Семья была всем.
Всем, ради чего стоило жить, просыпаться, бороться. Семья была синонимом любви. Любви, что не страшится тьмы, испытаний и смерти.Любви, за которую стоило умереть.
™™™
Утренний Чикаго меланхоличен, но механизмы его бодры: небо светло-серое с полотнами белых облаков. Из труб льются капли дождя, капающие с мокрых крыш. Влажный асфальт пахнет землей и морем, по улице разносится аромат горячих свежих булочек. Чонгук вдыхает приятный холодный воздух полной грудью, и сонливости как не бывало. Он оглядывается на больницу, из которой только вышел. На часах без двадцати семь. Пока еще светает рано, но скоро, в ноябре, ночь будет править дольше. Он подтягивает лямку рюкзака, рассматривая проснувшийся пасмурный город и занятых с самого рассвета людей. Проходя вдоль пекарни, откуда и идет запах, Чонгук впервые чувствует голод. В животе громко урчит: он уже сузился из-за долгого воздержания от пищи. Чонгук вздыхает, подходя к магазинчику и решая поесть, прежде чем отправиться в дом Эдварда. На прилавке лежат кексы, булочки и пироги, от которых исходит пар. Полный мужчина с забавным колпаком, торгующий ими, весело осматривает его. — Бери сразу несколько, дюймовочка, а то совсем уж худой. Захочет украсть какой-то мачо — отбиться не сможешь. Чонгук не сдерживает улыбку, покупая горячий шоколад и булку с маком. Он не тратит время, чтобы присесть, кушая на ходу, идет вдоль парка, где у стоянок уже стоят несколько такси. Свежесть утра призывает на новые риски, сомнения рассеивает, словно пыль. Теперь Чонгук ступает по земле уверенно, иначе нельзя, нет выхода. Ночи в больнице рядом с папой ему хватило набраться сил, тепло родного тела, в котором еще билось сердце, было самой сильной в мире мотивацией, толкающей вперед. — Вы знаете этот адрес? — спросил Чонгук таксиста, показав ему визитку. Пожилой мужчина почесал седую голову, хмуря брови. — Недалеко отсюда, но дом, думаю, где-то в лесу. — прикинул он, глянув на взволнованного Чонгука. — Садись, разберемся. Чонгук кивнул, нырнув на заднее сиденье ие и уставившись в окно. Он вдруг ощутил призрачную тревогу из-за местонахождения дома. Вспышками в мыслях появляются воспоминания: высокие кроны ветхих деревьев, блекло-зеленая трава, холмы и ревущее синее море. Его легкое, как перо, тело на грани вечного полета, горячие руки и биты чужого сердца в унисон с его, зеленая пропасть в глазах демона и его обжигающие губы. Чонгук касается своих губ пальцами, будто на них еще остался его вкус. Вкус токсичности, буйных волн и вечного леса. Хантер — порождение этого леса, он — его древесная обитель. Чонгук прислоняется лбом к холодному стеклу: в груди дыры, их не затянешь. Лекарство его в неизвестности бродит, его презирает и ненавидит, но от смерти спасает. Каждая мысль о демоне расцветала на его теле шрамами. Дорога пустела с каждой милей: они почти приехали на окраину города. Впереди показалось полукольцо темно-мятного леса, скрытого дымкой серебряного тумана. — Не думал, что кто-то строит дома в лесу. — подал голос Чонгук, его руки дрожали от волнения, губы искусаны от нервов. Он решил расспросить водителя, чтобы хоть немного заглушить червей сомнения и страха внутри. Старик пожал плечами, не отрываясь от трассы. — Черт разбери этих богачей. Наверное, хотели изолироваться от шума городка. Чонгук поежился, неопределенно кивнув. Он разбирал и складывал, как пазлы, возможные события и причины. Размышления доводили до припадка. Он глубоко вдохнул, когда такси остановилось у самого подножия леса. — Прости, парень, дальше мой бедолага не проедет. — Ничего, я справлюсь. Благодарю вас. — натянуто из-за дрожи улыбнулся он, протянув купюры водителю. — Здесь нечего опасаться, трасса и люди рядом. Прямо тут есть дорожка, просто ступай по ней и найдешь этот дом, — подбодрил старик, снова заводя авто. Чонгук попрощался, хлопнув дверцей, глядел вслед уезжащему такси. Лес был по-прежнему волшебным, но по-новому красивым. Он никогда не бывает одинаковым. Переливался всеми оттенками зеленого, коричневого и серого осенью. Чонгук отдался его хвойному запаху, смесям древесины и росы, почвы и туманного воздуха; листья шуршали под подошвой черных кроссовок. Он шел по истоптанным дорожкам, поднимаясь все выше по небольшому холму. Крики воронов вдруг раздались над головой, ветки деревьев захрустели, и Чонгук испуганно обернулся. Он дышал часто, ускоряя шаг. Вдалеке показались черные прутья ворот и темно-коричневая крыша дома. Чонгук приглядывается, с каждым шагом убеждаясь, что дом больше походит на старинное поместье, стоящее уже не один год, а то и век. Серое здание в два этажа с длинными окнами, уходящее в высоту больше, чем в ширину, с остриженным газоном вдоль дорожки пустого двора. От места веяло затхлостью и отчуждением. Чонгуку казалось, что здесь никто не живет. Он вплотную подошел к воротам, осматривая поместье, и заметил черный тонированный джип у конца здания. Чонгук облегченно выдохнул: признаки наличия людей. Он надеется, что машина принадлежит именно Эдварду. Он толкнул ворота, которые оказались незапертыми. Чонгук шел по вымощенной антрацитовой плитке, рядом с газонами по двум бокам стояли античные скульптуры эпохи Микеланджело. Поместье завораживало красотой, заставляя забыть об опасности и сомнениях. Шорох слышался из ниоткуда и одновременно отовсюду, будто вокруг кружили призраки когда-то живших здесь аристократов. Чонгук застыл у невысоких ступеней, ведущих в дом. Он нервно теребил лямку рюкзака, озираясь вокруг в нерешительности и вздрогнув, когда массивные медные двери распахнулись. — Рад видеть тебя, Чонгук. Чонгук выдохнул всей грудью, с улыбкой посмотрев на