Ветер в крылья

За прегрешением неизбежно следует наказание. Неважно, найдутся ли земные судьи, что взвесят вину и определят кару – есть иной Судия, чьи глаза не смыкает сон. Питер Брум с детства слышал, что рука Всевышнего тяжела и не дрогнет, нанося заслуженный удар. Впившись пальцами в собственные волосы, метаясь по своим покоям, точно в лихорадочном бреду, он раз за разом вопрошал Господа: неужто же грех его был настолько тяжким, чтобы навлечь такую чудовищную беду? И ответа не было. В тот миг, когда он увидел Маргарет в объятиях Мореллы, его словно оглушило взрывом пороховой бочки. Он не мог обмануться, как бы сильно ни желал этого. Было бы спасением решить, что женщина в изысканном испанском наряде – всего лишь наложница распутного д’Агвилара, такая же безвестная несчастная, какой когда-то была Инесса. Вот только зрение и память Брума были беспощадно честны. И этот нежный профиль, эти хрупкие руки, эти каштановые локоны, отливавшие янтарем на ярком солнце… То была Маргарет Кастелл, прекрасная Маргарет, чей образ тревожил сны знатнейших и достойнейших лордов Лондона. Не окруженная охраной, не заточенная в золотой клетке – она шла рука об руку с Мореллой вдоль тенистой аллеи, и зрелище это мучительно напомнило ему роковой весенний вечер у королевского дворца. То, как один-единственный злосчастный удар стал началом всей этой кошмарной цепочки событий – и рыжий солдат-шотландец рухнул на землю с раскроенным черепом, и засверкали мечи, и ненавистный маркиз успел встать между англичанами и испанцами, вырос из-под земли, точно черт из преисподней. И этого черта Маргарет благодарила – и проводила в отцовский дом, вот так же приняла его руку и шла с ним от Вестминстера до Холборна, предоставив кузену в бессилии и досаде смотреть им в спину, шагать позади вместе с Бетти. А сейчас этот негодяй держал ее ладонь в своих, и Маргарет не вырывалась. Что звучало между ними, Питер не мог ни расслышать, ни даже разобрать по губам – но дальнейшее не могло быть истолковано двусмысленно. Девушка прильнула к испанцу – сама, своей волей! – и Брум отчетливо видел ее лицо за миг до мягкого и пылкого поцелуя. Лицо, на котором не было ни следа растерянности, отвращения или ужаса – всего того, что причиталось подлому похитителю. И задыхаясь от нестерпимой ненависти к Морелле, теперь, спустя несколько часов после катастрофы, Питер почти с той же силой ненавидел самого себя. Потому что не сдержался, вновь не совладал с собой – и если бы не обрушил свой гнев на что угодно под рукой, то ринулся бы вперед, напролом через заросли и фонтаны. Но треск сломавшейся ветви кипариса разнесся по саду мушкетным выстрелом – и едва успела подавить вскрик стоявшая рядом Инесса, благородная Инесса, так рисковавшая ради него и умолявшая любой ценой сохранять тишину… И если он подвел ее, если она могла пострадать теперь – то даже самую лютую боль свою Питер Брум назвал бы заслуженной сполна. Прежде все было так просто, так очевидно и несомненно – и самые тяжкие невзгоды получалось преодолевать достойно, потому что он всегда знал, как именно поступать. Понятные и незыблемые ориентиры определяли всю его жизнь, направляя его, как яркий свет в твердыне маяка. Питер Брум был честен всегда и во всем, самым буквальным и неукоснительным образом. Он знал свой долг и свою обязанность, и уже в третью очередь задумывался о своих желаниях – столь же прямых и ясных. Долг благодарности связывал его с Джоном Кастеллом, обязанность наследника старинного английского рода заставляла склониться перед королем Англии – неважно, перед Ричардом или перед Генрихом. А желания и надежды были устремлены к Маргарет, не ища себе иной цели – много лет, неизменно и твердо, став чем-то очевидным и не требующим размышлений. И Маргарет не могла выбрать этого бесчестного испанца. Не могла добровольно бежать с ним из отчего дома. Питер понял бы, - с болью, с кровоточащим сердцем, но с трезвым умом, - если бы прекрасная и богатая дочь Кастелла согласилась принять предложение одного из блестящих британских аристократов, что сватались к ней из раза в раз. Но полюбить проклятого Мореллу чистая и невинная Маргарет, кроткая голубка, с юных лет остававшаяся для Брума светлейшим из земных созданий, никак не могла. А если он ошибался – то вся его жизнь разом теряла какой-либо смысл. И разве он не был вернейшим из всех, кого встречала Маргарет за свою юную жизнь? Разве не был он послушен воле ее отца? Ведь только ценой титанических усилий Питер не позволял себе сорваться в гнев при виде многочисленных женихов, что искали руки дочери Кастелла. Он вел себя, как подобало ему согласно долгу: не оскорбил девушку ни малейшим намеком на свою потаенную нежность и страсть. И видя распущенность Бетти Дин, не стеснявшейся флиртовать с приглянувшимися ей кавалерами, Брум не единожды одергивал ее резкими словами – отчасти из-за того, что подобное поведение казалось ему недопустимым для кузины Маргарет. Непорочная как ангел, девушка не должна была видеть пример подобного бесстыдства. И хотя Питер и питал к Бетти дружеские чувства, но не сожалел о сказанном, назвав ее сгоряча красивой дурой, которая слишком много думает о мужчинах и слишком мало о своих делах. И если она всерьез верила в любовь д’Агвилара и Маргарет, и посодействовала похищению – то она оказалась троекратной дурой, и никем больше! Но Инесса… милосердный Боже, как же в это может верить Инесса?! Умная, чуткая… как ее сломали и запугали, если она готова допустить саму мысль, что этого мерзавца еще может кто-то полюбить?! Инесса… Мысль обрывалась на этом имени, выталкивая из груди молодого англичанина глухой стон. Инессы не было рядом с ним. Испанка быстрой тенью следовала за ним до самого флигеля, а затем и по светлому узорчатому коридору, но возле его покоев помедлила, не решаясь войти и с состраданием глядя на него. В конце концов она бесшумно ускользнула, пока он судорожно пересекал просторную комнату из края в край, чувствуя себя запутавшимся в сети соколом и не имея сил на пронзительный клекот и крик. Маргарет не может любить этого испанца. Просто не может. Но где-то там, за кипарисовой аллеей и каскадом фонтанов Маргарет приникла в объятия маркиза, даря ему поцелуй. Пламенный, искренний - такой, за который и жизни не жалко. Я люблю Маргарет. Ее и только ее, и никакую иную женщину я полюбить не способен. Но уже которую неделю он видел во сне смутный образ, что постепенно прояснялся, открывая прекрасное женское лицо – живое, полное чувства. То лицо, что склонялось к нему и спасало из пучины беспамятства, вызволяло из плена жестокой болезни. И эти глубокие черные глаза, способные лучиться радостью, пылать пронзительной страстью или таить неизмеримую боль, принадлежали не Маргарет. Не ее руки уберегли его на смертном пороге, вступив в схватку с невидимым врагом и одержав победу. Ничего подобного с ним не происходило прежде. Даже после битвы на Босвортском поле, самой кровопролитной и страшной в его жизни, он приходил в себя наедине со своей болью и горем. В тот день он потерял почти все, чем дорожил - уже не лорд, уже не сэр… уже не сын. Благородный сэр Брум упал с коня, пронзенный копьем у него на глазах – и хотя нанесший удар противник тут же был повергнут наземь с отсеченной головой, это не могло вернуть к жизни верного защитника Йоркской династии. И оживляя в памяти то роковое сражение, Питер особенно ясно помнил последовавшую за ним ночь: острую резь от ран и тупую боль в сердце, да еще горячую струйку крови, что никак не могла остановиться – все сочилась по рассеченному лицу от виска до подбородка, заменяя собой не пробившиеся наружу слезы. Его не бросили на произвол судьбы после поражения армии Ричарда. И все же те первые часы и дни после катастрофы он был одинок, словно незримые стены отрезали его от всего мира. Молодой Брум не просил и не желал иного: он был мужчиной, он был наследником своего отца. Утратив родные земли и надежду на рыцарское звание, он сберег самое главное – семейную честь и гордость, свое незапятнанное имя. В утешении нуждались слабые, бессильные – он же был силен и не принял бы ничьей помощи. Да и кому было помогать? И уж тем более не приходилось ждать подмоги в его отчаянной погоне за похищенной дамой – когда он оказался изранен и обескровлен, и оборвать его жизнь могла малейшая случайность. Но испанские берега оказались коварным и зачарованным краем, где все неуловимо менялось, где не оставалось и следа от предсказуемости английской земли. И здесь его воскресили. Долгие недели выздоровления постепенно возвращали ему былые силы – но странным образом не казались позорным свидетельством слабости. Инесса ухаживала за ним, и умудрялась не только врачевать тело, но и пробуждать к жизни разум и душу. Их беседы подчас становились словесными поединками, чтобы затем вновь вернуться к мирному руслу, и острый ум молодой испанки приводил Питера в восхищение. Благодаря ей он мог понять многое – об этой стране, об этом крае и о мире за пределами Лондона и Эссекса. Ей же он был обязан известием о том, что Маргарет жива и невредима, пусть все прочие новости о дочери Кастелла обнадеживали куда меньше этой… Он рвался на помощь Маргарет. Он искал способ выбраться на волю и добраться до нее, он неуклонно возвращался к вопросам о ней, даже видя замешательство и тревогу Инессы. Никто не мог бы упрекнуть его в том, что он позабыл о своей клятве, которую дал Джону Кастеллу. Даже самый пристрастный в мире судья не нашел бы в его поступках следа бесчестья. Но то были поступки. А что до помыслов и зарождающегося в сердце чувства – странного, нового, притягательного и пугающего, - то здесь исповедь молодого англичанина уже не оказалась бы столь чиста. Здесь была Инесса. Коснулась однажды, и касалась многократно, и целительные отпечатки ее ладоней на его душе не обжигали – грели. Маргарет была вознесена им на пьедестал священного обожания, и оттого неприкосновенна. Инесса же ходила по одной с ним земле, и мягкой лисьей походкой вошла в его жизнь, оказавшись не выше и не ниже, спокойно глядя ему глаза в глаза. Такая сильная, такая достойная даже в своем чудовищном положении – не угасшая в череде бед, не разучившаяся смеяться и пробуждать чужую улыбку. Поистине прекрасная. Живая и теплая… Ее горькую повесть Брум слышал лишь однажды – обрывисто и коротко, в тот редкий миг, когда испанка не совладала со своей болью. Плен у мавров, потеря семьи, обман проклятого Мореллы, чьей игрушкой она стала и чьего сына родила и похоронила – все это уместилось в несколько сдавленных фраз, облеклось дрогнувшим голосом и затихло, едва успев прозвучать. И расспрашивать дальше Питер не то что не стал – не посмел. На ресницах Инессы блестели слезы, но глаза горели яростью и мстительным гневом, пробудившимся вместе с растревоженной памятью. Она не ждала сострадания – уже не верила в него, выучив урок жестокости и предательства, полагаясь лишь на себя одну. И когда с ее губ сорвалась хрипловатая и неловкая просьба поговорить о чем-то другом, Брум до конца вечера развлекал ее немудреными рассказами об Англии и своей жизни. Говорил неумело, но от сердца – и чувствовал себя так, как если бы уводил друга и соратника прочь с кровавого поля, зажимая чужие раны и не давая осесть на истоптанную землю. И он не лгал, называя Инессу другом. Красавица смеялась над этим словом, и в смехе ее Питеру чудился отзвук боли – а он не знал, как успокоить неровно бьющееся сердце. Доверенный друг, отважный и умный спутник, нежная и пылкая женщина – прежде он и помыслить не мог, что все это может сойтись и переплестись в одном человеке. Ему и в голову не приходило, что так можно смотреть на Маргарет, а тем паче – на девушек вроде Бетти, некогда поглядывавших на него с томными вздохами. И похоже, эта мысль могла и не зародиться у него никогда, если бы не прихоть судьбы. Если бы он не истекал кровью под палящим солнцем на перевале, и не очнулся бы здесь, израненный и отданный заботам скрывавшей собственные раны целительницы. Он не мог произнести и страшился подумать – я влюблен. Вместо этого он прибегал к своей святой иконе, своему крестному знамению – шептал имя Маргарет, а