для него была милой девушкой, слишком молодой для него, но очень смелой и сильной, что было больно так быстро расставаться с ней. Если бы Польска на себе почувствовал, что пережил в своё время дедушка, то никогда бы вновь не взглянул на Марту, если взгляды её отца ни на что не влияют. Он хочет для своего сына лишь самое лучшее, хоть и сам выбирает, что для него этим является. Вроде бы во взглядах они сходятся: сильная рука при власти, любовь к польской культуре и ценностям, почитание заслуг старших из семьи перед всеми остальными и взаимопонимание действий каждого. Они прекрасно понимают положение и желания друг друга, но не могут прийти к выходу из этого конфликта. Польша, надеясь всё изменить революционным способом, вновь хочет сбежать к Марте, а Вторая Речь, полагаясь на опыт прошлого, хочет заставить того избежать ошибок. И на фоне семейного конфликта ПР настигает внешний, связанный со старым, но недобрым соседом, что решил напомнить ему про Данциг, который Гданьск. Польский «коридор», как называл это сначала Веймарская Республика, а затем и его брат, был самой главной проблемой для взаимоотношений соседей. Их личностные отношения и так держались только на словах и обещаний Польши вступить в Антикоминтерновский пакт, который из антибольшевизма стал скорее антибританским, особенно после того, как Германия сосредоточила своё внимание на судостроении. Назревает создание двух блоков: страны бывшей Антанты в лице Британии, Франции и их малочисленных идеологических союзников, и страны Антикоминтерновского пакта, в который Третий Рейх принимает всех желающих (или же заставляет, ему не принципиально). Хоть Вторая Речь Посполитая не является преданным союзником Франции или Британии, но он явно не собирается становиться подобием Словакии. Никто не отрицает её независимость, но на деле все понимают, от кого государства она зависит. Нельзя опускать тот факт, что Польская Республика тоже принимал участие в Венском арбитраже, не выделяясь своей гуманностью на ряду с Германией и Венгрией (с последним получилось воссоздать границу). Но поляк далеко не глупый, чтобы не знать об истинных намерениях Третьего Рейха. С самого начала его правления ПР приказал своим шпионам (которых практически не осталось в тоталитарном государстве) следить за новостями изнутри Германии. Ему не нужно было знать о нарастании производства военного спектра — это очевидно, а вот ознакомиться с программой партии он не был против. Опустим антисемитизм — Вторая Речь ничуть не лучше. А вот отношение к славянам… у Рейха очень специфическое. По крайней мере, его интервью в немецкоязычных газетах не оставляют ПР уверенности в том, считает ли он их вообще за людей. И это ведь не просто немецкая газета из Берлина или Мюнхена, а прямо из того самого Гданьска, о котором Германия решил вовремя вспомнить. Опасения Польской Республики основываются не только на самой программе НСДАП, а и на простейшей логике. Третий Рейх заявил в одном из интервью этого года то, что «обязан в скором времени восстановить утраченную честь своей семьи всех ветвей». Он жирно намекал на поражение Центральных держав в Великой войне, в результате которой появилось Польское государство. И раз уж по тому «коридору» прокатилась волна нацистских заголовков (какая Польша ужасная, нарушает права немцев в Данциге, ой-ой-ой), то за этим вскоре последует ультиматум: либо сателлит, либо покойник. Это и произошло в начале года, хоть ультиматум звучал, как предложение обмена: Данциг — Германии, чтобы соединиться с Пруссией, а Польше — один порт из Гданьска. Если бы ПР присутствовал на той дипломатической встрече, то истерически смеялся во весь голос, посылая немецкую делегацию подальше от польской границы. Это понимал не он один, но и его правительство, что отреагировала на это предложение отказом. И тут началось то, что было ожидаемо всеми сторонами: все начали готовиться к возможному конфликту. Германия стягивала войска к восточной границе и запустила новую волну пропаганды по территории Данцига через немецкоязычную прессу; Польша усилила военное оборонное производство и разработала план «Запад». Но разработка не была идеальной: всё зависело от действий Британии и Франции, которые дали Польше гарантию независимости. Им было сложно верить на слово после оккупации Судетской области, а вскоре и всей Чехии. В марте был оккупирован порт, а затем и город Клайпеда с округом к Германии. Первый акт агрессии, который прошёл слишком мирно для обеих сторон. В мае разрабатывались планы укрепления границы для обороны. Вторая Речь признавал, что ему угрожает очень сильный и уверенный в себе противник, который не стесняется прямо сейчас совершать разного рода провокации