t o x i c

На парту прилетел небольшой портфель, затем рядом, на стул, опустилась тушка Чимина. Уён сел на их стол, раскачивая в воздухе ноги. На соседних рядах сидели несколько учеников, переговариваясь между собой. Звонок на второй урок должен был вскоре зазвенеть; учитель отсутствовал. Чонгук раскачивался на стуле, бездумно глядя в одну точку. Он рассказал им все, что случилось с ним за выходные, преодолевая дикое смущение. Слушать их возгласы, восхищение Чимина и подколы Уёна было выше его сил: они вгоняли в краску. События прошлой ночи горели у него в груди, сжигая клетки к чертям. Его нутро было охвачено пламенем страсти, внутренности пылали, кожа чувствовала жгучие касания холодных рук. Чонгук резко сел ровно, закрывая лицо ладонями. Хантер сдернул занавесы театра, и они, как актеры, продули по всем фронтам. Чонгук благодарит вовремя проснувшийся рассудок, не позволивший отдаться влечению всецело. Он хочет этого каждой своей клеткой, но границы его стеснения вырисовываются снова. Он думает о том, что будет теперь: позволит ли Тэхён снова переступить порог своего дома, взглянет ли на него или отвернется прочь, будто не было этой ночи и чувств, желания, задушившего обоих. Слова на фоне глушатся, они вызывают головную боль. Чонгук протяжно вдыхает, набирая силы для разговора с друзьями, что буравят его взглядом. — Что с тобой? Только не говори, что снова терзаешься мыслями об этом психе, — сказал Уён, тронув его за плечо. Чонгук сжал губы, не успев раскрыть рта, как в кабинет забежал один из их одноклассников, взволнованный и возбужденный. Все в классе удивленно смотрели на него, пока он пытался отдышаться, чтобы воскликнуть: — Эй, быстрее, там банда Хантера дерется! Все, как с цепей сорванные, выбежали за ним, оставив после себя ветерок. Чонгук нахмуренно глядел им вслед, поднявшись. Сердце затрепетало от радости, что Хантер здесь, и волнения, ведь знал, к чему может привести его агрессия, если драку затеял он. — Вот черт, — пробубнил Уён и слез со стола. — Чего стоите? Пошли, — твердо сказал он, направляясь в коридор, где уже вовсю шумели ученики. Чимин вымученно вздохнул, следуя за друзьями, что быстро вышли из кабинета. Чонгук бежал впереди и, с ужасом услышав рык Тэхёна, принялся проталкиваться через толпу. Он резко отступил, когда на полу увидел лежащего Хосока, над которым навис Хантер, превращая его лицо в кровавое месиво. Его удары были беспощадными и тяжелыми, тех, кто пытался его оттянуть, он без жалости бил так же. Намджун и Юнги стояли над ним, тянули на себя от Хосока, но он отбивался. Ученики в шоке, но с интересом наблюдали за зрелищем, по коридору был слышен топот учителей, что бежали на шум. Чонгук в немом шоке смотрел на перекашенное яростью лицо демона, едва уловил среди суматохи его гневное: «Какого хуя, Грей?» Хантер казался неуправляемым монстром, вырвавшимся из клетки и расчленяющим всех на своем пути. Чонгук сглотнул липкий страх, хотел, но боялся шагнуть дальше. — Он же убьет его! — обреченно, на грани плача выкрикнул Уён, которого Чимин удерживал за грудки, чтобы не полез. Чонгуку в голову ударили эти слова: он собрал волю в кулак и двинулся вперед, прямо к Хантеру. — Какого хрена, уйди отсюда! — рявкнул на него Юнги, оттаскивая Тэхёна за плечо и, наконец, удержав его. Чонгук не слушал его, смотрел лишь на тяжело дышащего, побагровевшего от злости демона. Хосок свалился на бок, кашляя кровью. Хантер зарычал, отбившись и собираясь снова наброситься на него, как Чонгук крепко, обезоруживающе обнял его, вцепившись в его плечи. Демон, не ожидав, впал в ступор, за время которого Намджун оттащил Хосока подальше. Среди толпы пошел удивленный вдох, но Чонгук слишком наплевал, мягко поглаживая затылок Хантера и успокоительным шепча на ухо: — Тэхён, прошу тебя. Стрелы попали в цель: дыхание демона восстановилось, кулаки с кровавыми костяшками разжались. Чонгук выдохнул море облегчения, древесный запах слабительным занесся в легкие, чужое тело так правильно ощущалось рядом со своим. Он впервые назвал демона по имени, и ему нравилось смаковать его на своем языке, с нежностью произносить. Тэхён не обнимал его в ответ, лишь стоял неподвижно, но Чонгук и не ждал этого, хотел только укротить проснувшегося монстра. Хантер убрал его руки, глубоко заглянув в глаза тягучим, одичалым взглядом. Чонгук измерял эти секунды вечностью, в зеленую пропасть падал. Там его ждали кровь, боль и слезы, темное прошлое, настоящее и будущее, но он принимал их, как воздаяние за былое молчание. В чужой груди, под контурами тату, быстрее забилось сердце. Чонгук хотел бы прямо сейчас убежать с ним на край света, где ни шума, ни суеты, ни правил, где только он и его демон. Тэхён отошел от него и, игнорируя слова учителей и директора, оклики друзей, затерялся в толпе. Он не обернулся, будто все, что было между ними до и сейчас — недописанный роман, оборвавшийся перед завязкой. Чонгук вновь давился его холодом, дробящим кости льдинками. Он вдруг ощутил на себе десятки любопытных и презрительных взглядов, один из которых принадлежал члену банды Хантера, подстилке, как называл их Чимин. — Быстро разошлись все по урокам! — злобно закричал директор, отчего все послушно пошли по кабинетам. Чонгук подошел к Чимину и Уёну, который, не моргая, смотрел вслед банде, уходящей по коридору к выходу. Во дворе школы послышались сирены скорой машины, в которую должны были на носилках загрузить Хосока. Чимин настороженно переглянулся с Чонгуком, который беспокойно глядел на застывшего Уёна. — Уён, что с тобой? — спросил тихо Чонгук, протянув руку к его плечу, но тот дернул им, с гневом смотря на друга. — Это все из-за тебя! — крикнул Уён, в глазах его заблестели слезы. Чимин раскрыл рот, удивленно смотря на него, пока Чонгук понимал все до последней капли, почувствовал океан вины, хоть и не знал, за что. Во взгляде друга смешались обречение, ненависть и безнадежная влюбленность. Чонгук ждал этого момента, когда Уёна прорвет и он обрушится на него за интерес и рвение, которые испытывал к нему Хосок. Но Чонгук не думал, что будет так больно видеть наполненные обидой и ранами глаза Уёна, свет в которых угас сейчас. Он всхлипнул и, помотав головой, развернулся к выходу. — Уён Торрес, сейчас же зайдите в класс! — орал ему вслед учитель, но тот не слушал. Учитель развел руками, остановив Чонгука, который порывался за ним. — Зашли оба! Чонгук сжал губы, с треском в душе смотря на удаляющуюся спину друга. Чимин взял его за локоть, ведя в кабинет, иначе обоим грозило бы отчисление. На непривычно ясном, пастельно-голубом небе лучи скрытого солнца пытались проникнуть на землю, заволоченнные облаками. Погода наконец выдалась неминусовая, но небеса все же не согревали, лишь обманчиво касались тела толикой света. День тянулся, как натянутая резина. На заднем дворе школы команда играла в футбол, на газоне, на куртках или портфелях сидели ученики, наблюдая за игрой. Чонгук и Чимин сидели у старого массивного дуба, что тянулся голыми ветхими ветками к небу. Воздух был влажный, словно вскоре пойдет дождь, о чем свидетельствовали надвигающиеся с запада тучи. Руки постепенно начинали мерзнуть, поэтому Чимин прятал их в карманы пальто, наблюдая за задумавшимся, печальным другом. — Мы все обыскали, я даже не знаю, где он может быть. — выдохнул Чимин, глянув на портфель Уёна рядом с их вещами. — Ну, хотя бы куртку свою взял. — буркнул он, затем с нежностью посмотрел на Чонгука, утешая: — Не вини себя в том, что Хосок идиот. Уён влюблен в него до беспамятства, всю обиду и боль от этой безответной любви он выместил на тебе, но не хотел, поверь. Уверен, он жалеет сейчас и не может прийти к нам, потому что стыдится. Пожалуйста, пойми его, ты ему тоже очень дорог. Перед ними пролетел мяч, послышались маты игроков и гул зрителей. Подул слабый ветер, заставив поежиться от резко снижающейся температуры. Они были в черных пальто и школьной форме, что не согревала от близкого холода. — Я понимаю, поэтому хочу поддержать его, чтобы не чувствовал себя одиноким и не терзался. — кивнул Чонгук, мягко смотря на него. Чимин улыбнулся, сжав его ледяную руку