вслух молил Инессу помочь ему хотя бы увидеть нареченную. Пока дочь Кастелла была в опасности, все остальное не должно было его тревожить – он попросту не имел права устремлять силы своей души куда-либо еще. И все действительно становилось просто и ясно, стоило только вцепиться в это знание и не отпускать его ни в коем случае. Вырвать Маргарет из когтей д'Агвилара. Спасти ее и вернуть к отцу. Вот долг, который превыше всего – и цель, от которой он и на йоту не позволял себе отступить. И теперь его святой долг, его уверенность и непоколебимость грозили разлететься в гранитные обломки под ударом ядра. Если хоть на миг поддаться этой мысли, поверить в истинность разыгравшейся перед ним сцены… Нет. То была в самом деле сцена – глумливая сцена из жестокого спектакля. Морелла подстроил этот гнусный акт, ведь однажды он уже заставил Маргарет разыгрывать роль влюбленной на глазах у наивной Бетти! Бедная Маргарет наверняка отчаялась и уже не верит в шанс на спасение – а этот дьявол мог наговорить ей что угодно! Она была его пленницей в этой стране, жила в замке под его властью – и после такого бесчестья он мог убедить ее, что никто не протянет ей руку помощи. Что я отвернулся от нее – и не на это ли надеялся мерзавец, вынудив ее целоваться с ним у меня на глазах? Инесса тоже оказалась обманута. Это он велел страже пропустить меня сегодня, позволить ей отвести меня в розарий. Ну конечно же! Через своих шпионов он узнал о том, что я жаждал увидеть Маргарет – а все остальное сыграл как по нотам, как привык играть чужой жизнью и честью! Ты заплатишь за все, негодяй. Ты оскорбил Инессу и Маргарет, и получишь свое сполна, дай только сразиться с тобой! Ты подлец, но если ты еще зовешься мужчиной, я заставлю тебя биться и смыть вину кровью! - Да, госпожа, - сдвоенный хор громких голосов и металлический звон донеслись до Брума сквозь коридор вслед за звуком отворившейся двери. Приставленные охранять флигель воины-мавры не просто пропустили кого-то – они приветствовали вошедшую традиционным жестом почтения, ударив кулаком в нагрудную пластину своего доспеха. Вынырнув из бушующего водоворота своих мыслей, Питер выпрямился, сидя на краю своей постели. Недоумение его нарастало: ни разу прежде он не слышал, чтобы стражники так чествовали Инессу, пусть та и была хозяйкой в этих целительских покоях. Быстрые шаги были едва слышны: изящные туфельки женщины переступали по звонкому мрамору твердо, но легковесно. Брум еще успел услышать шелест чьих-то одежд перед распахнутой настежь дверью, а затем нежданная гостья показалась в проеме – и он вскочил на ноги одним прыжком, онемевший, с перекошенным от изумления лицом. - Прости, что я не пришла раньше, Питер, - Маргарет шагнула через порог, и взволнованные глаза ее отражали раскаяние и вину. – Я каждый день просила служанок, помощниц Инессы, извещать меня о твоем здоровье. И я молилась Пречистой Деве о том, чтобы ты скорее встал на ноги… - Маргарет… милосердный Боже, это в самом деле ты! – ошеломленный, Брум едва не ринулся ей навстречу, но застыл на месте, пронзенный десятком мучительных вопросов и догадок. – Как ты смогла войти сюда? Как ускользнула от этого испанского мерзавца? - Я не ускользала, Питер, - девушка резко покачала головой, брови ее слегка сдвинулись. – Маркиз велел своим слугам подчиняться мне, как ему самому. То, что я не появлялась здесь раньше – не его вина, а только моя. Я боялась невольно навредить тебе… страшилась, что ты еще недостаточно оправился от ран. Что этот разговор может обернуться бедой. - Маркиз велел… ты бредишь, Маргарет! – Питер растерянно смотрел на нее, чувствуя, как внутри у него холодеет. – Что за ложью он тебя опутал? Морелла похитил тебя в порту Тилбери, принуждал к такой низости… как ты можешь его защищать?! Он угрожал тебе, чтобы ты сказала мне это? - О какой лжи ты ведешь речь? Какая еще низость? Питер, разве Бетти не передала вам с отцом мое письмо? – что-то мучительно дрогнуло в голосе Маргарет. Она оперлась ладонью о край небольшого стола, словно опасаясь за твердость в собственных ногах. – Разве она ничего вам не сказала? - Она наговорила больше, чем достаточно! Но не могли же мы поверить в подобное помешательство! – Брум вспыхнул, видя, как окаменели черты дочери Кастелла. – Я же знаю, чем этот подлец тебе грозил! Он хотел выдать инквизиторам твоего отца, потому ты и написала это письмо. Зачем ты притворяешься, Маргарет? Сейчас не время и не место для таких игр! - Питер, сядь! – Маргарет резко осадила его, когда он дернулся было в ее сторону. Ее тон звучал так веско, с такой непривычной силой, что Брум невольно подался назад, опускаясь на застеленное ложе. – Сядь и успокойся, ради всего святого. Прошу, выслушай меня, прежде чем сыпать оскорблениями: они несправедливы. Дон Карлос не угрожал мне ни единого раза в жизни. Я согласилась плыть с ним в Испанию, потому что была влюблена в него еще в Холборне, не имея сил признаться в этом. И за эти месяцы я узнала и полюбила его всем сердцем. Я опасалась прийти к тебе с этими словами, но раз у тебя уже хватает мощи ломать кипарисы, то и принять правду ты в силах. Я здесь по своей воле, Питер, и здесь же я останусь. - Господи, да ты не в себе… - с трудом вытолкнул из себя Брум. Его лицо побледнело, из-за чего старый шрам на нем казался багровым. – Он что-то сделал с тобой… видит Бог, я убью этого испанского пса на месте! Послушай, я знаю, я понимаю… поверь, это ничего не меняет для меня. Ты не должна считать себя опозоренной, от тебя не отвернется ни отец, ни я! Я предлагал тебе руку и сердце, и я готов обвенчаться с тобой, и никогда не вспоминать о его преступлении. Ты ни в чем не виновата, и никто не узнает о том. Я найду способ бежать и увезу тебя далеко отсюда, и он больше никогда не коснется тебя… - Да как ты… перестань, сию же секунду, - хрипло выдохнула Маргарет, и за секундным замешательством в черных глазах ее полыхнул лютый гнев. – Кем ты меня считаешь? Если бы кто-то коснулся меня против моей воли, был бы мертв или он, или я. - Я видел твоего маркиза живым – с той поры не прошло и дня! - О, можешь мне поверить: маркиз благородный человек. И в твоих сегодняшних речах было больше оскорбительного, чем в его поступках за все это время, - пунцовые пятна выступили на скулах девушки, выведенной из себя подобным намеком. – Он ничем не компрометировал меня и уважал мою гордость не меньше своей. - В это трудно поверить с учетом того, что я застал сегодня, - сказал Брум с горькой издевкой. – По нему видно… - Что я желанна ему? Что он терпелив и нежен? – ответные колючие огоньки блеснули во взгляде Маргарет. – А видно ли было по мне, как непросто мне сдерживаться? Я ведь тоже не мраморная, а порядочность велит. - Он либо опоил тебя, либо околдовал, либо свел с ума, - англичанин ударил ладонью себе по колену, едва сумев заставить свой голос не рваться в крик. – Маргарет Кастелл никогда не была бесстыдной. Та Маргарет, которую я знал, в жизни не произнесла бы подобных слов! - Та Маргарет, которую ты знал, не имела слишком-то много возможностей произнести что-либо в беседе с тобой. Ты ведь не любитель беседовать, Питер. А без этого знать, что на душе у другого человека, никак невозможно, - девушка перевела дыхание, стараясь вернуть утраченное на миг самообладание. – Я пришла не чтобы ругаться с тобой, кузен, а чтобы примириться. Я виновата перед тобой и перед отцом, и молю о прощении. Когда я писала то письмо, я и в страшном сне бы не предположила, что вы не поверите Бетти… но что ты ей сказал? Что вы с ней учинили?! - После того, что учинила она, ее и под замок посадить не грех! И твой отец только по доброте своей не сделал этого, - отрезал Брум. – Это ведь она приваживала к дому испанского проходимца! Она помогала… - Если ты еще хоть раз назовешь его так, я развернусь и уйду, и больше не переступлю порога этой комнаты, - в голосе Маргарет зазвенела сталь. – Такая глупость и неблагодарность ниже твоего достоинства, Питер! Ты убил в Мотриле двоих, а скольких ранил? Как думаешь, почему тебя не арестовали, почему выхаживали во дворце? Если бы не дон Карлос, ты погиб бы в тюрьме или умер раньше, прямо на Гранадской дороге. - Если бы не он, я не был бы здесь, - с глухой ненавистью произнес молодой англичанин. – И не разбилась бы «Маргарет», и наши матросы не рисковали бы собой. Если бы он каким-то чудовищным обманом не увез тебя из Англии, ни Кастелл, ни Бетти не страшились бы за тебя сейчас. - А почему они страшатся? Кто убедил их не верить моим словам? Почему «Маргарет» гналась за «Сан Антонио»? – вопрос звучал за вопросом, медленно и неуклонно, не встречая ответа. – Питер, весь Лондон знает, что ты отважен и готов прийти на помощь человеку в беде. Твоя решимость спасать и защищать – героизм истинного рыцаря. Но когда ты не желаешь ни видеть происходящего, ни слышать сказанного, все это превращается в глупость, и только. До тебя не дошло ни мое письмо, ни рассказ Бетти, ни слова Инессы – но меня ты услышишь? - Я предпочел бы оглохнуть, - Брум покачал головой, и в серых глазах его застыло выражение муки. – Это притворство, Маргарет, передо мной и перед собой. Если бы ты была способна польститься на богатство и титул, то давно уже вышла бы за одного из тех разнаряженных вельмож, что сватались к тебе. Кого ты хочешь обмануть? Д’Агвилар сделал тебя своей игрушкой, и я поклялся, что вырву тебя из плена. И я готов умереть, если такой ценой смогу сдержать клятву! - Святый Боже, Питер, ты не понимаешь? – Маргарет всплеснула руками, и шелковые рукава ее задрожали изумрудными волнами. – Я выбрала его и я люблю его. Я замуж за него выхожу! - Этой свадьбы не будет! Что бы он ни наплел тебе, так уже было однажды с другой женщиной, и ее он предал, сломав ей жизнь! Морелла погубил сеньориту Инессу! Он умеет оплести сетью, из которой порядочной девушке уже не выбраться. Ты знаешь ли об этом? – осведомился Брум с нажимом. - Даже зная, что ты актерствуешь, я поверить не мог, что ты согласилась поцеловать этого человека. Он же совершенно бесчестен! - Знаешь ли, Питер, тебя он не просил его целовать. Не вижу причин тебе так горячиться, - фыркнула девушка, как рассерженная кошка. – А что касается Инессы, то сейчас боль ей причиняет не Морелла. И если она тебе небезразлична, то открой глаза и подумай хоть немного! Или прогулки по садам и беседы под лютню ты забываешь, как предрассветный сон? - Не верь его словам и ловушкам! – Питер мучительно покраснел и, не выдержав, на миг отвел взгляд. – Это лишь еще один из его жестоких планов! Я давно разгадал его игру: меня он хотел убедить в твоей неверности, а тебя в моей, так? Все это ложь от первого до последнего слова! Морелла подстроил этот спектакль, будь он проклят! И ты поверила, что я мог бы променять тебя на… - Питер, молчи. Молчи! – Маргарет не повысила голос, а наоборот, понизила, и в ее тоне было что-то от предупреждающего рычания львицы. – Молчи, пока не наговорил такого, о чем будешь долго и горько жалеть. Ты никогда не следил за словами, но сейчас дай себе труд сделать это! Выслушай меня: я не стану больше убеждать и спорить. Мне есть что сказать тебе, но затем я уйду. Может, без меня у тебя получится хоть немного вдуматься в сказанное. Нет, не перебивай меня, - она остановила его тихо, уже не грозя, а почти умоляя, и намеревавшийся заговорить Брум осекся на полуслове. – Я расскажу тебе одну историю, случившуюся лет семь назад. Как говорится, это было давно и неправда, а все же послушать стоит. Тогда рядом с тобой была девушка, которой не нужно было ничего кроме твоей улыбки и пары добрых слов. Эта девушка видела в тебе рыцаря без страха и упрека. Воображала, как встречает своего верного воина после сражения и омывает его раны, исцеляет его, как Элейна из Астолата лечила сэра Ланселота… Ты не любитель романов, но эту легенду ты слышал, ведь та девушка читала тебе отрывки из книг сэра Мэлори. Юная и глупая была… - усмехнулась Маргарет отрывисто и негромко. – Ты сам так и говорил: глупости все это, романтические бредни, и зря отец разрешает держать в доме такие книги. Только ты так и не расслышал, о чем тебе на самом деле читали. - Я всегда любил