от: Номер 70 кому: Марафаха-6 локация: Рим дата: восемь недель до операции «Миллениум»
Я открываю шведский платяной шкаф в поисках нужной одежды, а там, прямо между патриотическими принтами с Сильвио Ди Гримальдо, лежит металлическая коробочка оливкового цвета с ножками-штырями. На ней выпуклыми буквами написано:ЛИЦЕВАЯ СТОРОНА НАПРАВЛЯТЬ НА ВРАГА
Мина, противопехотная. В моих вещах. — Пятьдесят Восемь! — кричу через плечо. — А что твоя мина делает среди моих футболок? Хорошо всё же, что Ма-шесть не поддерживает институт брака и наш фиктивный союз будет расторгнут сразу по завершении операции «Миллениум». Или смерть разлучит нас раньше. С нашей работой нельзя исключать досрочного финала. Одно скажу наверняка: врагу не пожелаешь жить с девушкой, которая в любой момент может взорвать или зарезать. