diamond hell

В жестокой и непроглядной темноте ему бы отнять последний шанс одержать победу над собой. Продолжает биться коварными и опасными способами за свою жизнь и за вкус крови на губах. Снова вставляет пулю в магазин и почти жмёт на курок. Непонятно, на кого направлено дуло: на себя, на товарища или на врага. Никого не видно, никого не слышно. Густой туман перед глазами… А в глазах с расширенным зрачками тихий ужас. С самых ранних часов Чон Хосок не соображает и царапает кожу от боли в висках. В ушах звенит. С пяти утра стены давят на него: не спал, крутился и часто просыпался в холодном поту. Не боится, но мечется из угла в угол. Ни один аромат больше не спасает и ничто не вручает каплю расслабления. Он понемногу задыхается и продолжает идти по дороге, на каждом шагу встречая алые лужи. В Ад не отправится. Хосок уже в нём. День сегодня такой же яркий и жаркий, как предыдущий. Арабские Эмираты погодой не сильно отличаются от Южной Африки. Альфа привык жить при таком климате и уже не замечает, как сильные лучи солнца обжигают загорелую кожу. Стоит посреди улицы, где людей пока нет, а дорогие спортивные автомобили заполняют почти всю территорию. Он докуривает сигарету и отправляет её в урну, залезает в свой карман и достаёт маленький железный контейнер, открывая его. За ним никто не следит и не видит, как одна таблетка отправляется ему в рот. Позже Хосок быстро убирает контейнер и прикрывает веки, разминая плечи и шею. Выпасть из пространства и нынешних дел получается очень легко. Чон замирает в одном положении на длительные секунды, минуты, желая ощутить, как бурлит кровь в жилах. Ему нравится. Ему лишь это приносит удовольствие. Руки прекращают дрожать и волнение со временем испаряется. Оживляется и вылезает из кошмара, оказываясь в новом: приятном и крышесносном. Хосок шумно выдыхает через рот и вновь раскрывает глаза, имеющие глубокий чёрный цвет. На какое-то мгновение виден оскал на сухих губах. Мужчина, наполненный энергией и жаждой идти до конца, разворачивается и направляется к чёрной машине, стоящей недалеко от высокого здания. Он открывает дверцу с пассажирской стороны и занимает сиденье, не закрывая за собой и откидывая голову на спинку. Мышцы, что прежде были до предела напряжены, сейчас расслабляются. Чон всё чаще чувствует, как ему становится лучше, а человек, сидящий на месте водителя и смотревший на него, обнаруживает в нём изменения. Хосок пятнадцать минут назад вышел из машины раздражительным, а вернулся отчасти невозмутимым; разглядывает его заполненные чернильными рисунками руки, анализируя вздутые венки, и поднимается к лицу, на котором сверкает лёгкая довольная улыбка. Ему хорошо… Настолько хорошо, что Дуайт Болтон сразу понимает, в чём дело. — Принял наркотики? — долго не думая и не колеблясь, спрашивает американец. Хриплый смешок, вырвавшийся из уст Хосока, только подтверждает догадки. — Что такое, Дуайт? — плотоядный взгляд изучает улицу через лобовое стекло, а разум уже не на месте. — Тебя это как-то напрягает? Он ни перед кем не будет ломаться и оправдываться. Когда ещё работал в ядовитой долине, Хосок принимал наркотики и свою тягость к ним не держал в секрете. Чонгук никогда не одобрял: злился, часто насильно отбирал у него таблетки и порошок и на этой почве сильно ругался с Чоном. Рено только твердил: ничего хорошего из этого не вытечет. Его не слышали. Все слова, произнесённые Чон-Рено, летели мимо ушей. Хосок всегда знал меру, но в последние два месяца потерял её. Доза больше — здравого разума и поведения меньше. — Нисколько, — равнодушно бросает Болтон и отворачивает голову. — Делай, что хочешь. Ты человек свободный, а я не Чон-Рено, бьющийся за правильный образ жизни. Капля раздражения касается Хосока. У него медленно ускользает ухмылка с губ и взор меняется. Он становится более сосредоточенным. Дуайт всё видит боковым зрением и будто бы наслаждается, будто бы это и преследовал. — Каждый твой разговор должен коснуться этого имени, — тон сухой. Улыбка теперь на лице у Болтона. — Тебя бесит вспоминать Чонгука или то, что я его ненавижу? — лижет контур губ кончиком языка и стучит пальцами по кожаному рулю автомобиля. Услышать подобное Хосок совершенно не ожидал. Он поворачивает голову к Дуайту и сводит брови у переносицы. Молчит в течение длительных секунд, подбирая слова, и шипит ядовитой змеёй сквозь сжатые зубы: — Что за вопрос? — Просто интересуюсь, — пожимает плечами, посмотрев на корейца и выгнув бровь. — Ответишь? Именно этого ждёт и получает желаемое. В тёмных глазах Хосока бесы пляшут, и в этом им помогли далеко не наркотики. — Интересуешься чем? — зло рычит Чон, всматриваясь в Дуайта, как в жертву. — Моими настоящими чувствами к нему? — Не пойми меня неправильно, Хосок, — вздыхает. — Ты был с ним бок о бок на протяжении десяти лет, а одна смерть заставила сделать его в твоих глазах мишенью? У Хосока и Чонгука больше никогда не поменяются отношения. Между ними существует только ненависть, как считают оба. — Да, — резко и грубо. — Я предал Чонгука и хотел убить его брата. — Не хотел, — вдруг говорит Дуайт. Чон очевидно удивляется и вот-вот запылает адским огнём, а Болтон сидит расслабленно и продолжает улыбаться. — Блять, — нервно смеётся Хосок, дёргано вводя пальцы в волосы. — Ты сейчас серьёзно? — Если бы ты действительно желал смерти этого парня, он бы больше не раскрыл глаза, — абсолютно уверен мужчина. — Ты бы не ошибся в такой элементарной задаче. Убить кого-то для тебя не составляет никакого труда. На эту тему Хосок не собирается спорить. Ему нечего сказать в своё оправдание. В сердце у него никогда не было ненависти и злобы в сторону Рено Сами. С ним он всегда ладил и защищал от его старшего брата, а сейчас потерян и загнан в угол. — Так хорошо меня изучил? — Хорошо или плохо, но я прав. Хосок ничего не отрицает — этим показывает, что тот действительно не ошибся. — И давно начал сомневаться во мне? — с прищуром спрашивает он, разглядывая американца. — Я в тебе не сомневаюсь, Хосок, — признаётся Дуайт. — Для этого нет повода, и, надеюсь, — тычет в него указательным пальцем с широкой улыбкой, — ты мне его не дашь. Чон безмолвно и безэмоционально озирает руку Дуайта и возвращается к его блестящим в азарте глазам, толкая язык в щёку и качая головой. — Слишком поздно его давать, — интонации Хосока становятся спокойнее, а взгляд по-прежнему не показывает ничего адекватного и хорошего. — Я с тобой прибыл в Абу-Даби за розовым алмазом, от одного упоминания которого меня уже тошнит, — кривит губы и грубо убирает палец альфы от себя. Болтон усмехается и откидывается на спинку сиденья, не отцепляя от другого альфы взгляд и облизывая губы. — Меня тоже, — разводит руками. — Но я заберу его себе любой ценой. За весь период времени, когда достигнутые Дуайтом высоты равняются с землей, Хосок не увидел, как американец приходит к решению сдаться. — И на этом всё? — «Всё» будет, когда Чон-Рено исчезнет из мира самым мучительным способом и когда мне удастся вернуть доверие вашингтонской компании. — Думаешь, ещё займёшь своё место там? — серьёзно спрашивает Чон, сосредоточившись. — Ублюдок Рено хорошо постарался. Тебя ищут в твоём Штате и в Ботсване. Благодаря этому африканцу у Болтона не получается свободно дышать. Он не показывает злобу и то, как волнуется, однако Хосок всё замечает, не упуская важные детали из вида. — Стоило тронуть его сладкого мальчика, он уже всё на своём пути начал сжигать, — мужчина на мгновение напрягает скулы и сводит с собеседника взор, потупив его. — Я сразу понял, что Чонгук сойдёт с ума по нему, — с нескрываемой неприязнью к Тэхёну бросает Чон. — По нему сложно не сойти с ума, — Болтон улыбается так, словно под наркотиками он, а не Хосок. — Чёрт, — шипит, отвернувшись. Ненавидит Тэхёна. После того, как омега появился в ядовитой долине, всё пошло по наклонной в его жизни. После того, как Чон-Рено решил доверять ему и только ему. — Тэхён прекрасен, Хосок, — задумавшись о нём, произносит Болтон. — Красив, нежен, игрив и вызывает много грязных желаний, — на конец тянет ухмылку. — И поэтому ты так к нему относился? — чистое равнодушие в вопросе. — Я знаю, что ты приказал избить его. Жалость к парню Чон не проявлял и не проявляет до сих пор. Он желал только его смерти, и ничего не поменялось. Ему лишь интересны неожиданно возникшие чувства Дуайта к Тэхёну. — Он не должен был забывать, в чьих руках находился, — язвительно произносит. — Но его было сложно не хотеть. Всё ещё жалею, что не попробовал его на вкус, — трёт пальцем нижнюю губу несколько секунд в раздумьях. Позже дёргает бровями и издаёт смешок, добавляя: — У меня ещё появится для этого шанс. Хосок сухо усмехается. — Сколько уверенности. — Я верну себе всё, — качает головой. — Розовым алмазом? — Верно, — подтверждает с энтузиазмом. — И когда представители компании в Вашингтоне увидят, что я добился сотрудничества с таким крупным нефтяным магнатом, как Амин Аль Рашид, они на многое закроют глаза. — Амин — не лёгкая добыча, Дуайт, — со всей уверенностью предупреждает его Хосок. Болтон возвращается горящим взором на корейца. — Поэтому я забрал тебя с собой, — это не секрет для Чона. — Вы же с ним знакомы? Они смотрят друг другу в глаза в течение долгих секунд. И тишину обрывает Хосок сухим ответом: — Знакомы. — Превосходно, — улыбка всё шире. Каменное выражение лица Чона не меняется. Он больше ничего не говорит американцу в ответ. Дуайт сам не желает продолжать разговор. Они сюда приехали для бесед с другим человеком. Их машина стоит напротив высокого здания в одном из абудабийских районов. Здесь сегодня проходит аукцион, который должен уже закончиться. Через лобовое стекло Болтон, наконец-то, видит, что мужчины в традиционной арабской белой одежде выходят из сооружения. Он отстраняется от спинки сиденья и щурится, разыскивая в толпе необходимую фигуру. Амин Рашид вместе с тремя альфами выходит на улицу и с яркой улыбкой разговаривает с ними, посмеиваясь. Болтон и Чон покидают автомобиль, и первый неторопливой походкой идёт в сторону араба, в то время как второй не спешит трогаться с места и долго анализирует Амина с расстояния. Рашид замечает их сразу и прекращает и улыбаться, и беседовать, вцепившись нечитаемым взглядом пока в Дуайта, а потом в Хосока, хмуря брови и поджимая губы. На знакомого он смотрит намного дольше, не скрывая удивления, и пытается понять происходящее. Вскоре Амин быстро говорит что-то товарищам и отходит от них, направившись к двум прибывшим сюда мужчинам. Хосок тоже прекращает стоять и догоняет Болтона. — Здравствуйте, Амин, — приветствует Дуайт мужчину и становится напротив него. — Позвольте представиться… — Я знаю, кто вы, — с ярко выраженным акцентом перебивает Рашид. Болтон усмехается и поправляет на себе костюм, немного склоняя голову к плечу. Хосок становится рядом с ним и ловит короткий смурной взгляд Амина, не поздоровавшись с ним. В последний раз они виделись год назад: не при таких условиях, не при таких чувствах, не при таких людях. Раньше между ними не веял ледяной холод. Они поддерживали хорошие отношения в течение нескольких лет, а сейчас словно не узнают друг друга. Но ненависти в груди нет ни у одного из них. — Действительно? — Дуайт Болтон, — кивает, показывая свою осведомленность. — Я не думал, что сегодня мы с вами встретимся. — Конечно, не думали, вы игнорировали все мои просьбы на встречи или на дистанционный разговор. — График постоянно плотный, — без грубости сообщает ему. — Поэтому я прибыл лично с вами поговорить. Амин вежливо улыбается. Хосок, смотря на Рашида, не впервые убеждается в его постоянном спокойствии. Араб не славится вспыльчивым и жёстким характером и поведением. Он всегда выслушивает и не позволяет себе и другим перейти черту дозволенного. Уважает собеседников и ждёт того же в свою сторону, кто бы перед ним ни стоял. — О чём же? — Тем немного, но одну из них хотелось бы обсудить с вами как можно скорее, — каждое слово Болтона пропитано хитростью, ядом. Его улыбка заметно отличается от улыбки Амина. — Много времени я у вас не займу. — Начинайте, — просит Рашид. — У вас несколько минут, а меня ждут люди. Из Дуайта вырывается тихий хриплый смех, на что араб в непонимании щурится. — Не здесь. — Вас смущают чужие взгляды? — серьёзно спрашивает Амин, оглядываясь. Их окружают люди, вышедшие с аукциона, как и сам Рашид, но они ими не интересуются. Только товарищи и охрана Амина глядят и ожидают его. — Нисколько, — мигом отрицает Болтон и засовывает руки в карманы чёрных классических брюк. Делает тон тише и продолжает: — Меня смущает, что мы будем обсуждать редкий драгоценный камень из Южной Африки посреди улицы. — Так вот в чём дело, — Рашид хмыкает, качая головой. — Вы везунчик, раз алмаз у вас. — У меня хорошие связи в Африке. О них Дуайт в курсе давно. Злоба изнутри его сжирала, зная, в каких тесных отношениях состоит Чон-Рено с влиятельным человеком с Ближнего Востока. Африканец добился многого и без помощи собственного отца. — Наслышан, — сквозь натянутую улыбку летит. — Вы сотрудничаете с Чон-Рено Чонгуком. — Да, он мне давний друг, — не осторожничает и открыто признаётся Амин. — Вам должны были об этом сказать, — его взгляд переводится на другого человека, чьи помутневшие глаза ни на секунду с него не сходят. — Как дела, Хосок? Чон сильно поджимает губы и выжидает небольшую паузу перед тем, как бесцветно выдать сомнительный ответ: — Прекрасно, Амин. В воздухе застревает то ли напряжение, то ли искренняя обида обоих на эту ситуацию. — Не ожидал увидеть тебя в Арабских Эмиратах с посторонними лицами, — честно говорит Рашид и пожимает плечами, не намереваясь своей речью как-либо разозлить Хосока. — Обычно, сюда ты прибывал вместе с Чонгуком, но никак не без него. Грудь Чона заполняется нечто нехорошим, неприятным и тёмным. Ненавидит и не собирается разговаривать о бывшем друге сейчас и потом. Эту тему он избегает со всеми. — Произошло много изменений и в моей, и в его жизни, — кое-как цедит Хосок, стараясь не сжать кулаки. — Теперь я работаю с американцами и вместе с ними преследую только одну цель. — И зачем вы так гонитесь за розовым алмазом? — оглядывает их двоих Амин. — Вам не понять, — улыбчиво произносит Болтон. — Но хотелось бы, — настаивает, посмотрев ему в глаза. Дуайт шумно вздыхает, расправляя плечи и желая добиться того, за чем прилетел в Абу-Даби. Не отпустит, если услышит очередной отказ. — Тогда, не стоит откладывать наш разговор на длительный период. — Завтра в одном из своих имений я принимаю несколько важных лиц, — предупреждает Рашид и сверяется со временем на золотых часах на правом запястье. — Думаю, там мы с вами можем всё обсудить и решить. — Мои люди свяжутся с вашими и уточнят адрес, — довольный услышанным говорит Дуайт, улыбаясь во все зубы. — До встречи, Амин. Рашид кивает и уходит, вернувшись к своим. Оглянув Хосока, Болтон усмехается и вместе с ним смотрит арабу вслед. За спиной всё рушится, а Дуайт ни перед чем не останавливается. *** Сердце, мысли и душа освобождены от волнения. Солнце проникает в каждую клетку, одаряя спокойствием. Оно разбрасывает свои яркие лучи на все участки этого жаркого и грозного государства. Сегодня ниоткуда не слышатся вопль, плач и крики. Разом все замолкли и решили отдохнуть от привычного образа жизни. Третий день он уже Чон-Рено и третий день пребывает в чистом счастье. Из Саванны Тэхён с Чонгуком вернулись вчера поздно вечером, ближе к двенадцати. Сполна насладившись друг другом, они уделяли время Персефоне и её новорожденным детенышам. Альфа не забыл об остальных львах, которые иногда сами напоминали ему о себе и лезли с лаской, а омега наблюдал за ними и смеялся. Но улыбка с его губ быстро слетала, и взгляд сменялся на напуганный, когда Борей подходил к нему и обнюхивал. Тэхён по-прежнему ужасно его боится и пока ещё не готов с ним контактировать. Чонгук скептически посматривал, как омега бегал от белого льва и чуть ли не плакал от страха, но в итоге мужчина разрешил ему спрятаться за своей спиной. Тот долго не отцеплялся от него, успокаивался и выглядывал через раз, проверяя обстановку. Борей попытался ещё несколько раз подойти к Тэхёну и в итоге сдался, чему парень обрадовался и пошёл к Амуру и остальным львятам. Уже вернувшись домой, они вместе с бенгальским тигром на кровати уснули в обнимку крепким и сладким сном. Утром Чонгук подарил Тэхёну несколько поцелуев на щеке, шее и плечах, после чего без слов покинул особняк. Почти вечер, и омега сегодня практически не видел Чонгука, однако не слишком этим расстроен. Его часто отвлекают, заставляют улыбаться и смеяться. Для грусти не находит причин и времени. Диего и два человека не дают ему соскучиться, за что он им благодарен. Они находятся в большом зале, и каждый занят своим делом. Чимин сидит в кресле с закрытыми веками и почти спит, иногда вставляя своё слово в текущий разговор. Сами пялится на Диего, который запрыгивает к нему на диван и ложится рядом, и вскакивает с места, упираясь ладонями в бока и недовольно хмурясь на хищника. Тэхён расхаживает по всему помещению: то сядет в кресло, то на стол, то на пол, то выйдет из зала и зайдёт через несколько секунд. Он разговаривает по телефону двадцать минут и никак не закончит, кусая губы. Этого звонка парень ждал, но безумно не хотел. Надеялся, что старший брат со всем разберётся. Немного волнуется и хлопает ресницами. Тэхён вновь располагается на диване с Диего и выслушивает речь с другого конца, мычанием подтверждая или произнося тихое-тихое «нет, это не так». Со страхом принял звонок деда. Боялся в первую же секунду услышать крики и недовольства, но постепенно расслабился, когда альфа изо всех сил старался казаться понимающим человеком и обыкновенно начал задавать интересующие вопросы, ответы на которые он уже получил от Джухёка. Но деду было необходимо всё услышать именно от Тэхёна. А тот очень осторожничает и не делится всеми подробностями, зная, что мужчине они могут не понравиться. Проходит ещё десять минут, и омега мягко прощается с дедом и отключается, убирая телефон и выдыхая. Чимин на этот шумный выдох раскрывает глаза и смотрит на Тэхёна, засмеявшись, а Сами, что недавно ушёл на кухню, входит обратно в зал с вазой фруктов и садится в свободное кресло. — Что сказал дед? — заинтересованно спрашивает Рено и параллельно пережёвывает белый виноград, закидывая ногу на ногу. — Чон-Рено худший кандидат на роль мужа? Чон-Рено полный идиот, и ты сделал огромную ошибку, выйдя за него? — словно заранее подготовил слова и сразу ими кидается. — Если оба варианта, то мне жаль, но я с ним абсолютно согласен. Сами жить не сможет без издевательств над старшим братом. И день без этого не обходится: либо лично подействует ему на нервы, либо сделает это через телефон, если тот не рядом. — Я сделал ошибку? — приподнимает уголки губ Тэхён, смотря на альфу с насмешкой. Сам он так не считает. Своим выбором доволен. Его супруг — лучшее, что с ним случалось. Рад быть Чон-Рено. — Ты — определенно, Чонгук — нет, — без труда отвечает Сами, вскидывая брови. — Ты единственное в его жизни, что мне нравится. Слышать это в свою сторону омега очень смущается и на долю секунды покрывается лёгким румянцем, не зная, что прощебетать, помимо: — Сами… — Так, я прав? — продолжает темнокожий парень, пережёвывая ягоды. — Твой дед ненавидит твоего супруга? Скажи это Чонгуку, я хочу, чтобы он расстроился, — коварно посмеивается. — Дед не говорил ничего подобного, к счастью, — с улыбкой делится Тэхён и пожимает плечами, садясь на диван по-турецки и постукивает пальцами по коленям. — Он был лишь удивлён моим замужеством и тем, что я бросил учёбу в Южной Корее, и хотел обсудить всё со мной. Тэхён всё ещё удивлён беседе с дедом. Она оказалась легче, чем он представлял. Альфа сдержанно выслушивал всё, что говорил ему Тэхён. Сам сначала интересовался исключительно его учебой, что Тэхён на мгновение подумал, что дед не в курсе о его браке. Но мужчина оттягивал эту тему до последнего и начал её со слов: «Я не ожидал». Расспрашивал о виде деятельности и характере Чонгука, о том, как они с Тэхёном познакомились и хорошие ли у них отношения на данный момент. Парень делился правдой: он счастлив быть рядом с супругом. Ему не на что жаловаться. У них на самом деле с Чонгуком всё в порядке. — Ты бросил учёбу? — раскрывает широко веки и таращится на омегу Сами. — Тебя Чонгук заставил? — Тэхён уже раскрывает рот, желая оправдать своего мужчину, но альфа добавляет, разозлившись: — Мелкий, прошу, не скрывай от меня ничего. Я разукрашу ему лицо за приказы и манипуляцию. Чимин, сидящий в кресле и проявляющий заинтересованность, внимательно смотрит на них. — Сами, нет, — быстро отрицает Тэхён и мотает головой. — Нет-нет. Чонгук вообще в это не вмешивался, я сам пришёл к такому решению. Чон-Рено в Абу-Даби совершенно не ожидал услышать от омеги, что тот решит поменять специальность. — Ты больше не будешь поступать? — Буду, — волнительно сминает в пальцах конец своей футболки, улыбаясь одним уголком. — В начале следующего года пойду сдавать экзамены здесь, в Ботсване на ветеринарию. Квон Хан уже пообещал ему помочь с учебой, так как эта сфера напрямую связана с ним. — Ты мог стать журналистом, но выбрал дорогу ветеринара?.. — медленно и подозрительно спрашивает Сами, явно не поддерживая выбор омеги. Наблюдая за его реакцией, Тэхён ежится и потерянно бегает глазами по его лицу. Не знает, что ответить, вжимая голову в плечи. Он не жалеет о выборе. Вспоминая, что ему больше не придётся возвращаться в Сеульский Университет ради изучения нелюбимой профессии, парень чувствует себя свободным и счастливым. А работа с животными даст ему намного больше. Она окажется приятнее в миллионы раз для Тэхёна, хоть он ещё и не приступил к учёбе. — Не слушай его, Тэхён, — увидев погрустневший взор омеги, встревает Чимин. — Сами избегает всё, что связано с животными. Ты мягкий и добрый, и эта работа создана для тебя. Тэхён улыбкой благодарит его за каждое слово, а тот тихо смеётся. — Чимин прав: слушать меня не надо, — от чистого сердца хочет исправить ситуацию Рено. — Тебе позволено всё, что пожелаешь. — Мне приятно, — мягко говорит омега, посмотрев на Сами. — Ты единственный Чон-Рено, который будет получать комплименты от меня, — тычет указательным пальцем в его сторону и берёт с вазы, что лежит у него на бёдрах, яблоко и откусывает. Пережёвывая, вспоминает о важной детали и добавляет: — И мои племянники. Брови Тэхёна медленно ползут вверх. Парень молчит некоторое время и глотает слюну. — Племянники?.. — переспрашивает почти шёпотом, думая, что ослышался. — Только не говори мне, что вы не планируете детей, — взгляд Сами резко меняется. Альфа выглядит напуганным, недовольным. — Я уже придумал имена и стили одежды для них. Они будут самыми модными во всей Южной Африке, — вдруг выдаёт то, что заставляет омегу в непонимании похлопать веками. — Но после меня, конечно. Чимин смеётся, глядя на Тэхёна. Впервые за несколько недель отходит от плохих мыслей, от вечных переживаний за нынешнее и будущее и отдаёт себя друзьям, которые пялятся друг на друга огромными глазами и уже полминуты не обрывают странную тишину. — Для детей пока рано, — предупреждает омега. Возмущение Сами достигает пика. Думает, что сейчас взорвётся. А смех Пака становится ещё громче. — Но я не молодею, Тэхён, — повысив тон, возникает Рено и прикладывает ладонь к своей груди. — Вы обо мне вообще думаете, когда всё обсуждаете? Омега теребит пальцы, не спеша давать ответ. Раздумывает, готовится, дабы не взбесить альфу сильнее, и еле слышно спрашивает: — Должны были?.. — Да, чёрт возьми, — несколько раз и быстро кивает Сами. Не шутит. Его позиция серьёзная. Он абсолютно убеждён, что, находясь в этом доме, все обязаны советоваться с ним во время серьёзных тем. Только те этого не делают. Тэхён пытается, а Чонгук — нет. Тэхёну хочется оборвать эту тему. Он максимально смущается и страшится говорить о детях. Ведь на самом деле поддерживает мнение Чонгука: для начала учёба и личная жизнь, которая не длится даже полгода, а только потом пополнение в семье Чон-Рено. Разговор больше не продолжается, и тишина, возникшая в помещении, срывается громким красивым звучанием. Крик живого существа отвлекает трёх человек и Диего, что был в шаге от крепкого сна. У тигра глаза превращаются в два огромных жёлтых шара, когда в зал неожиданно влетает большая синяя птица, одаряющая их своим пением и непонятными словами. Гиацинтовый ара кружится у потолка, изучает всё вокруг себя. Тэхён, Чимин и Сами переглядываются и не могут понять, почему Боа оказывается в этом особняке. Диего, подкрепившись энергией, быстро вскакивает с дивана, гонится за попугаем и громко рычит на него. Но птица не даёт себя в обиду и издевается над диким зверем, летая высоко над ним. Вскоре в зале появляется хозяин попугая — Ким Сокджин. Он широко улыбается и смеётся, наблюдая за животными, а Джухёк, вошедший сразу за ним, тревожится, что тигр может навредить энергичному Боа. Зреть эту картинку можно вечно. Полосатый хищник никак не оставит ару в покое и гоняет его по всему помещению, сливаясь своим грозным громким рычанием с его криками. — А Диего его не съест? — спрашивает Джухёк и, не отрываясь, следит за летающим Боа. — Боа умеет постоять за себя, не переживай, — гордо отвечает Сокджин и усмехается. — Они ведут себя так не в первый раз, скоро устанут друг от друга. Попугай направляется к Сами и садится ему на голову, а Диего сразу запрыгивает на альфу, скидывает с него вазу с фруктами и пытается дотянуться до ары, но тот уже улетает в другой угол. Рено почти вопит от страха, от того, как огромный тигр сидит на нём и поднимает голову, игриво смотря на попугая, располагающегося на люстре. Все в помещении срываются на громкий смех и никто не пытается помочь темнокожему парню, забывшему, как нужно двигаться. — Тэхён, умоляю, убери его от меня! — кричит Сами, которого почти не видно под огромным диким зверем. Омега Чонгука единственный, кто в силах справляться с бенгальским тигром. С яркой улыбкой во все зубы Тэхён приближается к ним и слабо хлопает Диего по брюху, привлекая его внимание. — Киса, пойдём ко мне, — нежно тянет его за собой и гладит по голове, так же поцеловав. Уставший от беготни хищник быстро слушается человека и спрыгивает с Сами, облизывая омегу. Тэхён вместе с ним возвращается на диван и не прекращает ладонями водить по его шкуре, сюсюкаясь. Джухёк засовывает руки в карманы и поднимает уголки губ, смотря, как младший брат без особого труда обращается с большой кошкой. — Ты как, Сами? — спрашивает Тэхён, насильно проглатывая смех, рвущийся из него. Грудь альфы вздымается и опускается, а потерянный взгляд направлен куда-то вперёд. Он не шевелится и обдумывает всё, усердно стараясь вернуться в реальность. Чимин, не прекращающий смеяться, подходит к нему и садится на ручку кресла, обнимая парня и успокаивая его быстро бьющееся сердце. — Ощущение, что прошёл войну… — Диего бы ни за что не навредил тебе, — говорит омега сквозь тихое хихиканье. — Он тебя знает уже долго и очень любит. Сами с ним не согласен и отрицательно мотает головой, цокая языком и убеждая в обратном: — Любит он тебя, Тэхён, а на меня у него свой самый острый клык. — Ты действительно так хорошо с ним ладишь, ангел, — от себя добавляет Джухёк и встречается с братом взглядом. — У тебя невероятно получается. Настроение Тэхёна приобретает новый и яркий окрас. Сказанное старшим братом — причина для душевного счастья. Ему приятно, что Хёк поддерживает его и постепенно принимает большие изменения. — Просто у нас с кисой особые отношения, — морщит в ответ нос. — Любовь с первого взгляда. Точно Чон-Рено. Познакомились, и в тот же вечер тигр встал на защиту мальчика, не дав собственному хозяину к нему притронуться и зло зарычав на него. Это было удивительно и для Тэхёна, и для Чонгука. — Всё ещё не верится, что теперь это твоя жизнь, — мягко усмехается Джухёк. И больше она не поменяется: останется такой же тёплой, заполненной животным и растительным миром. — Мне нравится, — поднимает на альфу глаза и ласково улыбается. — Я рад, — так же тепло отвечает Джухёк, не имея ничего против. Пока все остальные в зале заняты беседой и обсуждениями, Тэхён, ещё раз поцеловав Диего в голову, поднимается с дивана и идёт к брату. Снизу вверх заглядывает ему в глаза и аккуратно касается его локтя, какой-то маленький промежуток времени грызя свои губы в неизвестном волнении. — Выйдем на пару минут? — вскоре летит из его уст тихий вопрос. — Всё в порядке? — тон у старшего сменяется на более серьёзный. — Да, — звучит как-то неуверенно. — Пока Чонгука нет дома, я хотел поговорить с тобой наедине. — Конечно, ангел. Никто не обращает особого внимания на Тэхёна и Джухёка, когда те решают покинуть большой зал. Омега ведёт его к кухне, куда обычно прислуга не заходит, потому что Тэхён пожелал самостоятельно там убираться и готовить себе и Чонгуку. Они входят в светлое помещение: Джухёк садится у столешницы и упирается в неё локтями, Тэхён же роется в холодильнике и вытаскивает оттуда графин с соком. Младший выглядит напряжённо и взволновано, что не наблюдалось прежде. К разговору он сразу не приступает и наливает брату и себе напиток, не поднимая глаз. Хёк не торопит его и лишь выгибает бровь, начиная переживать. Не имеет представления, что Тэхён собирается ему сказать, и из-за этого сердцебиение у него ускоряется. Даже когда омега сообщил ему о дате заключения брака, он не вёл себя подобным образом. Сейчас чего-то боится: то ли реакции, то ли своих чувств. — Вы с Сокджином красивая пара, — заканчивает с молчанием Тэхён и поднимает взор на альфу, едва улыбнувшись. — Он идеально тебе подходит. Омега рад, что Джухёк и Джин нашли друг друга и сблизились. Оба заслуживают лучшего в этой жизни, в Южной Африке. — Ты хотел обсудить наши с ним отношения? — недоумевает мужчина, разглядывая лицо Тэхёна. А тот продолжает ломаться и теребить пальцы, отрицательно помотав