вдоль границы. Связи с сильной Кригсмарине, которая поразила Клайпеду, строили укрепления на побережье. Велись активные переговоры с британцами насчёт военно-воздушной и морской обороны и взаимопомощи. Месяца шли с одной тревогой в голове. Военные уже давно не видели своих семей, готовясь к возможному вторжению с многих сторон: то с севера, то с запада, то с юга; то с моря, то с суши, то с воздуха или в середине государства. Грудь каждого заполонила чёрная масса страха и тревоги, которая каждый раз напоминала о количестве немецких солдат и их военной мощи. Сколько денег правительство не вложило бы в оборону, этого была мало. Не хватало офицерских кадров, которые могли бы улучшить план «Запад» для польских солдат, которым на своей же территории трудно обороняться против целой немецкой навалы. Из-за прошлого режима пострадали многие генералы и офицеры, кинутые ещё Пилсудским по тюрьмам, а сейчас страной управляют те же самые полковники, в головах которых ещё Великая война. Назревает новая война, более кровавая и беспощадная, основывающаяся на реваншистских и утопических идеях о каких-то расах и всемирном заговоре евреев. Вторая Речь Посполитая был сам не свой. Его генералы имели надежду выстоять перед агрессией, надеясь на поддержку западных союзников. Народ ни о чём не подозревал: выходили фильмы, создавались клубы, дети мирно ходили в школу, молодые получали знания, любили, теряли и ненавидели друг друга — человеческая добрая рутина. Они ничего не знают и понять не могут, что их ждёт и когда наступит конец; когда детские улыбки будут стёрты, матери станут одинокими, а отцы — закопанными во влажную от крови землю. Никто не знает, что Британия сказал Второй Речи Посполитой в лицо: «Мы не готовы к войне. Она станет для нас роковой, как гроза в сердце. Мы не можем выдать Вам военный кредит более, чем на семь-девять миллионов фунтов. Я не вкладываю деньги в поражение». И он был как никогда прав. Ни Франция, ни Британия, ни Польша не готовы к войне против Германии, которой дали свободу и простили слишком многое, чтобы Третий Рейх чувствовал себя, как на имперском троне. Он игрался со всеми словами: утверждал, что Польская Республика не идёт на компромисс, продолжая угнетать данцигских немцев, и потому нужно отреагировать на ущемление прав военной силой. Всем понятно, что скоро он объявит войну, а что делать в случае полного поражения… Вторая Речь даже не заметил, что всё это время был потерян в своих кишащих тревогой мыслях и не услышал ранее стук в дверь. Перед ним была та самая карта, которую он изучал несколько месяцев. Смотря на неё, на душе становилось ещё хуже. Он не надеялся на эффективность плана «Запад» — ни люди ему не подходили, ни территория, на которой невозможно обороняться: укрепления не пробудут на границах и реках вечно, и всё время линия обороны отходила всё далее от границы, теряя при этом жизненно важные польские территории. Было предположение, что Германия захочет обойтись оккупацией лишь несколькими западными территориями Польши, но без этих же территорий существование Польского государства останется бессмысленным, ибо после этого она будет полностью зависима от Германии. Всё выглядит совсем безнадёжно, что руки опускаются что-либо предпринять против военной машины противника. План стоит только на трёх вещах: первой линии обороны, поддержки со стороны союзником и божьем слове. Ещё не хватало бы, чтобы к этому хаосу присоединился и восточный сосед, который окончательно испепелит этот план. Но, как упоминалось, ПР не услышал стук в уже открытую дверь. — Ojciec! — прозвучал сзади голос его сына, который побеспокоил его в одиннадцать вечера. — Przebacz, że odwracam do późnej godziny, lecz możesz pomóc mi rozstrzygnąć zadanie po algebrze? Польша видел, в насколько подавленном сейчас состоянии его отец, и даже было стыдно просить у него о помощи, когда у того дела намного важнее учёбы сына. Тот медленно повернул к нему голову, глядя на него краем своего опустевшего глаза. Вторая Речь Посполитая уже просто существовал, как человек, не имеющий ничего, кроме бьющегося сердца. Даже в такой темени видно, насколько он стал бледным в последние дни. Уже август, но нет гарантий, что государство выдержит военную агрессию. — Ojciec, powiedz chociaż cokolwiek, prosi, — попросил младший, спрятав за спиной тетрадь с книгой. Тот держал паузу в воздухе, оглядывая своего сына, которого слабо освещает свет лампочки в коридоре. Но и без той лампочки он будет намного ярче самого солнца в этом мире. Польска — этот тот человек, ради которого ПР готов искать что-либо позитивное вокруг, чтобы не дать тому и секунды задуматься о чём-то тревожном. Тот ещё слишком мал для ужаса, который