своей теплой ладошкой. — «Только рука друга может вырвать шипы из сердца», — сказал Чимин, снимая очки и кладя их в футляр. — Гельвеций, — добавил имя автора он, слегка улыбнувшись. По губам Чонгука пробежала понимающая, но несогласная улыбка. — А если он не хочет расставаться с этими шипами? Если он привык к ним так сильно, что уже полюбил? — спросил Чонгук, долго смотря на смятенного друга. — Это то, что случилось со всеми нами, Чимин. Боль стала дополнением к чувствам, от которых мы никогда не сможем избавиться. Чимин облизнул губы, прислонив голову к коре дерева. Он прикрыл глаза, и по щекам побежали непрошенные слезы. Его сердце разрывается от ненавистной правды, маска трещит по швам. Он бежал от принятия, бежал так упорно и стремительно, что не заметил, как дорога стала замкнутым кругом из боли и презрения. — Я не хочу этих чувств, Чонгук. Они словно яд травят во мне все, я не вижу света, не ощущаю тепла. Разве это любовь? Разве она не должна окрылять, вдохновлять? Так почему она вырывает мне органы, почему убивает сердце? Из груди рвутся комы невыплаканных слез, Чимин их больше не держит. Шум на фоне затихает, остается только шорох травы под ногами, колыхание веток и волос под натиском ветра. Чонгук мягко берет его лицо в свои ладони, любовно, сострадательно заглядывая в глаза. — Эту боль облегчат близкие люди. Не держи ее в себе, не позволяй ей уничтожать себя, — Чонгук поглаживал его бархатные щеки с мокрыми дорожками. Чимин прикусил губу, от слез ставшей бордовой. Он доверчиво смотрел в глаза Чонгука, который привлек его к своей груди, обнимая, — Ты никогда не будешь один, — прошептал он, глотая собственную тяжесть поперек горла, когда его обняли в ответ. Сердце вскоре успокоилось, слезы высохли. Боль, песком скопившаяся внутри, по крупицам рассыпалась, но в душе еще оставались ее уродливые сгустки. В объятиях Чонгука было тепло, казалось, что лучи солнца греют его изнутри и снаружи. Чимин понял до конца ценность их дружбы, важность иметь в жизни людей, которые нежным касанием залечат раны, выслушают и даже без слов обнимут. Их поддержка и любовь стоят целого мира. Друзья — бесценный подарок судьбы, с которыми зной кажется прохладой, а тяжкое бремя временным. И тот, кто говорит, что настоящей дружбы нет на свете, никогда не имел истинных друзей. Друзей, ставших семьей. Чонгук перевел взгляд на небольшую аллею, высаженную здесь в прошлом году, в самую гущу деревьев, где был маленький пруд, еще не замерзший от холодов. Он прищурился, не поверив, что увидел чью-то фигуру у одного из деревьев рядом с прудом. — Уён. — сомневаясь, произнес Чонгук. Чимин сдвинул брови, проследив за его взглядом. Чонгук подскочил с места, побежав в аллею, с каждым сантиметром все увереннее, что это Уён. — Уён! — крикнул Чонгук, налетая на него и прижимая к себе в объятиях. Он почувствовал на своей шее горячие слезы, всхлипы, от которых сердце разрывалось от дикой боли. Друг обнял его в ответ, и ему мир не нужен был в этот момент, — Прости меня, Уён, прости, — извинялся за все и ничего Чонгук, вдыхая его мист с запахом имбиря. — Я должен извиняться, Чонгук, ты не виноват, — улыбнулся сквозь слезы Уён, и улыбка эта была ярче, чем летнее солнце в Чикаго. Чимин со спокойствием на душе смотрел на них, все еще стоящих в обнимку в центре аллеи со слезами. Он улыбнулся обоим, присоединяясь к общим объятиям, отчего Уён звонко рассмеялся, рассеивая своим смехом мрачные облака. Вода в пруду переливалась от платинового до мутно-серого, поверхность начинала уже замерзать. Вокруг пруда был постриженный газон и деревянные качели в виде скамьи, на которые они уместились втроем. Уён отрешенно смотрел на водную гладь, не двигаясь. Он сидел между друзьями, чувствуя необходимость излить чашу боли, убивающей его по частицам. Но слова будто застряли в глотке, встретив препятствие. Он задыхался в урагане собственных чувств, душащих изнутри. Чонгук сострадающим взглядом бродил по его лицу, боясь тронуть, чтобы не спугнуть. Уён сейчас был похож на выпущенную из неволи птицу, которая трепетала от каждого шороха. Чонгук не налегал, давал время открыться. Он понимал его больше, чем кто-либо, делил ядовитые ощущения и раны на двоих. Качели мерно раскачивались, цепи иногда поскрипывали. На бледном небе пронеслись вороны, блуждая по серым тучам. Уён громко вдохнул, опустив глаза. Его внутренности разрывались на части от невыносимого молчания. Чимин зажал его руку в своей, немо передавая тепло. — Я ненавижу его каждой клеткой, что живет во мне, но сердце кричит об обратном, — сказал Уён надрывным голосом, в глазах собиралась влага: душа очищалась. Чонгук сглотнул тяжелый комок, переплетая их пальцы и слушая, — Это похоже на зависимость от кокаина или табака, когда, зная, что в конце тебя неминуемо ждут смерть и боль, ты продолжаешь затягиваться им, искать, сходить с ума. Ты теряешь себя, правильное, моральное исчезает, и живешь только одним — желанием получить очередную дозу. По щекам его текут теплые слезы, от которых глубоко внутри все умирает. Чонгук не замечает собственных слез, сильнее сжимая его пальцы в своих. Чимин знает, что все они застряли в одной бездне, у которой ни дна, ни начала. Уён смотрит за горизонт, его тело здесь, но мысли отправились в сафари по своему истерзанному сердцу. Он был честным и терпеливым, за что поплатился сегодня. Боль гнила в его душе, копилась месяцами и пахла отчаянием. Он не хотел выпускать ее наружу, но чувства оказались сильнее разума. Он любил его, хотел быть с ним, и отрицания здесь бессмысленны. Чонгук попался на его перепутье, когда он разрывался от осознания, шел к принятию. Но меньше всего на свете он хотел обидеть — корит себя, ненавидит, но без края рад, что его поняли. Друзья стали его семьей. Как никогда он ощущает правильность разговора с ними, разрушения своих плотин для свободного течения реки, зовущейся болью. — За маской презрения и ненависти к человеку иногда скрыто больное желание быть с ним вечно. Видеть, трогать, чувствовать только его, залезть ему под кожу, заменять ему кислород и миллиарды других людей. Быть для него всем так же, как он для тебя, — Уён прикрыл глаза, позволяя голосу сломаться, а слезам течь свободно, — Но когда судьба играет с тобой, когда он хуже дьявола, когда он жесток и глух к твоему бьющемуся с его именем сердцу — ты разлагаешься на части, — он переводит дыхание, с болью заглядывая в мокрые глаза Чонгука. — Ты или сохраняешь свой свет, слепишь его так, что темнота его рассеивается, или сковываешь свое лицо в маску презрения, рвешь эти чувства, как бумагу, делая больно себе же, и учишься ненавидеть. Небо заслоняется крупными тучами, ветер набирает обороты, перебирая волосы. Слова Уёна отпечатываются в душе, Чонгук ими захлебывается. На губах Чимина расцветает горькая усмешка. — Ты — тот свет, что затмил собой все, Чонгук. Твоего тепла хватило на то, чтобы растопить ледяное сердце Хантера. Он не смог погасить его, пошел за ним, но все еще сопротивляется. Его силы скоро иссякнут, — Уён взглянул на него, пораженного каждым словом, — Спасаясь от тьмы этих порождений дьявола, мы не заметили, как все глубже затягивало нас самих, — он посмотрел на Чимина, имея в виду себя и его, — Нас разбили, и мы спрятали осколки за маской ненависти. Они до сих пор вспарывают кожу, — Уён откинул голову на спинку качелей, глотая слезы, — Но сегодня маска треснула. Я понял, что сам же разорву ее, буду упиваться его жестокостью, принимать ее, как подарок, только бы с ним ничего не случилось. Абсурдность, безумство этого оседает в сознании. Неправильно, нечеловечно, беспощадно по отношению к себе же. Но когда привыкаешь бросаться из пекла в льдины, становится неважно, что будет затем на очереди. Они сами загнали себя в тьму, ныряли на дно, прыгали в бездну тысячи раз, и последний прыжок вдруг оказался роковым: они застряли. Когда надежды на спасение иссякают, приходит смирение с пленом. Когда кнут вспарывает кожу снова и снова, наказание кажется заслуженным. Ты влюбляешься в этот кнут и руку, что без жалости наносит удары, и с ужасом понимаешь, что стал конченным мазохистом.