Эдварда. Груз словно свалился с хрупких плеч, ноги больше не тряслись, будто током прокаженнные. На мужчине были льняные брюки и белая рубашка, в руках чашка терпкого кофе. Он с усмешкой смотрел на Чонгука, как ребенок рассматривающего все большими глазами. — Впечатляет? — самодовольно, но добро сказал Эдвард, прося Чонгука подниматься. — Это поместье моего деда, передалось отцу, а затем мне по наследству. Родовое достояние, так сказать. Чонгук слушал с удивлением, потому что владение собственным поместьем было редким в их дни. Он поднялся по ступеням и, провожаемый мужчиной, зашел в дом. — Необычно, — согласился Чонгук, исследуя темный холл с мраморными блеклыми колоннами, широкую лестницу посередине. Комнаты были освещены дневным светом, проникающим из длинных окон. — Признаться, я знал, что ты все же придешь, — улыбнулся Эдвард, и в уголках его глаз собрались морщинки. Чонгук смотрел на него и не видел ни фальши, ни высокомерия. Он вызывал чувство доверия и спокойствия, даже если голос его звучал грубовато, под стать лицу. — За всем этим нужен особый уход. Сейчас я проведу тебе краткую экскурсию, а затем ты начнешь приводить все в порядок. Я уволил многих уже. От тебя требуется следить за тем, чтобы нигде не собиралась пыль и все было на своих местах. За поместьем нужна каждодневная уборка, но ты можешь приезжать и через день, как у тебя получится. — Я постараюсь приходить сразу же после школы. — закивал Чонгук, прикусив губу, пока Эдвард водил его по темным коридорам, на мрачно-зеленых стенах висели картины Тициана и более современных художников, как Дали и Хилл.— Вы живете один? В доме есть кто-то еще? — спросил Чонгук, заметив, как мужчина поджал губы и нахмурился, но ответил с улыбкой: — Нет, Чонгук. Никого больше здесь нет. Чонгук промолчал, но подозрения закрались в голову. На первом этаже находились: большой зал, будто созданный для проведения балов с блестяще-ливерным полом, который нужно было аккуратно драить часами; далее — огромная библиотека с пыльными книгами, энциклопедиями и записями. Посередине стоял большой читальный стол и удобное на вид бордовое кресло. Кухня красно-коричневого цвета из резного дерева, следом гостиная с длинным столом с жемчужно-черным покрывалом и серебряными приборами, сервизом, что стоял просто так, как объяснил Эдвард. Поместье внутри все больше походило на средневековый замок. Чонгук был поражен: эстет внутри яростно кричал от восторга. Последней маленькой комнатой была кладовка со всеми нужными для уборки вещами. — Думаю, все на этом. — развел руками Эдвард, но вдруг внимательно посмотрел на Чонгука. От напористого взгляда по коже пробежали мурашки. — Последнее, Чонгук. Ни при каких обстоятельствах никогда не поднимайся на второй этаж. Чонгук в непонятии сдвинул брови, удивленно смотря на него. — Его не нужно убирать? — Нет. — помотал головой Эдвард, стоя уже у выхода. — Я каждый день уезжаю в это время и приезжаю вечером, в районе пяти вечера. За готовку и остальное не переживай, на тебе только уборка. Вечерами приходит повар. Ты поешь что-нибудь. — Я понял. — произнес Чонгук, наблюдая, как он надевает пиджак, взяв его с вешалки у двери. — В мои выходные я смогу быть здесь дольше, как сегодня. Эдвард кивнул, кладя в карман ключи от машины. — Превосходно. Я вернусь вечером. Надеюсь, что все условия будут выполнены. До скорого. — улыбнулся он и прикрыл за собой двери.™™™
Кончики пальцев покраснели от теплой, но не горячей воды, которой Чонгук до вечера мыл полы. Он вычистил все до блеска во всех комнатах, кроме одной — зала. Он сидел на полу у ведерка с водой с синей тряпкой в руках и тяжело дышал. Его щеки слегка порозовели от беспрерывной уборки, коленки зудели, черные джинсы натерлись от ползания: про швабры ничего не было слышно. Поясницу ломило, и он выгнулся до приятного хруста позвонков. Тело нуждалось в растяжке, ему безумно хотелось включить патефон, который он увидел в библиотеке, и танцевать в этом бальном зале, пока ноги больше держать не смогут. Он с улыбкой вспоминает уроки в танцевальном кружке, когда в зале он отдавал всю душу, все чувства и эмоции вкладывал в каждый изгиб и новую позу. Тишина осела на стенах поместья, пыль и одиночество томились в картинах. Здесь пахло прошлым. Прошлым, к которому не хотелось возвращаться. Чонгук дал себе немного передохнуть, бросив взгляд на свой рюкзак в дальнем углу. Он созвонился с друзьями час назад, принял их пожелания удачи на новой работе и попросил не волноваться за него. Поверх рюкзака лежала его куртка, а футболка морского цвета, что была на нем сейчас, местами была мокрой. Чонгук выдохнул, потянувшись еще раз, и принялся заканчивать с мытьем полов. Он погрузился в тину мыслей обо всем, что случилось в его жизни за короткое время так сильно, что тело инстинктивно вздрогнуло, уловив грохот на втором этаже. Чонгук тихо вскрикнул; сердце бешено забилось, руки задрожали, выронив половую тряпку. Он поджал под себя ноги, напряженно прислушался: сверху раздалось что-то, похожее на хрип, словно кто-то хотел закричать, но у него не было голоса. «Эдвард же сказал, что в доме никого нет, черт подери», — ругался Чонгук, судорожно дыша. Он почувствовал касания страха вдоль позвонков и костей. Он боялся сдвинуться с места, застыл, как те статуи во дворе поместья. Но в душе трепетало волнение, любопытство душило. Желание помочь всегда брало верх над его страхами. Любопытство было сильнее сомнений. Чонгук поднялся на ноги, осторожно, чтобы не создавать шума, вышел из зала и побежал по ступеням. Ребра разрывались от битов сердца, каждая клетка тряслась, дрожь ходила по коже. Внутри густой комок страха сплетался с