вот-вот должен настать. Как же старший хотел создать для своего сына идеальное государство, в котором он проведёт своё счастливое детство без войн и внутриполитических конфликтов. Детство Польской Республики было наполнено этими событиями, и жизнь под чужой оккупацией и повиновением какому-то хозяину — самое ужасное, что может испытать человек. Он не хочет, чтобы оставшееся детство, которое припадает на молодость, на самый расцвет его сил, было во время войны. Как же тот сможет отреагировать на нападение? Что будет с Польшей, которой Третий Рейх хочет отомстить за победу и неповиновение чужой воле? И что случиться с его сыном, если поляки проиграют немцам, а ответ на вопрос жизни и смерти польской семьи будет стоять за немецкой?.. — Podejdź do mnie, — попросил Вторая Речь, на что младший сразу же подошёл к нему. Под светом свечи вокруг стола Польша наконец смог увидеть лицо отца, которое мало чем отличалось от прошлых дней. Он будто постарел: раньше был таким же сочным, как яблоко, а теперь он увял, словно упал с дерева пролежал в грязи несколько месяцев. Мешки под глазами давали знать, что он несколько ночей плохо спал, и сейчас не планирует соблюдать режим. И очевидно, что это беспокоит Польску, который достаточно взрослый, чтобы догадываться о причинах столь загруженной работы. — Synek mój, jak szybko urósłeś… — произнёс тот с лёгкой улыбкой, которая давно не светилась на его лице. Теперь ПР начинает понимать, почему его сын так быстро растёт за своих сверстников. Если государство в скором времени должно «взойти на престол» и рождено оно позднее восемнадцати лет (приблизительно), то его тело постарается как можно быстрее развиваться и расти. Судя по тому, как быстро взрослеет его сын, это нагоняет его на очень нехорошие мысли по поводу ближайшего будущего польского государства. Германия готов объявить войну в любую минуту, и порой начинает казаться, что любой план для обороны государства окажется провальным. Когда-то ПР сказали одну истину, благодаря существованию которой он сейчас так спокойно себя ведёт: «каждое государство обязательно увидит свой закат, и все должны пережить тяжёлую ночь, чтобы утром увидеть восход нового Солнца, которое осветит его народ. Мы обязаны пережить эту ночь, не забыв очистить горизонт для лёгкого восхода». Возможно, что у Польской Республики скоро наступит эта ночь. — Nie wiesz, jak bardzo mi na tobie zależy, — полушёпотом говорил старший, разглядывая свою капельку воды. — Nawet jeśli w twoich oczach wyglądam na surową i czasami wredną osobę… nadal staram się uczynić twoje życie lepszym. Popełniłem podobne błędy, gdy byłem młody i uwierz mi, nasz dziadek też. Nie tylko przyznajemy się do błędów — staramy się ich unikać, przekazując nasze doświadczenie z pokolenia na pokolenie. Jeśli zabroniliśmy ci spotykać się z Martą, to uwierz mi, tak będzie najlepiej. Nie złość się na nas, że się o ciebie martwimy. Польша всё равно стоял на своём из-за подросткового бунта, но сейчас совершенно не хотелось поднимать тему о Марте. Впервые он видит отца в таком состоянии: когда он спокойно может выразить свои мысли, без той самой нотки грубости в голосе. Этот природный, настоящий его голос резко изменился, стал другим, более нежным и сдержанным. И поляк не может толком понять, что случилось и хорошо ли это для него. Судя по виду, то вряд ли. — Polya… Często jestem obcy w okazywaniu czułości i przepraszam, że często wydaję się niegrzeczny. Chcę cię tylko uczyć, ale… zbyt wcześnie zostałem ojcem. Popełniam błędy tak samo jak ty i reagujemy tak samo. Przynajmniej z grubsza wiesz, jak poczują się ludzie wokół ciebie, jeśli ulegniesz swojej złości, huh… ПР хотел выглядеть в глазах своего сына тем, кто никогда не совершает ошибок; все его действия — правильные и только так Польска может поступать в будущем. Но сейчас старший понимает, что если у него родился сын, то он давно сделал непоправимые ошибки, из-за чего его государство вскоре перестанет существовать. И кто же знал, что он пропадёт из-за обиды какого-то немца. Он хочет показать младшему, что старшие тоже могут ошибаться, ибо они являются такими же людьми. Нельзя верить старшим на слово только из-за их возраста. Полковники тоже старые, но они не смогли удержать в стране мир после смерти Пилсудского, дерясь друг с другом за место в Сенате (Сейм после конституции 1935 года потерял свою значимость). А ведь они пришли на место бывших имперских губернаторов, которые точно также придерживались консервативных взглядов. Они только основывались на имперской идеологии, пока на сегодняшний день все базируются на авторитарных идеях. Смотря на весь этот хаос, в голову закрадывается вопрос о том, а хуже ли них