головой. — Нет… — почти дрожащий шёпот. Страх ложится ему на грудь. — Что происходит, Тэхён? Всего-то боится приблизиться к теме, которую сам осмелился затронуть. Больше не собирается откладывать всё на следующие дни и недели. Ему надоело отдавать себя на растерзание личным монстрам, что порой просыпаются в нём. Нужны ответы и как можно скорее, чтобы не начал сомневаться в важных вещах. — Чонгук знал о наших родителях?.. — осторожно задаёт волнующий уже несколько недель вопрос Тэхён, напрягаясь. Шокированный Джухёк распахивает губы, но с них ничего не срывает. Глядит в медовые глаза, отдающиеся блеском, и выслеживает в них тревогу и потерянность. Кровь стынет в жилах, и мурашки бегут по коже. — О чём ты? — проглотив слюну, уточняет он. — Я не понимаю. Всё понимает… Как Тэхён боится об этом разговаривать. Для обоих это горе, нестерпимая боль и мука. — Он знал, что их убили на территории ядовитой долины?.. — Но откуда об этом знаешь ты?.. Парня специально задели за живое и довели до желаемой истерики. И он до последнего желал только одного, чтобы это оказалось жестокой ложью. Но Джухёк ничего не отрицает и нагоняет тоску и на себя, и на него. — Так, это правда, — взгляд становится более грустным и невинным. — Я искренне надеялся, что ты скажешь мне другую причину их смерти, — голос всё тише. — Не такую болезненную и жестокую… — Ангел… Невыносимо видеть Тэхёна таким потерянным. Он пытается казаться сильным и крепким, а бусины слёз в уголках глаз сдают, какой ураган творится у него в сердце. — Ты не ответил мне на вопрос… — настаивает на своём спокойным тоном. — В первую нашу с Чонгуком встречу, — вздохнув, произносит Джухёк и потирает пальцами переносицу. — Я сказал ему, что кто-то из его людей давал приказ расстрелять членов Красного Креста. Он ничего не знал, — Тэхён внимательно его слушает, хлопая ресницами. — Я уже хотел всё тебе рассказать, больше не скрывать правду, но он не позволил. И ты прекрасно понимаешь, почему. — Всегда защищает, — в следующую секунду шепчет Тэхён, спрятав взор. — Всегда беспокоится, что мне будет больно. Вы с ним такие одинаковые в какой-то степени, — грустно усмехается. Омега все годы за чьей-то спиной. Постоянно кто-то его оберегает. — Мы не знали, как ты отреагируешь. — Лучше бы я услышал от вас, нежели от Чон Хосока… Скулы Джухёка моментально напрягаются. Альфа хмурится и поднимается с места, взирая на омегу. — От кого? — Друг Чонгука, — вручает едва слышный ответ, и в горле ком застревает. — Он предал его и перешёл на сторону американцев. Хосок был среди них, когда они держали меня у себя, и всё рассказал. Пять лет назад приказ дал именно он… — Моя ошибка, — рычит на самого себя и сжимает кулаки. — Джухёк, не нужно… — смотрит на него умоляюще. Тэхён ни на кого не злится, ни в ком не разочаровался. Лишь вновь обижен на судьбу: она уже давно над ним издевается и никак не прекратит доводить до слёз. — Я был обязан поделиться с тобой о причине их смерти гораздо раньше, но каждый раз думал, что время ещё не пришло. Омега обходит столешницу и подходит к брату, взяв его руку в собственную. — Ты хотел отгородить от меня всё плохое. Я понимал и понимаю. Не смей винить себя, если не хочешь сделать мне больно, — нежно просит и поддается вперёд, уткнувшись носом в его грудь. — Я молю тебя… — Прости меня… В его действиях никогда не было плохих намерений. Только любовь и забота. Он мечтал дать ему лучшее в этом мире. Джухёк вжимается губами в пепельную макушку и целует её, аккуратно обнимая брата за плечи и чувствуя его ладони на своей спине. Тэхён прилипает к нему, как липучка, и не желает ни на шаг отходить, впитывая то родное тепло, что с самого детства за ним шлейфом тянется. Сердце бьётся — оно довольно моментом. Омеге от объятий хорошо, уютно. Внутри отпечаталось много боли, но опускать руки второй Чон-Рено не готов. Справится. Рядом с ним есть люди, которые помогут выбраться из зыбучих песков. — Тэхён, — доносится знакомый голос в стороне. Омега слабо дёргается и немного отстраняется от брата, повернув голову и встретившись взглядом с темноволосым альфой, что ему приветливо улыбается и кивает. — Хан, — солнечно лепечет Тэ. — Привет. — Чонгук прислал меня, потому что сам не успевает, — объясняет свой визит Квон, а Тэхён только рад слышать имя своего супруга. — У тебя пятнадцать минут, беги переодеваться. Мы должны быстрее выехать из особняка. Парень не соображает, с чего Чон-Рено понадобилось его вновь куда-то забирать. Планов никаких не было, но внезапность входит в поведение Чонгука. — Куда? — любопытно глазеет на Хана. — В дороге всё расскажу. Неизвестность в этот раз не настораживает. Она вызывает чистую заинтересованность. Но где пункт назначения сегодня и что задумал Чон-Рено — нет никаких идей. *** В звёздном небе тишина. В сердце её нет уже давно. Прекратил ждать. Верить. Жить… Существование в тягость, но парень не привык сдаваться. Признаётся: недалеко от падения с обрыва. Один шаг, а он продолжает стоять и глядеть в пустоту напротив. Больше не плачет. Все слёзы истратил ещё недавно. Ничего не осталось с ним. Один и почти пуст. Лишь любовь к парню с Ямайки не умирает… По-прежнему душа тянется к нему, к его объятиям, поцелуям, утешениям и ласковым словам на ухо. Ему не нужна марихуана. Ему хватит свободы с Пак Чимином, о котором не слышал давно. Не знает, ждёт ли тот ещё. Надеется, что нет. В окне тёмные облака плывут и забирают с собой последние частицы сил Мин Юнги. В них, вне зависимости от земной жестокости, звёзды не меркнут. Абу-Даби красив в это время — третий час ночи. Где-то недалеко пустыня Руб-Эль-Хали границ не имеет и прячет в себе ядовитую живность и секреты избранных. В ней хочет затеряться и оказаться на одном из высоких барханов. Юнги сидит на кровати в большой комнате и бесцветно смотрит в сторону балкона, чьи двери раскрыты. Полупрозрачные длинные белые шторы развеваются из-за лёгкого ветра, остужающего горячую бледную кожу омеги. Сон к Мину не приближается, на его счастье. Он устал тонуть в нескончаемых кошмарах и расцветать в прекрасных мечтах, а, раскрыв веки, возвращаться в реальность. Поэтому сейчас без каких-либо нагнетающих мыслей наслаждается одиночеством. Но мысль о побеге возникает по традиции. Юнги пытался. Несколько раз. Изо всех сил, рискуя всем. Всегда возвращался в четыре угла со слезами и криками отчаяния. Никто не щадил. И час назад Мин выходил на балкон разведать обстановку и вновь убедиться, что двор хорошо охраняют и выбраться из тюрьмы не получится. Повсюду кто-то есть и держит ухо востро. Просидев так ещё несколько минут, омега в итоге ложится и не укрывается простыней. Веки закрываются, и тело расслабляется. Дверь, что постоянно здесь заперта, без неожиданности открывается ключами, которые имеются в кармане у главного мучителя. Юнги не вздрагивает, не боится и продолжает отдыхать, когда в комнату прокрадываются тихими шагами. Каждую ночь монстр приходит за пищей. Кровать прогибается, но Мин не оборачивается, не смотрит и игнорирует чужое присутствие рядом с собой. Ему надоело, а прятаться негде. Горячее ровное дыхание ощущается на затылке, и оно скоро перетекает к шее, отчего мурашки невольно разбегаются по чувствительной коже. Тяжёлая рука мужчины опускается на бедро Юнги и непривычно нежно поглаживает его. Нет грубости, ненасытности. Мин на секунду сомневается, что за ним находится Чон Хосок. Тот так не умеет, но нотки его аромата добираются до него. От них тошно. Никакого наслаждения не приносят. Альфа едва прикасается своей грудью к его спине и вжимается носом в изгиб шеи, втягивая сладкий запах. Его пальцы с бёдер съезжают на тонкую талию и пролезают под широкую чёрную футболку, нащупывая выпирающие кости и одновременно покрывая шею Мина поцелуями. Никогда не был столь аккуратен. Юнги на его нежность никогда не поведётся. Пусть купает в цветах и ласке — плевать. Хосок для него на самом дне. Оттуда мужчина не сможет выбраться. — Сегодня ночь особенно красива, — крайне тихо, крайне хрипло, крайне странно. Хосок знает, что Юнги не спит. Редко встречает его во сне. Ему начинает казаться, что омега отказался и вовсе от него. Фраза, произнесённая Чоном, заседает у Мина в голове и крутится. С Хосоком согласен. Впервые. Ночь сегодня действительно отличается от всех предыдущих. Она не пугает — утешает. Словно в ней есть что-то новое, чего раньше ни он, ни кто другой не видел. — Не дано тебе говорить о красоте, — отвечает, чаруя мужчину спокойным тоном. Однако Юнги не спокоен — он погас. — Но ты видел это небо? — мычит Хосок и целует парня за ухом. Веки Мина через пару секунд раскрываются. Он вновь устремляет взгляд на открытый балкон, что находится напротив, и очерчивает им большие облака и миллионы блестящих бусин. — Видел. Хосок никогда не говорил о природе и не наслаждался, когда был окружён ей ежесуточно. Далёк от этого. И Юнги не догадывается, что могло найти на него и почему он вдруг затронул эту тему. — Оно всё усыпано звёздами, — добавляет Хосок, сам посмотрев в сторону, где виднеется небо. — Ты в волшебство не поверил, глядя на него? Все его слова с неизвестным подтекстом, и поведение совершенно иное. Мин задумывается, глотнув слюну, и прислушивается к дыханию за собой. Хосок не мог образумиться — Юнги не поверил в волшебство. — Я не понимаю твоих разговоров, — не скрывает и немного напрягается от его прикосновений. — И не хочу понимать. — Тебе бы стало намного лучше, если ты хоть немного постарался вникнуть в суть моих слов. Мин настораживается ещё сильнее, но желает не концентрироваться на этом. Ему нет дела до Хосока и его фраз. В альфе много тайн и хитрости. — Я устал… — измученно шепчет. — Так сильно устал… Все дни его — мгла. Нет сил идти по дороге, а светлый путь ему только снится. — От меня, — догадывается Хосок. — От жизни. Этого ответа Чон ждал и не удивляется, прекратив расцеловывать Юнги и чуть приподнявшись, дабы глянуть на аккуратный профиль парня. — С первой нашей встречи ты бьёшься за свободу, а сейчас собрался сдаваться? — несильно сжав челюсти, неожиданно говорит альфа. — Я двери клетки не открываю, но не запрещаю тебе самому их сломать. Мин сводит брови к переносице и быстро отстраняется от Хосока, приняв сидячее положение и раздражённо посмотрев мужчине в глаза сверху вниз. У того же не мелькает никакая эмоция на лице. — Уже столько времени я пытаюсь их сломать, уничтожить. А вы… — сильно поджимает губы, делая небольшую паузу. Собирается с мыслями и продолжает: — Вы отбираете все силы и калечите меня, как снаружи, так и изнутри. — Долго держишься — держись дальше. — Это выматывает. Невыносимо и ужасно… — желает донести до него элементарное. — Тебе не понять. Ты никогда не был в моём положении, — глаза покрываются влажной плёнкой. Слёзы рвутся, а он их отгоняет. — Ты не лишался свободы. В комнате вновь возникает тишина. Хосок, не отрываясь, глядит на Юнги и, на удивление, очень спокоен, будто бы в нём душа абсолютно другого человека. Мин снова перед ним слабый. Им обоим это не нравится. Когда-то энергичный и стоящий на своём парень умирает… — Я в заложниках у самого себя, и уже очень много лет, — негромко произносит Хосок. — Это хуже. Мин в едва заметном возмущении расширяет веки и глотает слова оскорбления, разучившись их правильно преподносить. — Чем это может быть хуже? — Ты в силах сбежать от нас, а я от себя — нет. В какую-то секунду Юнги допускает мысль о том, что Хосок ненавидит себя за свои же жестокие действия в отношение к людям. — Я бы посоветовал тебе исправиться, но… — Это невозможно, — вместо него продолжает Хосок и сухо усмехается. — Думаешь, сам не понимаю? Мин временно теряется и бегло разглядывает альфу, прикусывая губу. — Зачем ты откровенничаешь передо мной? — все же шепчет интересующий его вопрос. — Ты прежде этого не делал. — Тебе не нравится? — Это напрягает. И одновременно очень пугает. Беседа не на страшные темы. В ужас приводят интонация и взгляд Хосока, словно задумал что-то ужасное и одновременно грандиозное. Человек, утонувший в обиде, гневе и злости не умеет быть спокойным, как морские волны. — Я считал, что ты расслабишься, — пожимает плечами Хосок, опираясь локтями назад, в матрас. Юнги нервно усмехается. Сегодня он слышит один бред из его уст. — С тобой не получается, Хосок, — стиснув от горечи зубы, шипит омега и сжимает в кулаках простынь. — Ты, — с рычанием и ненавистью, — причинил и продолжаешь причинять мне слишком много боли. Ты ежедневно наблюдаешь за моими слезами и слушаешь, как я прошу тебя остановиться, но жажда быть выше всех остальных лишила тебя человечности. Хочет вопить и рыдать во весь голос, но он не отдаст свою энергию никому из своих врагов. — Попроси меня остановиться ещё раз. — Что?.. — одними губами произносит Юнги и вскидывает брови. — Ты не сделаешь этого, — мотает головой. — Попроси, — грубее приказывает Хосок. Нет ни писка, ни звука снаружи. Никто не обрывает их странные диалоги и затишье между ними. Они смотрят друг другу в глаза без ненависти и без тёплых чувств, как никогда. Хосок взглядом подбивает Юнги произнести вслух мольбу, только тот долго не решается и грызёт щёки изнутри. Нескончаемыми ночами он по сотни раз делал это, а в данную минуту обыкновенно боится, мучая себя вопросом: «Не игра ли?» На его лице тенью застывает блеклый страх. А на губах Чона уже нет злорадной ухмылки, к которой за такой промежуток времени привыкли. Не развлекается и, видно, действительно ждёт одно слово — его во время пыток игнорировал. И криками о помощи Хосок подкреплялся и приносил более тяжкие увечья. Он не умел быть мягким. Он не умел жалеть. — Остановись, — без эмоций вырывается болезненное для Юнги слово. — Хватит меня мучить. Чон, оглянув его полностью, кивает несколько раз и хрипло отвечает: — Хорошо. — Ты обманываешь… — мотает головой, пустив первую слезу и засмеявшись в бреду. — Ты пришёл в эту комнату ради одного и не уйдёшь без этого. — Я тебя не трону, — в следующую секунду убеждает Хосок, нахмурившись. — Больше никогда. В это Мин отказывается верить. Его освобождение от наручников и кандалов не может произойти настолько легко. — Что на тебя нашло? — огромными блестящими зеницами таращится. — Почему?.. — Потому что это наша последняя ночь, и пусть она пройдёт по-другому. — Что это значит? — изумление омеги лишь увеличивается и увеличивается. — Всему приходит конец, Юнги. На конец Мин не надеется. Предполагает, что задохнётся в агонии и сотрутся все его пути. На что именно намекает Хосок — Юнги не догадывается. Но уверен, что это как-то связано и с ним. В Абу-Даби они прилетели не только за розовым алмазом. — Что происходит? Зачем вы забрали меня в Арабские Эмираты? — рыкает Мин, напрягшись. — Для чего я нужен Дуайту Болтону? — Кто сказал, что ты нужен ему? — усмехается Хосок, склоняя голову к плечу. Пару секунд на раздумья… Юнги вмиг меняется в лице. Ему искры страшного огня, загоревшиеся в тёмных глазах мужчины, помогают раскрыть всю суть происходящего. Чон, созерцая с удовольствием его