Чужими глазами

Получение профессорской должности Дримарондо отмечал «с шиком» - в том смысле, как он сам это понимал. Даже самое хорошее вино казалось ему невкусным, и к тому же напоминало об алхимических зельях, которым он был обязан своей речью. Его коллеги, отлично осведомленные о его гастрономических пристрастиях, заранее приготовили печеночный торт. Есть его в присутствии гостей Дримарондо постеснялся (он знал, как это выглядит со стороны), но произнес прочувствованную благодарственную речь. В ее конце фигурировало четырехстишие малоизвестного угуландского поэта времен королевы Вельдхут, исследованиями которого Дримарондо занимался в свободное от преподавания время. Судя по аплодисментам, он не оплошал. Внимание было ему приятно, тут стыдиться было нечего. Когда ты долгое время являешься чьей-то собственностью, то всю жизнь будешь со страхом смотреть на любого, кто напоминает твоего поработителя. По крайней мере, так ему когда-то объяснил сэр Шурф. В обстоятельной беседе в саду он привел массу примеров из жизни уандукских рабов (какая дикость!) и, хотя Дримарондо человеком не был, у него дела обстояли схожим образом. «Нужна строгая внутренняя дисциплина и продолжительная работа над собой, - говорил его друг и номинальный владелец». Друппи его поддержал. Однако, он очевидно недостаточно работал над собой, потому что болезненное ожидание, что тебя может шугануть любой человек, ослабло, но до конца не ушло. Студенты Дримарондо, сами не подозревая об этом, помогали изо всех сил, и это позволяло ему мириться с прочими проявлениями несправедливости жизни. Когда печеночный торт был по-братски поделен с Друппи, студенческие эссе проверены и даже положенная глава из «Хроник Угуландской поэзии» прочитана и должным образом проработана, Дримарондо выбежал из дома. Темнота его не пугала, а приятное предвкушение заставляло хвост плясать. Он направлялся в «Трехрогую луну», и не беда, что небо было затянуто низкими тучами. Главное, что ему предстоял поэтический вечер. Конечно, ничего приличного (для пса) там не подают, но это и не обязательно. Заказав из уважения к заведению камру, Дримарондо устроился за столом. Жаль, что в этот день с ним не было никого из его учеников – было бы приятно потом перечитать наиболее впечатляющие отрывки, но так даже лучше. Хотя сэр Шурф считал величайшим благом возможность получить произведения тех древних авторов, которые сознательно приложили усилия, чтобы это никому не удалось, Дримарондо в тайне был с ним не совсем согласен. «Соль поэзии», думалось ему, отчасти и была заключена в возможности поймать – единожды – и насладиться – тоже единожды – одним мгновением и одним чувством, проникнуться им сполна и осознать. В этой эфемерности, считал он, отчасти и заключалась красота. Поэтому к возможности услышать чужое произведение в первый и последний раз он относился по-философски, чем в глубине души был страшно доволен. Превосходить в чем-либо сэра Шурфа было не то что не зазорно, а в высшей мере похвально, он и сам это понимал. Первые полдюжины выступающих были новичками. В основном, конечно, все знакомые лица, но к плодам их трудов Дримарондо относился хоть и с вниманием, но без трепета. В конце концов, все люди (и другие разумные существа) - разные, а это значило, что хотя канон красоты был более-менее общим для их культуры, личное восприятие в конечном итоге должно было возобладать. Но профессор терпеливо ждал, наслаждаясь вечером в хорошей компании. Где-то в середине к нему подсел сэр Крело, давний знакомый, который хотя и не был связан с университетом, но обладал отменным, а главное, схожим с Дримарондо, вкусом. В перерывах между чтением стихов они вполголоса обсуждали только что услышанное и немного говорили о городских новостях. За окнами плескалась чернильная темнота и настроение у Дримарондо становилось все лучше и лучше. Приглушенный свет и уютные сумерки зала, гулкий голос декламирующего свое творение поэта и, наконец, хорошая компания – все это было венцом и без того очень хорошего дня. Когда поэтический вечер закончился, в «Трехрогой Луне» поднялся привычный для любого трактира гул, высокое и неосязаемое уступало место суетливому и привычному, люди как будто отряхивались, сбрасывая с себя невидимые нити прекрасного, чтобы вгрызться в индюшиную ножку или зачерпнуть полной ложкой прекрасный паштет в горшочках. Только количество вина зашкаливало, видимо, думалось Дримарондо, между вином и поэзией есть некая необычная связь. Об этом стоило подумать и, возможно, с кем-нибудь обсудить. А сейчас пора было уходить. Вежливо распрощавшись со своим соседом по столику, он потрусил к выходу, толкнул лапой дверь (владелец специально для него каждые три дюжины дней обновлял заклинание, иначе выйти или войти для Дримарондо было проблематично и, чего уж там, это было унизительно) и, оказавшись на пороге, нырнул в уличную темноту. Он успел сделать несколько шагов и свернуть за угол, прежде чем в задумчивости остановился, пытаясь припомнить, сказал