морем желания узнать правду. На втором этаже все стихло так, что Чонгук слышал только биение в своей груди. Он держался за стену, осматриваясь, из какой из нескольких комнат исходил звук. Вдоль коридора, в конце, он увидел открытую дверь. Чонгук протяжно вдохнул и, прикрыв глаза, пошел к ней. Из комнаты донесся приглушенный звук, похожий на тихий стон боли. Он собрал всю волю в своей груди и, сжав кулаки, приблизился вплотную к двери. Он стоял у проема, глотая воздух. Чонгук прижал руку к груди и, оттолкнувшись, резко зашел в комнату. В глаза бросилась кровать, застеленная зеленым покрывалом, рядом — штатив, на тумбе лекарства. Чонгук вскрикнул и схватился за рот, посмотрев вниз, на старинный восточный ковер, где, согнувшись, лежал человек, цепляясь пальцами за ворс. Чонгук подбежал к нему так быстро, как смог, подхватывая его под мышками. Он в ступор впал на секунду, увидев инвалидную коляску рядом с кроватью. Он аккуратнее поддержал человека, который схватился за его плечи, навалившись всем телом. Чонгук чувствовал тяжесть, но, понимая, что человек не может ходить, так как его ноги неподвижно волоклись за ним, осторожно усадил его на коляску, переместив его ноги на подставку. Чонгук рвано дышал, потрясение, страх, нервозность — все бурлило в одном котле — в душе. Он прикрыл глаза, сидя на полу у коляски, затем пристально взглянул на тяжелодышащего человека. Его светлую кожу оттеняло темное свечение люстры, волосы казались бурым шелком, тонкие губы были естественно розового цвета. Чонгука поразили правильные черты его лица, кажущегося совсем молодым, но он почему-то был уверен, что мужчине за тридцать. Его убили в самое сердце, когда на него посмотрели глазами темно-изумрудного цвета. Взгляд был мягким, но контур, цвет, разрез глаз нагонял тысячи воспоминаний и мыслей. — Спасибо. Чонгук услышал тихий, ломанный голос с бархатными нотами. Его ладони, лежащие на ручках коляски, слабо сжали пальцы незнакомца. Чонгук смотрел на него удивленно, но потом улыбнулся, продолжая разглядывать такие знакомые очертания. Он не заметил, как входная дверь резко хлопнула, как по лестнице поднималась пара туфель, как в их комнату резко забежали. — Трис! Грубый, но до жути беспокойный голос Эдварда заставил Чонгука отпрянуть. Он стыдливо поднялся на ноги, смущенно глядя на мужчину, что, облегченно выдохнув, подходил к коляске. — Черт подери, я увидел по камере, что ты пытался встать с кровати и упал. — Эдвард тряс головой, беря в руки ладони мужчины и целуя. Чонгук опустил взгляд, сцепив пальцы в замок. Выстроив логическую цепочку, он решил, что мужчина этот — муж Эдварда. Он видел, как глаза Триса засияли при его виде, как уголки губ слабо дрогнули в улыбке. Но он ощущал тяжесть мыслей, давящих, требуя объясниться. — Простите меня, я услышал грохот и не мог не проверить. — начал Чонгук, но Эдвард остановил его: — Я благодарен тебе, Чонгук. Кто знает, что было бы, не окажись ты рядом. — он выразительно посмотрел на него, затем, поджав губы, продолжил: — Полагаю, я должен объясниться. Трис, — он указал на мужчину в коляске, который внимательно смотрел на Чонгука, все еще сжимая его руки в своих. — Мой муж. Он уже несколько лет не может ходить. Также были провалы в памяти от шока, после которого возникли и проблемы с речью. Он отказывается лежать в больницах, так как улучшений мало. До вечера он обычно спит от лекарств. Врачи приезжают вечером и осматривают его, он не выходит из этой комнаты, совсем недавно только вылез из-под трубок. Чонгук размышляет об услышанном, с сожалением глядя на Триса. Мужчина обезоруживающе улыбается: в его глазах искренняя нежность и благодарность, от которой тепло исходит. Своим взглядом он касается души, смягчает ее своим светом. Чонгука он не может не привлекать, не восхищать. — Простите меня еще раз. — выдохнул Чонгук, в нерешительности стоя на месте. — Поэтому вы не сказали мне? Эдвард кивнул, виновато смотря на него. — Не хотел, чтобы ты видел все это. И признаться, я подумал, ты сразу сбежишь. — засмеялся мужчина. Чонгук помотал головой, обняв себя за плечи. — Я не мог не помочь. — он коротко улыбнулся, но потом вдруг нахмурился. — Почему же за ним никто не следит? Эдвард переглянулся с Трисом, что при мысли о сиделках скривился. — Никто не приживался. Все рано или поздно уходили от ответственности, да и Трис был весьма капризным. — пошутил над мужем Эдвард, наблюдая с удовольствием, как тот наигранно обиделся. — Впервые за долгое время вижу его в настроении. — заметил он, посмотрев на Чонгука. — Сдается мне, это из-за тебя. Чонгук удивленно округлил глаза, глядя поочередно на обоих. Трис с улыбкой протянул ему дрожащую руку, безмолвно прося сжать. Чонгук растаял, как льды при внезапном антициклоне, и мягко накрыл его ладонь своей, сев на колени у его ног. — Я очень рад этому, но как? — спросил он. Эдвард усмехнулся, добрыми глазами смотря на них. — Хороших людей видно насквозь, Чонгук. В твоем случае это на лице написано, и Трис тоже это понял. — объяснил Эдвард. Он колебался с минуту, но затем сказал: — Я уже оплатил лечение твоего папы. Чонгук распахнул рот, громче, чем стоило, произнося: — Но зачем? Я ведь собирался.. — Чонгук, — серьезно перебил Эдвард. Трис встревоженно осматривал обоих, вникая в суть разговора. — Время — все. С каждым днем, пока ты будешь собирать на лечение, шансы на его спасение будут снижаться. Ты отработаешь, обязательно. Но сам подумай и поймешь, что это было верное решение. Чонгук глубоко внутри прекрасно понимал и был бесконечно благодарен, но воздания даром не хотел, обещал себе отработать все до последнего цента. — Я сделаю все, чтобы отблагодарить вас