Но спасения не будет.

Потому что бездна стала домом, а тиран — любимым.

™™™

На парковке гудят автомобили и громко разговаривают ученики, собираясь разъезжаться по домам. Чонгук идет по аллее под руку с Уёном, слезы которого высохли у него на плече. Чимин шагает рядом, беспокойно поглядывая на друга. Его маска все еще держится. Чимин сдерет ее с себя только после Юнги. — Я хочу поехать к нему. — вдруг говорит Уён, уверенно глядя на них. — Знаю, безрассудно и глупо, но я схожу с ума от волнения. Чимин поджал губы, с сомнением смотря на него: — Уён, там вся их банда, они прогонят нас, — предупреждает он, останавливаясь. Уён упрямо поднимает голову, в глазах его отражается решимость. — Мне все равно, Чимин. Терять нечего. Чонгук поворачивает его к себе за локоть, сверкая мягким взглядом. — Ты ведь не послушаешься нас. Но я понимаю тебя. Иди, Уён. — улыбнулся он, одобрительно сжав его ладонь. Чимин раздраженно отвел взгляд, вздохнув. — Его не просто так избили. Вероятно, у Грея с Хантером личные счеты. Как я слышал среди толпы, Хосок испортил ему одно дело. Думаю, приставание к тебе тоже сыграло свою роль. — выдал Чимин, сложив руки на груди. Чонгук нахмурил брови: как только открывается одна потайная дверь, захлопывается другая. Хантер непредсказуем. Уён закатил глаза, снова становясь бойким, как раньше. Душа очищена и кажется сильнее. — Они много воды намутили, ты ведь знаешь их. Но, в любом случае, я хочу проведать его. Но один не смогу. — он умоляюще посмотрел на них. Чонгук сразу поднял руки, отрицательно качая головой. — Чонгука нельзя к нему пускать, черт знает, что еще в его отбитой башке. — сказал Чимин, рассматривая пустеющую парковку. Уён и Чонгук переглянулись, затем с усмешкой уставились на него. Он почувствовал их взгляды и возмущенно выпучил глаза. — Ну, нет, я туда не сунусь. — сопротивлялся он, но долго под напором не выстоял. Один против двоих — нечестно. — Спасибо вам. — глаза Уёна снова светились тепло-карим оттенком, губы мягко улыбались. Во всей вселенной им достались самые ценные подарки — они сами, и их вечная, крепкая дружба. Чонгук улыбнулся в ответ, обнимая его долго и нежно. — Ты не поедешь в поместье? Сегодня Хантер был опаснее, чем когда-либо. Надеюсь, твои объятия успокоили его чертей.— хмыкнул с прищуром Чимин, проницательно разглядывая друга. Чонгук вымученно застонал, ощущая, как горят щеки. Уён подтрунил над ним, ущипнув за бок. — Сегодня Эдвард будет дома, мне незачем ехать туда. — ответил Чонгук, ступая по каменной дорожке аллеи во двор школы. Уён кивнул, с интересом спрашивая: — Ты сказал, что Мэю лучше, и тебя не пускают переночевать. Что тогда будешь делать? Сегодня снова один? Чонгук прикусил губу, неопределенно пожав плечами: — Я попробую уговорить врача на еще одну ночь, а если нет, то останусь дома. Там давно пора провести генеральную уборку. — улыбнулся он, чтобы они не переживали за него. — Вы поезжайте в больницу, наверное, Хосока отвезли в государственную. А я отправлюсь к папе. Они неспешно дошли до парковки, где среди нескольких машин стоял старенький купер Чимина. — Я подвезу тебя до дома. Заодно заглянем к нам в кондитерскую, я приглашаю вас на обед. Точнее, я и родители. — засмеялся он, весело посмотрев на улыбающихся друзей. — Согласны?

™™™

Предсумеречное небо блекло и серо, по улицам гуляет прохладный ветер, на трассах все больше машин. На асфальт падают капли бисерного дождя, освежающего лицо. Мягкая улыбка не сходит с губ, когда Чонгук выходит из купера и прощается с друзьями, подвезшими его к больнице. Обед выдался невероятно вкусным, а родители Чимина — полное олицетворение его самого: чуткие и добродушные. Чонгук благодарен судьбе за таких светлых людей, которые позволяют солнцу в груди блистать ярче. Он сует руки в карманы желто-горчичной куртки, успев быстро заскочить домой и переодеться в светлые рваные джинсы и белую кофту. У входа, за стойкой сидит полусонный дежурный, не заметив его, когда он прошел прямо в палату Мэя. Из-за угла вырисовалась фигура Джерарда, который с улыбкой поприветствовал его. — У меня прекрасные новости, но только обещай вести себя сдержанно. — усмехнулся врач, уловив нервозность и предвкушение Чонгука. — Твой папа вышел из комы. Он уже открыл глаза. В глазах вспыхнули искры, они обожгли щеки чем-то мокрым. Чонгук не помнил, как начал плакать, не помнил слов вдогонку, когда со всей дури бежал к папе. Сердце билось впервые от безудержного счастья, оно теплилось под крошечным камином оправданной надежды. Он благодарил небеса за все, что было и будет. — Папа, — шепнул он, на ватных ногах заходя в палату и подходя к койке, где лежал Мэй, с улыбкой и слезами глядя на сына, протягивая ему свою руку. — Как же я скучал. — всхлипнул Чонгук, цепляясь за его теплую руку и целуя, целуя, целуя. — Мой мальчик, я всегда буду рядом с тобой. — мягким, любимым голосом произнес Мэй, залечивая каждую рану, каждый шрамик на теле. Чонгук заплакал сильнее, сев на краешек кровати, уронил голову на его колени и задыхался в потоке слез счастья. Мэй плакал вместе с ним, поглаживая шелковистые волосы сына и шепча успокаивающие слова. Чонгук протяжно вздохнул: облегчение захлестнуло его, чернь вывелась из души вместе со слезами. Он сжимал ладони, гладящие его, и продолжал целовать их, будто в этот миг его снова могут лишить. Чонгук не переживет подобного кошмара вновь. На его плечи легли чьи-то руки, запахи показались знакомыми до последних ноток. Он широко улыбнулся, и слезы опять брызнули из глаз, сияющих сейчас так ярко, как никогда раньше. — Мы сигналили, бежали за тобой, а ты не слышал. — улыбнулся Уён, сидя рядом с одной стороны, с другой за спину обнимал Чимин. Мэй сжимал руки своего сына, тепло смотря на них троих, похожих от родинок до строения души. — Спасибо вам. — в один голос сказал он с Чонгуком, рассмеявшись и погладив его щеку, стирая слезы. — Ты никогда не будешь один, Чонгук. — вернул его слова Чимин, положив подбородок на его плечо и преданно заглядывая в глаза. Момент этот влез в сердце, в сознание Чонгука, как самый счастливый в его жизни. Со всех сторон его обнимала любовь, окружала теплота, которой хватило бы на разморозку сотни ледников. Он чувствовал, что главное, эти люди — рядом, в груди его бьются; что доброта и верность — превыше всего, что семья — это все и немного больше. Он чувствовал, что никогда не будет один.

