***
Большая часть её праведного гнева испаряется к тому времени, когда над Хогвартсом опускается ночь. И тогда Рей начинает сомневаться в себе. Может, она была слишком напориста? Такое ощущение, словно она проиграла в игру, правил которой не знала. Может, профессор Соло испытал облегчение от того, что она ушла прежде, чем пришлось отказывать ей без обиняков. Несомненно, его к ней влекло, но, возможно, он решил, что фантазия намного лучше реальности. Может, она совершенно не умеет целоваться, или лифчик на самом деле настолько отвратителен, или звуки, которые она издаёт, чересчур странные. Со всем этим трудно смириться, но, с другой стороны, Рей всю свою жизнь мирилась с горькой правдой. В пятничный вечер обстановка в комнате для девочек настолько обычна, что Рей скрипит зубами. Талли и Джесс на кровати последней экспериментируют с чарами для волос, а Джанна рассеянно играет с Визжащей йо-йо, купленной в лавке диковинных волшебных штучек в Хогсмиде. Через беспорядочные временные промежутки йо-йо оправдывает своё прозвище, из-за чего Джесс хохочет, в то время как Талли бросает косые взгляды на чрезвычайно невозмутимую Джанну. Рей сидит за своим столом и пишет эссе о теоретических принципах основ трансфигурации. Когда дело доходит до оценки сочинений, Мотма — отъявленный перфекционист, и Рей знает, что нужно постараться как следует. Но мозг коротит. Каждые несколько минут она осознаёт, что пялится в одну точку так долго, что чернила с кончика пера капают на пергамент, превращаясь в уродливые кляксы, которые ей приходится убирать с помощью Экскуро, что, в свою очередь, разумеется, напоминает, ради чего профессор Соло использовал эти Чистящие чары. Убирал сперму с её кожи. Свою сперму. Рей скрещивает ноги и вздыхает. — Ниима, у тебя там всё в порядке? — через всю комнату спрашивает Джанна. «Чёрт, она услышала.» — Нормально, — быстро соображая, отвечает Рей. — Просто с животом что-то не то. — Это из-за бланманже, да? — широко распахнутые голубые глаза Талли полны сочувствия. — Так и знала, что вкус у него был какой-то подозрительный… Разве я не говорила тебе, Джесс… — Говорила, — подтверждает Джесс, — только не крути головой, потому что сейчас будет очень сложно... Замысловатым движением руки она рассекает воздух палочкой, и медные локоны Талли тотчас собираются в роскошный беспорядочный пучок, а несколько свободных прядей слегка завиваются, обрамляя лицо. Талли с обожанием смотрит в ручное зеркальце, любуясь собой. — Ты талантище, Джессика. — Так и есть. А теперь давай попробуем добавить парочку изюминок… Рей смотрит на девочек с чем-то сродни зависти. Она готова поспорить, что у них-то никогда не было проблем с парнями… Для этого они обе слишком красивы и слишком изящны. Наверняка они знают все правильные вещи, которые нужно делать и говорить в любой ситуации. И, разумеется, у них нет дешёвых бюстгальтеров с дурацкими узорами или склонности во время секса стонать как раненая корова. «Может, если бы я выглядела как Талли или Джесс… Может, если бы я была такой же обаятельной… Возможно, он бы меня не отпустил.» Рей с потрясением ощущает, как в уголках глаз собираются слёзы. Прежде чем она успевает решить, сморгнуть их или спрятать лицо от своих соседок по комнате, йо-йо Джанны, вращаясь вокруг её запястья, издаёт очередной леденящий кровь вопль. Как раз выполняя очередное сложное заклинание на волосах Талли, Джесс пугается этого звука. И едва ли не выпрыгивает из собственной кожи, из-за чего чары искажаются… … и каждый волосок на голове Талли встаёт дыбом. Став неоново-зелёным цветом. Джанна разражается громким хохотом, и Джесс следует её примеру, в то время как Талли вопит на них обеих. Рей присоединяется к общему веселью. Мало того, что Талли сейчас смотрится ужасно смешно, так ещё и совсем не сложно притвориться, что слёзы вызваны слишком сильным смехом.***