реакцию, улыбается шире, лукавее и лижет кончиком языка контур губ, опуская подбородок. Сегодня выглядел здоровым, а внутри всё тот же безумец. *** Миллионы долларов. Миллионы тонн золота. Миллионы бриллиантов. Миллионы ненасытных душ. Высшее арабское общество изящно. Здесь люди с большой суммой в кармане не бешеные псы, дьяволы и убийцы. Они языком и поведением богаче и сильнее. К ним влиться желает каждый алчный человек. Большая честь быть среди них. Дуайт Болтон преследовал эту цель давно. Точный адрес получил ещё рано утром как проснулся. Удовлетворение заполнило ему грудь, губы растянулись в довольной улыбке. Имения Амина Аль Рашида вызывают восторг и не менее. Несколько этажей, длинные ступеньки, фонтаны, растительность — всё окружено ярким светом. Солнце село два часа назад и позволило столице Арабских Эмиратов погрузиться в вечер. Поблизости находятся лишь несколько частных домов и Руб-Эль-Хали. Дуайт поднимается по ступенькам, по дороге поправляя на себе чёрный смокинг и аккуратно уложенные назад волосы. По бокам с ним двое телохранителей с каменными выражениями лиц и со спрятанными под пиджаками пистолетами. Позади идут Чон Хосок и Мин Юнги в таких же тёмных костюмах. Первый поворачивает голову ко второму, а тот увлечённо смотрит в сторону, где едва виднеется пустыня, и этой красотой отвлекается от мыслей. Его переживания Хосок видит сразу, но никак не комментирует и вновь отворачивается. Когда они приближаются к особняку, то начинают слышать традиционную живую музыку, что полностью погружает в арабскую атмосферу. Вместе с ними направляются ещё прибывшие гости из разных стран и несколько местных, судя по их одеяниям. У парадных дверей стоит охрана и по списку пропускает каждого. Людей внутри много. Больше, чем себе представляли. Они ходят повсюду и улыбаются, смеются на фоне громких и чарующих звуков инструментов. Арабы принимают гостей не так, как делает это Запад. Есть те, кто вливается в компании ради разговоров, есть те, кто отдан здешней музыке и развлечениям. Никакого разврата, алкоголя и дерзости. Другой Мир. Другие правила и ценности. Для Болтона и Юнги это что-то новое, а Хосок на таком мероприятии присутствует не впервые. Раньше он посещал их и стоял рядом с Чонгуком, как его правая рука. Сейчас же мужчина поблизости с бизнесменом из Соединённых Штатов — Дуайтом Болтоном. В прошлом в его взгляде бывал интерес в происходящем и в этой культуре, сегодня он сосредоточен на другом. Охранники Болтона отходят и следят за боссом со стороны. Американец заводит руки за спину и приподнимает уголок губ, наблюдая за гостями и пытаясь глазами разыскать Амина Рашида. Араб не попадается ему на пути, и Дуайт решается сначала изучить весь огромный зал, заполненный людьми. Юнги отвлекается от танцев, пения и персон и переключается на Хосока, столкнувшись с ним взглядом и сомкнув губы. Чон едва ухмыляется, заставляя омегу сильнее напрячься. Болтон застывает около большой толпы напротив. Взгляд его меняется, и скулы внезапно поджимаются. В большом количестве людей вроде бы видит кого-то, а вроде бы ему начинает мерещиться невозможное. Знакомое лицо, едва прикрытое белой полупрозрачной тканью, появилось на секунду и испарилось. Мужчина в спешке бегает встревоженными глазами по каждому человеку и больше не находит нужную личность, хмуря брови. Хочет пройти дальше, но музыканты сменяют мелодию, и танцы становятся только энергичнее. Ему не дают пройти дальше, и Дуайт остаётся на месте, встревоженно оглядываясь то влево, то вправо. Невыносимо, необъяснимо. Думает, приближается к безумию и теряет голову. Ему не могло показаться столь нечто прекрасное. — Дуайт, — отвлекает его доброжелательный голос. Болтон быстро поворачивает голову к подошедшему. — Добро пожаловать. Амин Аль Рашид одет в традиционную белую длинную одежду, мягко улыбается и незаметно анализирует своего гостя, который выглядит настороженным. Опомнившись и окончательно вырвавшись из собственной думы, Дуайт натягивает улыбку и кивает. — Спасибо за приглашение, я не мог пропустить этот чудесный вечер. — Еле вас выловил, — говорит Рашид и осторожно осматривается вокруг. — Показалось, что вы кого-то ищите. Это так? От вопроса Болтон напрягается и слегка злится, однако не показывает этого под очередной маской. — Мне некого здесь искать, Амин, — весьма легко и спокойно отвечает Дуайт. — Точно, простите, — Рашид в следующую секунду негромко смеётся и хлопает мужчину по плечу, потянув в другую сторону. — Давайте отойдём от толпы, пока она нас не затоптала. И они уходят от большого количества людей подальше. Болтон не упускает момента ещё раз обернуться, желая найти человека с белоснежным платком на голове. Но Амин не даёт ему сосредоточиться и проанализировать каждый угол, уводя к диванам. Юнги и Хосок держатся рядом и не высказывают ни одного слова. Дуайт и Амин занимают диван, и первый откидывается на его спинку, мысленно стимулируя себя не думать о глупых вещах. У него плохо получается. — Позвольте поинтересоваться: в честь какого события такой крупный праздник? — спрашивает Болтон, вздёрнув бровь и глянув на хозяина особняка. — Сначала планировался ужин в небольшом кругу, но сегодня утром я узнал о приезде своего друга и решил почётно его встретить, — объясняет Амин и шумно вздыхает, удобнее расположившись на диване. — Думаю, вышло неплохо, — качает головой. Хосок, стоящий в нескольких шагах от них со сложенными руками на груди, смотрит принципиально только на Амина. Тот чувствует это и поднимает на него нечитаемый взгляд. Их зрительный контакт длится недолго и напряженно, после чего Рашид возвращается на Болтона. — Вы настоящий ценитель своих друзей, — подмечает Дуайт. — Они играют большую роль в моей жизни. — Понял это по вашим многочисленным отказам на встречу со мной. Рено ваш друг, и вам было бы неудобно видеться со мной из уважения к нему, — каждое слово летит сквозь слабую улыбку. Болтон, глядя Амину в глаза, слегка наклоняет голову к плечу и добавляет: — Вы наслышаны о наших с ним разногласиях. Рождается короткая пауза. Амин тихо хмыкает и перекидывает ногу на ногу, недолго думая над ответом и произнося его: — У вас происходит что-то большее, нежели просто разногласия. Настоящая война, построенная на розовом алмазе. — Страшнее, Амин, — уверенно уточняет. От коварного блеска во взоре Дуайт не избавляется. — И всё из-за его характера. Вы и сами знаете, какой он. — Чонгук сложен, — не отрицает Рашид и разводит руками, словно это элементарно и неудивительно. — Очень сложен, и угодить ему так же тяжело. Но с ним можно договориться, если найти правильный подход. — Я их искал и ничего не нашёл, — твёрдо и сухо. Вспоминает Чонгука с ненавистью. Африканец, находясь в милях от Дуайта, способен пробуждать в нём гнев. Он сидит в нём заразой и травит весь организм. Мужчина хочет справиться с ней, но пока Рено жив и здоров на другом континенте, он не позволяет этого себе. — Это понятно, раз розовый алмаз выкупить у него у вас не получилось. — Он не склонялся ни перед чем. В Дуайте в эти секунды присутствует более сильное напряжение. Туман медленно вселяется ему в разум. Альфа не определяется, что именно ему мешает: разговор о Чон-Рено, громко играющая арабская музыка или люди, периодически смотревшие на них. Повсюду глаза. Кому-то неинтересно, а кто-то из угла следит за каждым движением его рук и губ. — Похоже на него, — улыбчиво кивает Амин, всячески поддерживая друга, которого нет сейчас рядом. — Я представляю Вашингтонскую Компанию, работающую с цветными драгоценными камнями. Моей целью всегда являлось найти не только обычный алмаз, но и славящий своей редкостью. Я был готов за розовый алмаз вручить Рено сотрудничество с моей компанией, — голос Болтона веет раздражённостью. Сжав зубы, высказывает тише: — И он многое потерял своей принципиальностью. Хосок детально анализирует Дуайта, подмечая у себя в голове, что американец начинает понемногу беситься, и следит за Амином, что внимательно его выслушает и продолжает расслабленно сидеть. — Чонгук хорошо зарабатывает, Дуайт, — в итоге пожимает плечами Рашид. — Ему больше не за чем бежать с огромным багажом за спиной. — Нет предела совершенству, Амин, — хитрая улыбка не сходит с уст. У Болтона масштабные планы: один превосходит другой. — Видимо, он не считает так же. — С ним уже всё решилось, — с отвращением бросает и кладёт ладонь Амину на плечо, дёргая бровями. — Сегодня я перед вами и мне интересно, как считаете вы? — Я предпочитаю биться до последнего, чтобы не потерять то, что уже имею. — Это мне нравится, — медленно и честно говорит Дуайт. — Вы хотите предложить мне то же, что и Чонгуку, но я знаю вас лишь день. Вы же позволите мне подумать? — любезно уточняет араб. Настроение повышается. Болтон всем доволен. Не может пожаловаться на новый расклад событий. — Конечно. Я буду ждать, сколько понадобится, — кивает несколько раз и кидает смешок, наслаждаясь вкусом важного момента. — Но алмаз ведь всё ещё у вас? — У меня, — подтверждает, поселяя в собеседнике ярый интерес. — Не определился, стоит ли мне его обрабатывать до бриллианта или сразу искать нового обладателя для него, — тяжело вздыхает и подаётся вперёд, упирается локтями в свои колени и поворачивает голову к Дуайту, предлагая ему: — Я могу показать вам алмаз, чтобы у вас не было никаких сомнений во мне. — Он здесь? — удивляется, выгнув бровь. — Эти владения хорошо охраняются. Держать розовый алмаз здесь — лучшее и безопасное решение. Впадая немедля в азарт, Дуайт обо всём забывает. Дышит могучей силой алчности и ощущает огни в собственных глазах. Встречу с редким камнем ждёт давно — не упустит её отныне. — Тогда, — удовлетворённо усмехается, — буду рад глянуть на него. — Пройдёмте за мной, — Амин поднимается с дивана. Болтон сразу встаёт за ним, пропитываясь рвением утолить свою длительную жажду, и Рашид ведёт в нужное направление ради этого. Юнги остаётся на месте и смотрит на рядом стоящего Хосока, который засовывает руки в карманы и провожает отошедших мужчин лишь тяжёлым взором. Амин и Дуайт отходят всё дальше от зала с гостями и поднимаются на третий этаж. Музыка становится намного тише, звуки инструментов почти не добираются до слуха, и на пути никто, помимо охраны, не встречается. Длинные коридоры нескончаемые, освещенные ярким светом больших хрустальных люстр и похожие на дворцовые. Они направляются к личному кабинету Рашида. Болтон держится рядом с ним и параллельно осматривается. Амин останавливается около необходимой двери и ключами её раскрывает. Украсив губы вежливой улыбкой, он опускает железную ручку и безмолвно предлагает Дуайту войти первым, освободив ему проход. — Не терпится, наконец, увидеть лично этот нашумевший розовый алмаз, — произносит Болтон и переступает порог. В помещении не горит свет. Справа находятся два высоких окна и пропускают единственно лунные лучи и едва заметные искры фонарей снаружи, позволяющие что-либо разглядеть. Напротив стоят два кресла и между ними стеклянный стол. Больше ничего нет. Минимализм. Место совершенно не говорит о том, что здесь кто-то тратит часы на рабочие дела. Присутствующая тьма зовет и манит внутренних монстров. Принадлежащих другому человеку… Время на осмысление не даётся. Болтон проходит дальше и вынужденно замирает, услышав, как за спиной дверь захлопывается. Голос Амина Аль Рашида не слышен, словно мужчина не зашёл за ним и оставил в кабинете совершенно одного. Дуайт не чувствует себя одиноким в этих затемненных углах. Совсем близко есть душа: живая и одновременно прогнивающая. За ним. Продралась, преодолела большой путь и молчит, не издавая ни рычания, ни издевательского смеха. Гробовая тишина не будоражит кровь, и страх в сердце не пробирается. Предельно превышенная ярость ядом заполняет все клетки в напряженном теле Болтона. Взор за считанные секунды превращается в мрачный. В нём погибает человечность и появляются вспышки из Ада. У одного из кресел лежит топор. …топор, что отрубал десятки рук в Южной Африке. Развернувшись корпусом и смело встав перед неизбежным лицом к лицу, первое, что видит, — ярко-серые глаза, блекло святящиеся. Мужской силуэт, еле очерченный тусклым светом с улицы, делает первые вальяжные шаги и выбирается из участка, поглощённого в темноту, остановившись от Дуайта Болтона в двух метрах. Руки Чон-Рено заведены за спину, подбородок опущен, небольшие сухие губы поджаты, острые скулы режут густой воздух. Крепкие бедра слегка обтягивает ткань чёрных джоггеров, широкая грудь плотно охвачена того же цвета футболкой, а на ногах высокие берцы. Сегодня он пришёл без пощады. Сегодня он выглядит чрезмерно разъяренным. Чонгук и Дуайт смотрят друг на друга в нерушимой тишине: один из них ликует из-за встречи, другой — бесится. Болтон не ожидал увидеть своего врага в Абу-Даби. Не сводит взгляд с Чонгука и в мыслях уже простреливает ему лоб пулей двенадцатого калибра. — Сюрприз? — минимум эмоций в вопросе от Болтона. Образ Чон-Рено холодный. В зеницах страшный буран. И в тоне та же ситуация: — Ты ему рад? Американца рвались удивить своим внезапным прилетом в Эмираты. Один пункт в своём плане Чонгук выполнил и не торопится осуществлять остальные, испытывая блаженство от момента, что крутился в голове уже длительное время. — Нисколько, — отрезает правдиво. От того, что раздражён до пределов, мужчина не шевелится и скрипит зубами. В таком красочном образе Чонгук его видит впервые — ему нравится. Но хочет дополнить картину алыми оттенками. — Почему же? — играет Рено, вскидывая вопросительно бровь. — Я сложил все твои поступки и догадался, что ты яро жаждешь встречи со мной, — задумывается и цокает языком, засовывая руки в карманы. — Я не ошибаюсь в простых вещах. Приводит человека в бешенство речью и ловит с этого кристальный кайф. Болтон шумно дышит носом и сильно смыкает тонкие сухие губы, теряя терпение и шипя вместе со слюной: — Что ты делаешь в Абу-Даби? — Ты гонишься за розовым алмазом, а я — за тобой, — пожимая плечами, отвечает Чон-Рено очень спокойно. — У каждого свои цели. Чонгук бы не позволил американцу долго прятаться в стране его давнего друга и у него же дома. — Цирк, — бросает Болтон, скривив губы. — Который начал ты, — уверенно продолжает Рено, зловещими насыщенными глазами пожирая его. Попытками вырваться на выдающееся место в сфере добычи алмазов, побежать впереди поезда Дуайт привёл себя к этому исходу. Карьера и связи рушатся, и Чон-Рено стоит напротив с задачей убить его. Чонгук без крови на своих руках не вернётся в Ботсвану. — А сюда ты пришёл закончить его? — гаркает Болтон, сжав кулаки по швам. — На что ты рассчитываешь, Рено? На мою смерть в четырёх стенах? Чонгук, скучно оглянув его с ног до головы, так же скучно и бесцветно произносит: — Догадливый. — Одного топора тебе не хватит, чтобы избавиться от меня, — кивает на холодное оружие, лежащее у кресла и принадлежащее Чон-Рено. — В тебе много уверенности, но не забывай, что мы с тобой на равных, — чем больше слов, тем мощнее в них