тебя. И потому вел себя честно, не в пример иным… - Честно – перед кем? Перед моим отцом? Перед всеми теми девушками, чьи заигрывания отвергал? Или передо мной? – ее вопрос сопровождался пристальным испытующим взглядом, и ответа от растерянного англичанина не последовало. – Питер, ты был честен со всеми, кроме меня, понимаешь? Я несколько лет ждала малейшего намека, малейшей надежды на то, что я… нужна тебе. Ты стал первым, самым первым, в кого я была влюблена. Да, я не так смела, как Бетти, и ее решительности во мне нет, но и я ведь старалась показать тебе, насколько ты мне дорог. Как умела и как могла – и ты же видел, ты не мог не разглядеть. Когда кто-то из соседских девиц имел несчастье положить на тебя глаз, ты очень быстро это замечал – ходил смущенный и недовольный. Семь лет назад я мечтала о твоей любви, и разве ты этого не понимал тогда? - Как я мог говорить с тобой о любви, живя под крышей твоего отца? Я повел бы себя преступно, если бы так предал его доверие, - прежняя уверенность Брума исчезла, и что-то дрогнуло в его лице. Маргарет покачала головой. - Для тебя совсем не существует полутонов? Либо изображать холодное равнодушие, либо вероломно соблазнять, иного нет? – уголок ее рта скривился в горькой улыбке. – Мне хватило бы любого отклика, Питер, самого малого. Я поняла бы, что у меня есть надежда. И с верой в это я ждала бы тебя и год, и два, и больше, пока ты решился бы поговорить с моим отцом, а отец испытал бы тебя временем. Но ты не дал мне знать, что я в твоих глазах хоть чем-то отличаюсь от Бетти и прочих, искавших твоего расположения. Хуже того: ты говоришь, что любил меня и намеренно это скрывал. Тебе было все равно, что я чувствую, каково мне приходится. Боюсь, ты просто не задумывался об этом – к чему бы? - Я не хотел связывать тебя… - Ты и не связал бы. Ты дал бы мне уверенность в тебе – и возможность выбора. А вместо этого я получила пустоту. Никакая влюбленность не удержится на таком фундаменте. Моя прожила немало месяцев – но, прости за прямоту, давно отжила свое. - Но теперь ты знаешь всю правду. И твой отец благословил меня просить твоей руки, и велел не принимать отказ, а спрашивать вновь и вновь. К дьяволу Мореллу! Маргарет, я ведь готов… - Нет, Питер. Я не готова. И поостерегись так говорить о маркизе: куда бы он ни пошел, я буду с ним плечом к плечу, - Маргарет выпрямилась, и в ее осанке теперь было нечто несгибаемое - королевское, воинское. – Да, ты можешь звать себя безукоризненно честным. Ты и в самом деле Ланселот, достойнейший из достойных, отважный и благородный. Вот только я не Элейна. Я плакала не одну ночь подряд, но по утрам умывала лицо и улыбалась, и не умерла от тоски, и не лежала бездыханная в лодке. Я хотела жить и летать – и ожила, и полетела. И ты для меня с тех пор – дорогой кузен и брат, и никем другим уже не станешь. Я хочу, чтобы ты понял это раз и навсегда. - Ты снова играешь со мной, Маргарет. Как тогда в саду, - отозвался Брум после недолгого молчания, и взгляд был его укоризненным и обвиняющим. – Мне жаль, что тебе пришлось переживать из-за моего молчания, но разве я заслужил такую месть? - Я не мщу тебе и никогда не мстила, брат мой, - последние слова девушка произнесла без малейшей издевки, тон ее был серьезен и строг. – Сказать тебе, что ты на самом деле заслужил? Ты заслужил второй шанс, за который надо благодарить небеса, а не отворачиваться, притворяясь слепым. Думаешь, я тебе рассказываю печальные басни о нашем прошлом, чтобы причинить боль? Чтобы провернуть нож в ране? Да никогда и ни за что! Я пытаюсь предупредить тебя, что, однажды оступившись, ты сейчас повторяешь то же самое. Опять делаешь вид, будто не видишь любви к тебе и не можешь откликнуться. На сей раз, правда, у тебя куда хуже получается скрывать – но ей-богу, Питер, берегись снова изображать из себя Озерного рыцаря. Тебе могут и поверить, - Маргарет уже стояла у двери, и стиснутые пальцы ее выдавали всю ту усталость и волнение, которыми обернулся для нее этот бурный разговор. – В первый раз ты еще мог себя убеждать, что молчишь ради чести и доблести. Но если поступишь так во второй раз – это будет одно лишь малодушие. Из-за страха признать уже совершенную ошибку ты ошибешься стократ хуже. - Один из нас точно ошибается. И от этого быть беде, - сдавленно произнес, наконец, Питер. Упрямое и непреклонное выражение его лица ясно давало понять, сколь бессмысленна была любая попытка продолжить разговор. Задержав на нем долгий взгляд, Маргарет медленно кивнула, всецело соглашаясь с его словами. И с тихим шелестом шагнула за дверь.

***

За свою недолгую, но бурную и подчас опасную жизнь Инесса подслушала не один разговор, и даже не один десяток: счет шел на сотни. За некоторые из услышанных в этом городе секретов она имела шанс поплатиться головой, стань тем людям известно о чуткости ее ушей. За этот лисий слух и хитрый ум лесной хищницы Морелла платил ей щедро – словно и не помнил, что она принадлежит его дому, что заставить ее служить ему маркиз мог и без подобных затрат. Д’Агвилар не распоряжался шпионить за невестой, никогда не расспрашивал о ней слуг – но Инесса догадывалась, что эта честность оборачивалась для него мучительной тревогой, когда дело касалось англичанина. Перескажи она случайно подслушанный разговор Брума и Маргарет маркизу, тот не поскупился бы на вознаграждение. Но испанка твердо знала, что эту беседу она бы не продала – и неважно, за какую цену. Она сама платила куда дороже, изводя себя, меряя шагами дальнюю залу небольшого флигеля. Ушла туда, избегая соблазна все-таки подобраться и услышать – не для кого-то третьего, а для себя одной. Происходящее было важно для нее, быть может, даже судьбоносно – но ее гордость и достоинство на сей раз восставали против шпионажа. Маргарет была с ней честна – Инесса не желала поступать бесчестно в ответ. Впервые за долгое время она обрела союзницу. В первый раз после смерти старшей сестры кто-то бескорыстно протянул ей руку и подставил плечо, и это стоило любых волнений в нелегком ожидании. Доверие Питера Брума она тем более не хотела подорвать – если оно и в самом деле было, то доверие. Положа руку на сердце, Инесса не знала, что ей думать. Вспоминая недолгие объятия, ясное открытое лицо англичанина, внимание и нежность в его теплом взгляде, она была готова согласиться с суждениями Маргарет – и поверить в его очарованность. Но сейчас на ум шло и другое – побледневшие, бескровные черты Брума, горящие диким огнем глаза и хруст кипарисовой ветви в саду… Матерь Божья, молю, взгляни на грешницу и сжалься над израненной душой! Сколько мне еще перестрадать, прежде чем смягчится моя судьба? Мадонна, я столько надеялась понапрасну, я стольких потеряла, что не выдержу новой потери. Я устала, мысли о смерти измучили меня за эти годы, но я же держусь – видишь ли Ты, как тяжко порой держаться?.. Я не совершу страшнейшего из грехов, как бы ни болело сердце, как бы ни темнело в глазах от слез. Зачем-то ведь нужна Тебе моя жизнь, раз я не умерла вместе с сыном. Зачем-то меня спасли – небесной волей, человеческими стараниями… но не оставь же меня теперь, если мне еще рано в могилу. Если мне еще не поздно – жить… Не дай мне отчаяться, Пресветлая! Замерев у открытого окна, Инесса видела, как Маргарет покинула флигель. Быстрый шаг леди не переходил в бег, сохраняя пристойный вид – но широкие рукава лиственно-зеленого платья развевались, точно на слабом ветру, а увенчанные диадемой каштановые кудри превратились в летучий шлейф за ее плечами. Солнечные лучи придавали им янтарный отсвет, и при виде этой картины Инессе вспомнилась цветная гравюра из английской книги. Ту книгу Инесса видела в покоях леди – взялась листать из любопытства, удовлетворенно отмечая, что не зря старалась постичь английский язык. Маргарет рассказала тогда, что этот том старинных легенд д’Агвилар привез из своей поездки, и что на гравюре была изображена мифическая королева Маб, владычица лесных духов. Сейчас испанка не могла удержаться от сравнения – будущая маркиза неожиданно ярко напомнила ей прекрасную и грозную колдовскую королеву, чей стремительный полет мог быть признаком опаснейшего гнева. И если дело обстояло так, то гадать о состоянии Брума становилось еще более жутко. Чем же должен был обернуться тот злополучный разговор, чтобы милосердная донна обернулась разгневанной повелительницей лесов?.. Выждав еще с четверть часа, Инесса двинулась к его покоям, где царила скорбная тишина. Оказавшись у дверей, она не увидела Брума – и причина стала ясна, лишь когда обеспокоенная целительница оказалась внутри. Англичанин стоял у дальней узкой стены прямоугольного зала, в том единственном месте, где окна не были заделаны наглухо. Забранные ажурной, но весьма прочной кованой решеткой, они выходили к небольшому садовому тупику, где зеленые тени мешались с солнечными бликами, и за пышными кустарниками росли раскидистые туи, скрывая от пленника все прочие приметы этого места. - Дон Педро, я не помешаю вам? – мягко спросила испанка, приближаясь к нему. Отчего-то она твердо знала, что даже в самом лютом бешенстве, в состоянии дикого умопомрачения он не причинил бы ей зла. А до этого было далеко: теперь она уже видела лицо Брума, стоявшего вполоборота к ней. То было отрешенное лицо деревянного святого – не способного шептать молитвы своими резными губами или пролить слезы из выточенных глаз, блестящих свежим лаком. - Инесса, если и вас заставляют участвовать в этом гнусном спектакле… не тратьте время и силы. Это бесполезно. Нет-нет, прошу, не уходите, - он едва заметно встрепенулся, видя, как целительница подалась назад. – Я не хотел прогонять вас. Пожалуйста, побудьте со мной. Не надо этих игр по указу Мореллы, не подпевайте его мерзкой затее. Мне станет легче, если вы просто будете рядом. - Вы не поверите моим словам, сеньор. Мне и в самом деле глупо было бы стараться вас убеждать. Я так и не смогла заслужить вашей веры, - вздохнула она, оказавшись рядом и опираясь на подоконник. Опечаленный взгляд ее был устремлен на покачивавшуюся за окном ветку орешника. Легкое шустрое существо, птица или зверек, только что скрылось в листве, оставляя за собой эту мерную дрожь, которая вот-вот должна была затихнуть. - Господь милосердный, ну разве я в самом деле дубовый чурбан, и не могу двух слов связать, не оскорбив? Это единственное, что могло быть правдой во всем звучавшем здесь кошмаре… - Брум порывисто, но в то же время осторожно взял ее за руку, встречая удивленный взгляд больших темных глаз. – Не обижайтесь на меня, добрая Инесса. Во всем этом замке я верю только в вас. В ваше благородство и вашу дружбу, в ваше искреннее сердце. Но если я поверю тем бредням, которые маркиз передает мне через вас, то я сойду с ума! Инесса, милая, вы видите, что я в шаге от помешательства! Маргарет была здесь – и сказала, что выходит за этого дьявола замуж! Неужто и в самом деле он принудил ее к венцу?! - О подготовке к свадьбе я еще ничего не слышала, - честно отозвалась испанка. – Но Морелла с первого дня после возвращения из Англии не скрывал, что намерен жениться на донне Маргарет. Обстоятельства заставили его отложить венчание… - Конечно же! Какое-то время Маргарет еще сопротивлялась, а потом он неведомым образом ее подчинил себе, - сквозь стиснутые зубы пробормотал англичанин. – Слава небесам, вы не слышали, что она говорила мне… О, я уверен, вы знаете, какие зелья умеют составлять нечестивцы Востока! Ее наверняка поили дурманом, внушали ей Бог знает что! Я вижу, что вы не верите в это – но клянусь, иное попросту невозможно! Я играл с ней, когда она была еще ребенком, чистым и нежным ангелом. Разве могла она полюбить мерзавца, который так жестоко поступал с вами? - Любовь причудлива и многолика. Порой у нее Люциферовы глаза – и все равно они сияют ярче утренней звезды, - мягкая и грустная полуулыбка коснулась губ Инессы. – Иногда она сжигает мосты за спиной. Заставляет забыть про старую боль и страх, про осторожность и голос рассудка. Она переворачивает жизнь, да так, что порой сам себя не узнаешь в зеркале… Пальцы Брума сжимали ее кисть с непривычным трепетом, словно невольно отзывались