всех демократия? — Synu, powiedz mi, co popierasz? Demokrację? Czy autorytaryzm, jak to nazywają we Frankfurcie. A może chciałbyś mieć silniejszą rękę nad głową? — Nie wiem… Nie wiem, co jest najlepsze dla naszych ludzi. To oni wybierają rząd, a my tylko reprezentujemy ich wolę. Kogokolwiek wybiorą — tym będziemy, świadomie lub nie… Przeczytałem to w podręczniku polityki w bibliotece uniwersyteckiej. На эти слова улыбка Второй Речи лишь расширилась. Он невероятно рад был услышать это от своего сына, который начинает иметь представление о правлении Самодержца. Люди при ПР хотели сильной руки — они её и получили, поставив в лидеры уже целого национального героя страны. Была и оппозиция, которая пыталась завоевать доверие у будущего государства в лице Польски. Это были либералы и демократы, с которыми у Польши было немного больше общих интересов. Тот никогда не был против поинтересоваться их идеями, выраженными в газетах, которые неоднократно ПР находил в своём доме. Год назад старший бы с удовольствием выносил эти зря испачканные бумаги в мусорку, а сейчас даже не обратил бы внимание. — Jesteś taki mały, a czasy sprawiają, że dorastasz tak szybko, — тяжело вздохнул Вторая Речь. — Nawet utrata Luny cię nie złamała. Jesteś moją dumą… Zawsze staram się zostawić za sobą utartą ścieżkę, abyś mógł swobodnie po niej chodzić bez mapy czy kompasu. I uwierz mi, postaram się wydeptać ją do końca, choćby wydawało mi się to niemożliwe. Порой попытки ПР сделать жизнь своего сына легче оборачиваются тем, что Польше надоедает этот список правильных и нет дел, из-за чего начинает казаться, что он в каком-то военном училище с кучей обязательств. Младший прекрасно понимает стремления своего отца, но для него он часто перегибает палку, а выразить своё недовольство, вспоминая о первом, совесть не позволяет. — Tato, wiem o wszystkich twoich aspiracjach i doceniam każdą próbę uczynienia naszego życia lepszym. Jeśli uważasz, że nie potraktowałem twojej pracy właściwie, to proszę, wybacz mi. Po prostu nie wiedziałem, jak wyrazić swoją wdzięczność, — сказал Польша, думая, что отец пытается подвести тему разговора к тому, что младший не умеет вовремя сказать спасибо. — Nie musisz mnie wielbić za każdym razem, bo to już jest mój obowiązek… Nie chcę cię zbytnio obciążać moją ciężką gadaniną i nadszedł czas, abyśmy oboje poszli spać. Неожиданно для Польски, тот развёл руки в стороны, призывая его к объятиям. В последние годы объятия стали для них целым праздником, и чаще всего из-за инициативы младшего. Тут же Республика сам предложил… и младший не хочет отвергать такую щедрость. Эти были самые долгие объятия в полной тишине,которая казалась уж слишком громкой в их головах. Крепкие отцовские руки легонько прижимали к себе сына, который со всех своих детских сил обхватил отца. Польша всегда желал о подобном, ибо лишь в эти секунды он чувствовал себя по-настоящему любимым, ибо старший позволял ему таким образом выражать свою любовь тактильно, а не только словами. Польска чувствовал себя в безопасности, когда, как детстве, его закрывают от невзгод такие сильные руки военного. Он может ещё раз удостовериться в том, что его отец — не ходящее правосудие с личным танком, а и человек, который тоже может кем-то дорожить. — Czy kiedykolwiek marzyłeś o podróży za granicę? Nie w Krakowie, ale o Paryżu, Londynie, Sztokholmie… — спросил тот, не отпуская сына. — To byłoby bardzo miłe. Moglibyśmy pojechać na wycieczkę z rodziną. Chciałbym zobaczyć Budapeszt. Mówią, że Węgrzy są naszymi przyjaciółmi, — ответил младший, представляя фотографии Будапешта из школьного учебника. — Londyn też nie jest złym miejscem, będąc tak daleko od kontynentu… Zachowaj swoją algebrę na jutro i idź spać, — сказал Вторая Речь, отпустив Польшу. — Pani Nowak raczej nie będzie zadowolona, — посмеялся Польска. — Dobranoc, ojcze.***
Польша не должен застать войну, которую вот-вот норовит разжечь Третий Рейх. Вторая Речь Посполитая прекрасно понимал все намёки от британского «союзника», и потому надеется на победу нет смысла. Естественно, что он никому об этом не расскажет, в том числе и своим близким, а уж тем более простолюдинам. Есть лишь один шанс спасти Польское государство, хоть и не в этот раз — отправить сына заграницу. Это не спасёт его от самого факта, но точно сбережёт его нервы и даст возможность продолжить своё обучение. В Польше будет настоящая война, да такая, что не оставит после себя ни одного неровного клочка земли — всё будет истоптано сапогами и гусеницами танков. Под конец августа Вторая Речь Посполитая решил отправить Польску гражданским судном в Стокгольм, Швецию — одну из нейтральных стран в Европе. В Швейцарии будет