™™™

Ночь погасила фонари и зажгла неоны. Вечерние сумерки растворились в темных облаках, заполнивших блеклое небо. Прозрачная изморось хлестала по стеклам машин, несущимся по мокрой трассе. На барах, клубах и кафе пестрели цветные вывески, свет небоскребов озарял город. Чикаго просыпался. По пустеющим улицам гуляла молодежь с зонтами, влюбленные сидели в ресторанах за панорамами, в местных клубах музыка играла на весь район. По некоторым переулкам с ревом проносились спортивные тачки, оставляя после себя тошнотворный дым. Ночь выдалась бессонной; в квартире пахло невыносимым одиночеством. Чонгук не мог заснуть и ворочался на постели до одиннадцати ночи. Он не мог дождаться момента, когда папа наконец вернется домой из больницы. Сегодняшние события мягкой пеленой накрывают сердце — Чонгук улыбнулся себе и встал с кровати. В той же одежде, что и днем, он бездумно ходит по улицам Чикаго, воткнув наушники в уши. Музыка позволяла раствориться в ночи, стать её частью, отдаться ритму города. Чонгук не помнил, сколько уже прошел и куда держал путь — ноги сами вели его. Опустошенные мысли казались долгожданной негой: он забылся, не строил запретов и правил, выходил за собственные барьеры. Он хотел почувствовать вкус ночи, вольности, свободы и разрушения, которые она давала. Ветер бил по коленкам в рваных светлых джинсах и ребрам под белой кофтой. На темно-лазурном небе огоньки звезд, что вскоре можно будет соединить в созвездия. Чонгук зачарованно смотрит на них, поражаясь их терпению часами висеть на небосводе. Они нагоняют мечты и веру в лучшее. Яркие улицы за улицей, моросящий дождь и легкий ветер, приносящий запахи ночи. Чонгук доходит до моста, соединяющего небоскребы. Рядом несколько таких же мостов над бурной рекой. Водная гладь отражает цветные огни города и оранжевые у мостов, над их проводами и перекладинами. По серой трассе пролетают машины, сверкая светом фар. Чонгук идет вдоль пешеходной узкой дорожки моста, вдыхая бриз и ощущая шепот волн. Сняв наушники, он опирается на перекладину моста, глядя на мерцающие звезды, Чикаго с палитрой резких красок и бледно-голубую реку. Его мысли уносятся вместе с волнами, в голове приятно пусто. Он живет этой ночью, себя ей отдает. Позади гул моторов и трение шин кружат голову. Чонгук хочет встретить рассвет, дома его ждет одиночество, он не может засыпать с ним в одной кровати. Время в отключенном телефоне показывало полночь, и все было еще впереди. Он подставил лицо навстречу ветру, волосы приятно накрывали лоб и веки.

В душе растекалась эйфория.

— Снова думаешь о самоубийстве? Чонгук резко открыл глаза, сбито дыша. Голос Хантера, хриплый и басовитый, заставил сердце забиться в сумасшедшем ритме. Он сглотнул, комок застрял в горле. Демон будоражит все его нутро. Чонгук повернулся, когда он был в нескольких шагах от него. Он отрицательно качнул головой, смущенный: — Я просто гулял. Мне не хочется домой. — тихо ответил Чонгук, выдохнув, когда Хантер подошел ближе. Чонгук глушит просьбу «ещё ближе». Он видит вопрос в его взгляде, и с грустью замечает: — Там пусто. На неизменной кожанке, черных джинсах и рубашке Тэхёна играли огни города. Медная кожа казалась еще грубее в ночи, взгляд зелен и жесток. Чонгук цепляется за последние нити разума, чтобы не обнять его, поддавшись чувствам. Он лишь смотрит, не отрываясь, так же, как и Тэхён на него. И во взгляде этом умирают сотни невысказанных слов, но рождаются тысячи чувств, кричащих немо в безумстве. — Поздновато для прогулок. — Хантер растянул губы в ухмылке, между которыми непривычно не было сигареты. Он подошел близко и встал у края, глядя на огни небоскребов. Чонгук смотрит на него и с желанием коснуться бороться почти невозможно. Его тянет, воля его подавлена. Он трепетал каждой жилкой, одновременно молящей о близости с ним и боящейся ее. Притяжение его к земле не так сильно, как к демону, к его телу и душе, которая скрывается в темноте. — Что ты здесь делаешь? — спросил Чонгук, не сводя с него взгляда. Хантер наблюдал за водной гладью, просто ответив: — Проходил мимо. Чонгук тихо хмыкнул, обняв себя за плечи. — А где был все это время? — осмелел он, следя за реакцией демона. Он раздраженно поджал губы, и Чонгук понял, что должен прекратить: спрашивать у него что-то бессмысленно. Но желание узнать, куда он пропал после поцелуя на мосту сильнее учтивости. — Было важное дело. — ответил Хантер, выпрямившись и теперь заглядывая в самую душу. Тэхён был выше на несколько сантиметров, Чонгук рядом с ним чувствовал себя слабым, робким. Запах леса отравлял легкие, зеленые глаза заставляли его забывать собственное имя. Чонгук раскрыл дрожащие губы, что, не слушая голоса разума, произнесли свое: — Почему ты целуешь меня? Сердце будто отмерло, забившись в безумном ритме. Он корил свой язык, клеймил себя глупым, но откровение было чистой правдой. Ночь заставляла его обнажать душу, представляя демону ее наготу. Хантера магнитом, жестко тянуло к нему. К этим глазам, в которых звезды светят ярче, чем на небе. Они ослепляют демона, светом проникают в нутро. Тэхён ненавидит солнце, он привык жить в тени, царствуя над чертями. Но сейчас эти черти невыносимо хотят Чонгука. Он стоял вплотную, заглядывая в эти бездонные глаза и давая демону свободу: — Меня блядски тянет к тебе, — полурыком сказал Тэхён, вжимая его в перекладину моста. Чонгук бегал по его лицу пугливым, но зачарованным его словами взглядом. — Я не могу сопротивляться этому. — выдохнул он, стиснув зубы и одичало смотря на него. — Ты везде, блять. Будишь моих демонов, влечешь, заставляешь хотеть тебя и ненавидеть каждой жилкой. Хантер застыл, тяжело вдыхая ночной воздух. Чонгук делает его слабым, разрубает по органам, проникает под кожу, разрывая ее до костей. Хриплый голос проник в вены, добрался до сознания и разрушил все к чертям. Чонгук забыл все, что знал до этого момента, боясь моргнуть, чтобы все не оказалось прекрасным ложным сном. Сердце отмирает раньше рассудка, бьется птицей в клетке. Он не мечтал услышать эти слова даже в самых откровенных мыслях, и теперь они воздвигают королевства из руин. Чонгук, не веря, смотрит на самое дно зеленого океана. Он возродился из пепла: Тэхён собрал его по частям, воскресил правдой. Чонгук заглушил голос разума, отключил рассудок и дал волю чувствам, съедающим его клетки. Его губы в безумстве шептали «не сопротивляйся», его пальцы касались шеи демона, проходили по контурам тату, распаляя Хантера, вновь будя чертей. Рокот волн придавал ему смелости; шум трассы, дождь и огни, древесный запах и зеленые глаза демона, собственное сердце, ломающее ребра, и дрожащие губы, как никогда откровенные: — Я снова должен зависнуть над пропастью, чтобы ты поцеловал меня? Чонгук ощущает, как кровь бешено течет по венам, приливает к щекам, а в животе сотни бабочек. Он молится не потерять сознание, смотрит на него так, словно в следующую секунду умрет, если не коснется его, не почувствует глубже. Он — его опий, его снотворное и анестезия. Чонгука ноги едва удерживают, когда Хантер в рывок привлекает его к себе за талию, глаза в глаза, и врывается в рот диким поцелуем. Он целует так, словно нуждается в нем, как в воздухе, как в дозе или последней затяжке. Чонгук растворяется в вечности, зарывается в волосы демона, в ответ целуя бешеннее. Тэхён вжимает его в перекладину моста, сжимая талию и бока. Они похожи на наркоманов, что обезумели от нехватки кокаина в крови, теперь не насыщаясь. Чонгук раскрывает губы, позволяя глубже, больше. Он рвано дышит после долгого, сладкого поцелуя, пряча смущенный взгляд у его шеи. — Идем со мной. — басит Тэхён, переведя дыхание и беря его за руку. По коже проходят электрические разряды от касания, от ощущения своих пальцев в его большой горячей ладони. Чонгук не спрашивает: он пойдет с ним на край света и обратно, в бездну полетит. Он горит внутри и снаружи, его сердце больше никогда не вернется в привычный ритм, а губы не перестанут помнить токсичность чужих, моля почувствовать их вновь. Он смотрит на их переплетенные руки, на Хантера, ведущего его за собой уверенно и надежно. Они проходят по горящему всеми оттенками оранжевого мосту; трассы не пустеют, ночь вступает в свои права, разгораясь сотнями красок. На тротуар падают мелкие капли дождя, тело от него не защищено ничем. Но Чонгук слишком счастлив и рад даже дождю, подставляя лицо навстречу и широко улыбаясь. Хантер кидает на него жгучий взгляд и ухмыляется своим мыслям, проходя по освещенным улочкам с небольшими уютными кафе. Чонгук с интересом осматривает их, не понимая, зачем он привел его сюда. Тэхён останавливается у застекленного кафе с пурпурной вывеской «Epiphany». Чонгук завороженно смотрит на нее, пытаясь вспомнить значение слова и не замечая, как колокольчик над дверью звенит. Он моргает, удивленно уставившись на Хантера, который заводил его внутрь. — Зачем мы пришли сюда? — упирается Чонгук, застыв в проеме. Тэхён вздохнул, раздраженно сжав губы: — Давно смотрелся в зеркало? Я собираюсь накормить тебя до отвала. — Тэхён коротко улыбнулся, и Чонгук забылся в пространстве, во вселенной. По позвонкам пробежала приятная дрожь от того, что демон проявил заботу и беспокойство о нем. Большего он и желать не мог. Сегодняшняя ночь кажется магией, исполнением всех его заветных мечтаний. Чонгук робко отводит взгляд и позволяет утянуть себя внутрь. Кафе было в красной, сиреневой и желтой гамме. У миниатюрных белых колонн стояли декоративные лимонные деревья, на желтых столах — вазы с искусственными цветами. Некоторые посетители еще сидели здесь, но помещение было нелюдным. Хантер вел его за руку к укромному уголку с кожаными красными диванами с тигровыми пледами. Кафе было волшебно-уютным, по душе Чонгуку, который с интересом рассматривал все. — Спасибо, но я не хочу есть.. — гнул свое Чонгук, неловкость душила его. Дело даже было не столько в деньгах, которые он имел при себе из разбитой копилки, сколько в стеснении перед демоном. Хантер смерил его темнеющим от злости взглядом, отчего Чонгук затих, сев на диван. Его споры не имели смысла, и он снова смирился. Тэхён сел рядом: слишком близко, волнительно. Тело Чонгука отзывалось на него дрожью и бурлящей по венам кровью. — Сам закажешь или сделать это за тебя? — поднял бровь Тэхён, положив руки на спинку кресла. Чонгук прикусил губу, уловив в этом жесте ноты флирта. Он выдохнул, прогоняя обжигающие мысли. К ним подошел официант с блокнотом и, терпеливо улыбаясь, в ожидании смотрел на них. Тэхён буравил Чонгука жгучим взглядом, не терпящим возражений. Чонгук понимал и тихо, едва слышно произнес: — Можно мне воды? Хантер потер переносицу, тяжело выдохнув. Чонгук жалобными глазами смотрел на него, заметив полуулыбку на его губах, вторую за вечер. Она отражалась в его груди теплыми бликами. Официант в недоумении глянул на него, но Тэхён сделал ему знак рукой, диктуя заказ с меню. С каждым новым блюдом глаза Чонгука расширялись, он в ужасе думал, когда и как они съедят все это. — Я не смогу столько съесть. — помотал головой Чонгук, выпустив судорожный выдох, когда Хантер нагнулся к нему, низко шепча у самых губ: — Сможешь. Он отстраняется, расставляя ноги и разваливаясь на диване, как у себя дома. Чонгук критично осматривает его, думая, что демон еще и некультурный. Он улыбается своим мыслям, подпирая щеку ладонью. Он бросает на Тэхёна беглый взгляд, но, пересекнувшись с его зелеными, прожигающими насквозь глазами, не отводит его. Чонгук накрывается пледом, пахнущим цветочным кондиционером для белья. Он хочет предложить накрыться и демону, но тот отрицательно мотает головой, продолжая буравить его зеленым океаном. — Что значит «Epiphany»? — спросил Чонгук. Хантер пустил ухмылку, свободной рукой барабаня пальцами по столу. Чонгук застыл на тату на них, удерживая свою руку, чтобы не коснуться. — Момент откровения. — ответил Тэхён, метнув взор на его раскрытые губы. — У тебя привычка сидеть с открытым ртом? Чонгук смущенно сжал губы, растерянно глядя на ухмыльнувшегося демона. — С детства. Но я не замечал ее. — будто оправдался он, но Хантер проглотил то, что ему понравилось. В Чонгуке была бешеная смесь милоты и наивности, от которой рассудок плавился. — У тебя не было этого момента? Момента прозрения и откровения? Тэхён склонил голову набок, внимательно смотря на него: вот он, его первое и последнее откровение, сидит рядом с ним с большими, вмещающими всю галактику глазами, в бездонности которых он видит невинные, убивающие искренностью чувства. Тэхён знает, что никогда не заслужит их и что Чонгук был