злость. — Мы заперты здесь, и у нас одинаковые шансы быть убитыми. Бесится и старается казаться сильным, пылая и искрясь, в то время, как Чонгук держится твёрдо. — Хочешь попытать удачу? — едкая усмешка слетает с губ Рено. — Я не против, но мой труп ты не увидишь. Болтон усмехается и толкает язык в щёку, склоняя голову к плечу. — Дома ждут? Чон-Рено остаётся уравновешенным, пока никто не затрагивает его семью. Эту тонкую грань нельзя переходить. — Да, — сквозь зубы. — У меня есть ради кого держаться за свою жизнь. — Тэхён, — блаженно улыбается Дуайт. Одно упоминание о супруге ломает крепкие цепи внутри. — Не произноси его имя, — Чонгук выделяет скулы в полутьме и делает несколько напряжённых шагов вперёд. — Я рот тебе порву вдобавок ко всем твоим мучениям. — Он ведь внизу, на первом этаже? Я видел его в толпе, но боялся, что ошибся, — не прекращает наступать на те же грабли, облизывая губы. — Он невероятно красив. — Ещё что-нибудь добавишь? — Рено сокращает расстояние между ними и скрипит зубами. Болтон реагирует мгновенно и вытаскивает спрятанный под пиджаком пистолет, сняв его с предохранителя и прижав холодное дуло к левой стороне жилистой груди Чонгука. Африканец застывает и долго смотрит на американца, заметив крупный шрам на его щеке. Чонгук знает, что Тэхён бился и оставил на лице Болтона след. И после медленно опускает тяжёлый взгляд на огнестрельное оружие, направленное на него, и не чувствует какую-либо угрозу для жизни. Не робеет и не испытывает страх, будто бы убежден, что в магазине нет пуль. — Мальчишка влюблён в тебя до беспамятства, — внезапно говорит Дуайт, намереваясь вывести Чонгука из себя. А тот уже на грани. — Как думаешь, он почувствует боль в груди, когда пуля окажется у тебя в сердце? — Я не дам ему пережить свою смерть, — Рено поднимает сияющие серым цветом глаза. Болтона пробивает на громкий хриплый смех. Он свободной рукой сминает себе шею и с издёвкой рассматривает Чонгука, медленно успокаиваясь. В словах Чон-Рено не было ни грамма шутки. Маленького львёнка без себя не оставит в этом мире. — Я поражаюсь тебе, — показывает белоснежные зубы, вскидывая брови. — Собираешься с такой гадкой душой жить вечность? — стучит дулом по его груди и снова вжимает в мясо. — Действительно возомнил себя Богом, которым тебя прозвал какой-то бедный и вымирающий народ. Отвращение к африканцам Дуайт и не прячет. Все американцы, добывавшие в Ботсване драгоценные камни, расисты. — А ты, видимо, себя вторым, раз наставляешь на меня оружие, — сухо и мрачно отзывается Чонгук. — Хочу облегчить Ботсване жизнь. — Тогда стреляй, — рычит, подталкивая нажать на курок. — Покажи хоть раз свою лживую смелость, ведь до этого вредил всем, но не мне. — Оттягивал десерт до последнего, — оправдывается Болтон. — Нет, — усмехаясь, отрицает Чонгук. — Боялся проиграть. Бросает в туман произнесённой фразой. Во взгляде Дуайта черти. Его палец съезжает на курок. Чонгук внимательно следит за его эмоциями и склоняется в сторону, одновременно изо всех сил ударив противника по руке, отчего выпущенная пуля летит в стену и остаётся в ней. Ловко и обучено выхватив из ладони пистолет и обнажив стиснутые зубы, Чон-Рено замахивается и его металлической ручкой бьёт Болтона в лицо. Чужой нос смачно хрустит и выпускает струи тёплой крови, что дотягиваются до губ и вливаются прямо в рот, окрашивая зубы. Дуайт от неожиданности и резкой боли рыхло отшагивает и морщится, исподлобья глядя на Чонгука, который наставляет на него оружие и простреливает правое колено без промедления и угрызения совести. Лишает шанса приблизиться и нанести царапину на своей коже и сверху вниз равнодушно смотрит на Болтона, упавшего на здоровое колено и зажимающего ладонями глубокую рану в другом. В помещении не застывает вскрик. Дуайт терпит и терпит, утробно рычит и не знает, как остановить кровь, обильно вытекающую из маленькой изорванной от мощи пули дырочки. Ручьи пачкают брюки и опускаются на чистый светлый мраморный пол. Чон-Рено моргает и вытаскивает магазин из пистолета, освобождая его от снарядов и бросая их себе под ноги, а после избавляется от самого оружия, что летит в дальний угол. Ему не нужен ствол, когда забрал личный топор. Он рубит — не стреляет. Чонгук подходит к Болтону и грубо берёт его за подбородок, запрокидывая ему голову. Их зрительный контакт возобновляется. В анализе Рено нет удовольствия и сочувствия. Утыкаясь кончиком языка в уголок губ, бегает взором по лицу, где поблескивает свежая кровь, и отвращено сплёвывает на неё, въезжая кулаком в челюсть. Бьёт ещё раз, удерживая мужчину. Хруст за хрустом. Сдавленные хрипы рвутся из груди Дуайта. Он с нервным смехом всё принимает и отворачивает голову, дёргая бровями и вкушая порцию боли. — Неплохо-неплохо, — Болтон смеётся, как сумасшедший, и рукой пытается стереть влажность с лица. Он тонет в бреду, Чонгук — в долгожданной мести. — Главное, тебе нравится, — сводит челюсть Чон-Рено, стоя над ним. — Но я ожидал от тебя большего, Рено, — переводит на него взор. — Как-никак, ты сам ботсванский кошмар. — Не переживай, мы только начали, — хватает его за смолённые волосы. — Я сегодня весь твой. Тебе будет чем похвастаться в Аду товарищам. — Щедро, — язвительно хмыкает в ответ. Стискивая длинные пряди в кулаке, на чьих костяшках бордовые бусины, Чонгук тянет за собой Болтона и направляется к столу, окружённому двумя креслами. Дуайт ползёт за ним, шипя от неприятных ощущений, и рыпается, стремясь избавиться от хватки и царапая кожу на руке африканца. Чон-Рено не уступает, проигнорировав всё. Подходит к столу, наклоняется и ударяет Болтона лицом о его толстое стекло сначала один раз, смотрит на результат своих стараний и бьёт сильнее. Уродует и превращает в мясо ненавистную физиономию. У Болтона прикрыты опухающие веки, брови сведены у переносицы и голова кружится, как и всё вокруг. Он желает укрыться и громко кашляет, и свежая кровь вытекает из уголков разбитого рта. Чонгук снова впечатывает его в стол и с громким треском ломает прозрачное стекло, которое осыпается по полу разными кусками. Вспышки застилают Дуайту глаза, и мужчина смыкает зубы, чтобы позорно не закричать и упирается ладонями в разбросанные осколки, промычав и сжав кулаки. Горд до последнего. Не может нанести Чонгуку какие-либо увечья, хотя жажда имеется огромная. Слаб и уже измотан. Его кожа блестит от лихорадочного пота, и всё тело начинает бить лёгкая дрожь, которую Дуайт быстро унимает и прерывисто дышит, задыхаясь. Вгоняется не в панику, а в гнев. Чон-Рено молча глядит на изогнувшегося альфу с каменным выражением лица и брезгливо убирает руку с его головы. Злится, что слышит бульканье алого сока, а не вопль, и отшагивает к креслу, у которого лежит топор, падая на него и расставляя широко колени. Болтон не лишается его внимания ни на секунду и старается ухватиться хотя бы за что-нибудь, с трудом отлепив веки друг от друга и сплюнув большое количество крови, что собралось у него во рту со слюной. Осматривается и хрипит, забирается на свободное кресло, стоящее напротив другого, и кидает руки по сторонам, запрокинув голову на мягкую спинку. Мужчины глядят глаза в глаза и глубоко дышат уже в течение двух-трёх минут. Делают паузу, и их взаимная ненависть искрится в темноте и в напряжённой тишине. Чонгук без интереса изучает картину, написанную им, а Дуайт, пробует её металлический вкус. — Не против, если я покурю? — спрашивает Болтон, плохо двигая поврежденной челюстью. — Кури, — бесчувственно кидает Рено. Ненавидит сигаретный дым, но разрешает врагу удовлетворить своё последнее желание перед смертью. Американец запускает руку во внутренний карман пиджака и вытаскивает пачку сигарет и зажигалку, удерживая одну никотиновую палочку между изорванными до глубоких ранок губ. — Будешь? — вполне серьёзно предлагает Дуайт. — Нет. Усмехнувшись, Болтон закуривает и откладывает всё в сторону. С удовольствием затягивается, ловит крупицы удовольствия и расслабляется, выдыхая сизоватый дым и игнорируя резкие покалывания во всех сантиметрах. Боль чудовищная. Чонгук хорошо старается и умеет правильно преподносить насилие. — Гребаный представитель здорового образа жизни, — тихо посмеивается и закрывает глаза. — И почему ты выбрал именно этот путь? Он так скучен. — Дольше хочу прожить, — его ответ очень прост. — Как банально, — фыркает Дуайт, дрожащими и изрезанными осколками пальцами удерживая фильтр сигареты. — Тебе осталось немного, а ты хочешь потратить последние минуты жизни на беседу со мной о моей жизни? Ему не хватит нервов разговаривать со своим врагом. Сюда не для этого пришёл. Ему ещё нужно возвращаться к супругу, который ждёт его, как обычно, как привык. — Тут помимо тебя никого нет, — устало вздыхает, рукавом пиджака стирая с лица кровь. — Хотя бы сейчас узнаем лучше друг друга. — Мне это не интересно, — цедит Чон-Рено. Ничего не хочет слышать. Ничего не хочет обсуждать. Ни о чем не хочет думать, когда собирается в мучениях прервать биение чужого сердца. — А меня интересует многое. Например, что разозлило тебя сильнее: смерть львов, брат с пулей в теле или избитый до неузнаваемости Тэхён? — тянет паршивую улыбку, продолжая курить. — Мне интересно узнать, какой из моих приказов был лучше. Три болезненные сцены никогда не покинут память Чонгука. Он не забывает, вспоминает и ненавидит. Перед закрытыми глазами часто видит трёх мёртвых львов, младшего брата, лежащего на полу и сидящего в углу тюрьмы Тэхёна. Они нуждались в его помощи и не получили её вовремя. За это Рено съедает себя изнутри ежедневно. Ошибся, не уберёг. — Ты гордишься только этим? Чонгук остаётся в той же позе, не брызгает ядом и гневом, но серые глаза выдают полный спектр эмоций своего обладателя. — Да, тем, что медленно тебя убивал, — слизывает густую влагу с уст. — Они не были ни в чем виновны. Каждый из них не был связан со злом. — Это так, — Болтон раскрывает веки и смыкает челюсти, почувствовав внезапную боль. — Твоего мальчишку мне было уже жаль. Он дрожал, ничего не понимал и содрогался при каждом ударе, — делится, а Чон-Рено забывает дышать в этот момент. — Тэхён был последним, кто заслуживал сидеть в холодной камере, испачканный грязью и собственной кровью. Чонгук долго не отвечает, словно заново переживает случай, связанный с его омегой. — Тогда зачем ты так поступил с ним? — после паузы, задаёт вопрос. — Этого заслуживал ты. Чон-Рено предпочёл бы пытки для себя. Он вытерпел бы всё ради тех, кого любит, и в любое время будет готов укрыть их за своей спиной, принимая удары, пули, копья и огненные стрелы. Безмолвно сидит и не высказывает ни слова. Словно соглашается: заслуживает самое плохое в мире и обязан проходить через адскую боль, которую дарит другим. Отвращение к себе. Не в его возможностях исправиться. — Заслуживал видеть его мучения, лихорадочные рыдания и крики о помощи, как никто другой, — вместе со слюной, кровью и злостью не угомоняется Дуайт, почти плюёт в собеседника, во врага. — Ты должен был встретить его труп за свои деяния — это минимум. — Хватит, — грубо рычит Чонгук. — У Тэхёна за спиной учеба, обычная повседневная рутина и друзья. Он невинен, как ангел, — курит и улыбается, восхищаясь мальчишкой с расстояния. — А что у тебя за спиной, Чонгук? — риторический вопрос и смешок выскальзывают из его уст. — Десятки смертей и только. — Закрой рот! — Рено вскакивает с места и хватается за топор. — Больно понимать, что ты его не достоин? Чонгук приближается к сидящему на кресле Болтону и наступает на осколки, подхватывает острым лезвием топора его подбородок и оставляет на нём длинный след, получив взамен шипение. — Не достоин даже слышать голос Тэхёна, но я его не оставлю без себя, — сам признаётся, из-под полузакрытых век смотря. — Ни за что. Дуайт не прекращает улыбаться и делает последнюю глубокую затяжку, выпуская дым вверх, на Чон-Рено. — Если выберешься отсюда живым. О кожу на руке африканца тушат сигарету и обжигают маленький участок. Чонгук успевает только нахмуриться, а Болтон пользуется моментом и пинает его в живот стопой, оттолкнув его и схватившись за осколок у своих ног. Опустившись на пол, вонзает его Чонгуку в левое бедро, отчего тот сам отходит и роняет топор на дорогой мрамор. Дуайт не теряет ни секунды: берёт новый длинный толстый кусок стекла в обе ладони, ползёт обратно к Рено и всаживает ему в нижнюю часть живота. Рот Чон-Рено широко растягивается в немом крике, и глаза расширяются, заполняясь влажной пеленой и потрясением. Он смотрит перед собой, не двигается и не понимает происходящего, погрузившись в неистовую физическую боль. Осколок толкают глубже, разрывают края до вялых обрывков и резко вытаскивают, желая добиться нужного результата. Стены вмиг становятся холодными. Тонет в океане из крови. Чонгук еле стоит и ловит капли воздуха. Кажется, что выпускает всё из себя, но не сгинет безвозвратно в небытие. Лихорадочными руками зажимает себе живот, опуская подбородок и с испугом лицезря вытекающую тёплую густую жидкость. Пачкается ей, омывается. Она льётся по его ногам и создаёт лужу на полу, и Чон-Рено коленями падает на неё. Края раны не соединяются, расположены далеко друг от друга, из-за чего чётко виднеется изрезанное мясо. Нос окутывает металлический запах, и всё нутро мужчины выворачивает наизнанку. У Чонгука не выходит остановить кровотечение. Теряется в остроте ощущений, в лабиринте мыслей, в бездне обиды. Хочет к Тэхёну. …к своему львёнку. Хочет услышать его аромат. …доказывающий существование чего-то волшебного. Болтон, смотревший с упоением на него, удерживается за спинку кресла и поднимается, не наступая на раненую правую ногу. Любуется тем, как Рено прерывисто дышит, зажимает порез, и пытается не завыть, двигая губами, с которых в итоге ничего не срывается. — Ты разочаровал меня, львиный Бог, — плюет в его сторону. — Удачной смерти. В серых глазах нет дна — в них ужас во главе. Они поднимаются и горят сквозь упавшую русую челку, заглядывают целенаправленно в гниющую душу. Подбородок Чонгука опущен, бронзовая кожа блестит от пота, ноздри раздуты, зубы скрипят. Безмолвно кричит: «Беги ради своей жизни». Дуайт напоследок ему улыбается, отсалютовав двумя пальцами от виска, и разворачивается, неторопливо направившись на выход. Пальцы Болтона тянутся к ручке, пальцы Чон-Рено — к топору. Дверь почти раскрывается, и Чонгук встаёт на одно колено, смыкает губы и со всей мощи, что осталась в нём, замахивается холодным тяжелым оружием. Выпускает топор из мокрой от крови ладони, нацелившись в одну точку — в спину. Острое лезвие удачно вбивается между лопаток Дуайту и застревает в нём, вынуждая мужчину остолбенеть на месте и в одном положении. Чонгук упирается в остатки стола, берёт в руку маленькие осколки и встаёт с алой лужи, горбится и удерживается за живот, рыхлыми шагами идя к врагу, который вновь опускается на пол, где ему и место. Приблизившись к нему, Рено хватается за деревянную ручку топора и грубо вытягивает его из тела противника, выгнувшегося в спине и