Мир спасется любовью

Бейбарсов смотрел на лежащую на кровати девушку, стремясь запомнить эту картину, отложить в своей памяти если не навеки, то на последние недели существования. Повинуясь собственному наитию, та вытянулась в изящной позе и приподнялась на локтях, ожидая, пока тот скинет с себя одежду. Весь ее вид был — доверие, готовность… шок от осознания собственных чувств и тяга. Безудержная, отчаянная тяга, которую она прежде старательно подавляла в себе. …Аромат краски, висящий в воздухе, пьянит. От самого Глеба пахнет той странной смесью лайма и мускуса, и в сочетании с его туалетной водой и художественным маслом этот запах окончательно лишает рассудок способности мыслить. А впрочем, к чему размышлять о потере самообладания? К чему в этот вечер вообще какие-то мысли… Нижний Новгород погружается в сумерки — ту тонкую грань между днем и ночью, когда отражение скрывшегося солнца еще освещает небеса и согревает душу, но глаза видят, что приходит тьма. …Нас ждет только тьма впереди. Только тьма впереди… Только тьма. Она за левым плечом твоим, Оглянись! Что же ты медлишь? Она чарует, как взгляд змеи, Пленит, как яда глоток… * Пальцы Гроттер очерчивают идеально выбритые скулы, касаются густых бровей, спускаются вниз по шее, останавливаются на широких плечах. Губы склонившегося над ней Глеба скользящими поцелуями исследуют нежную кожу — за ухом, ниже, между ключицами, и затем запечатывают наконец-то податливый рот. Если бы не «Гибель богов», никогда бы не было этого момента, вот только скорый конец света ставит точку на слишком многих вещах. …Она легка, как последний вздох. Танцуешь со смертью, Мой маленький бог. * Его очи черны и холодны, точно глубокая ночь, которой нет и не будет конца — разве что настанет апокалипсис, положенный зеленым заревом, олицетворение которого в глазах рыжей ведьмы. Эти изумруды — невольный символ Рагнарека. Символ того, что может принести миру отсутствие любви, отказ от нее, пренебрежение ею, упрямство, отстаивание собственных глупых убеждений… К чему все это было? Ради чего? Фальшь, самообман… И вот теперь — то, что и должно было случиться. Мужские губы вновь на шее, а вскоре смыкаются на груди и тянут за сосок, заставляя выгнуться и податься вперед. Ее касания легки и неумелы, его — полны грустной жадности. Если слишком долго жить с осознанием того, что ты никогда не получишь желаемого, если тебя опрокинули в ледяной омут, однажды приходит смирение. И тогда, если счастье вдруг свалится в твои руки, ты не будешь знать, что с ним делать… Всему — свое время. Брюнет немного отстраняется и разводит шире бедра девушки. Да, гордые люди сами выкармливают злые печали, но иногда ими можно и поскупиться… Есть только взгляды: черные глаза неотрывно смотрят в зеленые. Есть давление, хриплый стон, легкая болезненность внизу живота… Есть только рваное дыхание да медленный, осторожный, постепенно ускоряющийся ритм. Бейбарсов не торопится: слишком долго он ждал этого момента, чтобы теперь отказывать себе в возможности наслаждаться каждой секундой обладания. Слишком много торжественности и пафоса, слишком много долгих ожиданий… Слишком много сказано, слишком много сделано, слишком много отчаяния и горечи, слишком много… притяжения. Это не животная страсть: время для нее прошло полгода назад. Это — страсть более возвышенная, тягуче-сладкая, с привкусом боли. И более, и менее искренняя… Долгожданная, сдержанная, и оттого более ценная. То — истинный акт любви, и любви не той, к которой всю жизнь малодушно стремилась Таня. Что мог дать ей Ванька? Пожалуй, многие года таежного счастья, скучного и иллюзорного, не смогли бы сравниться даже с неделей того накала страстей и любви с некромагом. Его жизнь не была жизнь, она была сонным забвением; жизнь с Глебом же вызывала мысли о пьяном безумии. Нет, подобные чувства не должны существовать, они слишком