В воскресенье за ужином Директор Кеноби делает важное заявление. — Самого доброго вам вечера и счастливого декабря! — говорит Оби-Ван, когда Большой зал затихает после того, как директор встаёт на ноги. — В этом году исполняется тысяча двадцать девятая годовщина основания нашей школы, и, обсудив всё, мы с преподавателями решили сделать нечто особенное, чтобы отпраздновать это событие. Шестнадцатого числа, за неделю до зимних каникул, у нас будет небольшое мероприятие… вечеринка, если позволите. По пленённой аудитории пробегает взволнованный шёпот, и Оби-Ван радостно улыбается. — С огромным удовольствием я приглашаю всех вас присоединиться к нам на хогвартском Небесном балу! Ученики разражаются аплодисментами. Это по-настоящему желанная хорошая новость. Нечто, что разнообразит череду скучных занятий и домашних заданий. — Официальные наряды обязательны, и, разумеется, можно приглашать партнёров для танцев. Играть будет «Группа Лохматого Кавы», — продолжает Оби-Ван под куда более восторженные аплодисменты. — Праздничные мероприятия начнутся в шесть вечера, а комендантский час будет продлен до… — для пущего эффекта он делает паузу. — Половины двенадцатого. Аплодисменты тут же становятся чуточку прохладнее. Оби-Ван усмехается. — Ну-ну, в конце концов, на следующий день у вас ведь состоятся занятия… Пока директор продолжает бубнить, Финн поворачивается к своим однокурсникам. — Зачем отмечать тысяча двадцать девятую годовщину? Как-то непонятно, правда? — Девятка магически знаменательное число, — говорит Доран Саркин-Тейнер. — Девять божеств в Гелиопольской эннеаде, Девять муз у Аполлона, Девять миров, соединенных Иггдрасилем, Девять Повелителей Ночи в ацтекском календаре… ну, ты понял. — Да какая разница? — фыркает Талли. За выходные её волосы снова стали нормального цвета. — Бал! О, будет так здорово! Джессика, нужно обсудить наши наряды, чтобы мы не сливались на колдографиях… Цвета костюмов наших партнёров тоже должны соответствовать… Запихивая еду в рот, Рей отключается. Она явно взволнована не так сильно, как её однокурсники; на самом деле, она страшится предстоящего праздника. Не похоже на то, что ей есть в чём идти, и скорее она снова встретится с мантикорой, чем потратит деньги из материальной помощи на шмотки. Может, удастся не участвовать и на этот раз. В конце концов, Оби-Ван скорее пригласил их, чем потребовал обязательного присутствия, а Финн и Роуз, очевидно, пойдут как пара, так что Рей всё равно будет не с кем идти… Машинально она переводит взгляд на пустой стул за учительским столом. Профессор Соло, как обычно, не присоединился к ним за ужином. Наверное, ей следует перестать обращать на это внимание.***
С тяжелым сердцем Рей справляется с первой неделей декабря. Она выполняет ежедневные действия на автопилоте и с безустанным остервенением погружается в курсовую работу. С одной стороны, оценки всех её тестов и эссе впечатляют. А с другой, постоянно кажется, что она вот-вот расплачется. Похоже, за это время на профессора Соло жаловаться стали гораздо чаще. У семикурсников не будет Защиты от тёмных искусств до самой пятницы, но уже во вторник Рей слышит, как младшекурсники сокрушаются, что Соло будто какая-то муха за зад укусила. Очевидно, он стал почти таким же невыносимым, как и Хакс. Рей задаётся вопросом, что там с ним происходит, но в тоже время понимает, что надеяться нельзя. Она поставила ему ультиматум; молчание и бездействие послужили достаточно ясным ответом. Хотелось бы ей выкинуть его из головы, но он всегда находится где-то на задворках сознания; мысли о нём готовы всплыть на поверхность всякий раз, когда она не погружена с головой в отвлечение, которое даёт ей