за такую доброту и помощь. — улыбнулся Чонгук, с немым уважением глядя на Эдварда. Тот кивнул, похлопав его по плечу. Трис почти с родительской любовью все это время осматривал лицо Чонгука, слушал его голос, речь, следил за тем, как блестят его черные глаза, когда он улыбался — ослепительно и нежно. Эдвард переметнул взгляд в окно, где темные облака уже висели над городом: время близилось к ночи. — Тебе, наверное, уже пора домой. — сказал он Чонгуку. Чонгук согласно кивнул, но не мог расстаться с теплом ладони, что так сжимала его собственную, будто боясь, что если отпустит — потеряет навеки. Эта резкая привязанность била его в самое сердце. Великодушие и благородство незнакомых людей, которые были лучше сотни, кого он знал в своей жизни, взращивали в нем корни светлой надежды. После каждой зимы наступает весна, после каждой страшной ночи настает новый день, после каждой тягости приходит облегчение. Чонгук убеждается сейчас ясно: спасение приходит оттуда, где его больше всего не ждешь. В груди сердце начинает резко, мучительно биться, вспомнив о демоне, что на крыльях ветра прилетел к нему, вырвал из темноты и на пытки обрек. На сладкие пытки чувственными, токсичными губами. Чонгук не дышит в те секунды, что думает о Хантере. Он отмирает, смотря на свои сплетенные с Трисом руки, и не знает, как подняться, как посметь уйти от касания. Вдруг в голову приходит сумасшедшая на первый взгляд мысль, но исходит она из глубин искренней, непорочной души — Трис, ему нужно домой, я побуду с тобой. — улыбается успокаивающе Эдвард, опережая слова Чонгука, который так и сидит с открытым ртом. Он кусает губу, виновато взглянув на Триса, который, все больше поражая, сильнее сжимает его пальцы. И в этот миг Чонгук вырывается из колебаний. — Я хочу заботиться о нем, если вы позволите. — твердо говорит Чонгук, в ожидании смотря на ошарашенного таким заявлением Эдварда. Трис широко улыбается, и Чонгук отзеркаливает его улыбку, от которой внутри солнце согревает все. — Ты уверен? Это очень сложно, Чонгук. Чонгук знает и готов. Уверенность, редко пробуждающаяся в нем, теперь, кажется, не заснет никогда. Чистое желание помочь подкреплялось чувством долга, для исполнения которого он приложит все усилия, отдаст лучшее в его сердце.™™™
Неделя выдается безумной, сумасбродной. Дни бегут, как в карусели, один за другим, и каждый — копия другого, но все так же насыщен. Чонгук плачет слезами счастья у изголовья койки папы, когда он на глазах идет на поправку, когда в больнице его всегда ждут хорошие новости о нем. До глубокого вечера он находится в поместье, а ночи проводит на соседней кровати с Мэем, ни под каким предлогом не соглашаясь ночевать не с ним. С папой тепло и уютно в любом месте, даже в тюрьме он нашел бы с ним маяк утешения. После окончания уроков он на любезно предоставленном Эдвардом такси, что всегда отвозило и привозило обратно, едет в поместье. Мужчина не переставал благодарить, с улыбкой наблюдая за тем, как Трис расцветал рядом с Чонгуком. Чонгука ранила эта доброта, этот мягкий взгляд и доверчивые улыбки. Трис вверяет себя ему, лежит послушно на кровати под капельницей, пока он сидит рядом и решает домашние задания. Чонгук вслух читает ему вечером книги из библиотеки в поместье и смущается все время, когда Трис говорит, что у него волшебный голос, под который он крепко засыпает. Он радует и Эдварда, и Чонгука, наконец начав потреблять в пищу обычную еду, а не антибиотики и витамины. Эдвард, не слушая просьбы и пререкания Чонгука, запретил ему убирать особняк, говоря, что то, что он делает для Триса — бесценно, и большего ему не надо в этой жизни. Чонгук на их примере верит в любовь, настоящую и вечную, которая сильнее смерти, страха, испытаний и старости. В школе завала все больше, но Чонгуку это кажется ничем: Чимин и Уён рядом везде, заставляют смеяться и забывать о проблемах, что вскоре станут бессмысленными, когда он снова сможет обнять папу, здорового и веселого. Жгучие взгляды Хосока в коридорах и классе вонзаются в органы, от него хочется бежать, стирая ноги в кровь. Чонгук чувствует их на себе, как летящие в щеку острые ножи. Но главной мукой и вечной болью для него остается демон, чье отсутствие режет по ребрам. Его фантом в душе Чонгука, а дух бродит вдоль стен. Хантера словно никогда не было в его жизни: он исчез, растворился в бесконечных дождях и пурпурном тумане, унесся с прозрачными ветрами. Он оставил Чонгука с ядовитым вкусом на губах, заставив его сгорать от воспоминаний о поцелуе. Поцелуе, который он хочет извечно ощущать рефреном. Но вместе с тем Чонгук сжирает себя от нервов: где, с кем и как он. Он одергивает себя каждый раз, чтобы не подойти к Джину или кому-то из его банды, кроме Грея. Мысли о нем настолько обширны, как потоки морских волн, что захлестывают его с головой. Чонгуку кажется, что уже не чувства в нем, а он в чувствах. Застрял так, что пути назад не видно. И нужен ли он, когда Чонгук добровольно сдался в плен глазам демона, что впадины глубже, что патронов опаснее, что льда холоднее. В неделе выдаются дни, когда Чонгук остается совсем один, дома, в ванне, позволяя мыслям сдирать с себя кожу. Он отдается им, и слезы предательски жгут щеки. Они не облегчают боль, что скопилась внутри, как густой песок, заполняющий нутро. Они призывают кричать, драть глотку и резать вены, чтобы чернь покинула измученную душу, смылась водой покоя с тела. Его проклятие и зависимость, хранитель и палач в одном облике, его противоядие и отрава. Его демон. Пальцы Чонгука горят от желания коснуться его ледяной кожи, глаза хотят потонуть в зеленом океане в его взгляде, губы вновь ощутить огонь его губ, душа умереть в ритме с его сердцем. Хантер уничтожает его изнутри — Чонгук воет от боли.™™™