ее речи. Это ласковое соприкосновение длилось еще несколько секунд в тишине – но затем Питер вздрогнул всем телом и, отпустив ее руку, закрыл ладонями лицо. Он впился ногтями в собственную кожу до красных следов, и какой-то глухой звук вырвался у него – горестный и жуткий, похожий на хриплый отрывистый вой охотничьего пса в туманном бору. - Святой Петр… о Боже, чем прогневал?.. – он с трудом отвел руки от лица, и серые глаза его были отчаянными, полнились какой-то нездоровой решимостью. – Инесса, я заклинаю вас всем, что вы любите, всем, что дорого вам: помогите! Я рехнусь здесь, зная, что этот подлец остается безнаказанным! Он сломал вашу жизнь, искалечил мою, и вот теперь намерен погубить честную и беззащитную девушку. Посмотрите, что происходит! Вы умны и отважны, вы единственная, кто сумеет здесь что-то придумать. А я – я в чужой стране, едва оправился от ран, и теперь у меня лишь два друга среди множества врагов. Вот вы, а вот второй мой верный товарищ! – он метнулся к углу, где стоял его меч в ножнах, и яростно принялся пристегивать его к поясу. – Больше я с ним не расстанусь даже в этом здании. Морелла на свою беду оставил мне оружие, и он поплатится за свое издевательство! - Вы что задумали?! – ахнула испанка, ринувшись к нему и крепко схватив его за плечи. Брум не вырывался, но взгляд его делался все более твердым, точно какое-то непоколебимое решение уже созрело в нем. - Помогите мне бежать, Инесса. Дайте надежду вызволить Маргарет из рук маркиза. Я защищу вас от его мести, а вы сможете отомстить ему за все то горе, что он принес вам. Подумайте, как это сделать. Умоляю, хорошо подумайте, Инесса! Если вы скажете, что это невозможно, то я навеки попрощаюсь с вами, потому что недолго задержусь после этого в мире живых. - Не смейте такого говорить! – Инесса бешено толкнула его обеими ладонями, и не ожидавший этого англичанин слегка покачнулся. Горячо влюбленная в него испанка в этот миг была готова наотмашь ударить его по лицу: его слова пробудили в ней неистовую злость, потому что попали в самое больное место. – Вы христианин, дон Педро! Вы одной со мной веры! Вы знаете, что нам завещано: нести свой крест мужественно и достойно. И лишь Бог вправе сократить наш путь – не мы сами. Вы не сделаете этого. Такой грех не ляжет на вашу душу. - Он ляжет на душу Мореллы, - жестко и твердо сказал Питер. – Прекрасная сеньорита, вы правы: я не наложу на себя рук. Но если вы бессильны мне помочь, то мне остается одно – умереть, как подобает мужчине и воину. Я буду ломать эти ненавистные решетки, я разрублю засовы на дверях. Те мавры, что охраняют меня, все вооружены, и бой будет честным. Я убью стольких, сколько их встанет у меня на пути. У маркиза много стражей, а у стражей много сабель: какой-то из них рано или поздно окажется удачливее предыдущих. Если мне суждено умереть здесь, то я погибну, стараясь добраться до ненавистного врага и спасти Маргарет. И Господь не отвернется от меня за такую смерть – она пристойна рыцарю. - Святая матерь Божья, хоть один рыцарь в моей жизни способен не рвать мне сердце наживо?! – воскликнула целительница. Ее руки с неожиданной силой оторвали ладонь Питера от эфеса меча, оставшегося болтаться в ножнах. Инесса сжала эту ладонь в своих, точно держала утопавшего и не позволяла ему исчезнуть в бурном течении разлившейся реки. – Или такова вся ваша порода?! Что за каменные сердца под вашими железными доспехами?! И нет вам дела до чужой боли, лишь бы все было, как оно пристойно рыцарю… - Я вновь обидел вас, Инесса… - Питер покаянно склонил голову. – Простите меня. Видно, по-другому я попросту не умею ни жить, ни умирать. Так уж научили. - Живите, как вам угодно, но умирать не смейте! – испанка сверкнула глазами, и в лице ее Брум с изумлением увидел ничуть не меньшую твердость. – Отстегните этот кровожадный меч, он не понадобится вам до поры. Видно, не зря слуги зовут меня ведьмой. Я раздвину стены и наколдую вам дорогу отсюда. Я выведу вас из замка Мореллы живым, или пусть меня похоронят прежде вас! - Вы действительно сделаете это? – отчаяние испарилось из взгляда Брума, сменившись потрясенным восхищением. - Сделаю, сделаю. Я сердита на вас без меры, но не готова вот так потерять единственного друга, - нахмуренные брови Инессы возвратились к своей природной нежной форме, лишь когда англичанин склонился к ее руке и притронулся к ее пальцам благодарным поцелуем. – Вашей галантности мало, друг мой Педро. Клянитесь, здесь и сейчас, на том распятии, что носите на шее. Клянитесь, что не станете нападать на стражу и искать себе смерти. Клянитесь, что будете терпеливы и будете верить мне. Клянитесь, что когда придет время, вы мне подыграете, не задавая вопросов – иначе погубите и меня, и себя! - Клянусь! – с готовностью произнес Брум, торжественно целуя серебряный крестик и пряча его обратно под ворот рубашки. – Но объясните ради всего святого, как вы намерены это сделать, чародейная Инесса? - Своими чарами, как же иначе? – усмехнулась она, и в шальной ее улыбке сквозила толика грусти. – Я сообщу Морелле, что соблазнила вас. Что для моей окончательной победы достаточно малого – увести вас подальше от вашей донны Маргарет, уединиться с вами где-нибудь в Малаге, а затем вы сами на руках унесете меня на свою шхуну и увезете за море… Расскажу ему сладкую сказку и уговорю выслать нас обоих из дворца. Ручаюсь, он поверит: я хорошая актриса. - Но как же Маргарет? Она останется в его руках! - Как была она в его руках все эти месяцы. Сеньор Брум, поверьте хотя бы в одно: он действительно ни разу не причинил ей вреда. Не обошелся жестоко и не ранил. Маркиз нежно влюблен в нее, а кроме того, несказанно суеверен. Он не нарушает клятв и не берет женщин силой, и здесь даже мне его не в чем обвинить, - честность в тоне Инессы и в ее глазах не оставляли места для сомнений. – Вы же сами видели, что сейчас она с вами бежать не готова. Запертый здесь, вы своей даме ничем не поможете. А выбравшись из плена, вы сможете действовать. В конце концов, Морелла пусть и племянник короля, но все-таки еще не король. В этой стране есть законы и суд, и я уверена, вы найдете способ к ним прибегнуть. А я буду рядом и помогу отыскать этот путь. - Это ужасно – помыслить о том, чтобы покинуть Гранаду без нее, - тихо отозвался Питер после недолгого раздумья. – Но вы правы, Инесса… правы, да простят меня небеса. Мертвый или пленный я ей не подмога. А на свободе я сумею призвать его к ответу перед человеческим и божеским судом, если справедливость еще не забыта на земле. - Смотрите, не забывайте, в чем вы мне поручились, - строгость не задержалась на лице Инессы, сменяясь более мягким и лукавым выражением. – И тогда справедливость и в самом деле будет возможна для всех нас… но помните, вы должны сыграть свою роль правдоподобно. Не подведите, мой бравый рыцарь, - она остановилась у арки, готовая покинуть зал. Брум подошел к ней, казалось, в попытке неумело подобрать верные слова. - Спасибо, Инесса. Вы спасли меня сегодня… вы спасли гораздо больше, чем просто мою жизнь. Чем я сумею отблагодарить вас, волшебница Гранады? - Хорошей игрой, дон Педро. Только хорошей игрой, - что-то азартное и пламенное вспыхнуло в черных глазах испанки, отблески ожившего огня в ее крови. Она оказалась совсем рядом, окутанная белым, сияющая, бесстрашная в своем отчаянном порыве. – Докажите, что сможете! Что не дрогнете в последний момент! Легкий золотистый отсвет на шелковой смуглой коже, глубокий взгляд, нежные губы, прильнувшие быстрым поцелуем – все это, должно быть, пронзило Брума разом, ошеломив и обезоружив. Потому что в те святые секунды Инесса всем своим существом чувствовала: он целовал ее в ответ. В тот миг – и неважно, что грядет после! – он всецело был с ней. Выпорхнув в коридор и легким стремительным шагом летя навстречу новому вечеру, полному неразрешенных задач и несплетенных еще планов, Инесса не чувствовала под ногами мраморных плит. Впервые за многие годы она бросалась в опасную игру, не крадучись в полумраке – неслась на крыльях по воздуху. - Два-три дня? Не самый подходящий срок, чтобы подготовить свадебное торжество, - Инесса чуть искоса поглядела на маркиза, уже загибая пальцы и перебирая в памяти все необходимые действия и распоряжения. – Я догадывалась, что ты поторопишься с этим, когда обстановка столь благоприятна, но к чему настолько спешить? - Чем скорее, тем лучше. И леди Маргарет того же мнения, - Морелла выжидательно смотрел на помощницу, привыкший полагаться на ее суждения в таких делах. – Если срок слишком мал, то нет беды в задержке на день-другой, но я хотел бы этого избежать. - В конце концов, ты хочешь организовать венчание, а не дворцовый переворот, - негромко засмеялась Инесса. Ее настроение все еще было приподнятым после прощания во флигеле, и она видела, что маркиз удивлен и доволен этим. – Можно справиться и за два дня, если постараться. Во всяком случае, я берусь устроить все так, чтобы на третий вечер вы с донной Маргарет уже были обвенчаны. Сверхурочная работа портных и все остальные хлопоты в этом роде будут щедро оплачены, и я могу обещать это от твоего имени? - Безусловно, как и твоя работа не останется без награды. К слову об этом, у меня есть подарок для тебя, и надеюсь, что он придется тебе по душе, - д'Агвилар протянул ей золотой перстень искусной работы. В вечернем свете крупные темные сапфиры, украшавшие его, казались почти черными, но синеватые блики все же таились в них, как в чистой морской глубине. То был любимый цвет целительницы наравне с белым, и это превращало дорогой дар в жест особой внимательности. – Это лишь малая часть моей благодарности, Инесса. Ты сделала так много в последнее время, а я чувствую, что сделал для тебя так мало. Знаю, что уже просил прощения за прошлые твои горести, и от этого не легче… но я теперь счастлив, как никогда не был, а как помочь твоему счастью? Ты повеселела за эти дни, как по волшебству, и могу ли я чем-то поддержать эту светлую перемену? - Ты отпустишь меня, когда я подготовлю все к вашей свадьбе? Если ты и в самом деле хочешь мне добра… мне пора начать новую жизнь, как и тебе. Я уже не наивная девчонка, которая не прожила бы и пары дней вне стен твоего дворца. Я знаю, как устроен мир, и умею с ним ладить, - испанка задумчиво крутила в пальцах драгоценное кольцо, бережно поглаживая его узорную поверхность. – Денег и опыта у меня теперь достаточно, чтобы крепко встать на ноги. Позволь мне уехать отсюда вместе с Педро Брумом. Вот моя светлая перемена и мой шанс позабыть о старой печали. - С Брумом? Хочешь сказать, он все-таки не устоял перед твоим очарованием? – улыбка Мореллы была обрадованной и ликующей. Он буквально светился теперь, как бывает с людьми лишь в самые безоблачные и счастливые дни жизни. Всегда был красив, но ни разу прежде целительница не видела его таким: бесхитростно и открыто прекрасным. Ни заманчивого коварства, ни игры на чужих чувствах – и казалось, он начисто позабыл о том, что и сам может быть обманут, что на свете вообще существует обман. Дикий леопард, говорила я? Что ж, бывают по весне такие запахи в цветущем лесу, что грозный зверь пьянеет от них, и вот уже он игривый ласковый котенок, и только. И неважно, что август в самом разгаре – такая уж запоздалая весна в этом году… Мысли эти были беззлобны, лишены едкости. Инесса сама была в отчасти похожем состоянии – не столь переполнена радостью, но умиротворена и согрета. Она полной грудью вдыхала прохладный вечерний воздух, без боли и сожалений о былом. Без ревности – наконец-то без ревности, - она смотрела в лицо д’Агвилару, готовому стать счастливым мужем другой женщины. Могущественный маркиз был так ослеплен своими сбывшимися надеждами, что Инесса остро чувствовала его уязвимость. Пожелай она нанести теперь удар, он пришелся бы в самое сердце, оставив Мореллу долго и мучительно истекать кровью. Месть удалась бы сполна – но испанка ощущала ясно: ей не будет ни тепла, ни радости от его страданий. Когда-то ради этого она была готова свернуть горы и голыми руками разобрать крепостные стены. Теперь ей было достаточно тихого незабываемого знания: вот сейчас Морелла