ли он принимавшему его заказ молодому парнишке записать камру на его счет. Когда приходишь на поэтический вечер, всегда торопишься поздороваться с друзьями и перекинуться словечком-другим со знакомыми, а заказ делается как бы между делом, автоматически, и догадается ли этот юноша, что камру он оплатит как и все прочее, в конце года? Однако продолжить свою мысль и решить возвращаться или нет, Дримарондо не успел. - Ох... Раздавшийся вздох насторожил и одновременно озадачил пса. С одной стороны, обычно охают от горя или боли, а с другой стороны, непередаваемая интонация этого конкретного вздоха была... необычной и уж точно не свойственной улице. Казалось, что человеку очень плохо и в то же время очень хорошо. Если бы Дримарондо был человеком, а не псом, то непременно бы покраснел. Послышался новый вздох, на этот раз очень сдержанный, а затем второй человек (их было, судя по всему, двое), очень тихо сказал: - Все-таки не стоило тебе заказывать «Зиму в Кумоне»*. Дримарондо изумленно застыл. Он очень хорошо знал этот голос, и уже догадывался, кем был этот второй человек, все-таки у собак очень хороший слух. Но почему тогда Макс – а он был уверен, что второй из них Макс – так вздохнул? Просто выпил лишнего, как и сказал сэр Шурф? Пес нерешительно сморгнул. Ситуация была очень необычная: с одной стороны, неудобно вот так появляться после того, как не заметил двух лучших друзей в одном трактире, с другой – может нужно чем-то помочь? Хотя какая от него помощь? И кроме того, внутри Дримарондо было некое бесформенное, не имевшее четкого названия подозрение, порожденное первым вздохом. Возможно, ему лучше не вмешиваться? Он осторожно заглянул за угол. Вход в «Трехрогую Луну» украшали большие горшки с розовыми кустами, ничего особенного, так делали многие - и лавки, и другие трактиры с хорошей репутацией. Разница состояла в том, что эти растения были гордостью владельца – за последнюю сотню лет они вымахали достаточно, чтобы за ними, при желании, можно было спрятаться. Именно так и поступил сэр Шурф – а это без сомнения был он. Сегдня на нем не было привычного белоснежного лоохи, но спутать этот рост и этот голос не представлялось возможным. Рядом стоял, привалившись к плечу друга, сэр Макс, хотя правильнее было бы сказать – «висел». Узнать его с этого ракурса было непросто, но у кого в Ехо настолько же растрепанная шевелюра? Судя по всему, они только вышли из «Трехрогой Луны», не успели толком отойти от дверей и сэр Шурф просто сделал шаг в сторону, за кадку с кустом, чтобы не стоять на дороге. Фиолетовый свет уличного фонаря в полудюжине метров мог только лизнуть их сапоги да длинные подолы скаб, все остальное было погружено в темноту. - Это не вино, - ответил Макс, его голос звучал глухо и невнятно, судя по всему, он говорил своему другу в плечо, – это все Юни. Он имеет ввиду Юни Проссо*, понял Дримарондо, того самого необычного поэта, который вставляет в свои произведения строчки на хохенгроне. Занятный парень, но он никогда не замечал, чтобы его стихи действовали хоть на кого-нибудь подобным образом. И что уж там говорить, от Макса такой реакции он точно не ожидал. Профессор уже было хотел сделать осторожный шаг назад и отправиться домой, когда его внимание привлекло едва заметное движение. Пытаясь устроить Макса удобнее, сэр Шурф приобнял друга за талию, и тот уткнулся лицом в его плечо. Вроде бы ничего необычного, опьяненные вином ли, поэзией ли, люди и не так себя ведут, но дело было не в Максе и не в той беззаботности, с которой он мог повиснуть на друге, а в том, что последовало за этим. Сэр Шурф немного наклонил голову – достаточно, чтобы он сам мог спрятать лицо на чужом плече, но вместо этого невесомо коснулся губами затянутого в ткань плеча и лежавших на нем спутанных прядей волос. Движение было едва заметным, почти случайным, если не смотреть внимательно, но... оно было на долю секунды медленнее, и не такое отстраненное и холодное как обычно, его можно было счесть даже нежностью. Нет, он сделал это намеренно. Зрачки Дримарондо расширились. Он никогда не сомневался в своем ночном зрении, таком же остром, как и дневное. «Так, - думал он, - так-так-так-так...». Это короткое «так-так-так» он прокручивал в своей голове всю дорогу домой, словно заевшую мелодию, отчетливо понимая, что не понимает ничего. Действительно ли он видел то, что видел? Дримарондо не мог бы сказать, что уверен на сто процентов. Все-таки правильно говорят, что нехорошо подглядывать, он просто не смог понять, что произошло, а значит не может верно интерпретировать всю ситуацию в целом. Возможно, имел место некий ритуал из Диких Земель, о котором он не был осведомлен? Но тогда почему его исполнял сэр Шурф, а не Макс? Или какая-нибудь безумная магия для отрезвления перебравших вина (или поэзии) колдунов? Дримарондо не знал, однако ни на секунду не сомневался, что обсуждать это с сэром Шурфом ему не стоит. * И то, и другое, отсылка к одному из прекрасных произведений Анэ Хо - «Между ними».