губительны… и потому желанны. На них сложно решиться, но уж если решилась, то получаешь все и сразу. …ты же знаешь, Что любовь — это смерть. * Пусть будет так. Пусть любовь — это смерть, но она ждет нас всех! Он — некромаг. Он сын смерти, ее крестник, ее избранник… Толчки следуют за толчками. Глеб дышит кожей девушки, вгрызается в ее шею, не может распробовать вкус ее губ, не может насытиться… Он все еще не верит, как не верит и сама Таня, и в этом неверии — еще одна прелесть. Тягучий ком в животе и напряжение растут. В желудке точно застрял кусок льда, и все горит, а все барьеры в голове рушатся. Нет морали, есть кипящая в артериях кровь, есть пожар, сжигающий все на своем пути… Они исчезают друг в друге, растворяются, сливаются в единую сущность. Нет ни страха, ни отчаяния перед Рагнареком, только жажда любить и быть любимой и любимым. «Вот все, что я хотел…» — теперь ты понимаешь меня, Гроттер? Более чем. Если весь мир исчезнет, если мы будем вычеркнуты из бытия, то, что происходит, останется единственным ценным. Твоя боль и ненависть исчезнут, Глеб. Я видела будущее… Я хочу его наступления. Тот некромаг, в которого я трусливо опасалась влюбиться, вернется, и у нас будет все. Покой. Страсть. Счастье. Безумие… Последний толчок самый глубокий — и такой нанизывающий, что из губ вырывается громкий стон, а потом мир расплывается в потоке ярких красок, точно выплеснутых на единую палитру покрывала вместе с каплями крови и спермы. — Вернись, — шепнула Таня на ухо молодого мужчины, — я люблю тебя, Глеб Бейбарсов. Больше всего на свете… Ее руки обвивали его так отчаянно, что, казалось, она пыталась вжаться в него… Таня взывала ко всем сторонам этой души: темным, светлым, к любви и ненависти. Нет, границ больше не существовало. От ее эйдоса протянулась незримая нить к его груди — Глеб все еще находился в Гроттер, их тела все еще были единым целым, а теперь соединились еще и души… Предначертанное свершилось, и пророчество старой Алтайской некромагини, сделанное той в порыве гнева и насмешки, исполнилось. За их спинами всколыхнулись призрачные крылья. Тесно соприкасающиеся, почти переплетенные, и по всему пространству прошла волна ни с чем несравнимой мощи. Она затмила собой даже зарево… Вряд ли был в этом мире маг, который не почувствовал выброс такой энергии, который остался слеп. Глаза Глеба стали абсолютно черными, тьма застилала даже белки. Магия возвращалась, а с ней приходило и всемогущество — некромага, Творца, Черных Крыльев Тьмы. Опьяненный Бейбарсов вновь начал двигаться в Тане, а крылья его сияли все сильнее и сильнее… Дар некромага пробудился. Черные крылья тьмы — пробудились. …Глеб целовал ее — долго, нежно, страстно, целовал так, как никогда в жизни… Целовал не как объект завоевания, но как возлюбленную, как женщину, которой клялся в вечной любви. Горечь и обида, казалось, отступили, и на свет показалась правда: он любил ее всем своим иссушенным и опустошенным существом. Как ночь сменяет день, как вслед за зимою приходит весна, как рябит ветер морскую гладь — так есть в этом мире что-то такое же неизменное. Вот только за тьмою приходит рассвет, время года рано или поздно одевает лес в другие наряды, а моря и океаны высыхают… И это пройдет - но только не любовь некромага. …мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа. ** Бейбарсов поднялся с кровати, натянул черные пижамные брюки, взял кисть с палитрой и подошел к холсту. Таня все так же лежала под одеялом и с благоговением смотрела на то, что происходит перед нею: в небольшой черно-белой квартирке старой хрущевки шел акт творения. Тело ныло от его любви и приятной муки, заклейменная поцелуями кожа горела, а душа… душа сияла, а с ней сиял и эйдос сильнейшего в мире некромага, вернувшего былую мощь. Больше, чем некромага… Творца. Это был не Буян, внезапно поняла Гроттер. Она изначально ошибалась — все последние недели он рисовал другой мир, и теперь лишь завершал картину. Глеб добавлял все новые и новые детали, и воздух вокруг становился все насыщеннее и искрящее. В один момент Таня вдруг заметила, что границы комнаты многократно расширились, превратив ее в огромный серый зал из видения, и посреди этого зала были картина и кровать… Она натянула простынь как можно выше: кроме них, здесь было много народа. У стен стояли стражи, как света, так и мрака, в углу она заметила Сарданапала и других преподавателей… Представители Магщества, других народов, и даже дядя Герман, и… Следовало, пожалуй, смутиться, только смущение не приходило — одно благоговение да восхищение. Глеб водил по холсту кистью, а его огромные призрачные крылья, вороньи, темные и мерцающие, становились все материальнее и материальнее. Он верил в то, что создавал — и создавал то, во что верил… Надежда. Любовь. Вера. Надежда на взаимность. Любовь к Тане — всепоглощающая, настоящая, отчаянная. Вера в свои силы. Все слилось в одно, все было подвластно одному-единственному человеку. Человеку, который казался наименее всех достойным этого Дара, и теперь Таня понимала, почему именно Глеб оказался носителем этой способности. Смерть — начало и конец всего сущего, ведь мир был создан из пустоты, а раз так, чего удивительного, что Дар Сотворения принадлежал некромагу? Сказал же один певец из мира лопухоидов, что есть лишь две вещи: есть лишь любовь и есть смерть, а жизнь — одно лишь слово, короткое и скоротечное… Глеб не боялся. Дерзкий, смелый, наглый, он не сковывал себя нормами морали, а создать истинно новое способен лишь тот, кто пренебрегает правилами. Он никогда не сомневался в том, что делает, он шел к цели, как истинный маг смерти… Шел вперед. Страх и сомнения — вот суть ереси, а Бейбарсову они были незнакомы. И теперь он вкладывал в эту картину все сердце, разломанное и склеенное Таней, и его творение обретало душу. Их душу. Божественная сила. Мысли материальны, и теперь эти мысли воплощались. Вершился Замысел… Тот замысел, о котором Тане говорила Медузия. Бейбарсов оглянулся и посмотрел в изумрудные глаза. Никого из присутствующих для него не существовало — было лишь «здесь и сейчас», была Таня и картина… «Я люблю тебя, Глеб Бейбарсов», — беззвучно произнесла девушка. В этих словах не было ни капли сомнения и неуверенности, ни капли лжи или притворства, ни капли страха или упрямства, но констатация факта. На ней возникло какое-то черное одеяние — не то платье, не то сорочка, прикрывающая ее формы, и девушка, наконец, смогла встать с ложа. Кровать исчезла, а зал стал и вовсе необъятным. Здесь были сотни, и все они взирали на Дар Творца. Мир спасется… любовью. Их всех спасет только любовь. Бейбарсов коснулся огромного полотнища, висящего в воздухе, и оно засияло серебряным светом. — Я сделал это ради тебя, Гроттер, — с вечной усмешкой произнес он, — вот он — твой новый мир. Осталось лишь открыть в него Врата. Белые берега, бескрайние зеленые леса, небо — чистое и прозрачное… Небольшой замок среди зеленых холмов. Все было прописано детально, но Таня смотрела много глубже. Сила Черных Крыльев Тьмы, любовь Бейбарсова — неважно, что было причиной, но она видела то, что было за холстом. Видела земли, моря и океаны, звездное небо, горы, замки… А теперь это открылось и перед остальными. — Он прекрасен, Глеб, — тихо сказала девушка, касаясь протянутой руки. Твой новый мир… Твой храм на крови из разбитого сердца, твое детище. Черные Крылья Тьмы обернулись, а потом все, кто был здесь и видел, поклонились создателю нового мира. …Завтра забудешь, что тебя короновал, что душу цветущую любовью выжег, и суетных дней взметенный карнавал растреплет страницы моих книжек… ** Неважно, что будет завтра. Сегодня была любовь… _______ * «Танго со смертью», мюзикл «Последнее испытание» ** «Лиличка», В. Маяковский