Пепельный туман сгущается над Чикаго, макушки елей принимают его на себя, лес беспокоен от въедливого дождя, стучащего по крышам домов. В аспидном небе раздается раскат грома, сотрясающий стекла окон. Картины вдоль темно-мятных стен покачиваются, одна книга с шумом падает с полки на пол. Чонгук вздрагивает, машинально прижав к груди энциклопедию, которую взял со стола убрать на место. Поместье кажется эпично-жутким из-за непогоды и льющего весь день дождя. Чонгук ежится от липкого страха и спешит быстрее наверх, к Трису, переживая, что он мог проснуться от грома. В спальне тепло и ярко от камина, разожженного сегодня из-за резко снизившейся температуры. Чонгук осторожно проходит, смотря на безмятежно спящего на кровати Триса. Чонгук облегченно выдохнул, посмотрев в окно, за которым ничего не разглядеть: дождевые капли беспрерывным потоком бегут по стеклу. Он чувствует холод вдоль позвоночника и садится у камина, грея руки. Очередной, пронизывающий звук грома раздается в небе, и Чонгук не слышит, как открылись и захлопнулись входные двери. Он ждет возвращения Эдварда, который сегодня задержался в городе дольше, чтобы самому наконец поехать домой — из-за улучшения состояния папы ему больше не позволяют оставаться в больнице. Чонгук рассматривает, как языки пламени пылают в каменном отверстии, превращая дрова в пепел. Взглядом он поднимается выше и замечает фотографии в раме, стоящие на камине. Он поднимается с места, не трогая, позволяет себе бегло оглядеть их и жалеет. Жалеет, что когда-то ступил за порог поместья, корит себя, что не дал пищи воображению и не додумался сразу. В груди колоколом смерти забилось сердце, прорывая ребра. В раме фотография Хантера. Одного, в подростковом возрасте, еще одна — с Эдвардом и Трисом. Чонгук уже не замечает, как небо рвется надвое, у него внутри собственный бой. И он нещадно проигрывает по всем фронтам. «Глупый» — клеймо, что он пожизненно высек на себе. Чонгук протяжно вдыхает, но легкие блокируют поступь воздуха. Он задыхается, руки леденеют, трясутся, как у больного. Он облизывает пересохшие губы и выбегает из спальни, отшатываясь от бешеного испуга, когда в конце коридора встречается с диким взглядом демона. Чонгук разрывается на части от желания обнять его и бежать прочь. Ярость и ненависть хлещут из глаз Хантера, ими можно убивать без орудий. Чонгук видит насквозь его монстров, что рвутся к нему растерзать на куски. Гортанный рык Тэхёна наполняет чашу страха, пересиливая на весах. И он выбирает второе: бежит так быстро, как никогда до, сквозь сумасшедшие биты сердца ловя дыхание демона за своей спиной: он гонится за ним. Чонгук проносится по коридору, перебирая ступени, спотыкается на последней, но резко поднимается, вылетая из дверей поместья. Тэхён несется за ним, он кожей чувствует его. Клетки дрожат от мысли, что демон раскрошит каждую из них. Железные ворота не поддаются, мокрые от дождя, что бьет по лицу. Чонгук дергает их с силой и бежит в самую гущу леса, не зная, что загоняет себя в ловушку. Он не замечает фар автомобиля, резко осветивших его. Влажная листва хрустит под кроссовками, волосы намокают и липнут ко лбу, губы жадно глотают ночной воздух. Ветви норовят исцарапать его кожу, ели возвышаются над остальными деревьями, мешая разглядеть, откуда выскочит опасность. Чонгук чувствует себя глупым крольчонком, отбившимся от родителя, в погоне надеющимся не попасть в жестокие лапы зверя. Он боязливо оглядывается, но сквозь призму ночи не видно ни черта. Страх подкрадывается к горлу хищником из-за кустов, душит его. Чонгук думает, что ляжет замертво от разрыва сердца. Он громко вскрикивает, когда темная фигура Хантера появляется прямо перед ним, жесткой хваткой сильной руки прижимая за горло к дереву. Чонгук ловит воздух раскрытым ртом, в ужасе смотря в черные, как смерть, глаза, сверкающие зеленым. — Какого хуя ты здесь забыл? — рычит Тэхён, прикладывая его головой об влажную кору огромного дерева. — До семьи моей добрался? Чонгук держится за его запястье, царапает мокрыми пальцами. Он смотрит на него из-под слипшихся ресниц, не зная, как просить демона сохранить ему жизнь. В этот безумный момент Чонгук ненавидит его так сильно, как никогда раньше. За то, что ложно прекрасен, целует, как на пороге вечности, ранит, как в конце мироздания. Хантер стискивает зубы, выжигая душу своим беспощадным взглядом, от которого в Чонгуке медленно угасает свет. Ему кажется, что прямо сейчас потеряет сознание: истощение и ломота во всем теле за прошедшие дни накрывают, как цунами. Их отношения похожи на жестокий цугцванг: каждый ход, слово и жест грозят отречением от себя или потерей друг друга. Чонгук готов вверить ему свою жизнь, душу и тело, бросить их, чтобы рассыпались пеплом у его ног. Он слаб перед ним, безволен и нем, как фарфоровая кукла. Он вечность прижат, смотрит прямо в его глаза, и речь теряется. Они безмолвны и глухи, слепы и одурманены близостью после векового расставания. Чонгук не слышит быстрых шагов, идущих к ним, только когда Хантера отшвыривают крепкие руки, он понимает, что демон больше не душил его, лишь касался грубо шеи. — Что ты снова творишь, черт дери! — рыкнул Эдвард, с силой заехав сыну по челюсти, но попал и по носу, из которого струями пошла кровь. Хантер дышал тяжело, свирепо глядя на отца, почти занес кулак для ответного удара, но разжал его, прорычав: — Я не ударю тебя только потому, что ты мой отец. Он сплюнул на землю кровь, что окрасила его губы. Чонгук с ужасом смотрел, как щека его начала опухать. — Значит, ты еще не настолько обдолбан. — хмыкнул Эдвард. — Этот отморозок душил тебя? — спросил мужчина, гневно смотря на Тэхёна. Чонгук яростно помотал головой и беспокойно дышал, глядя на Хантера. Он в ответ сверлил его безумным взглядом. Эдвард поджал губы, указывая на Тэхёна: — Я снова виноват, что не сказал тебе про своего сына. Этот бандит заявляется, когда хочет, я неделями не вижу его. — он перевел дыхание, с просьбой глядя на Чонгука. — Прошу прощения за него, и также, как полный, но отчаявшийся эгоист прошу тебя не уходить. Трис больше не справится без тебя. Тэхён играет желваками, в сдерживаемой ярости смотря на Чонгука, затем на отца. — Какого хрена ты привел его в дом, к папе? — выплюнул он, подходя к нему ближе. Эдвард остановил его за грудки, встряхивая. — Трис за столько лет открылся кому-то, начал улыбаться и разговаривать благодаря Чонгуку, а ты, ублюдок, исчез и давно наплевал на него! — рявкнул Эдвард, резко отпустив его. Чонгук увидел боль, мелькнувшую в глазах Тэхёна. От нее у самого кровью сердце облилось, ему хотелось одного — опустить его голову на свои колени и пообещать, что всегда будет рядом, что все будет хорошо. На секунду маска демона спала, облик обнажил истинную душу, мрачную и тернистую, но все же душу. Чонгук клянется, что не отступится от него, не бросит одного в этой тьме, вырвет из нее, как бы больно ни отрывали крылья у самого. — Мне никогда не было плевать на него, но ты об этом нихуя не узнаешь. Потому что всю жизнь сидел сложа руки, пока я лил за него кровь. — выдал с оскоминами ненависти и отречения Хантер, развернувшись. Эдвард поднял взгляд к небу, льющему на них свои слезы. Они заменили ему собственные, горькие за своего сына. Он положил тяжелую руку ему на плечо, выражая все сожаление о сделанном, но по-другому злость свою явить не мог. — Обработай ему ушиб. — попросил Эдвард, оглянувшись на Чонгука. Хантер дернул плечом, сбросив руку отца и ядовито бросив: — Мне это нахуй не нужно. — Нужно, если не хочешь еще фингал над синяком. Идемте в дом.™™™
Чонгук метался между своими мыслями, дрожа думая о том, что значило тэхеново «лил кровь». Он пробирается холодом до костей, догадка, что он убивал, будоражит сознание. Он идет следом за мужчинами, ощущая осадок неправильности, что невольно стал свидетелем их семейной ссоры. Он вдруг оказался слишком близко к демону, к его душе и секретам. Чонгук уверен, что никогда и ни за что не оставит ни его, ни Триса, который нуждается в нем, как в обезболивающем. Он не заметил, как полюбил его всем сердцем и привык к нему. Чонгук станет предателем, если отвернется от него. Чонгук смотрит на широкую спину Тэхёна в черной кофте, полностью мокрой от дождя. Он видит изгибы его лопаток, мышцы спины, не в силах отвести взгляда, за что мысленно бьет себя по щекам. Запретное манит. Эдвард отправляет его прямиком в комнату Хантера, говоря сыну, чтобы не показывался Трису в таком виде. Тэхён ухмыльнулся, пройдя по коридору в свою спальню. Эдвард дал Чонгуку аптечку, поблагодарив за то, что он все еще с ними. Чонгук искусал губы, пока дошел до двери Хантера, боясь войти. Древесный запах теперь ощущался сильнее, смешался с дождем и хвоей. — Будешь стоять там вечно, анорексичка? Грубый низкий голос Тэхёна заставил шагнуть вперед и прикрыть за собой дверь. Ошибка. Чонгук сам же захлопнул капкан, из которого не разбитым, не обиженным не выбраться. Хантер сидел на большой, застеленной черным покрывалом, кровати, уже прикурив себе. Чонгук сжал губы, сомневаясь, не выел ли дым уже все его легкие. Мебель была из темного резного дерева, рядом с кроватью был камин, ярко горящий, у стены стоял стол с одинокой книгой в толстом переплете. Чонгук узнал ее: «Дневники» Франца Кафки. Он слегка улыбнулся, ступая по пыльному узорчатому ковру прямо к демону. Чонгук держал во вспотевших руках аптечку, его одежда была мокрая и неприятно липла к телу. Хантер сквозь клубы серого дыма смотрел на него, проницательно, в самые вены залезал. Чонгук осторожно сел с ним на край кровати, стесняясь бешеного пульса собственного сердца. Его свитер небесного цвета намок и свисал с плеча, он неловко поправлял его, на что демон не мог не обратить внимания. Тэхён резался остротой его ключиц, бледной, как лилия, кожей. Чонгук нутром чувствовал его разжигающие внутри пожар взгляды. Его дрожащие руки еле вытащили из аптечки перекись и вату. Он, как наркоман, вдыхал терпкий запах демона, терялся от его близости, что сводила с ума. Тэхён вдруг сел ближе, снося с ног каждую баррикаду, выстроенную между ними. — От тебя воняет чем-то детским, — выдохнул с мутным дымом он, взглянув на смущенного Чонгука. — Пользуешься комплектом джонсонc бэйби? — ухмыльнулся Тэхён, выдыхая никотин ему в лицо. Чонгук поморщил нос, но ощущал, как горят щеки. Он действительно пользовался детским шампунем, кремом и гелем, потому что кожа была слишком чувствительной, а самые безопасные смеси были именно в детской продукции. Он опустил взгляд и вылил перекись на вату. — Неужели это один из поводов ненавидеть меня? — Чонгук не смог скрыть обиду в голосе. Он взметнул взор на невозмутимого Хантера, который подобрал бумажку с покрывала и, затушив сигарету, свернул ее в лист. Чонгук понял, что ему не ответят, но Тэхён буравил его зеленью глаз, бегая ими по всему лицу, отчего кровь бешено приливала к щекам. Рассудок медленно покидал Чонгука, освобождая из заточения океаны чувств, топящих его естество. Он вылил на вату перекись и, трясясь, поднес ее к носу, затем к щеке Хантера. Его медную кожу защипало, и Чонгук, не думая о том, что делает, пододвинулся ближе и слегка подул на его скулу. Тэхён мертвой хваткой сжал его бедро, скрытое тканью