впервые выплёскивающего за этот вечер дикий вопль. — Ты забыл одну важную вещь, — прорычав, Чонгук тянет его за волосы. — Боги не умирают, — и запихивает ему в раскрытый рот осколки стекла. За приказ навредить младшему брату. За приказ убить львов. За приказ искалечить Тэхёна. За все слова, адресованные ему и его супругу. Чон-Рено помнит каждую мелочь. Болтон громко мычит и бешено таращится на Чонгука, что насильно двигает его челюстью и заставляет пережёвывать стекло. Кожа, язык, десна, нёба режутся, а из уголков уст вытекает кровь. Рено толкает Дуайта в грудь, и тот обессиленно падает, открывая рот и трясущимися пальцами вытаскивая из него осколки. Истерика бьёт сильной и огромной волной. Чонгук садится у головы обреченного на один конец и берёт его одну руку, прижимая её к холодному полу и с остервенением отрубая топором кисть. Чон-Рено глотает боль. Душа не ранена, крепнет и напоминает телу про закон: ему есть ради кого биться и побеждать в безжалостных боях. Он дитя Африки и львов… *** Текут часы волнения. Всё внутри сжимается в комок, и есть желание плакать, вопить и звать. Ощущение кошмарное и заодно болезненное, точно куски льда скользят по коже. Ничто не помогает смыть с сердца печаль. Приехал в аэропорт вчера вечером с счастьем, зная, что они летят в Арабские Эмираты, оставившие приятный след в нём. Не верил и по сотни раз спрашивал у мужа, правда ли это и почему так внезапно. У него не было с собой чемодана и какой-либо сумки. Отправился в другую страну пустым, но за руку с Чонгуком, который не давал ему конкретного ответа и не прекращал целовать, отвлекая от посторонних домыслов. Тэхён правда спокойно сидел в самолете и не мог дождаться встречи с Абу-Даби и с Руб-Эль-Хали. Без вмешательства альфы омега расписал у себя в голове план и был в предвкушении. Не ведал, по какой причине улетают туда, однако был уверен, что Чон-Рено обязательно исполнит его желание, понимая всю её ценность, и отвезёт к пустыне, где не так давно сделал ему предложение. Обещал встать рядом с ним на один из барханов и встретить красивый закат, находясь в окружении одного горячего песка. Прилетев, они посвятили свой первый день не Руб-Эль-Хали. Чонгук, Тэхён, Хан и Намджун отправились в другое место — в имения Амина Аль Рашида. Тэхён не был удивлён, не возникал и был только рад, поскольку и в прошлый раз Чон-Рено первым делом встретился со своим давним другом. В арабский праздник, насыщенный цветами и традиционной музыкой, львёнок погружён второй час, один из которых он без своего мужа. Чонгук ушёл от него со словами, что скоро вернётся. Прошло не много времени, но сердце почему-то рвётся. Вдох, выдох… Как будто исчерпан весь кислород. Глаза на мокром месте от внезапно появившихся покалываний в области груди. Тэхён сидит на диване и сжимает кулаки, укладывая их себе на нервно дёргающиеся ноги. Уже полчаса в странном состоянии и не может выбраться из него. Несколько раз лихорадочно дышал ртом, выбегая для этого на улицу, пока никто его не видит, и, успокоившись, возвращался обратно. Хан, сидящий рядом с ним вместе с Намджуном, часто переводит на него встревоженный взгляд и замечает, что Тэхёну действительно нехорошо. Тот то погружён в мысли, то оглядывается в разные стороны, надеясь воссоединиться с Чонгуком. Звук инструментов и арабское пение в этот раз не лечат ему душу. От шума, танцев и большого количества людей омега чувствует себя неуютно и страшно. Всё кружится и всё на него давит. Снова задыхается и стягивает с волос полупрозрачный белый платок, постучав себя в грудь из-за чересчур быстрого и болезненного сердцебиения. Что-то травит его. Выпивая очередной стакан холодной воды, ему лучше не становится. Пока не вольётся в объятия Чонгука, не избавится от паршивого кома в горле. Отвлекаясь, Тэхён поворачивает голову и смотрит на людей без интереса. Но, выбрав среди народа одну фигуру, парень узнаёт в ней друга, вскидывая брови и в шоке распахивая губы. Невозможно. — Юнги… Не ошибся. Чётко видит потерянное лицо омеги, стоящего напуганным и одиноким. Пробыв на месте ещё недолго, Юнги разворачивается и направляется на выход, пропав за парадными дверями за считанные секунды. Тэхён вскакивает с дивана и проходит мимо гостей, чуть ли не переходя на бег. Намджун и Хан, не ожидавшие такого расклада и не понимающие, куда идёт парень, которого им доверил друг, переглядываются и синхронно трогаются вслед. Еле пробившись сквозь людей, Тэхён выбирается на улицу и вцепляется беспокойным взором в Юнги. Тот уже преодолел длинные ступеньки и собирается к высоким воротам с большим количеством охраны. За Тэхёном выбегают запыхавшиеся Хан с Намджуном и злобно таращатся на спину омеги, что быстро спускается по ступенькам. — Юнги! — криком зовёт. И его крик слышат, замерев. Мин словно боится обернуться, убедиться, что показалось, и делает это только спустя полминуты, когда Тэхён преодолевает путь и останавливается в двух метрах от него. Они встречаются глазами и смотрят друг на друга с похожими чувствами. Чон-Рено, не осведомлён в деталях происходящего, но всё равно улыбается ему. Без этого не может. — Тэхён… — не верит. …не верит в своё счастье. Слёзы бегут ровной струйкой по бледным щекам, пропуская в душевный покой. Юнги поменялся с их последней встречи: фигура стала заметно худее, его волосы теперь тёмные, натуральные, и в глазах что-то погибло. Тэхён сокращает расстояние между ними и врезается в него крепкими объятиями, положив подбородок ему на плечо. Юнги смотрит перед собой и моргает, собирает мысли воедино и укладывает руки на спину парня, принимая долгожданное тепло и закрывая веки. Хан и Намджун стоят недалеко от них и не вмешиваются в чужую идиллию. Омеги согревают, утешают и оживляют друг друга. — Ты вернёшься в Ботсвану, — тихо обещает Тэхён на ухо парню и гладит между лопаток. — С нами, — сильнее сжимает в своих руках. — Я не позволю никому тебя забрать насильно. Не отдаст и отведёт к Пак Чимину, наконец-то, воссоединив их. — Тэхён… — громче плачет и кусает нижнюю губу. — Тише, — чуть отстраняется и берёт в ладони мокрое личико. — Не плачь, прошу, иначе и я сейчас разрыдаюсь… — у него голос и подбородок дрожат. Юнги трогает его сердце болью, прожитыми мучениями. Открывает своё окно и хрустальными непрерывными каплями делится состоянием собственной души: она истоптана, исцарапана, разбита, но всё ещё жива. — Они угрожали мне смертью Чимина, — задыхается, глотая всхлипы. — Я не мог поступить иначе ради него, — в голос рыдает и подаётся вперёд, утыкаясь носом в шею парню. — Они заставили меня добыть информацию о местонахождении розового алмаза и привезли сюда ради собственной выгоды… — Тебя никто не винит, прошу, успокойся, — Тэхён снова обнимает его. — Теперь ты в безопасности и больше не обязан прислуживать им. Виснет тишина: её никто не нарушает. Лишь изредка слышится плач, что вызван не плохим событием, а хорошим, драгоценным, от которого уже намеревались отказаться. Вскоре во дворе появляется Амин Аль Рашид, кому принадлежит эта большая территория. Проводив некоторых гостей, мужчина с улыбкой переключается на компанию из Африки и направляется к ним. Как становится к ним ближе и детально анализирует их, так уголки его губ опускаются. Таращится и злобно, и обеспокоенно на омег, начиная всерьёз волноваться, хотя с одним из них даже лично не знаком. — Что происходит? — тон у Амина возмущенный, словно сейчас сорвётся наказывать всех, кто их обидел. — Всё в порядке? Тэхён и Юнги одновременно переводят на него застекленные взгляды и кивают. Первый ему ещё мягко и с уважением улыбается. — Теперь уже да, — спокойно отвечает вместо омег Хан. — Этот парень был длительное время в заложниках у американцев и теперь смог вырваться из их рук. — Моральные ублюдки, — цокает языком Рашид. — Они заслуживают смерти. Я уже отправил людей на поиски остальных псов Болтона в их логове в пригороде, — качает головой и поджимает губы. — Все получат по заслугам. — Благодаря тебе, — добавляет Хан. Амин непонимающе моргает и поворачивает голову к Квону, вопросительно выгибая бровь и переспрашивая: — Мне? — Три дня назад, когда ты всё доложил сообщением, мы начали готовиться к прилету и успели вовремя, — объясняет мужчина и с прищуром смотрит арабу в тёмные глаза. — Застали их врасплох. — О чём ты говоришь, Хан? — расширяет веки. — Я узнал о их прилёте вчера ближе к вечеру, а на следующее утро вы уже находились в Абу-Даби, чему я был очень удивлён. Я считал, вы сами вычислили, что Болтон сегодня будет у меня на приёме. — Ничего подобного, — нахмурившись, мгновенно отрицает Квон. — Я никакие сообщения не отправлял Чонгуку, потому что хотел сам разобраться с Дуайтом Болтоном, — ещё раз и более медленно, чётко выделяя каждую букву, говорит Амин. Выслушав его и заново всё прокрутив в голове, Хан всё равно не находит логику в этой запутанной и чересчур странной ситуации. Он смотрит на Намджуна, и тот тоже не улавливает суть, выглядя напряженным и злым. — Это был Хосок, — осмелившись, извещает их в неожиданном Юнги. Внимание всех присутствующих вонзается в него. — Быть такого не может, — ошарашено произносит Хан. Юнги немного отстраняется от Тэхёна, но не отпускает его тёплые руки, и глядит на троих альф, напротив стоящих, глотая ком и шмыгая покрасневшим от слёз носом. — Сегодня ночью Хосок вынудил меня помочь ему выкрасть все сбережённые алмазы Болтона с тайника в особняке в Абу-Даби с условием, что отпустит меня, — голос негромкий и усталый. Парня клонит в сон, но он обязан всё рассказать. — Мне было плевать на того, кого лишаю богатства, поэтому выполнил всё и действительно получил взамен свободу. Чон его не обманул. Остановился… — Ничего не понимаю, — Хан трёт пальцами переносицу. — Три дня назад, когда мы прилетели в Эмираты, Хосок связался с Чон-Рено от имени Амина и приманил его сюда, чтобы он убил Болтона, как того давно желает. Тэхёну это выслушивать неприятно. Неприятно, что Хосок использует Чонгука, как машину для убийств и для собственных целей. Рено создан не только для этого. В их разговорах теряется. Голова идёт кругом и болит. Очень боится и смотрит огромными блестящими зеницами то на одного, то на другого, невинно хлопая ресницами. Хочет, чтобы супруг скорее вернулся к нему и забрал в номер, где они могут побыть наедине. — Он реально осмелился пойти на такое? — нервно усмехается Хан. — Хосок не меньше вас жаждал избавиться от Болтона и ненавидел его. — И где он сейчас? — Как только убедился, что Чонгук уже здесь, не стал ждать и сбежал неизвестно куда вместе с алмазами американца, — уверенно, честно, не смея лгать и прикрывать личного Дьявола, которому не желает ничего хорошего в жизни. — Чёрт побери, — рыкнув, Хан заводит пальцы в волосы и вздыхает. Возможно, разговор продолжается — не знает и не интересуется. Плевать. Плевать. Плевать. Плевать на слова о врагах любимого, когда тот сам, наконец-то, услышал его внутренние крики и появился в зрительном поле. Вокруг с ненавистью к одним личностям беседуют и презирают их существование, а у Тэхёна сердце на мгновение перестаёт биться при виде Чонгука. Его личное святилище… Чон-Рено не близко, высоко, и аромат ещё не добрался до омеги. Приходится вскинуть подбородок, чтобы смотреть на него, как верующие на иконы, и любоваться им, как мечтатели вымышленными принцами. Мужчина открывает парадные двери трехэтажного особняка, окружённого светом фонарей, и с опущенной головой, не спеша и хромая, наступает на первую ступеньку. Руки по швам и спрятаны под рукавами неизвестного чёрного пиджака. Вышел из этих имений не таким, каким вошёл. Дело не только во внешнем виде. Совсем другой: отрешенный и задумчивый. Чужой. Чонгук двигается осторожно, очень медленно, делает частые паузы и потом вновь спускается. Тэхёна бьёт волнение, паника, страх — всё вместе и в одну минуту. Рено кидает на них короткий тяжелый взгляд, стискивает, острые точно лезвия, скулы и быстро притягивает внимание каждого на себя. Глядит на всех, но не на своего. Тэхён не почувствовал его глаза на себе. Ни разу. Ни на мгновение. Мужчина игнорирует его, принципиально не видит, забывает и доводит до внутренней истерики. Омега сдерживает в себе слёзы и осматривает тело мужа. У него левое бедро и ладонь перевязаны какой-то чёрной тканью и пиджак, не принадлежащий ему и неподходящий к образу, застёгнут на все пуговицы. У Тэхёна губы подрагивают. Собирает последние мысли, те, что вновь рождены от печали, и они вновь и вновь разбегаются. Жуткое молчание сводит с ума. Хочет подбежать, осмотреть его ногу и убедиться в несерьёзности раны, но прилипает к земле и отказывается дышать. — Что с ногой? — Амин взволновано озирает его. Чонгук останавливается напротив него и глотает слюну, облизывая бледные сухие губы. Тэхён отстраняется от Юнги, полностью сосредоточившись на своём мужчине. Не узнаёт. — Небольшая царапина, — голос хриплый, тихий, безжизненный. — Это сейчас неважно, — он раскрывает шире рот, незаметно и прерывисто вбирая в лёгкие воздух. — Амин, я оставил его там. — Не переживай, — спокойно убеждает Рашид. — Мои люди разберутся с этим. В Чон-Рено сильная усталость. Она во всех его клетках. Накатывает целиком. Тэхён невозмутимо на это смотреть не способен. Тонкая вуаль слёз застилает уже ему глаза. — И я попрошу тебя об ещё одной выгоде, — африканец кладёт перевязанную ладонь Амину на плечо и несильно сжимает. — Она важнее всех предыдущих в сотни раз. — Проси меня, о чём хочешь. — Пусть мой муж сегодня останется у тебя, — прождав паузу, проговаривает Рено. Этого Рашид не ожидал, ведь не слеп и видит сильную связь между этой парой. Они не разлучаются. Но Амин не откажет, даже если не догадывается, в чём причина подобной спонтанности. — Никаких проблем, — твёрдо отвечает. — Мой дом — ваш дом, Чонгук. Тэхён же мечтает о том, что просто ослышался. Нет. Никогда. Без него ни на ночь. Нигде. Ни с кем другим. В голове Тэхёна лишь беспорядок, кошмарный хаос. Больно и обидно. Две капли слёз его предают и обжигают щёки. Омега делает несколько маленьких шагов вперёд, чтобы чётко видеть лицо Чонгука, у кого сейчас изо рта вырывается абсурд. Никак не добьётся зрительного контакта с ним и расстраивается сильнее. Рено напрочь избегает его и обижает, задевает за живое. — Ты ни за что не бросишь меня здесь. И очередное пренебрежение. — Хан, Намджун, — обращается к друзьям, посмотрев на них. — Будьте рядом и не отходите от него. Те кивают. Чон-Рено проходит мимо них и на ватных ногах направляется к нужной машине, с трудом вытащив ключи и разблокировав с расстояния. Омега не согласен с его решением, разворачивается и идёт за ним, по дороге стирая влажность с пылающей кожи. — Не уезжай, — повысив тон, не отстаёт и трясётся от досады. — Забери меня тоже, прошу. К нему мужчина не прислушивается, открывает дверцу авто и крепко удерживается за неё, вгрызаясь рассерженными львиными зеницами в своего бесценного мальчика. — Не подходи ко мне, — рычит на него сквозь сжатые зубы. Тэхён не останавливается, желая