беззащитен в ее руках, и она держит его судьбу в ладонях – и бережно отпускает, имея на это власть. И быть может, такой триумф – слаще всех прочих… - Донна Маргарет окончательно оттолкнула сеньора Брума. Кажется, они не на шутку поссорились. Он был как не в себе, когда я пришла к нему. Угрожал, что станет бросаться на решетки и рубить двери, что вступит в бой со стражей, ища смерти… - Инесса поморщилась, до сих пор ощущая в себе следы охватившего ее ужаса. – Но вместе со мной он готов уехать живым. Дай мне увезти его отсюда на побережье. В городе есть знакомые Кастелла, неравнодушные к судьбе дона Педро, и они заплатили за то, чтобы его шхуна в Мотриле была отремонтирована. Сейчас они известили меня, что команда перегнала ее в Малагу… - Не без твоего совета, полагаю? Что ж, идеи лучше этой и мне на ум не приходит… - Морелла облокотился на мраморный балконный поручень, подставляя лицо мягкому вечернему солнцу. – Маргарет была возмущена и расстроена сегодня, и теперь я понимаю причину. Думаю, лучше всего будет, если к часу свадьбы этот буян уже покинет город. Если для Маргарет так уж важно примириться с ним, это можно будет сделать позже, а пока что всем станет только спокойнее от его отъезда. Пожалуй, это и к нему самому относится. Меньше всего мне нужно, чтобы он напал на стражу или натворил еще что-нибудь в самый день торжества. Но ты уверена, что тебе самой спокойно ехать в такой компании? - Я надеюсь провести в этой компании еще немало времени, да поможет мне Спаситель, - целительница пожала плечами, и полуулыбка ее отражала эту надежду. – Он ни за что не причинит мне зла, это я знаю. Даже при том, что человеческая жестокость знакома мне с давних пор. - Что правда то правда, Брум не способен причинить намеренное зло женщине. Но этот человек умеет притягивать к себе неприятности, куда бы он ни пошел. Просто феерический талант! - фыркнул испанец, явно вспоминая историю появления англичанина в Гранаде. Инесса кивнула с ироничной усмешкой на губах. - Именно поэтому я буду рядом. Чтобы он сам себе зла не принес. А дальше – одному Богу известно, что будет дальше. Может, для меня еще есть шанс на лучшую жизнь, пусть прежняя и лежит в осколках, - мечтательность во взгляде Инессы вдруг сменилась резким и недобрым блеском. – К слову об этом: кое о чем нам с тобой нужно договориться. Есть один долг, который я не могу простить – и намерена взыскать сполна, как сумею. Не с тебя, твоей вины тут не было. Но знай, что я стану мстить одному человеку, и прошу тебя не мешать мне в этом. Слишком долго он был под твоим покровительством, а между тем эта ядовитая гадина не заслужила жизни, отняв столько чужих. - Кого ты имеешь в виду? – Морелла выглядел озадаченным, хотя тень догадки уже назревала в его глазах. - Капеллана Энрике из Мотриля. Того человека, который когда-то рассказал тебе обо мне, - черты Инессы застыли, маскируя своей неподвижностью вспышку бешеной ненависти. – И дело не в том, что из-за него я попала к тебе. За годы шпионажа в твоих интересах я выведала и некоторые вещи, которые касались только меня и… моей семьи. И если мне выдастся шанс, то при первой же возможности я отправлю эту дрянь в преисподнюю, где ему самое место. - Это твое дело. Помогать тебе не стану, но и вмешиваться тоже, - д’Агвилар смерил испанку настороженным и вместе с тем едва ли не уважительным взглядом. – Я не связан никакими обязательствами с этим священником, пусть он и пользовался моей милостью. - Тебе незачем и дальше расточать на него свои милости. И венчать вас с донной Маргарет должен другой человек. Молодой священник из Салобреньи как раз недавно прибыл в Гранаду засвидетельствовать свое почтение христианскому послу. Он и проведет церемонию, - кончики пальцев Инессы нервным жестом попали в полосу закатного света, на миг словно окрасившись свежей кровью. – С учетом того, какие высокопоставленные люди заинтересуются твоей свадьбой, ваш союз должен закрепить надежный человек, который при случае окажется верным свидетелем. А Энрике – падаль, которая продаст тебя под первым же удобным предлогом, как продавал он других. Не связывайся с ним ради своего же блага. - Доверяю тебе. Пригласи священника и проследи, чтобы все остальное было подготовлено. Я распоряжусь, чтобы за полдня до свадьбы для тебя и для Брума приготовили коней и все необходимое в дорогу, - омрачившиеся было черные глаза Мореллы вновь просветлели. Похоже, этим вечером он попросту не мог надолго задумываться о бедах и угрозах, о подлости и предательстве – пусть и выживал много лет посреди этого бурного котла невзгод и человеческих пороков. Он был очарованным странником в райском краю – и про себя Инесса еще раз повторила свое тихое обещание. Будь что будет, но Морелла не окажется под ударом по моей вине, и Маргарет я не могу ранить. Наигралась в ночной призрак гаремного сада: теперь пора дальше – за ограду и на свет нового дня. И хватит.

***

- Изумительно… Я и не знала, что ваши мастера умеют создавать такую легкую ткань, - Маргарет провела ладонью по шелковистому подолу подвенечного платья, украшенного тончайшей вышивкой. – Оно прекрасно, но когда я увидела его впервые, то подумала: это великолепие весит не меньше рыцарских лат! А на деле оно ничуть не тяжелее моих привычных нарядов… - Гранада – край искусников и чародеев, - подмигнула ей Инесса, наблюдавшая за примеркой. Две швеи, которых привела испанка, деловито крутились возле Маргарет, которая посмеивалась собственным мыслям: слишком уж походила она сейчас на куклу в руках своих прислужниц. Великолепное платье было одним из свадебных подарков, которые преподнес ей Морелла, и невеста видела, с каким вкусом оно было создано. Сам его вид выдавал нежную внимательность заказчика: при всем желании Маргарет не могла бы себе представить наряд, который был бы столь же ей к лицу. Тонкая и невесомая белая вуаль, что должна была укрывать невесту таинственным струящимся туманом, была украшена некрупным жемчугом – сдержанно, изысканно подчеркивая чистоту и легкость ткани. Само же платье, белоснежное как зимние склоны гор, было расшито алым шелком – узоры легли по лифу, по талии, поднимались причудливыми волнами от края подола. Они вспыхивали огоньками граненых гранатов, от ярко-алых до темно-бордовых: сквозь вуаль это мерцание просвечивало загадочным намеком, но стоило поднять завесу – и неугасимое пламя давало о себе знать. Невинность и неукротимость, белизна и багрянец: здесь было все, что откликалось в душе Маргарет и одновременно обрамляло ее природную красоту - и светлый тон кожи, и огнистые переливы каштановых волос. Завершающими штрихами стали серьги и колье из белого золота с гранатами, на которые девушка уже успела полюбоваться, но не стала надевать, чтобы не осложнять задачу портнихам. Было ясно, что Морелла заказал этот наряд и украшения много недель назад, еще не зная, как скоро будет возможна свадьба, но понимая длительность и сложность такой работы. Сейчас оставалось лишь слегка подогнать и подшить платье по фигуре – и пока швеи закалывали ткань то здесь, то там, орудуя тончайшими булавками из иголок алоэ, она размышляла о собственном подарке, приготовленном для будущего мужа. Здесь, в чужом краю, без приданого, некогда богатейшая из невест Лондона не сумела бы подготовить дар, стоивший денег. Все золото, которым она располагала, и так было из рук маркиза, а потому не годилось для такой цели. Но подарок, созданный ею самой, ее мыслью и умением, был самым чистым и правильным. Он не стоил ни сентаво, его нельзя было положить на весы или запереть в сундуке – но чутье подсказывало ей, что д’Агвилару он будет дороже самоцветов и дамасской стали. Она еще не знала, когда наступит верный момент, чтобы поделиться даром. Но понимала, что ощутит этот миг безошибочно – и не пропустит. - Вы намерены ехать завтрашним днем? – Маргарет послушно замерла в неудобной позе, подняв руку и давая мастерице возможность осмотреть рукав. Взгляд девушки, однако, был заинтересованным и адресовался Инессе. Та кивнула, подперев подбородок ладонью. - Как только полуденная жара спадет хоть немного. Я хотела бы выехать на рассвете, но с утра для меня еще будет работа из-за вашей свадьбы. Да и не только из-за нее, - испанка слегка улыбнулась, и черты ее приобрели задумчивое выражение. – Оказывается, я действительно много значила для этого дома. И все те слуги, что шипели мне в спину, теперь начали понимать это – когда я стала передавать им дела. Хафисе-ханум толковая женщина, да и кроме нее здесь есть люди с головой. И все же Морелла сказал сегодня, что заменить меня в деловых вопросах ему пришлось десятком человек, не меньше. - Это вы еще не покинули дворец. Когда вы уедете, возможно, окажется, что на замену нужен не один, а целых два десятка, - в тон ей отозвалась Маргарет. Швеи меж тем уже завершили примерку, обещая, что к следующему утру платье будет полностью готово. Поблагодарив их, Маргарет с их помощью выскользнула из роскошного одеяния. Инесса встала, чтобы помочь ей одеться, пока портнихи уносили подвенечный наряд. Тот разговор, который был важен для обеих женщин, желательно было все же вести наедине. - Питер по-прежнему не желает меня видеть? И будет лучше, если он уедет, не попрощавшись со мной? – тихо спросила леди. Испанка стояла у нее за спиной, и выражение ее лица Маргарет не видела: угадала по вздоху. - Боюсь, что ваша новая встреча окончится лишь новой ссорой. Пока вы не стали маркизой Морелла, сеньор Брум по-прежнему рвется спасать вас из-под венца. Я готова поклясться, что он влюблен в меня, и все же его преданность вам и его ненависть к д’Агвилару… - Инесса выразительно помолчала, осторожно затягивая шнуровку на спине Маргарет. – Но в Малаге он будет знать, что все уже закончилось. И не сможет навредить себе, и быть может, его отрезвят соотечественники с «Маргарет». Вы говорите, что намерены рано или поздно примирить Мореллу с вашим отцом, а мнение сеньора Кастелла важно для дона Педро… - Маркиз и не желал ссоры с отцом. Он рассказывал мне, как это вышло: всему виной его гордость и вспыльчивость. Ради моего спокойствия он сам желает этого примирения, - Маргарет села напротив зеркала, взяв гребень и приводя в порядок слегка встрепавшиеся волосы. – Но если мои надежды верны, то Питер предложит вам плыть с ним в Англию. И если вы согласитесь, то встретите моего отца и кузину гораздо раньше, чем дон Карлос и я. Отец – добрый и мудрый человек, и он способен отличить правду от выдумки. Прошу вас, расскажите ему эту правду. Я уже боюсь, что никакими письмами не выйдет утихомирить его тревогу… - Да услышит Бог ваши слова. Я сделаю все, чтобы сеньор Брум действительно возвратился в Англию с миром. И если он позовет меня с собой… что ж, вы рискнули раньше и отчаяннее меня, и мне хватит смелости повторить ваш шаг, - Инесса возвратилась в облюбованное ею кресло у открытого окна, и свежий ветер едва заметно шевелил ее иссиня-черные локоны. – А пока что мои надежды простираются не так далеко. Добраться до моря без лишних злоключений я уже сочту за удачу. - Вы успеете найти приют до темноты? - Мы заночуем в Арчидоне, а утром двинемся на юг. С Божьей помощью, новую ночь выйдет встретить уже в Малаге, а затем… но не стоит дразнить судьбу столь долгими планами. Иногда небеса смеются над людьми - особенно над такими, как я и дон Педро. - Шутки небес порой отдаются человеческими слезами, - Маргарет слегка нахмурилась, а затем сняла с правой руки неброское серебряное кольцо с потемневшей от времени насечкой. – Возьмите эту вещицу, Инесса. Это старое кольцо английской работы, я привезла его из дома. Одна из немногих вещей, что были со мной, когда я взошла на борт «Сан Антонио». Берегите его, а оно пусть бережет вас и приносит удачу. И отец пусть знает, что у вас остался мой дружеский подарок: он наверняка его вспомнит. - Сердечное спасибо вам. Я ведь действительно верю, что старые вещи и добрые пожелания иногда творят чудеса, - чеканная полоска серебра устроилась на тонком пальце испанки, словно для нее и была откована. На другой руке ее уже переливался синевой и золотом подаренный д’Агвиларом перстень. – Вы с маркизом оба