светлых, рваных на коленях мокрых джинс. Чонгук тихо выдохнул, стыдливыми большими глазами глядя на него, но не сопротивляясь. Его инстинкты замирали рядом с ним. Чонгук прерывисто дышал, чувствуя на себе его огненный взгляд, исследующий каждую его черту. Кожу бедра нещадно жгло под ладонями Хантера. Его касания были лавой, воскрешением, безумием. Чонгук обработал ранку и убрал вату, метнув взгляд на татуированные пальцы, что разжались и отпустили. Он молился, чтобы касание могло бы длиться вечность. Чонгук взглянул на контуры тату, проглядывающие из-за мокрой кофты. Его язык сработал быстрее рассудка, ведомый бесконтрольными чувствами: — Покажи мне свое тату. Хантер ухмыльнулся, в упор глядя на него, но Чонгук прикусил губу, боясь посмотреть на него в ответ. Он выдохнул раскаленный воздух, когда Тэхён подцепил край кофты и стянул ее через голову. Чонгук сглотнул наваждение, до боли прикусив нижнюю губу. На медной, загорелой коже с рельефными мышцами красовался дракон, голова его спускалась до начала пресса, туловище уходило вдоль груди по предплечьям до кисти рук. На груди, под ключицами, были фразы на латинском, непонятные знаки по бокам и на правой руке вплоть до пальцев, в которых всегда была зажата сигарета. Чонгук потерял голову, но это было до одури приятно. Он отдался чувствам всецело, слушал мелодии сердца, магнитом тянувшегося к чужому, что совсем рядом. Чонгук протянул дрожащие бледные пальцы к его груди, трогая горячую, как вулканический источник, кожу, на которой были высечены четкие буквы. В душе затрепетали бабочки, когда тело под его касанием напряглось, дыхание демона стало тяжелым, а взгляд — темнее, опаснее. — Что значит эта фраза? — мягко спросил Чонгук, трогая кожу на его груди невесомо, будто щекоча трепетом крыльев. За окном раздался звучный раскат грома, дождь лил во всю мощь. Камин отдавал теплом и ярким светом, но огонь, что горел сейчас между их задурманенными телами, был жарче. — «Все бесы здесь».— прокуренным, вкрадчивым голосом произнес Тэхён, не сводя взгляда с его тонких белых пальцев. Чонгук склонил голову набок, улыбнувшись краем губ. — Шекспир, — просто сказал он — дрожь в голосе не унималась. Хантер не ответил, но глаза его сверкали дикостью, звериное начало отражалось в них. Чонгук перед ним чувствовал себя беззащитным, сломленным, сдавшимся. Флюиды безумия витали между раскрытыми на запретном расстоянии губах, дыхание было сбито к чертям, как затем и правила, принципы, табу. Хантер несдержанно впился в его губы жадным, грубым, истосковавшимся поцелуем, будто вечность свою жил ради этого. Чонгук скучал больше, сильнее, невыносимее, позволяя себе в отместку зарыться пальцами в его волосы, гладить руками его напряженные плечи, водить ими дорожки к прессу. Тэхён прорычал в поцелуй, не ожидая от него такого откровения, что заводило, срывало крышу. Он углубил поцелуй, больно-сладко терзая его губы и проникая в теплый рот своим языком. Чонгук тихо выдохнул полустоном, оглаживая его здоровую скулу и от повышенной чувствительности выгнувшись в его руках, прижавших к себе за талию и бедро. Хантер оторвался на секунду, позволяя ему вдохнуть отравленный лесным запахом воздух, осознать море сумасшествия, накрывшее их, затопившее. Чонгук испуганно отпрянул, когда услышал голос Эдварда, зовущий их. Тэхён раздраженно рыкнул, встав с кровати в тот момент, когда мужчина зашел в комнату. На губах его появилась подозрительная ухмылка, когда он бегло осмотрел их. — Зачем пришел? — процедил Тэхён, открыв дверцу шкафа. Чонгук приказывал себе вдохнуть, но не мог, исступленно смотрел на его мощную спину, мышцы которой напрягались от каждого движения. Губы горели, как охваченные огнем, порозовели и распухли. Кожу бедер и талию жгло пламенем, сердце рубило грудную клетку на части. Он опустил взгляд, смутившись, когда Тэхён резко повернулся, надев черную водолазку. Хантер выжидающе посмотрел на отца, который, скрестив руки на груди, стоял у дверного проема, затем терпеливо сказал: — Отвези Чонгука домой.™™™
Бмв плавно рассекал ночные улицы Чикаго, дождь хлестал о стекла, мешая разглядеть дорогу, еще полную проезжающих машин. Чонгук прислонился лбом к стеклу, согревая его своим дыханием и рисуя звезды. Хантер выкуривал очередную сигарету, пуская пепельный дым в опущенное немного окно. Он краем глаза смотрел на Чонгука, усмехаясь на его детское сейчас поведение, на поджатое колено и мешковатый свитер с желтой курткой поверх. Он похож на мальчика из детских сказок; его невинные глаза — самое чистое и искреннее, что он видел в своей жизни, его мягкая душа и ранимое сердце — их хотел запятнать, растоптать, стереть в порошок, но Тэхён не мог. Творил с ним дичь и терзался собственными демонами, что посмел тронуть хрупкое, как хрустальная роза, тело. Но к его свету тянуло — бесповоротно и глубоко. Чонгук пахнет детством, невинностью и безумством. Хантера влечет без тормозов. Чонгук хотел расспросить его о том, что случилось с Трисом, но ответы напрашивались сами, и он знал, что Тэхён не ответит — разозлится на него сильнее. Вопросы о накрывшем их безумии в его спальне не давали покоя, но Чонгук стеснялся трогать эту тему, объяснения сам не знал и названия дать не мог. — Почему ты спас меня? — едва слышно спросил Чонгук, взглянув на него. Тэхён втянул в себя никотин, затем выдохнул. — Оказался рядом в нужное время. Бегство от жизни — слабость, Чонгук. Хантер пристально посмотрел на него, потом переместил взгляд на дорогу. — Я хотел поблагодарить. Спасибо. — улыбнулся краем губ Чонгук, откинув голову на спинку сидения. Все, о чем он мог думать — как красиво звучит его имя голосом демона. Хантер