прав, цитируя Кафку. Ему нужно больше душевного тепла, чем он заслуживает. Он принял это, прозрел только сейчас. — Прямо сейчас. — повторил свои мысли Хантер, поняв, что не отрываясь смотрел на него все это время. На щеках Чонгука был едва заметный румянец. — Блять, ты не можешь быть таким. — он остановил себя, чтобы не сказать «опьяняющим, красивым, чистым». Его черти рвались наружу, но он глушил их напускной отрешенностью. Чонгук едва справился с бешено стучащим сердцем: демон когда-то доведет его до инсульта своими речами, в которых фальши уловить не может, оттого ведется, очаровывается. На их столе оказывается несколько тарелок с жареной грудинкой в соусе и с рисом, панкейки, политые сверху медом джемом, две порции салата, кусочки малинового пирога и два длинных высоких стакана с горячим латте. Чонгук с сомнением, но аппетитом смотрел на еду, и в животе предательски заурчало: в последний раз сегодня он ел у Чимина, в обед. Он прикусил губу, загоревшись изнутри: было ужасно стыдно. Хантер усмехнулся на голодный звук и принялся за пищу, предупреждающе глянув на него. Чонгук в неловкости ел маленькими порциями, вытирая рот каждый раз и чувствуя себя мальчиком на свидании. Он подавился рисом, поняв, что все так и было, но спрашивать было опасно. Тэхён нахмуренно посмотрел, и он улыбнулся, немо говоря, что все хорошо. В животе затрепетали бабочки: все было похоже именно на свидание, и Чонгук не мог стереть улыбку с лица, впервые свободно разговаривая с Тэхёном. — Твой отец, наверное, самый добрый человек, которого я встречал. Я ему очень благодарен. Он помог выжить моему папе. — при упоминании Эдварда глаза Чонгука мягко загорелись, в голосе была нежность. Тэхён не мог не заметить, залипнув. — Он страдает альтруизмом, — кивнул Хантер, но знал, что отец попросту не устоял перед детским очарованием Чонгука. — Он всегда хотел ранимого и доброго сына. — добавил он, не думая ни о чем. С Чонгуком хотелось раскрыть все тайны, вывести душу из тьмы, протянуть ее навстречу его свету. Он сводил его с ума, рушил воздвигнутое годами, строя новый мир по своим капризам. Черти позволяли ему, Тэхён их за это ненавидел, но сопротивляться не мог. — Уверен, он любит тебя больше жизни и ценит, но ты сам, терзаясь, отдаляешься от них, гонишь всех от себя. — говорит Чонгук. Голос его успокоительным действует на Тэхёна, укрощает демона. Чонгук цепляется за эту затронутую струну, не передаст словами, как сильно рад получить доверие его, дать ему почувствовать, что он рядом и никогда не оставит, как бы больно ни приходилось. Он едва справляется с грудкой, запивая латте, и, кажется, желудок его больше ничего в себя не примет, но Тэхён заставляет есть дальше. Чонгук вздыхает, словно его мучают, и принимается за панкейки. Тесто тает во рту, воздушное и мягкое, клубничный джем, которым его полили, остается на языке сладким привкусом. И не только на языке. Чонгук ощущает каждой клеткой темный, дикий взгляд на себе, боясь повернуть голову. Древесный запах кажется ближе, окутывает, как пелена. Он чувствует горячие пальцы на своей нижней губе, поворачивающие его голову за подбородок. Хантер неотрывно смотрит на каплю клубничного джема на розовых губах, стараясь не стереть ее указательным пальцем, давит на мягкую кожу губ. Чонгук выпускает тихий вздох, когда Тэхён сначала легко, затем терпко целует, слизав языком каплю с его губ. Его кожа горит огнем, нутро пылает, чувствительность бьет по ребрам. Он хватается за плечи демона, раскрывая губы для сладкого поцелуя с привкусом клубники. — Как ты прикажешь мне есть после этого? — выдыхает томно Чонгук, исподлобья смотря на отстранившегося Хантера. Он вгоняет его в дрожь, въедается в кровообращение и заменяет ему кислород. — Пошли. — властно произнес Тэхён, оставив на столе купюры с чаевыми и выходя из кафе под руку с Чонгуком. Чонгук возмущенно вцепился в его кисть, упираясь: — Я хотел заплатить за себя, почему мы не поделили пополам? — бурчал он, его щеки надулись от недовольства. Хантер остановился у дверей, заведенно смотря на него. — Херни не говори. — грубым тоном ответил он, сжав его ладонь сильнее. По душе пронеслась приятная волна смущения, что демон принимал за него ответственность. Чонгук чувствовал тепло его руки, крепко держался за нее, идя следом за ним в неизвестность, которая не пугала. Вдоль тротуара проходили пары, пьяные и влюбленные, асфальт был освещен ультрамариновыми неонами, блики их падали на лицо. Чонгуку хотелось танцевать прямо посреди улицы, ловить недоуменные взгляды прохожих и наслаждаться свободой. Хантер снимал с него цепи рабства, ваял из него новые, парящие очертания. — Куда мы идем? — все же спросил Чонгук, пытаясь успевать за быстрым шагом демона. Тэхён с ухмылкой дошел до автобусной остановки, где транспорт еще должен был ехать. Чонгук осмотрелся, затем вопросительно уставился на него. — Любишь аттракционы? — загадочно улыбнулся Тэхён, оглядев его загоревшиеся азартом глаза и раскрывшиеся в восторге губы. — Но разве они еще работают так поздно? — по-детски выдал Чонгук. Тэхён рассмеялся низким смехом, от которого голову вскружило за раз. Баритоны его были глубокие и хриплые, будто они исходили из самой груди. Чонгук впервые слышал его смех, жалея, что его, как пластинку, нельзя поставить на бесконечный повтор. — Ты ничего не знаешь о ночной жизни. — сказал Хантер, потянув его в остановившийся автобус. «Так покажи мне ее», — застряло и умерло на языке Чонгука. Он боится слов, что могут оказаться неправильными, вызвать гнев демона. Чонгук боится потерять его по собственной глупости. В салоне были пустые ряды с серыми мягкими сиденьями, из магнитофона играла старая песня рубежа девяностых. Хантер прошел к последним рядам, позволив Чонгуку усесться у окна, за которым пролетали разноцветные бары, высотки, небоскребы и яркие фары спешащих машин. Чонгук на своей щеке ощущал дыхание демона, оно теплило кожу, заставляя ее гореть изнутри. Тэхён сидел ближе, чем следует, не моргая смотря на то, как он согревает своим дыханием стекло, о которое разбивались капли дождя, и рисовал на нем буквы из тату на пальцах Хантера. — Первая и последняя буква имен твоих родителей? — осенило Чонгука. Он резко повернул голову к Тэхёну, оказавшись в ничтожной близости от его губ. Под приглушенным освещением взгляд Хантера казался встократ опаснее, зрачки увеличивались почти до размера радужки. В этот момент он был похож на заядлого наркомана или сумасшедшего влюбленного. Чонгуку каждой фиброй своей души хотелось верить во второе. — Угадал. — усмехнулся Тэхён, долгим взглядом смотря на него. — Я никогда раньше не ездил в автобусах. — вдруг произнес он, откинувшись на спинку сидения. Чонгук округлил глаза в неверии. — Серьезно? — но потом вспомнил, в каком доме он живет и все сомнения отпали. Чонгук с улыбкой смотрел на него, прищурившись. — Всегда бывает первый раз. Хантер облизнулся, вперив в него терпкий взгляд. Он проглотил рвущееся наружу «я хочу, чтобы все твои первые разы были со мной», рассматривая без конца эти черные глаза, отражающие небосвод. Чонгук смутился, проиграл в игре взглядов, отведя свой. Тэхён смотрел так, словно секунды без него не вынесет, не отпустит никогда и ни к кому, вечность с ним проведет. Чонгук не переживет, не смирится, если ночь окажется ложью, если слова, касания, поцелуи, безумие — обман. Жестокий и нечеловечный. — Ты позволишь мне еще ухаживать за Трисом? — невнятно спросил он, наблюдая за проезжающими авто. Хантер поиграл желваками, застыв на его профиле. — Слишком много берешь на себя. — ответил он. Чонгук сразу повернулся к нему, звезды затухали в его глазах. Хантер не мог позволить себе быть причиной их смерти. — Неправда, я все успевал. Папе уже намного лучше. Он сегодня открыл глаза. — при упоминании его Чонгук запнулся, в глазах защипало. Он почувствовал, как тон его стал ломанным, надрывным, будто он заплачет. Но то были бы слезы счастья. Хантер уловил перемену в его голосе. Вопросы рвались наружу, хоть и было ново, непривычно проявлять беспокойство к кому-то помимо семьи. Радость в глазах Чонгука навеяла мысли, что он готов заплакать не от грусти. — Когда его выпишут? — поинтересовался Тэхён, заметив слабую улыбку на его губах. — Надеюсь, что завтра. Все благодаря Эдварду. — добавил он, протяжно вдохнув, чтобы успокоиться. — «Никак не совладать с собой, со своим голосом, когда говоришь о некоторых вещах». — процитировал Чонгук, теребя губы ледяными пальцами. — Старый, неизменный Кафка. — качнул головой Тэхён, усмехнувшись. На его душе отлегло от новости, что папа Чонгука скоро вернется к нему. Мысли о том, что он будет счастлив, рассеивали тьму внутри. — Трис действительно привязался к тебе, поэтому я не буду мешать. — сказал он. Чонгук мягко улыбнулся, повернувшись к нему. Воздух заменил запах леса; зрение фокусировалось только на лице демона, исключив весь мир. — В тебе не так много темноты, как я думал. — шепчет Чонгук, умирая и воскрешаясь на дне его зеленого океана. Хантер сжимает челюсть, тяжело смотря на его родинки, губы и бледную даже под цветами города кожу. Он резко поднимается с места в тот момент, когда автобус тормозит. Чонгук глубоко вдыхает не запятнанный им воздух, вставая следом и замечая, как он расплачивается. Чонгук чувствует море неловкости, но молча выходит из автобуса. На этой улице оживленно проходит молодежь, группы подростков громко смеются, спеша к горящим палитрой красок аттракционам. Над всеми возвышается чертово колесо, кабинки которого горят красным и апельсиновым, и американские горки, на которых с криком проезжаются несколько человек. Хантер следит за реакцией Чонгука, с ребяческим восторгом рассматривающего все. Его глаза отражают мерцание сотни звезд на янтарно-синем небе, а мягкие пальцы хватаются за его ладонь. Чонгук переходит на бег, тянет его за собой с тихим смехом прямо ко входу. Его детский смех болит в сердце свежей раной, рвет аорту, течет по ним звучной жидкостью; он в его воспоминаниях отпечатывается.