глупо его прятать от немцев и его союзников, ибо Самодержец каждыми днями переживает страх, подобный ПР сейчас. Но если у Швейцарии страх основывается на возможной агрессии, то поляк знает, что она у него ни без каких сомнений будет. Солдаты по обе стороны границы стянулись во всём заданном штабами количестве, а начало войны будет зависеть от очередной провокации на границе. Младший поляк узнал о своём «отплыве» лишь за день до назначенной даты. Никто ему не говорил, что ему предстоит плыть в Стокгольм без семьи. Ему соврали, что с ним поедет вся семья, и потому Польша начал быстро собирать все самые нужные ему вещи и с нетерпением ждать завтрашнего утра. Но когда они ехали в Гдыню, то резко всё поменялось. Теперь остальные члены семьи вынуждены «задержаться» в стране из-за муторной бюрократии, которую Польше не собирались объяснить. Теперь-то вовсе не хотелось всходить на судно, которое только и ждало Польску на борту. Вещи его уже отнесли, а вот сам поляк не хотел расставаться с отцом именно сейчас. Обычный детский страх того, что родители не успеют и корабль уплывёт на край света, из которого младший не сможет выбраться, имея под рукой одного зайчика и чемодан. — Dlaczego miałbym płynąć sam? — паниковал Польша. — Co jeśli statek nie wróci? Albo już nigdy nie dotrze do Szwecji. Zbierzmy się wszyscy i wyjedźmy teraz, niech prawnicy podpiszą za nas papiery. Dobrze im zapłacimy! — Nie możesz tego zrobić, walczymy z korupcją, — посмеялся старший. — Nie będziemy w Sztokholmie, ale w Londynie. Będziesz miał tak zwany transfer z jednego statku na drugi, a potem pojedziemy prosto do Londynu. Nie musisz się o to martwić. Gdyby istniało ryzyko, nie wysyłałbym cię samej. Będziesz eskortowany przez okręty podwodne i kilka statków dla dodatkowego bezpieczeństwa. — Zrozum, że się boję! Co jeśli łódź zatonie? Uderzy w jakąś wyspę i zatonie jak Titanic? — Ale wkrótce będzie rok 1940. Jesteśmy w erze postępu technologicznego, dotyczy to także statków. Ponownie, gdyby istniało jakiekolwiek ryzyko, nie puściłbym cię samego. Jesteś dużym chłopcem, możesz nazywać siebie młodym chłopakiem. Pomyśl o tym… jak o jednej z tych chwil, które musisz przeżyć. Pamiętaj, że strach jest tylko w twojej głowie, a nie w rzeczywistości. Польша и не знал, какие ещё слова нужно ещё подобрать, чтобы уговорить отца отправиться с ним. Это выглядит невозможным, ибо Польша окажется слишком далеко от своего дома, а не где-то на соседней улице позади дома. И пока у младшего чуть ли голова не кипела, как чайник, Вторая Речь переживал внутреннюю борьбу у себя в сердце. Он не хочет заставлять своего сына покидать родной очаг так рано, когда тот совсем не знает о настоящем мире, но и времени нет его знакомить с реалиями жизни. Ни один ребёнок не заслуживает переживать времена войны, сколько бы детей не переживали подобное веками. Как отцу, в нём противоборствуют два желания: быть с сыном в такой тяжёлый момент и отпустить его, чтобы спасти от хаоса вокруг. Нельзя заставлять его видеть ужасы войны, чтобы ПР чувствовал непосредственный контроль за своим сыном ради безопасности. Он не знает, когда сможет вновь увидеться с ним. Возможно, это последняя его встреча с маленьким сыном, и увидит он его уже взрослого, намного подтянутого и сильного поляка, что станет новой гордостью польской нации. Последнее внушало надежду на светлое будущее Польского государства, но разбивало сердце молодого отца. Это ангельское лицо было единственным светлым лучом солнца в его серой жизни, и больно будет видеть повзрослевшего сына, на котором добрая улыбка может больше не появиться. Хочется, чтобы поляк побыл ребёнком чуточку больше… но надежду на счастливую жизнь продолжает разрушать Германия, который полон желанием мести всем своим «обидчикам». И снова младший поляк не сдержался, крепко обняв своего отца. На удивление, тот не пощадил силы на ответные сильные объятия. Несмотря на то, как относительно детскому телу не было больно, Польска стерпел. Они будто пытались запастись таким образом объятиями на года вперёд. Каким же он стал в один момент маленьким, чуть ли не беспомощным младенцем в руках ПР. Повзрослевший внешне, но внутри всё такое же мамино чадо, который не видел других стран, кроме семьи, и людей, кроме родного польского народа. — Kocham cię, synu, — прошептал Вторая Речь, уткнувшись носом в шею сына, чтобы вдохнуть родной запах. — Ja też cię kocham, ojcze, — приложил щёку к чужому плечу Польша. — Nigdy byś mnie nie zostawił, prawda? — Nigdy cię nie zdradzę, wolę sam opuścić tę Ziemię… Младшему уже пора. Крепкие руки вцепились в него, как крюки пронзили тушу мяса. Очень больно отпускать его; видеть, как он, навсегда скрыв свою