решили попрощаться со мной столь благосклонным образом… - Это и наша благосклонность, и ваша безопасность, - серьезно заметила Маргарет. – Вы сами сказали, что небеса подчас умеют недобро пошутить. И перстень можно продать или заложить в черный час, тем самым вырвавшись из беды. А мое кольцо может выручить вас иначе – именно благодаря тому, что оно старое, потертое и недорогое. На него никто не позарится из корысти. И если вам понадобится помощь – пришлите мне это кольцо, я ведь знаю на нем каждую царапинку и ни с чем не спутаю. Если при нем будет письмо, я пойму, что этому посланию можно верить. Если письма не окажется, я просто буду знать, что вы в опасности – и мы разыщем вас, обещаю. - Мы? – что-то едва заметно дрогнуло в голосе Инессы. Казалось, что в черных глазах испанки вдруг появился влажный блеск. Маргарет бережно коснулась ее ладони, ощущая ответное благодарное пожатие смуглых пальцев. - Дон Карлос знает. Он сказал, что когда-то не успел прийти на помощь вашей сестре, и эта вина до сих пор лежит на его совести, - печаль и твердость проступили во взгляде леди. – С вами этого не случится, какие бы каверзы ни готовила нам всем судьба. Не допустим: ни он, ни я. Обещание было смелым. Пожалуй, даже дерзостным – и Маргарет остро ощущала это, глядя из окна жилой башни на вершину далекого холма. Кавалькада, выехавшая из ворот дворца получасом ранее, уже достигла этой точки – последнего рубежа, где змеистая дорога еще была видна обитателям мавританского замка. Мужчина и женщина в дорожных мавританских одеждах остановили там своих коней, и вместе с ними медлили шестеро вооруженных слуг, которым маркиз велел безопасно проводить путников до торного пути на Малагу. Всадница махала на прощание платком, ее спутник застыл рядом каменным изваянием. Вдогонку им Маргарет шептала молитву, которую подхватывал крепчающий ветер. А между тем ветер действительно набирал силу и затягивал небо облаками, укравшими привычный послеполуденный жар. Фигурки наездников на гребне холма еще оставались в полосе яркого света, но казались совсем маленькими и хрупкими на фоне помрачневших гор. Вдали сгущались серые тучи, что были лишь авангардом огромных иссиня-лиловых грозовых облаков. С моря шел шторм, который хоть и растерял немного свою сокрушительную силу, но не утихомирился над скалами. С тревогой Маргарет различала далекие белые вспышки, что на миг освещали клубящиеся все ближе облака. Вот-вот следовало ожидать раскатов грома, грядущих за сверканием молний. - Не в добрый час они поехали… - Маргарет с волнением переводила взгляд с залитого солнцем холма на темные валы грозовых туч. – Вот-вот разразится буря, а им даже негде укрыться по пути. Быть может, пока не поздно, им лучше вернуться в город? - Не думаю, что они вернутся, госпожа. Да и никакая беда им не грозит, если не станут слишком мешкать. Посмотрите, откуда дует ветер, - успокоила ее стоявшая рядом Хафисе. – Буря идет с юга, и до нас ей путь неблизкий, как бы она сейчас ни ярилась над перевалом. А Инесса с вашим кузеном держат путь прямо на запад. Когда гроза будет над городом, они уже ускачут далеко отсюда, да и наши люди успеют возвратиться под крышу замка. Не бойтесь за них, госпожа. Вам ли сегодня переживать, когда настал ваш счастливый день? - Надеюсь, что ты права, - девушка и в самом деле вздохнула спокойнее, видя здравый смысл в словах мавританки. – И они тронулись, слава Богу. Должны же они заметить, что творится над горами, ведь и вершин уже не разобрать… - Похоже, через час в залах и в капелле придется лампы зажигать – сквозь этот мрак ни лучика не пробьется, - заметила Хафисе. – Весело начинается ваша свадьба, тут уж ничего не скажешь! - Веселее, чем те, о которых ты мне рассказывала? – огоньки задора вернулись во взгляд Маргарет. Служанка добродушно усмехнулась ей в ответ, вместе со своей помощницей снимая тканевый чехол с принесенного подвенечного платья. - Пожалуй, такого начала торжества этот дворец еще не знал. И все остальное тоже выйдет особым, уж в этом меня предчувствие не обманывает. Идите сюда, госпожа: сегодня вы пойдете под венец такой красавицей, что и самой королеве не снилось! - Знаешь, а мне ведь снилось… и снилось странное, - пробормотала Маргарет тихо, пока умелые мягкие руки помогали ей высвободиться из одежды. – Одного понять не могу: почему все вышло наоборот? Во сне гроза была не с юга – с запада… Наяву шторм налетел, как боевой корабль на чужую гавань, примчавшись с юга и не отклоняясь от своего северного курса. Он рокотал над городскими воротами и омывал мостовые хлесткими струями ливня, когда Маргарет шла по коридору дворца в сопровождении своих прислужниц. Ее сердце билось неровно, сменяя сильные удары трепетными – и она старалась сохранять свои шаги и дыхание мерными, уверенными, когда вошла в украшенную фресками залу перед святой капеллой. Здесь она ждала человека, которого любила и ради которого пошла на безумные, бесстрашные действия, как и он ради нее. Здесь для нее воскресала та ночь, когда, покинув «Сан Антонио», они приютились в Кадисе. Там были ее первые шаги на испанской земле – и там же они с Мореллой обручились, а вдали всласть бушевало почерневшее море, и ветвистые молнии пронзали темноту, связывая небо с океаном и землей… Но мысли о грозе пробуждали в ней и безотчетный страх за Инессу и Питера, которые уже несколько часов как были в пути. И вслед за этим в ее душе вскипало горькое беспокойство, собранное из разнотравья причин. Отзвук недобрых снов все еще не изгладился из ее памяти, а наяву где-то за морем терзался невероятным страхом ее отец, и Бетти мучилась от несправедливо возложенной на нее вины. Они платили эту жестокую цену за ошибки и недомолвки – свои, маркиза, Маргарет. И было сделано все возможное, чтобы исправить, изменить злополучный ход событий – но как же мало, как же запоздало… В зале темнело, и слуги зажигали светильники по распоряжению предусмотрительной Хафисе. Мавританка стояла рядом с невестой, держа в каждой руке по золотой чаше с алым вином: во влажном воздухе аромат благородного напитка уже предвещал его чарующий вкус. Старшая среди служителей замка, она приняла почетную роль вместо Инессы – а та была теперь далеко, в своей соколиной погоне за надеждой… И одному Господу известно, что с ними теперь. И как же я не хотела, чтобы наше прощание с Питером вышло таким – тоже ведомо лишь Ему. Бедный мой Ланселот, я побывала твоей Элейной и твоей Гвиневрой, но эта пьеса больше не для нас – слишком страшен был бы ее финал. Довольно. Я больше не желаю носить чужие имена из легенды – лишь свое. Сегодня я Маргарет и только Маргарет. Она стояла, прикрыв глаза: вуаль скрывала ее лицо от чужих взглядов. Прислушиваясь к шуму дождя за высокими окнами, она словно позволяла каплям воды незримо омыть ее, отогнать тяжелые мысли. Они отступали неохотно, но все же постепенно таяли – а за ними разгоралась радость, предвкушающая, покалывающая легкими искрами, которыми полнился воздух в грозу. И когда резные створки дверей вскоре распахнулись, Маргарет услышала знакомые шаги прежде, чем подняла прояснившийся взгляд. Морелла появился в просторной комнате, сопровождаемый двумя секретарями. Одетый по своему обыкновению в черный бархат, он был так наряден, словно собирался вступить под своды Алькасара: на темной ткани сверкали ордена, гласившие о заслугах гранда, дипломата и полководца. Его величественный вид не хранил и тени холодной надменности: ее не могло быть в человеке, чье лицо сияло счастьем. В глазах испанца был огонь, не схожий с бешеными пожарами – яркий, но ласковый и согревающий. Д'Агвилар почтительно склонился перед невестой, и та ответила ему глубоким реверансом – но вероятно, от его внимания не ускользнула прежняя подавленность девушки, ее слегка наклоненная голова и поникшие плечи. Он не мог знать причин наверняка, но о чем-то все же догадывался – и заговорил тихо, взволнованно, стоя так близко, чтобы Маргарет могла его слышать. - Самая красивая, самая любимая! Я благодарю небеса, которые привели меня к этому счастливому часу сквозь много жестоких и опасных дорог. Любые испытания и преграды я преодолел бы снова и снова - ради вас, которую я обожаю. Я люблю вас так, как редко любят женщину, и вам, вам одной, я буду верен до последнего дня своей жизни. Молю вас, не печальтесь ни о чем. Простите за те тревоги, что невольно принес я вам, и верьте, что я сумею искупить свою вину перед вашими родными. Я навеки ваш, и клянусь, что ни одна женщина в Испании не будет иметь лучшего и вернейшего мужа! Вас одну я буду лелеять, я буду бороться днем и ночью, чтобы вознести вас до самого высокого положения и удовлетворять каждое ваше желание. Много блаженных лет проживем мы вместе, пока не настанет мирный конец, и мы не ляжем рядом, чтобы уснуть ненадолго и проснуться на небесах. А сегодня отсвет рая лег для нас на землю – и прошу, скажите, что и вы счастливы... Вуаль и штормовой сумрак мешали ему прочесть ответ на лице невесты, но то и другое было недолговечной преградой. Маргарет подняла прозрачную завесу ткани, и когда молния вспыхнула в небе над Альгамброй, чистый белый свет на миг озарил залу – и каждую черту человеческих лиц. Вслед за громом тишина была особенно ощутима, и в этой тишине наступил ее момент. Тот самый – момент говорить и дарить. - Как солнца луч и первый день весны, Мы встретились, сменяя ночь рассветом. Вы мне дарили золотые сны О том краю, где вечно правит лето, О городе за горною грядой… И в ваших песнях - новое начало: Меня вы звали в небо за собой. Вкусив полет, и я крылатой стала. Я с вами. И куда б ни завели Дороги, ветры, корабли и кони, Мы неразрывны – так душа велит. Ведь зернами граната на ладони Самой природой мы обручены, Как солнца луч и первый день весны. Все тревожное, все мучительное и не дающее покоя, уходило в небытие с каждой строкой. С ожившим и зазвеневшим голосом Маргарет, с благодарностью и обожанием в глазах Мореллы, и с нежным поцелуем, которым девушка прильнула к губам испанца, завершая свой сонет. Чаши с вином оказались в их руках, поднятые и выпитые за здоровье друг друга – и в освященную капеллу они вошли, ладонь в ладони, под музыку вихря за стенами. Собравшиеся внутри домочадцы кланялись им, выстроившись вдоль стен от дверей до самого алтаря. Там величественную пару ждал священник – действительно молодой и слегка растерянный с виду. Похоже, буря пугала святого отца, да и немало слуг замка с опасением поглядывали на грозовые всполохи за цветными витражами окон. Вставая на колени на расшитую подушку, Маргарет успела переглянуться с Мореллой – и поймала ответный лукавый взгляд и едва уловимую улыбку. Он тоже подмечал все это, но ни ему, ни будущей маркизе небесный гром уже не казался недобрым предзнаменованием. Стихия гуляла снаружи – и в груди Маргарет, отзываясь в ее крови каким-то языческим пламенем. И странным образом оно не шло в противоречие с таинством священного обряда – с теми клятвами, которые они с д’Агвиларом повторяли у алтаря, с обручальными кольцами, бережно надетыми друг другу на пальцы. Латинское благословение из уст священника скрепляло брак двух христиан, подписанные бумаги были нерушимым свидетельством союза маркиза и маркизы Морелла. Орлиный герб теперь по праву принадлежал той, которая уже давно раскрыла за спиной орлиные крылья. Песнь бури не стихала и много позже – когда отзвучали поздравления, музыка и шаги на витых лестницах, когда пажи со светильниками проводили новобрачных до их покоев и оставили тех наедине за сомкнутыми дверями. И сама природа была заодно с Маргарет, научив ее дышать вольным ветром с дальнего моря, наполнив душу несдержанным и страстным напевом шторма. Игриво ускользнув из круга света зажженной лампы, она оказалась у окна и распахнула его – и порыв ветра ворвался в комнату, обдавая ее лицо мелкими брызгами дождя и заставив ее волосы взметнуться пышной гривой. Беспорядка этим непослушным волнам добавлял уже Морелла, мягко зарывшись в них пальцами, обнимая Маргарет и осыпая поцелуями ее плечи. В долгожданном пылком объятии они сливалась – нежные, как вода, бурные, как гроза, единое целое с ликующим небом Гранады.