Черти вечность его не забудут.

Внутри парка посажены деревья, на голых ветвях которых развешаны разноцветные гирлянды, фонарные столбы освещают уголки, иллюминация аттракционов поражает. Будки с едой, сладкой ватой, попкорном и прочим стоят вдоль плиточной дорожки, по которой редко, но все же проходят люди. — Неужели аттракционы работают круглосуточно? — спрашивает Чонгук, не отпуская его ладони. Его ноги дрожат от желания испробовать здесь все, кровь закипает, требуя вброса бешеного адреналина. — По ночам можно развлечься не только в клубах. — отвечает просто Хантер, присматривая аттракцион похлеще. Восторженный взгляд Чонгука цепляется за мини-трассу с машинами, и он нетерпеливо топает, таща туда Тэхёна. — Пожалуйста, пожалуйста. — просит оленьими глазами Чонгук, и демон ведется, в глубине их теряясь. Через пару минут они уже сидят за рулем своих тачек. Тэхён хочет смеяться во весь голос за это издевательство сидеть в машинке для детей, в которую он едва помещается, когда у него есть собственная, настоящая. Чонгук оглушающе сигналит ему, с заливистым смехом проезжая мимо и толкая в бок. Тэхён потирает переносицу, сдерживая свой гортанный смех и езжая вдогонку за ним, чтобы задеть его тачку и зажать ее у бордюра. — Это нечестно! — возмущается Чонгук, сигналя и дуя губы. — Выпусти! Хантер хрипло смеется, отъезжая в сторону и давая проехать. Щеки Чонгука надуваются, он едет за ним, каждую секунду въезжая в его бампер. Это похоже на возвращение, проживание заново детства, ощущение первых чувств, возгорание от малейшего дуновения. Антарктида в груди исчезала с каждой улыбкой, смехом Чонгука. Его жажда жизни и любовь к ней восхищала, тянули, как дракона на источник света в темной пещере. Хантер шел за ним, идущим вприпрыжку. Чонгук, заметив его пристальный взгляд, остановился, смущенно смотря в сторону. «Ты не можешь быть таким». Тэхён остановился у ларька со сладкой ватой и заказал Чонгуку самую большую. Чонгук стыдливо взял в руки огромную вату на палочке, отправляя маленький кусок в рот: сахар приятно остался на языке. — Попробуй, — просил Чонгук, протягивая ее Тэхёну, но он поморщился, качнув головой. Чонгук недовольно остановился, толкнув его на рядом стоящую скамью, и, поставив колено между его разведенных ног, протянул вату к его рту. Дыхание сбилось у самого, когда поздно понял, что творил. Хантер сжигал его тягучим взглядом, проходящим по коже стаей мурашек. Руки демона сжали его бока и бедра, зеленые глаза блестели дикостью. — Не делай так больше. — процедил Хантер, встав со скамьи. Чонгук смотрел на него, будто сейчас расплачется. Он боялся, что Тэхён уйдет, оставив его одного. Ругал себя за глупость, палочка тряслась в дрожащих руках. Он прикусил губу от обиды, злясь на себя за то, что, получив нежность от демона, он теперь стал чувствителен к его грубости, отвык от нее вмиг. Из одной бездны в другую, от ненависти к ненависти. Хантер поднял взгляд к небу и выдохнул, поворачиваясь к нему. В черных глазах блестели слезы, от которых хотелось расчленить уже не Чонгука, а себя. Демон его спятил, разума лишился из-за него. Тэхён вплотную подошел к нему и поднял его голову за подбородок, коротко, но глубоко целуя в теплые, сладкие от ваты губы. Чонгук выронил палочку, холодными пальцами коснувшись его скулы. — Ты провоцируешь меня. — объяснил Хантер, отстранившись, но мазнув по его губам большим пальцем. — Я могу не захотеть сдерживаться. Вдоль тела, по животу и ниже пронеслась тихая истома, каждый нерв Чонгука задрожал от его слов. Он вновь ощутил его близость, грубость растворилась в ледяном воздухе. Он опустил взгляд, стыдясь за свое поведение. Но если наказанием за это был одурманивший поцелуй — он не жалеет. Он не понимал, какую власть обрел над Хантером, как черти слабели из-за него. Тэхён повел его к американским горкам, самым большим в штатах, осматривая единственный достойный внимания аттракцион. Чонгук проследил за его взглядом и отрицательно помотал головой, вертя перед ним пальцем. — Я туда не сунусь. — произнес он, боязливо поглядывая то на горки, то на демона с ухмылкой. — Страшно? — насмехался Хантер, сложив руки на груди. Чонгук нехотя кивнул, с мольбой смотря на него. Тэхён задумчиво смотрел на аттракцион, глубоко изрекая: «Я живу здесь так, словно уверен, что буду жить второй раз». Чонгук прикрывает глаза, не сдерживая улыбку: цитата из «Дневников» Франца Кафки, которая колола глаза правдой. Люди часто забывают, что не будут жить вечно, растворяются в серых буднях, и с каждым днем палитра красок — отведенное им время, высыхает. Они задумываются об этом к старости, когда, считая дни до смерти, задают себе главный в жизни вопрос: «Зачем я жил?» Повезет тем, у кого на счету будет тысячи воспоминаний о теплых руках близких, сумасшедших рисков, любимых губах и сотни страниц их истории, что заканчивается гармонией в душе и спокойствием на сердце. — В твоей жизни не будет второго раза, Чонгук. Она чертовски коротка. Если не сейчас, то никогда. «Потом» не существует. — проникновенный голос Тэхёна заставлял верить, подчиняться. Чонгук выиграл бой с разумом, вложив свою ладонь в его руку. — Я не буду жить второй раз. — повторил он, сжав горячие пальцы демона. Хантер повел его за собой, сев на первых рядах. Чонгук дрожал, крепко держась за поручни, слово они спасут от падения. Его удивляла расслабленность Тэхёна, который держал поручень одной рукой, другую завел за его спину. «У демона нет страхов», — подумал он, понимая всю абсурдность мысли. Каждый чего-то боится. Чонгук до боли боится скорости, так сильно, что страх походит на фобию. — Смотри на меня. — прошептал на ухо Тэхён, с ухмылкой отстранившись. Чонгук сглотнул, не собираясь его слушать, потому что орать ему в лицо было не лучшей идеей. — Чего боишься ты? — спросил в упор Чонгук, пытаясь подавить нервозность внутри. Хантер застыл на нем, задумчиво глядя в глаза, но мысли гуляли далеко отсюда. — Я боюсь стать слабым. Проиграть сучке-судьбе и быть не в силах бороться. — признался Тэхён, проницательно смотря на него. Черти издевались над ним: он стал слабым в тот момент, когда впервые поцеловал Чонгука. Чонгук отвел взгляд, млея от радости, что демон раскрылся ему. Слабость — неверно сказано. Он знал, чего на самом деле страшился Хантер: быть не в силах защитить дорогих людей, потерять их, поддаться играм судьбы и проиграть ей. Демон хотел перехитрить смерть. Он кусал губы, вскрикнув, когда горки с рыком пришли в движение, ускоряясь ежесекундно. Ветер хлестал по лицу, как они набирали высоту, дождь смешался с ним и будоражил нервы, в голову ударила кровь: адреналин поступал в нее лошадиными дозами. На темно-синем небе мерцали надеждой звезды, но до них были миллионы миль. Горло драло от криков, местами перерастающих в громкий смех. Чонгук жалобными глазами смотрел на демона каждый раз, когда они с его визгом съезжали с очередной крутой горки. Хантер только хрипло смеялся с него, искренне, в самую душу западая. Чонгук выгнулся всем телом, когда его крупные руки привлекли к себе, так надежно и каменно. Он улыбнулся краем губ, забывшись в пространстве и инстинктивно закричав при спуске с самой высокой вершины. Он вжался в грудь демона, вцепившись в его рубашку и спрятав голову у шеи. Он забылся, как только почувствовал токсичный, древесный запах, поволокой тумана окутавший. Отдался его нотам и жару чужого тела, жмурясь. Вечность молил продлить этот момент, не насыщаясь ощущением скованности в броню под ним. Чонгук слышал сбитый ритм сердца, сильные руки, прижимающие к себе осторожно, успокаивающе. Он не замечал спусков и подъемов, бешеной скорости и жестокого ветра с призрачным дождем. Сейчас существовали только объятия демона, его дыхание, его зеленая бездна, зовущая в свой плен, его огненные касания и любимый запах. Сердце в груди дико стучало от переизбытка адреналина, голова кружилась, а ноги едва держали. Чонгук хотел бы себе отпечаток на ладони от рук Хантера, не отпускающих, согревающих его пальцы. Время шло своим чередом для всего мира, но для них оно остановилось еще на мосту. Тэхён проходил с ним по круглосуточным магазинам, освещенным привлекательными вывесками. Чонгук молился, чтобы ночи не было конца, чтобы новый день умер, позволив им раствориться друг в друге. В теплом пустом салоне очередного автобуса, везшего их в неизвестность, играла современная любовная песня. Чонгук влюблен до самоотречения, зависим и безумен: и музыка ранит его словами, что бьют в самое сердце. Они сидели на последнем ряду с несколькими соединенными сиденьями. На его коленях лежала голова Хантера, зеленые глаза прожигали его своей темнотой, смущали, обнажали без рук. Чонгук перебирал пальцами его волосы так нежно, как мог. Его касания были самым мягким, что случалось с демоном: холодные тонкие пальцы касались горячей кожи лба и висков, создавая дикий контраст. Тяжесть его тела ощущалась правильнее, чем все другое в этом мире. Чонгук хочет остаться так надолго, навечно. В молчаливых глубоких взглядах смысла больше, чем в тысяче слов, они в венах, в сердце, в сознании. На земле его держит не гравитация, а руки Хантера, он вдыхает не кислород, а древесный запах, въевшийся в легкие. Они выходят на улице, полной зеркальных небоскребов, отражающих все цвета ночи. Тэхён держал его за руку, ведя к одной из высоток, где у входа стояли охранники. Чонгук с легким испугом смотрел на то, как он о чем-то говорит с ними, протягивает карточку и поворачивается к нему с ухмылкой: — Идем. Чонгук прошел за ним в просторный плиточный вестибюль, обставленный дорогой мебелью, колоннами и картинами. Он не успел рассмотреть все, как Хантер завел его в застекленный лифт и нажал на последний этаж. — Зачем мы здесь? — спросил Чонгук, оперевшись на стекло. Взгляд Хантера пускал мурашки вдоль позвонков, отзывался бешеным биением сердца о ребра. Чонгук прикусил губу, смущенно отведя глаза. — Увидишь. — хрипло произнес Хантер, стоя у другого конца лифта и буравя его зеленой тьмой. Воздух поднимался до красных отметин, в голове набатом стучали сотни несвязных мыслей. Чонгук едва дышал в эти минуты, что они поднимались на последний этаж, обжигая друг друга взглядами.