детскую улыбку, повернулся к нему спиной и скрывается за горизонтом. Страшно и подумать о том, что, повзрослев, Польша станет точной копией отца и внешне, и характером. Выходит, что ПР начинает бояться самого себя. Нужно перешагнуть через это, пережить этот момент, чтобы дать новому Солнцу вскоре взойти над Землёй. Чтобы спасти свою главную бесценную драгоценность, он должен отпустить его на волю. Польше дадут за рубежом всё то, что не смог сейчас позволить себе Вторая Речь Посполитая. — To już czas żebyś poszedł, — сказал ПР, схватив того за затылок и одарив голову одним поцелуем, что пламенем прошёлся по всему телу младшего. То самое родительское тепло, которое растопит саму Антарктиду. Его сын уходит. Нехотя, но тот подходит к своему телохранителю, который отправляется вместе с ним в Стокгольм. Польска поворачивается отцом спиной, неспеша идя на палубу, на которой сразу же засуетились матросы, готовящиеся к отплытию. Подойдя к поручням, Польша развернулся к ПР, что стоял на своём месте и ждал того же, что и капитан корабля и трёх подводных лодок. Этот корабль – единственное спасение из сложившейся ситуации, когда полякам некуда деваться. У них нет другой земли, кроме как родного дома, поэтому либо пара десятков эмигрируют, либо станут беженцами или узниками нацистов. Младший поляк бежит от настигающего горя, когда Второй Речи предстоит обезопасить остальную свою семью, над которой он власти не имеет. Речь Посполитая, Польское Королевство и даже Великое Княжество Литовское остаются здесь, в Варшаве, насколько немцы не приблизились непосредственно к их дому. ПР вновь предстоит стать солдатом, который получит миллионы немецких пуль, сохранив жизни своих близких. Раньше он сражался за государство, а теперь, полностью обнаженный, за честь своей семьи. Впрочем, как и сам Третий Рейх развяжет войну не только ради нацистских планов для расширения жизненного пространства для «арийской расы», но и с целью восстановить честь германской семьи. Но в далёком будущем за них это окончательно решат их сыновья, которые в этот момент оба не понимают, какая драма происходит между их государствами.***
Небольшое судно, раздав по всему порту свой пароходный свист, покинуло порт. Не спеша оно отплывало прямиком в Балтийское море, оставляя от вида Польши всего лишь сантиметры, а затем и вовсе оставив страну за горизонтом. ПР, будучи на берегу, не покидал его, пока корабль не скрылся. Для Польски всё прошло, как по маслу: он даже не подозревал, что этот корабль больше никогда не вернётся в польский порт, а польские подлодки будут переправлены через Данию в ту же Британию, но отнюдь не для сопровождения поляка. Польская Республика спасает своего сына вместе с подлодками, которые согласился взять под своё обеспечение красноречивый Британия. Почему именно тот, кто открыто заявлял Второй Речи Посполитой, что он проиграет в этой войне? В основном благодаря его честности: он не станет ничего скрывать от Польши, преподнося это прямым текстом без всяких преуменьшений. Это дело ранит чувства старшего поляка, а для Британии Польска не особенный, чтобы скрывать от него важную информацию по поводу своего же государства. Хоть Королевство в последнее время прогибается под Германией, сам он не изменился: он остаётся прежним монархистом и огромной Империей во всём мире. Великая война не оставила его без убытков и долгов, которые он выплачивает своему сыну – США. Вместе с Францией он многими способами избегал нового военного конфликта, особенно когда экономический кризис мешает развивать военные отрасли, а среди народа посели пацифистские взгляды, когда они готовы отдать Третьему Рейху хоть всю Европу и клочок своей территории, лишь бы не слышать шум авиации в небе. Великую Британию эти времена не сломили: он открыто противостоял Чемберлену после полной аннексии Чехии. Они сохраняли какой-никакой мир, но они запустили таймер до начала новой войны. Третий Рейх захватил слишком много территорий, а многие «суверенные» страны боятся лишний раз пискнуть в его сторону. Они не так сильно боятся Советский Союз, как Германию. И всё же британец кое о чём догадывается, основываясь на недавних попытках переговоров с СССР. Как и в прошлые разы, они к чему не привели, но вскоре шпионы сообщили о встрече между представителями немецкой стороны с советской. Вполне разумно, что в руках имеется только факт встречи двух тоталитарных государств, информацию из которых невозможно сейчас достать. Национал-социалисты встретились с теми же социалистами, но только с самыми крайними. Выходит, что Германия ищет ещё одного сильного союзника, способного противостоять демократическому миру. Удивительно, как Британия ещё может сохранять на