учеба. В четверг во второй половине дня она решает нумерологические задачи в библиотеке, в качестве справочника используя тяжелый старый том из нумерологической секции. Несмотря на затхлость папируса и пергамента, она улавливает знакомый аромат сандалового дерева как раз в тот момент, когда тень падает на поспешно написанные ею уравнения. Она заставляет себя в какой-то мере унять бешено колотящееся сердце. — Вы загораживаете мне свет, сэр, — не поднимая глаз, бормочет она. Профессор Соло медленно отступает, но не так далеко, как бы ей того хотелось. Вместо этого она слышит скрип ножек стула по полу, слышит, как он садится за ближайший стол позади неё, так что они оказываются спиной к спине. Даже если бы библиотека не была пуста в этот час, они все равно скрыты из поля зрения рядами высоких стеллажей. Это не мешает Рей украдкой оглядываться по сторонам, хотя для постороннего человека, который понятия не имеет, чем она со своим преподавателем занималась на прошлой неделе, это была бы совершенно безобидная сцена. Соло откашливается. — Мисс Ниима, — тихо говорит он, прежде чем исправиться. — Рей. — Да, что такое? — спрашивает она самым беззаботным тоном, на который только способна. Ему требуется невероятно много времени, чтобы продолжить. — Как… Как у тебя дела? Рей хмуро записывает уравнения. Тишину заполняет скрип пера. Она представляет себе, как он сидит позади неё в своей обычной напряжённой, неподвижной позе. Может, он раскрыл книгу или достал несколько свитков, чтобы сделать вид, что работает, или просто смотрит прямо перед собой. Рей стискивает зубы, борясь с искушением оглянуться через плечо. Проверить. — Я занята. — Она понятия не имеет, откуда черпает эту невозмутимость, но ей это очень нравится. — Как я уже говорила, у меня полно домашки. — Да. — В его тоне слышится намёк на то, что можно было бы счесть за нежность. — Я помню. «Тогда зачем ты ко мне пристаёшь?» едва ли не срывается с её языка, гнев вспыхивает, но Рей сдерживается, потому что это было бы неправильно, а ей не следует показывать эмоции. Поэтому она вовсе ничего не говорит. Перо царапает по пергаменту, даже если она слишком взволнована, чтобы понять, что именно записывает. Она почти уверена, что с такой скоростью изобретает новую отрасль арифмантики. — А ты не хочешь спросить, как у меня дела? — У Соло хватает наглости язвить, как у того невыносимого придурка, которым он и является. Рей щурится, даже если он этого не видит. — Как грубо с моей стороны. Как у вас дела, профессор? Она готовится к остроумному ответу. К чему-то саркастическому и дерзкому, что поставит её на место и напомнит, что для него она всегда будет просто ребёнком. — Не очень хорошо, — следует его мрачный ответ. — По правде говоря, в последнее время я был очень несчастен. Она моргает. Перо продолжает двигаться по разложенному перед ней пергаменту, подробно описывая то, что должно быть малопонятным решением. — Рей. Так долго… — Соло снова откашливается. — Так долго я пытался убедить себя, что могу держаться от тебя подальше. Ещё со второй нашей встречи… когда ты невербально вызвала телесного Патронуса… я использую Окклюменцию и всевозможные заклинания, чтобы держаться на расстоянии. Чтобы быть беспристрастным. Но ты… Рей даёт ему примерно пять секунд, чтобы закончить предложение — и это само по себе невероятная щедрость, учитывая, что она буквально вот-вот сойдёт с ума как от тревоги, так и неверия. — Я что? — требует она. — Ты словно наваждение, — тихо говорит Соло. — От которого я не могу избавиться, даже имея в своём распоряжении всю существующую в мире магию. Рей, наконец, перестает писать, но всё ещё не поворачивается к нему лицом. В груди вспыхивает искорка надежды, которая её пугает. Её пугают он и все те способы, с помощью