Что мне делать в этом мире?

Конец зимы Зимы здесь, в отличие от прошлого мира, вовсе не означали голод. Зима здесь означала время цветения множества не иначе как волшебных цветов, занимающих все пространства — от лесных, где росли виды с длинными стебельками или вьющиеся по стволам деревьев, до луговых, где цветы свободно раскидывали большие, мясистые листья, причём, замёрзшая река тоже превратилась в один большой луг. Из-за неожиданно возросшего количества потребителей, в виде меня, Птица, и всего моего потомства, добывать минералы с поверхности при помощи одних лишь когтей и зубов становилось всё труднее. Так что, с открытием весной моей кузницы, решила сделать ещё и несколько кирок, для добычи вглубь скалы. «Раффлезия» окончательно отцвела. Её листья собрались куполообразно вверх, скрывая цветок, и вскоре уплотнились, являя нам что-то вроде плода, очертаниями своими похожий на ананас. Я, вместе с грифонами, дождалась окончательной зрелости, когда зелёный цвет сменился на оранжево-жёлтый, и мы, наконец, попробовали первые зимние плоды. Вкусно! «Анансы» были сладкими — как и большинство вкусов зимы, но оставляли прекрасное кислое послевкусие. А этот запах, когда оторвал первый кусок, открывая внутреннюю сочную мякоть! Он распространялся так далеко, что те, кто рядом пролетали, приземлялись, чтобы узнать, что это так вкусно пахнет. Семена хранились в верхушках листьев, которые не спрессовались в плод, свисая с их внутренней стороны, обращённой к земле. Мы их не ели — они были не так вкусны, да и как объяснили грифоны, это основной способ размножения этих растений, и как-то не хотелось, чтобы в следующем году не было этой вкусятины. Так что, семена собирались в туесочки и потом с высоты, на бреющем полёте, разбрасывались на снежные поляны — а иногда сеяние происходило прямо во время еды, когда «ботва» с семенами в ней просто сразу же отбрасывалась прочь. Младшие дети, наконец, получили свои имена. Девочка в совершенстве овладела своими крыльями, которые были даже большеваты для её возраста, и обгоняла всех одногодков, на равных летая со старшими — так и стала Быстрокрылой (или просто Быстрой). Один мальчик получил имя по цвету своей шубки, что даже зимой оставалась красной, а после весенней линьки так и вообще обещала стать ярко-красной — Рыжий (или даже Рыжик), а третий был тихоней, предпочитая проводить время либо со мной, либо с Когтистой (или как ещё её звали — просто Коготь), так и получил своё имя — Тихий (или ласково Тихушник). Всё-таки, поначалу было странно, что имя даётся со значением. Раньше как-то давали просто имя, которое имело значение только в чужом языке, но в моём имело бессмысленный набор букв. Очищенное от своего значения, оно обозначало чисто личность, которая так называлась. А тут, не просто имя, но ещё и просто вполне себе используемое слово! Но как-то привыкла, тем более, сама получив своё имя. Меня звали Новой (часто сокращая до Новы), или даже иногда Первой — но не в значении иерархии, а потому, что первая драконица, на памяти этой стаи. И конечно же, как в моём прошлом мире, тут тоже были тёзки. Так мы и встретили окончание зимы, которое началось аккурат через несколько дней после того, как отцвели последние зимние цветы, и их семена упали в снег, присыпаясь последними, уже несущими еле уловимое влажное дыхание весны, снегопадами. Весна идёт — весне дорогу! Солнце начало припекать. Шерсть с радостью принимала всё тепло и нагревалась, так, что я прямо чувствовала, как растёт моя внутренняя температура. Но снег всё ещё отражал солнечные лучи, а воздух забирал холод от снега и тоже упорно не желал прогреваться. Солнце не сдавалось. И вот, воздуху больше неоткуда было охлаждаться, ибо снег и сам потерял всю свою температуру. Из-за этого он усел, копя внутри себя влагу, а воздух только