своём лице такое спокойствие, показывая лишь своё недовольство при Чемберлене и других подобных ему последователей «умиротворения». Пока Германия их не трогает, то «можно надеется на мир в нашем доме». Здесь будто один Британия понимает, для чего Третий Рейх наращивает свою морскую военную мощь. Польша прибыл Стокгольм, где его встретила шведская охрана, сопровождавшая его к другому порту, обходя датскую таможню. Его пересадили на торговое судно, что без всяких препятствий и угрозы что стороны немецкой разведки отправилось в Великобританию. Польске становилось от этих пересадок и отплытий ещё больше не по себе, ибо он всё сильнее отдалялся от своего родного дома. Он не знал, как там отец, его семья, и не обманула ли она его. Постоянно чувствуется какая-то опасность, мимо которой он постоянно проплывает мимо, пока та в это время надвигается на его страну. Начинает казаться, что неожиданное путешествие не является простым. Польша и до этого не верил, что у отца появилась возможность взять себе отпуск, чтобы покинуть страну на пару дней. Всё слишком странно и необъяснимо, ибо поляк не видит угрозы… и, возможно, в этом и проблема. За горизонтом началась виднеться берег, всё ближе картинка начала приобретать яркие выражения побережных портов. Достав своего зайца из чемодана, что занимал практически всё место в нём, он ждал прибытия. Вдруг там уже заждалась его семья? Или же придётся немного побыть в одиночестве в самом сердце Королевства, дожидаясь их. Как-никак, но Польске всё ещё страшно от неизвестности, которую ему предстоит увидеть. Хоть он и старательно учил английский (как и французский, итальянский и чешский), он всё ещё волновался, что перепутает слова, заплетя их в одно международное предложение. Ему немало известно о Великобритании, начиная от истории и заканчивая комментариями учителя по английскому языку. Британия – это как Польская Республика по отношению к чужим себе людям, а Польска для первого – чужой. Он понимает, что в таких людях есть сострадание и возможность любить своих близких – Франция и Канада тому подтверждение. Но волнение никуда не пропадает: если младшему удостоено с ним встретиться лицом к лицу, то необходимо вести себя согласно их традициям. Поляка учили: люби свою культуру, но и чужую не сравнивай с землёй, иначе тебе ответят точно также, будь это твоя культура. Если будущему Польскому государству будет необходимо поклониться перед ним – он это сделает со всей уверенностью. Корабль теперь ещё медленнее плыл, переправляясь через Темзу прямиком в порт Лондона. Выглядывая из-за груза на борту, глаза Польши настолько сильно раскрылись от увиденной картины, что тут не попадали на корм рыбам. Раньше ему приходилось видеть лишь чёрно-белые фотографии Лондона, а сейчас его будто разрисовали всевозможными красками. По пути он увидел Ансамбль зданий в Гринвиче в стиле барокко, от которого поляку было трудно отвести глаза. Он на английском спросил пару моряков об этом месте, но те ответили ему, что они также впервые видят такую британскую роскошь. Говорят, что там находится военно-морской колледж, Дом королевы и госпиталь. Прямо по курсу – Тауэрский мост, а когда судно направлялось к паромному причалу возле него, то, поднявшись чуть выше по контейнерам, он увидел верхушки самого Лондонского Тауэра. Всё самое прекрасное в этом городе пока что перекрыто мостом, а впереди его ждут и Вестминстерское аббатство, и дворцы вроде Ламбета и Букингема, Биг-Бен, музеи, галереи и прочие храмы столетних культур и истории всех народов мира и самой Британии. Как же хочется посетить каждое место, даже если вход доступен только правительству и правящей королевской семье. Долгий путь, сопровождающийся непрекращающейся морской болезнью, подошёл к концу. Матросы разгружают доставленный товар, который так необходим воинствующим странам Европы – железную руду. И пока рабочие отвлекали своей работой глаза мимо проходящих людей, Польска вместе со своим сопровождающим впервые вступили на британские земли. В руках младшего был один зайчик, пока его багаж тащил за собой телохранитель. Пройдя чуть далее, они краем глаза увидели британскую гвардию в своих фирменных красных мундирах и медвежьих меховых шапках. Пара из них направилась прямиком на поляков, да так грозно, что они будто готовы арестовать или вовсе затоптать. Польша сразу же скрылся за спиной Якуба (телохранителя), которому от гвардии стало не по себе. Никогда он ещё не видел людей настолько серьёзных и без эмоций, словно они – живые статуи. Они остановились прямо перед ними и, без лишних слов, жестом указали следовать за ними и демонстративно развернулись. Поляки немедленно проследовали за ними, и вскоре их окружили