которых ему под силу её уничтожить. — Последние несколько дней были настоящей пыткой, — продолжает он. Его глубокий, с хрипотцой голос подрагивает, словно он выдавливает из себя каждое слово. — Я не могу перестать думать о тебе. О твоих поцелуях. О звуках, которые ты издаёшь. О том, насколько прекрасно ты выглядишь, когда… Он неловко замолкает, вероятно, не осознавая, что с ней вытворяют его слова. Сжимая бёдра, она вся вспотела. А перо, которое всё ещё держит в руке, вот-вот сломает пополам. — Я знаю, что это ужасная идея, — говорит он. Среди множества древних книг и золотистого света ламп она не видит его лица, и ей не за что зацепиться, кроме его слов. — Чёрт, ничего глупее мы, наверное, придумать не можем. Но ты указала мне, что я не могу определиться, и вот я здесь. И я определился. Если… если я до сих пор тебе нужен. Одинокая слеза облегчения скатывается по щеке Рей и падает на пергамент, исписанный уравнениями. Чернила высохли не полностью и теперь растекаются; тайные символы растворяются в подтёках сажи и солёной воды. — Не обязательно решать сейчас, — мягко говорит ей Соло. — Обдумай всё. Я знаю, в твоём возрасте легко считать, что у тебя всё под контролем, но в этом случае будет непросто. Если у тебя есть хоть капля сомнения, мы оставим всё, как есть. Ты ничем мне не обязана. Я просто… Он снова замолкает и вздыхает. — После того, как я обошёлся с тобой, я просто обязан рассказать тебе, что чувствую. Мы можем поговорить завтра, после занятий. Она слышит, как он встаёт из-за стола. Слышит, как он уходит; неспешная поступь его шагов постепенно затихает, поглощённая гнетущей библиотечной тишиной.***
Всю ночь Рей ворочается с боку на бок, и в кои-то веки это происходит не из-за того, что она возбуждена. Или… ну… и из-за этого тоже, хотя сегодня в ней так же бушуют смятение и тревога. Смятение, которое опасно близко к волнению. Что она скажет ему завтра? А что он скажет ей? Неужели она взаправду на это способна? Неужели у неё на самом деле роман с профессором? Роман. Мерлин. Даже само слово кажется ужасно восхитительным. Подобно запретному плоду. Она снова беспокойно ёрзает. Пружины кровати скрипят. — Рей! — из темноты раздаётся раздражённое шипение. Слева от неё сидит Талли, силуэт которой вырисовывается в пятне лунного света. Едва ли не каждый дюйм лица девочки покрыт какой-то грязевой маской. — Я прямо-таки слышу, как ты думаешь. — Извини, — сконфуженно говорит ей Рей. — Не могу уснуть. — Почему? Что-то случилось? Рей медлит. Даже если бы она не принадлежала к тому типу людей, которые, за очень редкими исключениями, держатся особняком, в этом вопросе она всё равно не смогла бы довериться Талли. Но есть что-то особенное в тёмной ночи, тихом часе и человеке, с которым ты, по сути, вырос. Есть нечто такое в одиноком сердце, разрывающемся от слишком грандиозных новостей. В безотчётном, известном лишь девочкам-подросткам языке. — Талли, — тихо говорит Рей, — ты когда-нибудь хотела чего-то ужасно сильно, но в тоже время боялась сделать первый шаг? — Да, конечно, — немедленно откликается Талли. — К примеру, ты же знаешь, что я собираюсь стать целителем, да? Ну, многие считали, что у меня ничего не получится. Надо было видеть выражение лица Мотмы, когда ещё на пятом курсе мы разговаривали с ней о выборе профессии. Все думали, что я слишком легкомысленна, чтобы стать целительницей, поэтому у меня был… кажется, то состояние можно назвать переломным моментом? Джесс знает об этом всё. Но я по-настоящему хочу стать целителем. И хотя тихий голосок каждый день нашёптывает, что я просто обманываю себя, это не значит, что я перестану пытаться. — Ты стремишься к своей цели, — заключает Рей, — хоть и боишься. С лёгкой улыбкой на лице Талли кивает. — Это и значит быть гриффиндорцем.