скорее приблизиться к мужу. — Что с тобой? — Я сказал тебе не подходить! — срывается на крик Чон-Рено, напугав до крайностей. Львёнок замирает. Сердце вместе с ним. — Чонгук… — так отчаянно. А его Чонгук садится в автомобиль, заводит двигатель и отъезжает от него всё дальше и дальше. Не пожалел, не передумал, не притянул к себе, не поцеловал, не заговорил мягко и оставил, как когда-то оставлял в ядовитой долине. Страшнее пытки для Тэхёна нет… *** Монстры блуждают властные и мстящие. Не любят казаться слабыми. Монстры привыкли пугать и не подпускать людей к своим травмам. Прячут их, чтобы уберечь от себя. Один монстр сбежал от своего целителя. Отказался принять его помощь и тепло. Обидел, напугал, довёл до слёз — за это себя физически мучает. Давит на повреждённые участки тела и терпит. Как только отдалился и покинул его, шёпотом просил прощения, что не смог поступить иначе, не смог дать увидеть себя в почти умирающем состоянии, не смог выйти к нему невредимым и целым. Из него кровь льётся. И она мерещится повсюду: на полу, на стенах, на потолке. Красным цветом залита вся ночь… Взгляд плохо фокусируется. Чонгук заставляет себя ровно стоять на ногах с такой же ровной спиной и проводит картой по двери, открыв её и завалившись в просторный номер с пакетом в пальцах. Воздуха в лёгких минимум. Часто и быстро втягивает его, вяло направившись в ванную комнату. По дороге с трудом стягивает с себя берцы, бросив куда-то в угол. С отвращением снимает чёрный пиджак убитого человека, который надел, чтобы прикрыть рану, и кидает его в мусорный бак. Войдя в ванную, Чон-Рено добирается до раковины с высоким зеркалом и кидает пакет с медикаментами перед собой. Анализирует свой страшный, словно из кошмара, образ: стеклянные бездушные серые глаза, бледные сухие губы, взъерошенные волосы. Избавляется от футболки и опускает взор на живот, перевязанный чёрной тканью чужой рубашки. Противно от себя. Тошно. Плюёт в зеркало, как сегодня плюнули в его сторону. Сам в себе разочаровался. До такого состояния ни разу не смел доходить. Чонгук отворачивается от своего отражения. Осуждает того, кого видит. Опирается на раковину, расстегивает штаны и аккуратно стягивает их вместе с бельём, хмуря брови от боли в животе и бедре. Оставив одежду на полу, он опирается ладонями о стену и добирается до душа, включая тёплую воду и забираясь внутрь. Встаёт под струи и удерживается за кран, прекращает двигаться и свешивает голову, закрывая веки. Не моется и просто стоит. Ждёт, когда вода сама сотрёт с кожи капли его и чужой крови. Нет сил поднимать руки и что-либо делать. Мысли о Тэхёне терзают и надсадно грызут череп. Мысли о том, как час назад оставил его в чужом особняке и не забрал к себе. Даже не посмотрел с теплом и любовью, не попытался коснуться и успокоиться. Злится и громко рычит, срываясь на крик и прижимаясь лбом к стеклу душевой кабинки. Перед глазами один только напуганный и заплаканный взгляд. «Не подходи ко мне», — громко говорил. «Подойди, помоги», — уже шептал. Не знает, сколько времени находится в душе. Пятнадцать минут или вечность. Забывается на долгие секунды и перекрывает воду, медленно выбираясь из кабинки и хватаясь за полотенца. Одно он фиксирует на бёдрах, а вторым вяло вытирается. Вода стекает по истощённому телу, предоставляя единственное тепло. Чонгук возвращается к раковине и опирается на столешницу, сквозь мокрую челку находя пакет, что сюда принёс. Он в спешке и неуклюже всё оттуда высыпает: ножницы, бинты, йод, перекись водорода, антисептик, нитка и игла. Опускает дрожащую руку на низ живота, прикосновением понимания, что кровотечение возобновляется, и растягивает рот от океана адских мук, сорвав низкий прерывистый стон. Боль не проходит — проходит вовнутрь. Рено цепляется за грязную ткань, смотря в зеркало, и осторожными движениями разматывает её, уронив на пол. Теперь виднеется вся ситуация. От неё Чонгук словно погибает. Края изорваны, не соединяются и вновь понемногу намокают. Рана длинная и лишающая силы. Голова начинает кружиться. Стены плывут и пол под ногами шевелится. Темнота вспыхивает перед глазами обрывками. Чонгук крепче вцепляется в столешницу и слепо направляет руку к перекиси, нащупывает банку и тут же роняет, увеличив веки и в страхе застыв в одном положении. До слуха доносится звук. Неугомонный… Дверь открывают, и Чон-Рено успевает повернуться к ней спиной, накрыть ладонью рану и сильно надавить, хотя бы на время прекратив кровавые тонкие струи. Смотрит перед собой бешено, дико, яростно. Шумно глотает слюну и прислушивается к шуму позади, который прекращается. Не протянут ночь без друг друга, а жизнь — тем более. Сами предначертали это… — Почему ты… — истощение из-за потери крови сильнее жажды казаться непоколебимым, — никогда не понимаешь с первого раза? — скрипит зубами, нахмурив лоб и закрыв веки. — Почему никогда спокойно не сидишь на месте? Почему?.. Тэхён стоит за его спиной зажатым и таким маленьким. Ему хочется близости, но на неё пока не решается. Боится подойти и встать перед его лицом. В глазах есть лёгкий красный оттенок и блеск, губы искусаны и изорваны, и ресницы всё ещё мокрые. Разглядывает своего мужчину в одном полотенце, чья кожа блестит от воды, и ничего, к его счастью, увидеть не может, теребя пальцы и пропадая в волнении. — Хан меня пожалел и привёз, потому что я много плакал… И будет ещё сильнее, если увидит всю картину. Рено избегал его и скрывал под чужим пиджаком серьёзную травму, чтобы не подтолкнуть мужа к истерическим слезам. Уехал быстрее, чтобы сам не сдался и не потянулся к нему. Его лекарство — это Тэхён. — Прошу тебя, выйди, — Чонгук, надеется, что его оставят здесь одного со своими вопящими монстрами и травмами. — Побудь снаружи недолго. А львёнок не уйдет, хоть и не знает причины отсутствия их привычного взаимодействия. — Объясни мне, что происходит, — делает два шага вперёд, переборов себя. — Что я сделал не так, Чонгук?.. — шепчет. Враг Чон-Рено сегодня сказал истину: Тэхён невинен, как ангел. И Чонгук каждый раз задыхается, вспоминая, что омеге придётся жить с таким человеком, как он. Тэхён заслуживает лучшего в этом мире, но отпустить его не готов. Не пойдёт на это. Никогда не откажется от того, кто делает его человеком и заставляет чувствовать себя не просто горячо любимым, но и святилищем. — Дело не в тебе, — тон альфы становится тише. — Не в тебе, — повторяется и ощущает, как кровь выбивается из глубокого пореза. — Я не хочу тебя пугать… — Ты уже это делаешь тем, что не смотришь в мою сторону… У Чонгука окончательно слабеют ноги и коленки несильно сгибаются. Удерживаться за ванную столешницу почти не получается. — Малыш… — на выдохе. — Чонгук?.. — непонимающе зовёт, увидев, как тот пошатывается на месте. У Чон-Рено не остаётся сил для ответа и для того, чтобы продолжать уверенно стоять, словно он крепкая стена без трещин. Мужчина больно падает коленями на холодный кафель, успев зацепиться за раковину. Тэхён удивлённо и коротко закричав, быстро подбегает к Чонгуку и коленями опускается перед ним. Сумасшедшим взглядом анализирует все детали и ужасается при виде большого количества крови и глубокой открытой раны, запищав и раскрыв широко глаза. Рено больше ничего не скрывает и разрешает себе помочь, свешивая голову и покачиваясь. Омега закидывает его тяжелую руку себе на плечи и тянет к стене, вкладывая всю мощь и хмуря брови. В такой ситуации не впервые. Во второй раз видит его в разбитом состоянии, но сейчас из него льётся кровь и измазывает собой их обоих, чего не было прежде. Тэхён начинает плакать, ничего не понимая и облокачивая Чонгука голой спиной на стену. Позже вскакивает за полотенцами, в панике берёт сразу несколько и возвращается к мужу, садясь рядом с ним и прижимая одну белую ткань к его животу. Из-за громких всхлипов и неразборчивого напуганного шёпота, Чон-Рено еле раскрывает веки и смотрит на омегу. Того трясёт. Тэхён не отцепляет взор от раны, зажимая её полотенцем, которое стискивает в двух лихорадочно трясущихся руках. Этого боялся Чонгук. Один миг, и его он так сильно ненавидит. — Спокойно… — вполголоса и мягко просит Рено. Его слово ни на что не действует. Тэхён по-прежнему не может овладеть собой: навзрыд плачет и давится воздухом. Душа уходит в пятки. Поднимает на Чонгука глаза и ищет в нём ответы на свои неозвученные вопросы, замечая только бледность его кожи и губ. — К-как? — заикается Тэхён, глотая слёзы. — Как мне быть спокойным? — у него ничего не выходит. Жмурится, желая вырваться из кошмара. — Боже мой, что мне делать? — и резко раскрывает веки, облизываясь. — Я должен кого-нибудь позвать… — Никого звать не надо, — не соглашается. Ему никто другой не нужен. — Ты сделаешь всё сам. Омега на мгновение затихает и таращится на Чон-Рено, растерянно уточняя: — О чём ты?.. Больше нельзя терять ни минуты, ни грамма крови. — На столешнице возьми перекись и нитку с иголкой, — Рено кивает в сторону и гулко сглатывает, нервно дыша носом и стараясь взять главенство над собственной слабостью. — Промой рану и наложи швы, — объясняет парню, глядя ему прямо в зрачки своим мутным взглядом. — Ты сейчас единственный, кто может мне помочь. — Нет… — торопливо мотает головой, отказываясь это выслушивать. — Нет-нет, ни за что… — Да, Тэхён. Чонгук не вытерпит этого долго. И он с трудом поднимает руку, кладёт её на ногу омеги и в изнеможении поглаживает через ткань белых брюк, утешая и пятная красными разводами одежду. До последнего хочет казаться сильным перед ним, чтобы не подталкивать к пропасти. — Пожалуйста, нет… — умоляет его. — У меня ничего не получится… Ему страшно настолько, что готов вопить во весь голос и звать кого-нибудь на помощь. Он никогда раньше не делал ничего подобного и боится ошибиться и ухудшить ситуацию. — Львёнок, — очень нежно зовёт его Чон-Рено, — я перевязал себе живот и приостановил кровь, но надолго этого не хватило, — рассказывает, рассчитывая как-нибудь докричаться до младшего. — Рана не заживает уже час. Её нужно зашить, пока не слишком поздно. Пока не слишком поздно… Тэхён только скулит громче. — Тебе будет больно… — Лучше чувствовать боль, нежели ничего. После его слов Тэхён неуверенно поднимается и приближается к столешнице, сквозь плотную пелену разыскивая всё необходимое и вытирая рукавом глаза. Взяв ножницы, бинты, йод, перекись, антисептик, иглу и нитку, он шустро присаживается обратно с Чонгуком, шмыгнув носом. Мужчина тянет кровавые пальцы к его лицу и застывает, так и не коснувшись. Одумывается и злится на себя. Поджимает губы и роняет руку, дабы не пачкать ангельское личико этой грязью. Тэхён, бросив слезу и всё отложив в сторону, сам берёт его ладонь в обе руки и прижимает к своей щеке. Не брезгует, игнорирует влажность и впитывает лишь тепло, отдавая собственное и заставляя себя подавить волнение и страх. — Мне очень страшно… — шепчет, кусая нижнюю губу. — Очень, Чонгук… — Если не начнёшь сейчас, то испугаешься ещё сильнее, когда я потеряю сознание, — Рено оглаживает пальцами его бархатную кожу, оставляя на ней бордовые следы. — Не говори так. Смотри на меня и разговаривай со мной, — делится тем, что является для него поддержкой, бегло разглядывая его. — Не лишай меня сейчас этого… Чон-Рено правда старается не погрузиться во тьму. Бросать сейчас львёнка одного запрещено. — Смотрю и разговариваю… — и на его бледных губах возникает мерклая улыбка. Медленно моргает, любуясь красотой напротив. — Прости меня заранее, — произносит Тэхён перед тем, как взять в ладонь перекись. — Я всё вытерплю, не переживай, — без сомнений уверяет его. Чонгук отстраняет руку от щеки омеги, берётся за чистое полотенце, лежащее рядом, и зажимает его между зубов, из-под полузакрытых век смотря на Тэхёна. Младший больше не ждёт, убирает с глубокой раны ткань, которая пропиталась кровью, и пытается ровно дышать, видя, как ужасно поступили с Чонгуком. Три секунды, и перекись выливается на поврежденный участок. Чон-Рено, запрокинув голову, громко мычит и от тупой боли вырывается точно из пропасти. Тэхён отказывается смотреть на него, беззвучно плачет и откладывает банку, быстро обрабатывая края йодом и переходя к следующему и более ужасающему этапу. Он боязно дрожит, промывает специальную иглу антисептиком и не с первого раза просовывает в неё нитку, шмыгая носом и кусая щёки изнутри. Закрыв ненадолго веки и скопив в себе смелость, Тэхён проделывает прокол в коже и слышит утробное рычание, громом обрушившееся на него. Чонгук дёргается и часто дышит, сжимает кулаки на плитке и не прекращает глядеть на омегу, им успокаиваясь. Омега аккуратно стягивает края и делает первый шов, отрезая нитку и завязывая узелок. Поднимает заплаканные медовые бусины на мужчину, у кого во рту часть полотенца, и убеждается, что он всё ещё с ним, поджимая губы. У Чон-Рено вспотевшая голая грудь бешено ходит, и он кивает Тэхёну, хлопая по бедру и прося продолжить. Накладывает остальные швы уже без такого мощного страха, как две минуты назад. Тэхён становится чуть смелее в этом деле, но каждый раз пускает слезу, слыша болезненные стоны Рено. Сшивает ткани послойно и увереннее, замечая результат своих действий. Рана уменьшается, и кровь из неё не вытекает, но остаётся у омеги на трясущихся пальцах. На них Чонгук смотрит и стискивает ткань в зубах не от боли, а от того, что Тэхён вынужден проходить через это. Ему искренне жаль. Но не обошёлся бы без его помощи. Не будь бы во львёнке эта настойчивая и неугомонная натура, Рено бы, возможно, сам себя не спас. Края пореза на его животе благодаря Тэхёну соединяются. Благодаря его смелости и безграничной любви рана заживёт. Тэхён с тяжёлым прерывистым выдохом убирает нитку с иглой и лижет влажные от плача губы, поднявшись с пола вместе с чистым полотенцем. Подойдя к раковине, смачивает один конец и быстро моет руки и лицо. Чонгук вытаскивает изо рта ткань и устало хлопает ресницами, следя за омегой. Тот возвращается к нему и приступает вытирать с его живота и рук кровь осторожными движениями, сводя с ума своей нежностью. После Тэхён берётся уже за бинты и перевязывает Чон-Рено живот в несколько слоев, отрезая и фиксируя. Опуская взгляд на полотенце на бёдрах Чонгука, на котором присутствует кровь, парень без стеснения избавляется и откидывает в сторону, полностью обнажив мужа перед собой. Внимание привлекает левое бедро, и небольшой порез на нём. Его он тоже обрабатывает йодом и перевязывает, как и правую ладонь Чон-Рено. Закончив, Тэхён воссоединяет их с Чонгуком взгляды и трогает его щеку. Кровотечение может и прекратилось, но на лице альфы всё та же пугающая бледность. Серые глаза сейчас ничем не горят: потухшие и измотанные. Рено продолжает смотреть, невзирая на желание закрывать веки и окунуться в сон. — Пол холодный, а ты обнажён, Чонгук, — первым обрывает молчание Тэхён и шмыгает носом, поглаживая большим пальцем скулу. — Давай выйдем в спальню. Ты сможешь встать? — С твоей помощью постараюсь, — едва двигая сухими губами, отвечает Рено. — Ни на шаг