Jacob Lee - Demons

Хантер шел с ним под руку по темному коридору, в конце которого была кабинка из прозрачного стекла, сквозь которое было видно ночной Чикаго, как на ладони. Чонгук завороженно смотрел на яркие цветные огни, играющие на стеклах. Тэхён пропустил его вперед, в эту кабинку, сделанную отдельно от небоскреба, но являющегося его частью. Все четыре стороны были сплошь из стекла, Чонгуку казалось, что он парит в небе, на самой высокой точке города. Он почувствовал дыхание демона за спиной, закрывшего за собой стеклянную дверцу. Кабинка была тесной для двоих, воздух густой и тяжелый. Хантер стоял позади, его лицо было наравне с макушкой Чонгука, волосы его щекотали скулы. Он видел, как бледные пальцы тронули стекло, как его тело дрожало из-за их близости. Чонгук медленно повернулся к нему: в его невинных глазах отражались все пороки грязного города. Тэхён стоял вплотную к нему, мог слышать его сбитое дыхание и безумный ритм сердца. Чонгук не справлялся с трясущимися пальцами, сгорал дотла, но все же смотрел вглубь зеленого океана, находя там свое воскрешение. В его легких испарился весь воздух, когда Хантер снял куртку, сбросив ее на стеклянный пол, затем принялся расстегивать пуговицы рубашки, не сводя с него одурманенного взгляда. На медной коже демона играли блики города, оттеняя контуры тату. На его левой груди, прямо над сердцем, была новая, четкая татуировка. Чонгук стер границы своего стеснения, холодными пальцами касаясь ее, ощущая, как мышцы напряглись под его касанием. Тело Хантера было жарче пекла. — Я набил ее вчера ночью. — бархатным голосом сказал Тэхён, поднимая голову Чонгука за подбородок. Место, где коснулись руки демона, обожгло лавой. Чонгук смотрел на него из-под ресниц, робко и томно. Парадоксы. — «Тени не гасят солнце». — прочитали они в унисон фразу Кафки, пересекнувшись долгим, глубоким взглядом. Огонь губ обжег нутро, душу Чонгука, заставил сгорать дотла. Хантер оттянул его волосы, прижал за талию к стеклу и целовал дико, влажно, проникая в рот языком и сводя им с ума. Зависнуть над пропастью было ничем, если у обломков его ждали бы любимые губы. Хантер стянул с него куртку, следом полетела его рубашка. Чонгук окольцевал руками его шею, нежно касаясь горячей кожи плеч. Он посадил разум на цепи, отдался всецело чувствам, позволил демону завладеть своей душой, а теперь — телом. Тэхён подхватил его на руки, сжимал бедра, спускаясь мокрыми поцелуями к чувствительной шее. Мягкие стоны Чонгука действовали на него, как афродизиак, возбуждая сильнее, чем вид его хрупкого, обнаженного торса, когда он стянул с него кофту. Чонгук смущенно краснел, не мог прикрыться руками, но Тэхён и не позволил бы, вгрызаясь в острые ключицы затяжным поцелуем. Чонгук запрокинул шею, сладко застонав и выдохнув, когда он прижал его к другому стеклу, что не выходило на город. Хантер дышал тяжело, рвано, расстегивая пуговицы на его джинсах. Дрожь и нервозность прошлись по всему телу, нагретым от жара в кабинке и вспотевшего стекла. Они срывали Чонгуку крышу, опьяняли, заставляли задыхаться. Он окольцевал торс демона ногами, когда его джинсы с трусами полетели к остальным вещам. Из горла Тэхёна вырвался рык, когда он ощутил под ладонями мягкую кожу бедер и округлых ягодиц. Он несдержанно сжал их — Чонгук выгнулся, ударившись о стекло затылком. — Я тебя хочу. — выдохнул в его губы Хантер, вжимаясь в них хмельным поцелуем. Чонгук раскрыл горящие губы, шепча откровенное: — «После этого я никогда больше не смогу быть один». Хантеру снесло тормоза от его томного голоса. Он нырнул в карман своих джинс, вытащив прозрачную упаковку со смазкой. Чонгук потемневшими от возбуждения глазами смотрел на нее, усмехаясь мыслям, откуда он достал ее и как предугадал. Чужое тело казалось единственно нужным сейчас; сердце демона билось в унисон с его, жар его палил каждый миллиметр кожи Чонгука. На обнаженных телах отражалось свечение огней, воздух загустел, превратился в ядовитую смесь. Ногти Чонгука царапали спину демона от невыносимой боли, пронзившей нутро от первого проникновения; его крики заглушили терпкие губы, руки поглаживали поясницу и бока, пока он не привык. Хантер вжимал его в стекло, одичал от узости и теплоты внутри, от мягких стенок, раскрывающихся навстречу его члену. Он нашел запретную точку, вбиваясь в дрожащее тело бешенными толчками. От громких стонов Чонгука сносило голову, пот струился по его напряженным мышцам спины, исцарапанным острыми ноготками. Вселенная, бесконечная и первозданная, умирала между жаром их тел. Чонгук потерял себя и обрел заново благодаря пламенным губам, клеймящим касаниям и тяжелым дыханием в ключицы.

Тени не гасят солнце.