теплел. Вокруг витал свежий запах весны, запах талой воды и влажного ветра, и с каждым днём он только усиливался. И однажды, снег начал таять. На несколько дней всё вокруг превратилось в водно-снеговую кашу, застывающую после того, как солнце заходило и его тепло пропадало. Неприятная погода, и никто из драконов не задерживался долго на поверхности земли — рано или поздно, подшёрсток напитывался ледяной водой, и она доходила до кожи. Но всё кончилось быстро, через полнедели. Снег таял днём, и неоткуда ему было восполнится, и вот, на самых высоких участках показалась земля. Вокруг неё вытаивало гораздо быстрее, образовывались лужи, и под снегом побежали первые ручьи, которые, если прислушаться и поднять ушки, вполне можно было расслышать. Мы их избегали, ибо холодная вода мочила подшёрсток быстрее снежной каши. Ещё когда только очистились поля, я наконец приземлилась, дабы проверить, что за зиму произошло с моим рабочим местом. Печь для обжига и плавки металлов немного поплыли в основании. Впрочем, это коснулось только внешней стороны, ибо изнутри глину основательно закалил огонь. Налепить на место уплышего новое — и можно снова пользоваться! Тигль и формы совсем не пострадали. Ещё бы, я столько их закаливала! Там глина так спеклась, что и тысячи лет под водой не заставят их размокнуть. Инструменты хранились в ящике высокого стола и под навесом, так что, им ничего не было, тем более, некоторыми из них зимой даже пользовались. Правда, те, что были принесены из мира людей, так никому и не пригодились — они были неудобны для наших лап, так что, так и лежали внизу ящика, заваленные инструментами, которые я делала под наши размеры. В лесах ещё лежал снег, и я, под руководством знающих грифонов, искала минералы. Нам помогала Смелая (которая грифоница-разведчица), вместе со своей стаей разведавшая довольно большой участок гор и лесов вокруг нас. За горы они пока не перелетали, ибо на высоте, особенно зимой, холодно так, что даже перья не помогут продержаться долго, а высотный ветер всё только усугубляет. Солнце пекло. Растения приняли это, как сигнал к действию, и начали распускаться почки, наполняя воздух кучей свежих запахов. Некоторые из распустившихся на наших домашних деревьях грифоны аккуратно подъедали, чтобы ветки росли только в нужную сторону, и полностью выедали те, что росли на краю полян. Я тоже попробовала — вкусно, настолько же, как и сильный запах, царивший около них. Кузнечные работы Мы нашли много интересных минералов. Синий, один из самых сложных в плавке, требующий два этапа, но по словам Знающей о Камнях (да, это было её имя!), очень твёрдый и при этом не хрупкий. Так же, нашли и много красных минералов, в том числе и бокситном виде, из которых получается то, что очень похоже на сталь, только, по словам грифоницы, не ржавеющей, а только покрывающейся красно-коричневой патиной. И даже нашли месторождения ярко-голубой глины, которая может дать прекрасный лёгкий металл — но там надо было выдерживать определённую температуру, ибо перегрев грозил превращением металла в кристаллы синего цвета, красивые, но бесполезные для использования в орудиях, так что, я отложила её на потом. В эфире витали разговоры о том, что смену ещё одного года надо приурочить не к цветению деревьев, как раньше, а к первой весенней плавке. Улавливая своими рогами такие разговоры, я чувствовала радостное смущение, хоть, всё же, было и немного стыдно за такое внимание ко мне. Вскоре разговоры вылились в обсуждение — и с Птицем во главе стая решила, что так и будет, что новый год начнётся с того, когда я выплавлю свой первый весенний металл. Утром собралась вся наша стая. Я смотрела на их морды, видела среди них почти половину новых, осенью бывших ещё совсем птенцами, а сейчас уже выросших вполовину взрослого роста, и видела в них всё ту же