***

Питер был готов клясть испанскую манеру праздновать так же неистово, как проклинал он уже немало иных испанских повадок. Осуна преподнесла путешественникам неприятный сюрприз при всей той миролюбивости, с которой их принял старинный город. Возвышаясь на холме, он манил их с середины дня – но добрались до городских ворот они лишь к вечеру, который оказался праздничным. Горожане чествовали кого-то из святых покровителей – и были закрыты лавки, в которых Брум намеревался добыть испанскую одежду для себя и для Инессы. Дорожные наряды мавров были удобны и позволяли избегать ненужного внимания на территории Гранады, но здесь, во владениях христианских королей, становились причиной косых взглядов. Задерживаться же еще на день Питер решительно не желал – каждый час промедления на пути в Севилью казался ему теперь непростительным преступлением. Из-за праздничной суеты на постоялом дворе даже не нашлось возможности прилично разместить мужчину и даму в разных комнатах. Брум был готов заплатить щедро – среди нехитрой поклажи, притороченной к седлу его коня, оказалась и немалая сумма денег. Из рук ненавистного маркиза Питер не взял бы и одного мараведи, но Инесса успела шепнуть ему о том, что это золото передали ей друзья Кастелла для подготовки побега. Увы, даже звонкой монетой ему не удалось исправить положение – и ночевать им с молодой испанкой пришлось в одной комнате. Смущенный Питер раздвинул две кровати к разным стенам, предоставив спутнице более новую и удобную. Он несколько раз извинился перед ней за такое вынужденное соседство, и даже неловко пытался устроить что-то вроде ширмы посреди комнаты, пока целительница не прервала его суматоху. Она посмеялась над ним - смех ее отдавал невысказанной грустью, - и сказала, что никаких откровений для нее в этом соседстве нет. За время его долгой болезни она видела англичанина и спящим, и абсолютно нагим, и странно было бы думать, что этим можно напугать врача. Покрасневший до кончиков ушей Брум счел за благо не поднимать больше эту тему. После быстрого ужина и вечерней молитвы оба они легли спать в одежде, погасив лампу и надеясь подкрепить свои силы отдыхом. Инесса, усталая до бледности, уснула почти мгновенно. Она уверенно держалась в седле, но не привыкла к долгой верховой езде без остановки, и двухдневный путь измучил ее. В лунном свете, заглянувшем в окошко, ее нежное лицо казалось совсем юным – без теней потаенных мыслей, без печальной иронии взгляда. Девушка дышала почти неслышно и лишь слегка шевелилась порой: ее тонкая изящная кисть обессиленно свесилась с края постели, белая в рассеянных серебристых лучах. Питер лежал тихо, с открытыми глазами, и был далек от сна, пусть тело его и было налито свинцовой тяжестью от утомления. Он не мог отвести взгляд от прекрасной испанки – и сейчас даже обжигающие и страстные образы, терзавшие прежде его душу и совесть, отступали перед иным желанием. Ему хотелось оказаться на коленях у ее постели и с бессильной нежностью припасть поцелуем к этим хрупким пальцам. Ласкать губами ранимую ладонь, которую пятнала и горячая кровь чужих ран, и душистый сок целебных трав. Эта рука знала твердость кривой иглы и прочность шелковой нити лекарских швов, и была достойна царских украшений – а на ней едва-едва поблескивало одно лишь серебряное кольцо, потемневшее от времени. Питер никогда не обращал внимания на подобные безделушки, но отчего-то эта картина будоражила его душу. Будь он художником, - впервые в жизни Брум пожалел о том, что чуждался любых мирных искусств, - он отыскал бы нужные краски и перенес этот миг из памяти на холст. И была бы темная комната, затуманенная ночной синевой, и очертания спящей женщины в белом, и пальцы, которых невесомо касается свет луны… И что, Боже правый, что можно было еще сделать? Два дня назад он был готов выкрикнуть этот вопрос во всю мощь своих легких, и не успокоился бы, не получив ответа. Всему виной была его наблюдательность солдата во вражеском лагере. Когда его вели из флигеля во двор замка, где уже стояли оседланные лошади, он видел оживленность и расторопность слуг. Обитателям дворца Мореллы едва ли было дело до отъезда выздоровевшего пленника – кое-кто из прислужниц едва бросал на него быстрый взгляд, чтобы затем убежать по своим делам. Что-то происходило, и это затрагивало каждого – от вооруженных стражников до шустрых служанок. И где-то в этой кутерьме вдобавок запропастилась Инесса, заставляя Брума страшиться за ее участь. Д’Агвилар мог разоблачить обман в последний момент и безжалостно расправиться со своей несчастной рабыней. И хотя повода заподозрить двойную игру ни у кого не возникло, и щеки Питера до сих пор горели при воспоминании о поцелуе целительницы, ему не было покоя, пока силуэт испанки в светлом мавританском наряде не показался на широких ступенях парадного крыльца. Вещи Инессы уже были собраны и навьючены на ее скакуна. Питер подсадил ее в седло, сам сел на коня, и они двинулись к воротам, сопровождаемые шестью всадниками-маврами. Англичанин старался казаться спокойным и не оглядываться на оставшийся позади замок, но когда кавалькада выехала за городскую стену, все же не выдержал. Поравнявшись с Инессой, он тихо спросил ее о том, что происходило во дворце в последние часы – и едва не загубил все, услышав честный ответ. - Готовится свадьба, сеньор Брум. Я говорила вам, что маркиз уже давно вел об этом речь. Но ради всего святого, молчите! – она едва успела остановить его. Лицо Питера смертельно побледнело, он был на грани того, чтобы закричать или развернуть коня и мчаться обратно. – Молчите, бесноватый, или погубите меня и себя! Ни слова, пока с нами еще едет стража! Стиснув зубы, Питер подчинился. В тишине они поднялись на вершину холма, где Инесса остановилась, оглядываясь на город. Чем бы ни была для нее Гранада – кошмаром ли, горьким забвением или разноцветным воспоминанием, - там были прожиты годы, с которыми пришла пора распрощаться. Испанка махала платком – не то кому-то во дворцовой башне, не то самому старинному дворцу. Застывший рядом Брум чувствовал, как беснуется в его груди ярость, не находящая выхода. И казалось, сама природа вторила его праведному гневу. Небо заволакивало тучами, из-за гор шла сизая гроза, ощерившаяся вспышками молний. Ветер дул все сильнее, сметая листву и песок с тропы. Их путь лежал на запад, и ускорив шаг коней, они имели надежду ускользнуть от надвигавшейся бури. Вскоре после того, как Гранада исчезла из виду, Инесса стала убеждать слуг повернуть назад и не провожать их до оговоренного рубежа. Она показывала на устрашающе-темную облачную гряду на юге – и сама она вместе с Питером уже была за пределами досягаемости шторма, но шестерым охранникам предстояло еще скакать обратно сквозь этот ад. В конце концов мавры вняли ее словам – и когда впереди уже виднелся широкий тракт на Арчидону, они развернулись и помчались на восток, стремясь достичь Гранады раньше свирепого вихря. Их пожелания доброго пути еще не успели затихнуть в воздухе, когда Питер хрипло выбранился по-английски, не имея больше сил сдерживаться. Вся дорога до Арчидоны казалась ему одним издевательским тягостным сном – и если бы не присутствие Инессы, он окончательно пал бы духом. По крайней мере, в безопасности теперь была она… Но Маргарет! Матерь Божья, Маргарет! Брум покидал Гранаду, скрепя сердце, когда еще не верил в серьезность намерений д’Агвилара касательно женитьбы на дочери Кастелла. Он предполагал худшее, готовясь стократно расквитаться с маркизом за его бесчестные действия, но выходило, что беда была еще серьезнее прежней. Проклятый испанец действительно не нашел иного пути привязать к себе стойкую девушку, чем вынудить ее на христианский брак – нерушимый, нерасторгаемый… Инесса едва удерживала его от полного отчаяния и помешательства. Было видно, что и сама она переживает глубокую душевную муку – и когда они затемно добрались до Арчидоны, испанка была рада удалиться в свою комнату на отдых. Сам Питер в ту ночь спал прерывисто, время от времени вскакивая с постели и метаясь от стены до стены. Он не мог знать, когда точно произойдет свадьба – спустя несколько дней ли, спустя несколько часов… Быть может, в ту самую ночь уже звучали брачные обеты, и перед глазами Брума слишком отчетливо вставало то, что должно было за ними последовать. И неясно было, какое из отравлявших его разум видений более мучительно: их оказалось целых три. В первом из них Маргарет кричала и сопротивлялась, дрожа от ужаса в грубых руках торжествующего похитителя. Во втором она была неподвижна и отрешенно-покорна, глядя в пустоту с мольбой о быстрой смерти вместо долгого бесчестья. А третье отзывалось в сердце Питера ударом отточенного лезвия кинжала. Навеянное коварным спектаклем в саду, оно было изощреннее прочих, и показывало Маргарет совершенно иной. Ее глаза сверкали, губы раскраснелись от поцелуев, руки обвивали шею Мореллы с пылкой нежностью, встречая такую же страсть в ответ. И этот призрак терзал Брума дольше и безжалостнее остальных: молодой англичанин лишь на пару часов смог забыться во сне. Благо, хотя бы на это время кошмарные думы отступили: ему снилась не Маргарет, а Инесса. Она склонялась к нему, как в те дни, когда он был изранен и вверен ее заботам. Она ласково притрагивалась прохладными пальцами к его лбу – и он с тихой благодарностью поцеловал эти пальцы прежде, чем целительница бесшумно растаяла в предрассветном тумане. Настоящая Инесса еще спала, пока он собирался в дорогу, осматривал лошадей и договаривался с хозяином гостиницы. Питер знал, что отремонтированная «Маргарет» стояла в порту Малаги – и велел одному из работников поскорее доставить туда письмо для капитана Смита. Оно было написано по-английски, узнаваемым почерком Брума, и содержало в себе распоряжение перегнать судно в речную гавань Севильи. Посланцу Брум щедро заплатил и обещал, что еще столько же ему дадут на борту шхуны, о чем действительно сделал пометку в письме. Спешно выехав из Арчидоны на рассвете, они с Инессой быстро добрались до развилки, от которой на запад шла дорога к Севилье, а на юг – к Малаге. К изумлению Питера, испанка начала убеждать его ехать на юг, в то время как он настаивал на незамедлительном пути в столицу. В конце концов он изумил Инессу не меньше, сказав ей о том приказе, который отправил капитану Смиту – в утренней суматохе он попросту забыл упомянуть об этом раньше. Целительница не смогла его переспорить – и до Осуны они оба добрались в некотором ошеломлении от подобного поворота событий. И вот теперь их тихий ночлег в Осуне вновь не мог принести Питеру покоя. На сей раз тревога за Маргарет скреблась у него в душе, но больше не касалась