другие гвардейцы. Они привлекают к себе излишнее внимание, но дают полную гарантию безопасности. Польше приходилось порой бежать, чтобы не создать преграду для сопровождающих гвардейцев сзади, ибо на своём пути они готовы даже крысу придавить. Людей, как всегда, на улице было много, и даже заметив неожиданного появление маленького красочного государства здесь, они держали при себе манеры, чтобы не накинуться на гвардию в попытке разглядеть его получше. Идя к лестничной площадке, что ведёт на сам пост, везде стояли гвардейцы от нескольких пар, а наверху чуть ли не целый батальон. Но их такое большое количество не из-за прихода Польши сюда, а также для сопровождения самой важной персоны по всём королевстве – Британии, который в это время ожидал прибытия немаловажного гостя. Ради его встречи пришлось перекрыть часть дороги для походов и путь машин и автобусов. Польшу пропустили к Великобритании, который оказался уж слишком высоким в его понимании. Он был в известии про его двухметровый рост, но он не осознавал, насколько у них будет велика разница. Оставив своего зайца Боголюбскому, он уверенными шагами подошёл к Королевству, демонстративно поклонившись. Тот не видел надобности делать подобное для ещё маленького ребёнка, которому от роду девять лет, а тело – тринадцатилетнего пубертатного подростка. И всё же, Великобритания впечатлился подобным знаком уважения от ребёнка, который не знает здешние порядки, но явно немного изучил их при прибытии. О том, что надо сначала поприветствовать Самодержца, Польске напомнят позже. — Good evening, Your Majesty, — поздоровался младший, подняв свою голову так, что шея моментально затекла. — I'm glad to be in your kingdom. Когда на его слова Британия невольно закатил глаза и отвёл в сторону, поляк пришёл в замешательство. Все уроки английского языка проводились не только с целью изучения самого предмета, но и жизни в самой Великобритании, где к королевским особам нужно проявлять особое уважение (повиновение). Но ни учитель, ни Польша сам не догадались, что между странами наблюдаются отличные от человеческих взаимодействия. — Even if you are in my country, you're not my servant, so you aren't call me like that, – Великая Британия, — подал свой низкий бархатистый голос, в котором проскакивает консервативный акцент. —My bad… Great Britain, — еле как выговорил поляк, не привыкнув к тому, что к Королевству разрешено не обращаться даже на «господин». Прекрасно видно, как у поляка горит внутри желания проломиться сквозь этот мост от стыда. Его явно ещё напрягает взгляд сверху, словно на него смотрят с самих божьих небес. Британия решил облегчить его страдания, встав перед ним на колено. Теперь-то они сравнялись в росте для более лёгкого разговора. — Страны должны говорить между собой на латыни, — сказал тому на этом языке Королевство. — Так принято везде, потому привыкай к нашему общению на языке, который люди давно позабыли. Несколько лет обучения английскому пошли британскому льву под хвост. — Твоё детство на этом моменте официально закончилось, — внезапно заявил Британия. — Сейчас перед тобой стоит огромное и страшное будущее, которое ты должен вынести на своих плечах. В настоящем мире нет времени на слёзы или жалобы. В этом мире мы никому не нужны, каждая страна отвечает только за свой народ и поступки, которые она совершила перед остальными. Ты больше не невинный мальчик, каким был в детстве. Сейчас ты лишь глупый парень, которому выпала такая удача, которую не видел ни один человек, ни одно государство. В эти времена ты можешь заполучить все необходимые знания, которые хранятся здесь. Перед тобой открыт весь цивилизованный мир, и только ты ответственен за свой результат. Если твоё государство незамедлительно падёт из-за твоих ошибок, то тебе никто не поможет. Ни я, никто иной. Отныне от тебя зависит не только собственное будущее, но и существование европейского государства. Не выделяйся среди государств своей добротой или жестокостью, ибо все мы результат творения наших народов. Мы в одинаковом положении друг перед другом. Закончив свою блистательную речь, Великобритания поднялся с колен, вновь показываясь Польше в своём истинном обличии. Эти слова прозвучали от мудрого короля и императора, который, прожив на этой Земле долгие столетия, прекрасно осведомлён о цикличности жизни государства, которое без остановки повторяется из года в год. Термины меняются, но ошибки – те же, как и амбиции, претензии и вражда. Польше предстоит пройти огромный путь, чтобы понять философию старых государств, которые даже при огромном разнообразии правления для людей всё ещё существуют на картах. Новый путь начался. Польска становится страной, осознавшей себя.