радость. Хоть ожидания уже поутихли, ведь это далеко не первая плавки, но всё-таки, они внимательно ждали. И вот, я снова выдуваю огонь, почти синий, дабы быстро разогреть руду. Тигль быстро накаляется, пышет красным жаром, а из камней выплавляется металл, оставляя немного плавающего по поверхности шлака. Я иногда снимаю его, не забывая поддавать огня, и кладу новые камни. Так повторяется несколько раз, пока тигль не заполняется, а вокруг меня не лежит кучка остывающей пустой породы. Я хватаю тигль щипцами медленно выливаю его в форму кирки. Лью небольшой струйкой, дабы дать воздуху уйти, и иногда кидаю взгляды на восхищённые морды грифонов, некоторые из которых, молодые, из недавнего выводка, даже пододвинулись ближе. Потом кладу тигель обратно, чувствуя, как накалилась и запахла сухостью шерсть на моих лапах. Без поддержки моим огнём он медленно остывает, и я уже знаю, что металл там неимоверно тягуч и скоро полностью затвердеет, как это сделала та его часть, что уже в форме. Но мои дети помогают мне, и поддерживают металл в жидком состоянии при помощи своего дыхания. Потом следующая форма, с лезвием для рубанка и нескольких стамесок. Пора бы уже сделать полноценные инструменты для дерева! Сделала ещё и напильник, с довольно грубым зернением и разогревом металла до самого жидкого состояния, чтобы он заполнил все эти маленькие засечки. В тигле, буквально на дне, ещё оставалось. Но больше некуда было тратить, так что, я оставила его остывать. Плавка закончилась, и грифоны стали разлетаться. Но любопытные малыши прибежали ко мне, стремясь рассмотреть всё в деталях. Я не препятствовала им, только смотрела, чтобы они не касались пока ещё горячего тигля, да не разбили только застывшие заготовки. Думаю, ещё прилетят, когда я начну раскрывать формы, стоит только крикнуть. И прилетели! Металл застыл, так что я не побоялась дать им раскрыть каждую собственнолапно. Дети пытались рассмотреть всё подробно, и их любопытствующие клювы и морды чуть ли не стучали об формы, а их глаза даже скосились вперёд. «Всё-таки, людям с их плоским лицом в этом плане удобнее» — думала я, с улыбкой глядя на них. Потом мы общими усилиями счищали железный нагар, теря металл об камень, и в конце, я показывала, как правильно затачивать лезвие. Потом начались работы столярные, где я при помощи пилы и стамески делала мой первый рубанок. Дети любили смотреть, как из лапок выходят новые вещи. Вот и сейчас, они, иногда перываясь на игры, смотрели, пытались даже иногда помочь. Похоже, надо делать несколько наборов инструментов — и уж сразу, несколько столов! Расселение Снег окончательно ушёл даже из лесного полога. Холодные ветра сменились тёплыми, и однажды Смелая сказала мне, что она с Пушистым будут ночевать в своём дупле. Я была не против. Ночью я услышала её голос. Она с почти жалобными нотками звала меня к себе, говоря, что им не очень уютно вдвоём в большой дупле. Чувствуя её тоску, я не могла не ответить, и, аккуратно встав (чтобы никого не разбудить) и выйдя на ветку, махом перелетела к ним. Смелая не спала. Её сине-зелёные глаза сверкали в темноте, отражая лунный свет, а особенно — щелеобразный зрачок. Я подошла к ней и лизнула в нос, накрывая крылом и успокаивающе мурлыча, и почуствовала, как под другое крыло забирается Пушистый. — Здесь так пусто… это так давит! — пожаловалась дочка, и сын согласно уркнул. — Заснуть так сложно… Некоторое время мы молчали, только я лизала их морды и негромко мурлыкала, успокаивая. Сын успокоился почти сразу, и тихонько мурлыкая, заснул. А доча, почему-то, не спала. — Спасибо, мама… — тихо сказала дракошка. — Может быть, это странно… но я себе нравлюсь. Мне нравится ощущать моё тело, его крылья, хвост, лапы… Нравится ощущать его, то есть мои, желания, а когда я понимаю, что могу зачать и снести яйца, во мне всё