воображения. Оно словно и не желало знать ничего иного, кроме задремавшей в лунном свете испанской девушки – нежной, сильной, ласковой и отчаянной, подарившей ему один-единственный поцелуй и заставившей ответить без всякого притворства. - Это притворство, сеньор Брум. Притворство между нами, и между вами с вашей кузиной… да и перед собой. И я бы не стала вмешиваться, но я боюсь, что вы навредите себе страшнее любого врага, - Инесса выпрямилась в седле, слегка подгоняя свою гнедую лошадь, чтобы та шла вровень со вторым конем. Они проезжали через пышную оливковую рощу, залитую солнечным светом вперемешку с древесными тенями, и Питер щурился от этих бликов, глядя на свою спутницу в ответ. - О чем вы говорите, Инесса? Разве мы не обсудили все еще до Осуны? К чему опять вести пустой разговор? Мы должны прибыть в Севилью, пока есть еще надежда предотвратить этот богопротивный брак! - Они уже обвенчались, дон Педро. Свадьбу сыграли еще два дня назад – как вы надеетесь ее предотвратить?! - И вы об этом знали? – с упреком воскликнул Питер. – Зачем вы пытались меня щадить и молчали? Но даже если и так – что ж, венчание не может быть законным, если невесту насильно вели под венец! И я докажу это! - Каким образом, позвольте узнать? Что вы вообще намерены делать, когда мы попадем в Севилью? - Искать королевской справедливости! Я подам в суд на маркиза Морелла, и… - И вас сочтут в лучшем случае сумасшедшим, мой добрый друг! – Инесса откинула с лица свою мавританскую вуаль, и было видно, что ее чарующее лицо окрасилось румянцем. – Судите сами: в городе объявляется иностранец, который пытается обвинить одного из первых грандов Испании, племянника короля Фердинанда, и в чем? В похищении девушки, которая уже несколько дней как его законная жена? У вас нет свидетелей, нет связей и влияния, вы здесь чужак, а на стороне маркиза Морелла будут многие из влиятельнейших людей Севильи. Одумайтесь, дон Педро! Из уважения я зову вас доном, но по нашим законам вы даже на это обращение не имеете права. Какой неведомой силой вы вознамерились добиться суда и выиграть его? - Той силой, на которую и должен уповать христианин: Божьей, - весомо заявил Брум, но что-то в его серых глазах дрогнуло и померкло. – Бог мне судья и свидетель – и вы, дорогая Инесса, тоже! Вы все видели своими глазами и подтвердите мои слова. Вы же сами говорили, что Морелла еще не король и не закон в Испании! Разве вы не желаете больше мстить ему за то, что он вас погубил?! - Говорила и не отказываюсь от своих слов. Но он очень близок и к королю, и к закону. А что до мести… я уже не знаю, Питер. Я ничего не знаю, - она покачала головой, и Брум слегка вздрогнул, впервые услышав свое английское имя из ее уст. – Я видела своими глазами, как сильно он любит донну Маргарет. Я говорила с донной Маргарет и передавала гранадским евреям ее письмо для отца. Она счастлива здесь. Она нежно влюблена в Мореллу, и это любовь умной и сильной женщины, а не покорность загнанной в угол жертвы. Питер, она не любит вас! – выкрикнула Инесса, и кулаки ее до побледнения стиснулись на поводьях. – Вы ей дороги, она жалела о ваших ранах и о ссоре с вами, но она вас не любит! Сколько раз и от кого вы должны это услышать, чтобы поверить, наконец? - А вы в это верите? – резко бросил Брум с болью. – Если так, то ради чего вы увезли меня из Гранады? Если вы не хотите спасать Маргарет или мстить маркизу, то зачем был весь этот обман? - Потому что вы угрожали убить себя! – глаза Инессы сверкали отчаянием, голос звенел как тетива в миг выстрела. – Вспомните, перед каким выбором вы меня поставили! Либо я нахожу для вас путь из замка, либо вы будете мертвы в тот же день! Или вы слепы, Питер, и до сих пор не видите, что я вас люблю?! Я прокляла свою женскую природу, я обещала себе никогда больше не глядеть на мужчину с нежностью – но я вас люблю! Я дважды не дала вам умереть и скорее погибну сама, чем допущу вашу смерть в третий раз! А то, чего вы ищете в Севилье – это смерть! Удар копьем в укрытую латами грудь не мог бы так мощно выбить дыхание из легких Брума. Он захлебнулся на вдохе, не находя ни слов, ни обрывков мысли. Бездумно он пришпорил коня – не для того, чтобы оторваться от Инессы или покинуть ее, но лишь затем, чтобы отрезвить себя скачкой. Все кружилось и плыло перед его глазами, и в ушах его шумели голоса – Маргарет, Инессы, д'Агвилара, Кастелла, свой собственный… - Нет, так лучше для нас обоих. Может быть, ты любишь другого? - Должна тебе признаться, да! - Да, леди Маргарет так хороша, что достойна иного положения — не дочери купца, а благородной дамы, графини, правящей городами и землями, а может быть, даже королевы. Королевская одежда и украшения очень пошли бы ей. - Моя кузина не ищет этого. Она счастлива своим скромным жребием! - Господин Кастелл, я молод и силен, и я не боюсь никаких испытаний. Ваша дочь вернется к вам живой и невредимой, честной женщиной в глазах всего мира, моей женой. Видит Бог, что я любой ценой привезу спасенную Маргарет под своды замка в Дэдхэме. - Питер… сын мой… - Святый Боже, Питер, ты не понимаешь? Я выбрала его и я люблю его. Я замуж за него выхожу! - Этой свадьбы не будет! Морелла однажды уже погубил сеньориту Инессу! - А что касается Инессы, то сейчас боль ей причиняет не Морелла. И если она тебе небезразлична, то открой глаза и подумай хоть немного! Питер, берегись снова изображать из себя Озерного рыцаря, тебе могут и поверить! - Святая матерь Божья, хоть один рыцарь в моей жизни способен не рвать мне сердце наживо?! Я выведу вас из замка Мореллы живым, или пусть меня похоронят прежде вас! - Или вы слепы, Питер, и до сих пор не видите, что я вас люблю?! - Остановись! Стой, мавр! – громкий окрик на испанском и топот множества копыт вывели Брума из оцепенения. Конь его уже вымахнул из оливковой рощи на узкую тропинку между холмов, и за поворотом он буквально налетел на группу всадников разбойничьего вида. Внезапная встреча не предвещала добра, и Питер выхватил меч, готовясь прорвать засаду в самом слабом месте. Он крикнул было своей спутнице, чтобы та скакала за ним во весь опор – и тут страшное осознание пронзило его. - Инесса! – закричал он, оборачиваясь и видя, как еще дюжина всадников в серых плащах сгрудилась среди поредевших оливковых деревьев. Жеребец Брума взвился на дыбы от вонзившихся в бока шпор и, развернувшись, понесся обратно. В ужасе Питер увидел, что испанка уже стояла на земле, и один из нападавших крепко держал ее за плечи. Инесса не пыталась обороняться своим кинжалом: она взмахивала ладонями и что-то быстро говорила, но тут второй бандит вцепился в ее белую вуаль и рванул ткань с ее лица. С яростным криком Питер летел на него, уже занеся меч для удара. - Нет! – пронзительный крик Инессы был заглушен тошнотворным хрустом, с которым клинок врубился в металл и кость. Питер рассек разбойнику и шлем, и череп: тот рухнул замертво, все еще сжимая в безжизненных руках забрызганную кровью вуаль. Пять или шесть человек тут же бросились на Брума, и, хотя ему удалось ранить еще одного противника, они стащили его с лошади. Питер упал навзничь, и бандиты навалились на него: он бешено оборонялся, пытаясь встать. Чей-то нож сверкнул над его головой, и казалось, смерть была уже неминуема. - Остановите их, капитан! Ради всего святого! – надрывалась Инесса за шумом и лязгом драки. – Это ошибка, я клянусь вам! Не убивайте его! - Отставить! Не добивайте! – решительный приказ был отдан уже мужским голосом, и весьма громким. – Руки ему связать! Задыхаясь и кашляя от пыли, Брум поднялся на ноги, когда ему это было позволено. Его запястья уже стянули веревкой, но больше его не трогали – и он встряхнулся, пытаясь избавиться от струйки крови из глубокой царапины на лбу. Инессу уже никто не держал, и она поспешила к нему, бережно стирая платком кровь с его глаз. Питер видел, что лицо ее было бледно, а глаза расширены от испуга. Высокий человек в сверкающих доспехах, уже не скрытых наглухо запахнутым серым плащом, наблюдал за этой сценой – и встретившись с ним взглядом, англичанин понял, что это командир, велевший сохранить ему жизнь. - Как ты, мавр, осмелился убить солдата Святой эрмандады в сердце королевских владений? - спросил тот, указывая на недвижное тело. По его манере разговора и выправке осознавший свою ошибку Питер догадался, что перед ним офицер. - Я не мавр, — хрипло возразил он на плохом испанском языке, — я христианин, бежавший из Гранады. Я зарубил этого человека потому, что он пытался оскорбить мою спутницу. Вы сами на моем месте поступили бы так же, сеньор. Я не знал, что это солдат эрмандады, я думал, что он просто бандит, о которых нас предупреждали. - Он англичанин, сеньор капитан, - Инесса обернулась к командиру, глядя на того с мольбой. – Он не знал, а я не успела ему объяснить. Он говорит правду. Мы мирные путники и хотим лишь добраться до Севильи без лишних неприятностей. - Боюсь, это у вас уже не получилось, - покачал головой офицер. На Брума, впрочем, он смотрел без гнева, скорее, с уважением солдата к солдату. – Человек с таким шрамом на лице и таким бесстрашием в бою, должно быть, уже повстречал немало неприятностей на пути. Один против двенадцати… в иное время я счел бы за честь познакомиться с вами, сеньор. Но это были мои люди, а я - капитан Аррано Пуэбло, их командир. И вы отняли жизнь моего бойца. - Но по случайности, а не по злому умыслу! – взмолилась Инесса, не отходя от Питера. – Поверьте мне, капитан Аррано… да ведь вы же меня знаете! Я Инесса из Гранады, и этой весной я несколько раз писала вам в Севилью по делам сеньора д’Агвилара. Мы и едем из его замка, и я прошу вас, дайте нам спокойно продолжить путь. - Странно же мы встретились, сеньорита, - протянул Аррано, взяв рыжую лошадь Инессы под уздцы и галантно подведя к испанке. – Я был бы рад вам помочь, и ради вас самой, и из уважения к маркизу, но в этом случае не смогу, не обессудьте. Ваш не в меру горячий спутник не остановился по нашему требованию и убил одного из моих лучших солдат. Так что вы, конечно, поедете в Севилью, но под моим конвоем. Опасаться вам нечего, - добавил он, обращаясь теперь и к Питеру. – Никакого насилия в отношении вас не будет допущено. Вы должны держать ответ за совершенное перед королевским судом, и там вы все расскажете, будь то правда или ложь. - Благодарю вас, капитан, - отозвался Брум, и в голосе его вдруг зазвучала суровая твердость. Инесса едва заметно вздрогнула, но этого никто не увидел: все взгляды были устремлены на англичанина. – Мне жаль, что ваш солдат пал от моей руки, но это был не просто злой случай: это судьба. Сам Бог велит мне предстать перед королевским судом – и клянусь, я не утаю ни капли правды!