от тебя не отойду. Омега закидывает его руку себе на плечо, и Чонгук ладонью опирается на стену и осторожно поднимается, горбясь над Тэхёном и хриплым шепотом говоря: — Ты никогда ни на шаг не отходишь. — Нам раздельно нельзя, — парень целует его в щёку и ведёт медленно к дверям. Они входят в спальню и короткими шагами приближаются к большой кровати. Альфа сам ложится на неё, морщась и хмурясь, а омега накрывает его тонким одеялом, забираясь на матрас и садясь рядом с Чон-Рено. Поправляет ему подушку, чтобы Чонгуку ничего не доставляло дискомфорт. — Нам раздельно нельзя, — повторяет его фразу Чон-Рено и берёт руку Тэхёна, посмотрев на него. — Но из-за меня у тебя всё ещё дрожат руки, — чувствует ненависть к себе и слегка выделяет скулы, тихо добавив: — Прости, что тебе пришлось это делать. Был в битве со страхом и победил, но никак не отойдёт от пережитого. Он схвачен будто бы ознобом. Сердце в груди бьётся, как в клетке. Омега физически чувствует себя отвратительно, и расслабление в теле пока ещё является чем-то недостижимым. — А если бы я не пришёл… — говорит робко Тэхён. — Если бы послушал тебя… Если бы, если бы, если бы… — Не думай об этом. — Как мне не думать о том, что ты мог умереть? — глаза наполняются новыми слезами, и голос звучит ужасно грустно. — У меня только это в голове… Чонгук держит на нём испитый взгляд, не отпуская его ладонь, и наблюдает за тем, как горячие щёки вновь намокают. — Не плачь, — тихо просит его. У омеги не получается не делать этого. Старается, но, видя сильного и сурового львиного Бога сегодня перед собой истерзанным и неспособным без усилий поднимать руки, он задыхается и не прочь громко рыдать. — Почему ты не сказал? — Тэхён глотает всхлипы и делает небольшую паузу, собираясь духом. — Почему ты скрыл это и буквально сбежал от меня? Мы друг другу не чужие люди, Чонгук… А до безумия влюблённые супруги. — Не хотел доводить тебя до такого состояния, — хрипит в ответ Чон-Рено. — Это убивает меня сейчас изнутри — видеть, как ты плачешь, — закрывает веки, сводя брови к переносице и облизывая губы. — Как дрожишь, сделав то, что не делал никогда. Как волнуешься, подпуская к себе ужасные мысли… — в конце его почти не слышно. — Ты тоже их подпускал, — неожиданно и бесцветно говорит омега. — Идя к этому человеку, — стискивает челюсти, — ты не был уверен, что вернёшься живым. Чонгук лишь через несколько секунд снова раскрывает глаза и сталкивается с чужими, уверяя обратное: — Был. — Не ври мне, — глотает мерзкий комок в горле. — Прекрати это делать и держать важные детали в секрете, — не упрёк, а обыкновенная мольба. — Какие важные детали? — шепчет Рено. — В день, когда мы подписали документы о браке, ты отлучался ненадолго по другому делу, — от волнения услышать правду, Тэхён сжимает ладонь мужа. — Зачем?.. Тишина: странная, напряжённая и длительная. Чонгук молчит, неотрывно смотрит, а Тэхён надумывает себе ужасные вещи, которые уже всем сердцем ненавидит. В голове полная каша и явно что-то лишнее. — Я написал завещание, — раскрывает Чон-Рено тайну, живущую пару дней. — В случае моей смерти часть сбережений и ядовитая долина переходят тебе. Омега не выражает настоящую реакцию на сказанное. Не ярко демонстрирует свои эмоции, безмолвно сидит на кровати рядом с альфой и обдумывает всё, раскладывая по полочкам и не сдерживая слёз. Удивлён и напуган. — Хочу кричать на тебя, — прячет взгляд, опустив голову и шмыгнув носом. — Очень сильно хочу… — Кричи, но не плачь. Тэхён отрицательно мотает головой, пробубнив: — Не могу, тебе ведь так плохо… — Плевать, — мужчина сплетает их пальцы, не получая сопротивлений. — Я заслуживаю всех оскорблений. Тэхён не станет. Ни за что на крик не перейдёт, когда Чонгук нуждается только в ласке, поцелуях и заботе. — Я устал слышать о твоей смерти, — жмурится, больно закусив губу. У Чон-Рено сердце затихает и тоже прислушивается к словам Тэхёна. — Когда я был с американцами, они только и говорили, что убьют. Жестоко убьют… — с боязнью вспоминает. Мурашки бегут по коже. — Теперь ты подписываешь завещание, хотя ещё молод… Чонгук чувствует злость. На себя, на врагов живых и убитых, на всех, кроме одного человека, что сейчас перед ним плачет и не убивает дрожь в своём теле. Рассматривает, желает подняться и прижать омегу к груди, но касается только его бедра. — Во мне плавали сомнения. — Если они всё ещё в тебе, то уничтожь, сломай, разорви, — парень возвращает на Чон-Рено покрасневший взгляд и бьёт себя по коленям, не зная, куда ещё деть свой маленький вспыхнувший огонёк гнева. — Сделай с ними что-нибудь, потому что я без тебя в этом мире ни на день не задержусь. Брови Чон-Рено недовольно хмурятся. — Тэхён, — цедит. То, что говорит омега, ему совершенно не нравится. Злит и страшит… — Клянусь, Чонгук, я уйду за тобой вслед. — Не смей произносить таких вещей, — накопив в тоне последние крупицы грубости, велит Рено. — Я не останусь здесь, — Тэхён убеждён. Ни при каком громком оре не передумает. — Не останусь, — снова бьёт себя по коленям. — Нет, — больше слёз. — Либо с тобой, либо никак вообще… Рено, подхватив его пальцы, слабо тянет на себя. — Тише, иди ко мне. Омега ложится и ползёт ближе к мужчине, прячет лицо в изгибе его шеи и легко обнимает, прижимаясь губами к смуглой коже и закрывая глаза. Чонгук одной рукой придерживает омегу за талию, а другую устраивает на спине, поглаживая через тонкую ткань белой блузки. Втягивает цветочные нотки так заветно, чтобы избавиться уже от металлического аромата крови, преследующего его не первый час. — Не буду терпеть жизнь, в которой тебя нет… — бубнит Тэхён ему в шею. — Не уйду, зная, как жесток мир к таким чистым людям, как ты, — Чон-Рено прикрывает веки. — Я не лишу тебя защиты. …не лишит его себя. Не только Африка опасна. Везде есть свои чудовища. Из любой точки чёрт из Ада выбраться способен. По земле ходят миллионы ублюдков с грязными руками, и их Чонгук никогда не подпустит к человеку, чьё светлое сердце можно увидеть с расстояния. Чон-Рено много лет будет оберегать другого Чон-Рено и держать за своей спиной. Маленького львёнка одного в плаванье нельзя. И сейчас согревает, утешает, насильно отбирает у него плохие мысли. Старается вести себя так, будто нет на его теле ни единого повреждения и будто они не пульсируют дикой болью. Всё терпит, игнорирует и плотнее вжимает в себя Тэхёна, чтобы прекратил лить слёзы. А тот сопит носом, больше не плачет в голос и просто лежит, не двигаясь. Затихает в родных объятиях и гладит по плечам, немного отстранившись и посмотрев на лицо Чонгука. Альфа отдыхает, но продолжает медленно водить пальцами по пояснице омеги. — Я тебе поверю, — нарушает тишину непоседливый Тэхён. Чон-Рено сперва мычит, убедив, что ещё не окунулся в сон, и потом томно произносит: — А говорил, что больше не веришь мне. Сорвались эти слова с уст омеги недавно ночью у Ла Алегрии, когда разозлился на мужа и подумал, что он снова издевается над ним. — Верю, — вытягивает опухшие от слёз губы, хлопая мокрыми ресницами. — Просто не буду воспринимать всерьёз твои абсолютно несмешные шутки. Серые глаза неторопливо раскрываются и внедряются в Тэхёна. — Когда это я шутил? — спрашивает Чонгук. — Когда мы первый раз были в пустыне, ты сказал, что меня могут купить верблюдами и золотом, — напоминает ему об этом, а себе о том, как сильно тогда перепугался. — А потом ещё уверял, что покупатели уже нашлись и спрашивают, когда меня можно забрать к себе, — взгляд блестит невинностью. — Это была не шутка, — яркая серьёзность. Лицо омеги внезапно меняется. — Чонгук, хватит… — Просто мне не понравилась цена, и я им отказал. Тэхён пододвигает свою подушку ближе к той, на которой лежит Чон-Рено, и опускается на неё, ложась на бок плотнее к телу мужа, дабы делиться с ним теплом и энергией. — Ты попросил больше? — заинтересовавшись в разговоре, почти шепчет омега. — Да, — повернув к нему голову, коротко отвечает Чонгук. — И сколько? — не унимается, желая слушать чужой голос. — Бесконечность, — прикладывает к щеке омеги ладонь. — Они мне её не смогли дать, значит были не достойны тебя. Некая частичка в Тэхёне оживляется, расцветает, искрится. Внезапно становится легче дышать. Благодарит за то, что даже в таком состоянии продолжает думать о нём. Чонгуку нужен сон и отдых, но он пытается отвлечь и заставить Тэхёна улыбнуться. И омега улыбается, тихо засмеявшись сквозь слёзы, застывшие у него в глазах от любви к этому человеку. Он тоже трогает щёку Чонгука, гладя кожу, и утыкается в его нос своим, закрывая веки одновременно с ним. Аккуратно вжимается в распахнутые сухие губы и судорожно выдыхает, приступая их сминать и растворяясь в смешанных чувствах. Их языки лениво танцуют, переплетаются и ласкают друг друга. Не торопятся и не приближаются к дерзости ни на шаг, не имея на то сил. Тэхён пролезает пальцами в недавно подстриженные русые волосы и играется с прядями, не обрывает сладкий момент и облизывает губы альфы, лишая их сухости. Чонгук пробирается под блузку омеги перевязанной ладонью, задирая ткань, и водит по мягкой талии, заставляя младшего пластично прогнуться в спине. Рука Тэхёна с затылка съезжает на спокойно вздымающуюся жилистую грудь и щупает мышцы, наслаждается, становится довольным, задевая соски. Опускается к прессу и обводит каждый кубик, но случайно дотронувшись до бинта, вдруг замирает. Первым отстраняется омега и раскрывает веки, а Чонгук непонимающе мычит и облизывается, посмотрев на него. Тэхён принимает сидячее положение и переводит тоскливый взгляд на живот мужчины, подушечками пальцев проходясь по слоям бинта и чувствуя очередной вязкий ком в горле. Опускается корпусом и оставляет в области крупной раны бархатный поцелуй. Ещё и ещё. Один за другим. Осторожно расцеловывает живот Чон-Рено и не доставляет неприятных ощущений, а лишь наоборот. Чонгук наблюдает за ним из-под век и не может оторваться, принимая эту нежность. Тэхён отодвигает одеяло на нём для того, чтобы не обделить другую рану. Целует в левое бедро и только потом выпрямляется, беря перевязанную руку альфы и прижимая ладонью к своим горячим губам. Лечит так, как они оба уже привыкли. Любовью рвется покрыть порезы рубцом. Ежедневно будет проводить этот курс лечения и в итоге вытащит львиного Бога из водоворота мучений, где стоит запах крови и пороха. Себе и ему обещает. — Ты не поделишься тем, как это произошло? — Тэхён задаёт вопрос, ответ на который уже знает. Боится реакции, поэтому пока не поднимает взгляд. — Нет, — Чонгуку думать не приходится. — Я хочу знать… …чтобы хотя бы в мыслях мог быть рядом с ним в тот момент. — Ты уже догадался, кто мне навредил, и то, что его больше нет в живых, — этого достаточно, — Рено стискивает челюсти от боли или от злости — не понимает. — Больше я не дам тебе ничего другого услышать. Подробности не откроются. Чон-Рено не скажет Тэхёну, как погибал, разрушался и утопал в крови. Не может больше наблюдать за его слезами. — Постоянно беспокоишься, — бормочет младший, гладя его по тыльной стороне ладони и пальцам. — Пытаюсь отдалить тебя от плохого. — И о моих родителях поэтому молчал… — осторожно, нерешительно. Услышать это Чонгук был не готов. Эмоции на его лице меняются, и больше всего удивление вспыхивает в серых зеницах, временно убивая в них утомлённость. — Что? — тон негромкий, и брови сводятся у переносицы. Рено немного приподнимается, но Тэхён, запаниковав, быстро подползает к нему и заставляет лечь обратно на подушку. Его мужчина слушает и шумно дышит из-за нового прилива боли в животе, сжимает зубы и с хрипотцой мычит, на пару секунд зажмурив глаза. — Я всё знаю, — наконец-то, сам избавляется от камня на сердце и прилипает к Чонгуку, чтобы тот расслабился. — Хосок не стал скрывать, что случай в ядовитой долине его рук дело. Сам признался, когда я был у американцев. И я нисколько не виню тебя за то, что ты мне ничего не сказал… Нет в нём обиды на него. Не злится ни на Чонгука, ни на старшего брата, которые держали в секрете то, что родители были убиты на алмазной территории Чон-Рено. Причина их долгого молчания легка — защита. У Тэхёна имелось время на беседу с самим с собой. Сидел запертым в четырёх холодных стенах у врагов после того, как поговорил с Хосоком, и обнимал себя за плечи, погружаясь в сплетение различных мыслей. — Львёнок, — выдыхает Чон-Рено и бурно рассматривает омегу, желая приблизиться к нему. Убитый американец отнял у него на сегодня возможность свободно выполнять свои желания. — Прошу, успокойся и не двигайся много, — заново начинает волноваться. — Я себя возненавижу, если боль усилится. Чтобы это не произошло, Тэхён без остановки и бережно шастает по-прежнему мелко дрожащими пальцами по его прессу, груди и плечам, медленно отнимая напряжение. — Ты мог поговорить со мной. — Не был уверен в информации и не хотел плакать, думая об этом снова, — говорит ему омега, грустно улыбнувшись. — Нам ведь с тобой эти три недели было очень хорошо. Заключили брак, были у Ла Алегрии и купались в ней, ходили в Саванну, проводили время со львами и познакомились с тремя новорожденными детенышами. Всё было прекрасно. Так, как нужно. Так, как заслужили оба. — Теперь всегда будет хорошо, — чуть тише и мягче заверяет Чонгук. — Мы вернёмся в Африку к своей жизни и постараемся проводить наши дни в спокойствии. — Лучше бы мы вообще оттуда не уезжали… И его личное святилище не получило бы никаких повреждений. Смотря на него, Тэхён чувствует себя в кошмаре, из которого выбиться пока невозможно. Хотелось бы увести его от всех, спрятать от страшных душ и зажимать в тёплых объятиях, с целью защитить. — Ты был так рад, узнав, что мы летим в Абу-Даби, — вспоминает Рено. Искрился от счастья. Стянув с себя блузку и брюки и бросив их на пол, Тэхён залезает под одеяло, осторожно обнимает Чонгука и ложится на его подушку, потеревшись носом об острый подбородок. — Потому что думал, что эта поездка будет похожа на первую. — Я отвезу тебя к пустыне, и она станет на неё похожа, — хрипит Чон-Рено, поцеловав парня в лоб. В его словах, вырванных прямо из сердца, не сомневаются. — Давай затеряемся в ней, — тихо предлагает Тэхён, положив голову на голую грудь мужа и выронив слезу от вынесенного ужаса за сегодня. — Чтобы нас никто больше не нашёл? — приподнимает один уголок губ Чонгук. Они закрывают свои уставшие глаза одновременно и готовятся погрузиться в сон, что уже заждался их. — Да, останемся там вдвоём. — Не станет страшно? — Ты будешь рядом, — так мягко, так сонно, так убеждённо. — Всю жизнь, — шепчет Чонгук перед тем, как уснуть. Спальня заполняется тишиной, а воспоминания в ней и в ванной комнате застревают навсегда. Одно тело ранено, а другое вместе с ним чувствует суровую боль. Сплетены и отданы миражу, прекратив беспокоиться о собственном состоянии и злиться на судьбу. Все ещё вместе, возродив кровавые ручьи среди песков… Капель кровавого ручья на коже Чонгука и Тэхёна больше нет: они остались у них на одежде и в сценах, которые воспроизведут в голове не раз.