промолчал, набирая скорость. Он поднял рукав своей кофты, показывая четкое тату, фразу на латинском. — «Жалка отчаянность самоубийц», Блоссэм. — усмехнулся Тэхён, убрав руку. Чонгук завороженно хотел еще, но обида вихрем пронеслась в душе. — Исклеймить тело цитатами Шекспира — похвально для демона. — улыбнулся он себе, отведя взгляд от его профиля. Чонгук глотал вопрос о поцелуе на мосту, но всеми фибрами души хотел задать его. Боялся, что он обратит все в ложь, скажет забыть, назовет все обманом, ошибкой. Хантер сделал последнюю затяжку и, выкинув сигарету на трассу, закрыл окно. Молчание наказанием повисло в туманном воздухе, частички табака витали еще в нем. Чонгук безотрывно смотрел на его руку, лежащую спокойно на бедре. Длинных, татуированных пальцев хотелось коснуться своими, переплести их и остаться так навеки. Душа бунтовала, набатом стуча по разуму, заглушила его. Чонгук стал пленником своих желаний: ночь вселила в него храбрость и вожделение, от которого отказываться было подобно преждевременной смерти. Чонгук сел боком, лицом к Тэхёну, и медленно потянулся дрожащими пальцами к его ладони. Он нежно коснулся его пальцев подушками своих, накрывая рукой всю ладонь. Его кожа, касаясь кожи демона, сгорала дотла. Хантер посмотрел ему в глаза, но Чонгук, превращаясь в пепел от пристального взгляда, переплел их пальцы. — Тебе «нужно больше душевного тепла, чем ты заслуживаешь». — выдохнул Чонгук, подняв взгляд и встретившись с чужим, холодным на самом дне, но оттаивающим на поверхности. Хантер отвел глаза к дороге, качнув головой. — Не устал цитировать Кафку? — спросил он с раздражением. Чонгук уловил в его голосе напускную фальшь. Под покровом ночи все маски трескались по швам, истинные души выходили на свободу. — Его слова олицетворяют тебя, — сказал Чонгук, внутри радуясь и удивляясь перемене демона: временами черти его дремлют, но в остальном он дьявола опаснее. — Иногда мне кажется, что у тебя биполярное расстройство. Чонгук прикусил губу: правда вырвалась наружу. Хантер темным взглядом посмотрел на него, внутри зеленой радужки были дикие, желтые блики. — Есть что-то такое, — усмехнулся Тэхён, отвернувшись. Чонгук смотрел на его профиль и параллельно, мягко гладил подушками пальцев его руку, вбирая в себя это касание, как лошадиные дозы кокаина. Он ничего больше не просил: только трогать, дарить свое тепло, которое Хантер не отталкивал — принимал панацеей для своей темной души. Бмв затормозил у его подъезда, и все время поездки Чонгук не разжимал рук, которые затекли от одной позы. Он кусал губы, смотря на свой подъезд, представляя пустой дом, в котором призраки боли летают. Хантер убрал свою ладонь, чтобы выключить мотор, и Чонгук ощутил бескрайнюю пустыню одиночества. Тэхён вышел из машины и теперь стоял у дверцы, прислонясь к ней, закурил. Чонгук был от него на расстоянии в несколько шагов, беспокойно смотря на мглистые клубы дыма. У подъезда стояла деревянная скамейка, напротив них — детская пустая площадка, вдоль тротуара посажены туи, что уже сбросили листву. Небо все также густо наполнено черными облаками, луну не видно сквозь их полотна. Дождь с меньшей силой, но крупно льется на землю. Чонгук чувствует, как снова намокает едва успевшая высушиться одежда, и волосы липнут к влажному лицу. Хантер не обращает внимания на небесные капли, продолжая затягиваться и проницательно разглядывать его. — Зачем ты столько куришь? Хочешь, чтобы табак все легкие выел? — упрекнул Чонгук, но лишь потому, что переживал за его здоровье. — Каждый сам решает, как погубить себя, — выдохнул с дымом Тэхён, не сводя с него взгляда. Чонгук под ним воспылал бы, и ни одно наводнение не смогло бы потушить его. Он улыбается кончиком губ, рассматривая прилипшую к его телу водолазку и спутанные волосы. В груди мелко колет, как от острой иглы. — Для этого много не нужно — стоит только полюбить кого-то, и ты обречен. Откровение душило его и взяло верх над голосом, озвучило себя. Чонгук не хочет жалеть ни о чем, что сделал за эту ночь, ведь так велело его сердце. Он не мог не послушаться, не позволить себе этого порока в виде токсичного демона. Хантеру под кожу залезли его слова, растворились в холодных венах. Он смотрел, как Чонгук разворачивается, чтобы уйти, и, выкинув сигарету, схватил его за локоть, врезаясь в раскрытые губы опьяняющим поцелуем. Чонгук подавил свой вздох в его жгучих губах, отдался им без сопротивления. Тэхён вжал его в дверцу бмв, целуя сладко, но оставляя горький привкус на кончике языка. Он подхватил его под бедра, отчего Чонгук тихо простонал ему в рот. Тело Чонгука было легким, несмотря на худобу, бедра и ягодицы были упругими. Хантер сжал их до боли, одичав, сминал чужие губы и игрался с языком. Чонгук держался за его плечи, задыхаясь в гамме собственных чувств и адреналина в крови. Он простонал, когда его вжали в холодную дверцу подъезда, по частям теряя себя. Терпкие губы поцеловали вновь и отстранились на секунду, за которую Чонгук ощутил всю хмель и запретность этого поцелуя. Демон сбито дышал ему в шею, собственное дыхание рвало легкие. Чонгук нащупал в кармане ключи и приставил их к двери, и воспользовавшись ослабшей хваткой, спрыгнул с рук Хантера и быстро юркнул за дверь. Его тело предало, кинулось в омут страсти. Чонгук бы не смог остановить демона, сорвавшегося с цепей так же, как он переступил через границы своего стеснения. Он прислонился к двери, восстанавливая дыхание, ощущая все безумие, проклявшее их. По ту сторону стоял Хантер, откинув голову на дверцу подъезда и ругая своих чертей, меча и разрушая. Чонгуку казалось, что он слышит пульсы их сердец, бешено бьющиеся в унисон.