приятно сжимается. Иногда мне кажется, что я была рождена именно для этого, для жизни в этом теле! Я смотрела на неё. Красивые зелёные глаза, разрезанные зрачком и без единого проблеска белка, густая грива, протянувшаяся от самой головы и до плоскости хвоста, мордочка и длинные рога. Ну разве ж это не красота? Может, я и пристрастна, ведь она моя дочь, но всё же… — Ты и правда, красивая драконица, — с улыбкой ответила я ей, лизнув в нос, и видя её радостно сверкающие в темноте зрачки. — И ведёшь себя как настоящая драконица! Доча радостно мурлыкнула, и, успокоенная моим присутствием и разделёнными чувствами, стала засыпать. А я снова думала, что не зря у неё поменялся пол — ведь благодаря возможности зачать без самца мы вроде бы не так зависим от них, и потому у них сформировалась в основном ведомая роль. Может быть, именно поэтому в основном активничает именно она, а Пушистый просто вьётся за ней хвостиком, и его вполне устраивает выступать в роли поддержки. Улетела я только под утро, сама немного вздремнув с ними под крылом. Ещё пару раз мы ночевали вместе, будто пропитывая новое дупло своими следами и запахами, и вскоре оно уже не казалось безжизненно-пустым. Тогда, окончательно обжитое, оно уже не давило, и Смелая с Пушистым окончательно туда переселились — но я изредка к ним в гости летала, в нос каждого лизнуть. А потом началась весенняя линька. Это было ещё хуже, чем осенью! Через недельку после того, как перестали дуть холодные ветра, с нас всех стала опадать шерсть. Грифоны линяли тоже, но перья на крыльях поменялись буквально за три дня. Всё это время им приходилось ходить по земле, или же, как сделали большинство, питаться заранее запасённым. Я уже знала, что делать, и с удовольствием прочёсывала когтями себя, Птица и детей, а шерсть с когтей сбрасывала в туес. Шерсть на этот раз была ещё мягче (та, которая выпадала с густого подшёрстка), и нитки обещали выйти просто отличными. Правда, переселившиеся в своё дупло дети предпочли оставить шерсть на выстилку пола, так что в итоге пряжи у меня будет меньше, но это ничего. А ещё начали прорастать растения, так что, будут у меня и более грубые волокна, из которых получатся отличные верёвки, а при нормальной отбивке — и пряжа для вязания. Надо будет научить грифонов работать с волокном… Цветение деревьев Похоже, таяние снегов весной единственное время, когда почти ничего не цветёт. Хоть и первые растения дружно пробивались уже на прогалинах, но всё же, не спешили расцветать. Зато начали цвести деревья. Наши дома это тоже не минуло. Как только зашумел сок, на концах веток выросли интересные узкие листья, а потом набухли и стали распускаться широкие цветы, с длинными тычинками, норовившими обсыпать пыльцой любопытные морды. Нектар там был не такой жидкий, как в наземных цветах, что предохраняло его от проливания, и мы собирали его своими длинными языками. Иногда, когда на шерсть налипало столько пыльцы, что она лезла в нос, длина языка позволяла с лёгкостью собрать её с самой верхней части морды — до следующей тройки-четвёрки цветков. Это был большой пир, которому потом посвятили отдельную вечернюю песню. Стайки то и дело перепархивали с одной ветки на другую, переговариваясь по радио и сигнализируя чириканием, и подчистую выпивали нектар и выедали пыльцу. После опыления цветки начинали закрываться, но некоторым не дали такого шанса, сразу съедая. Я попробовала — довольно вкусные! Грифоны предупредили, что из них летом появятся интересные семена — но не говорили, какие, а только хитро молчали. Праздник продолжался целых две недели. Потом неопылённые цветы стали усыхать, лишаясь нектара, и их можно было только съесть целиком, что стая с удовольствием и делала, и даже запасала их в туесах. Я тоже сделала себе полунедельный запас, принеся его в своём неизменном ранце.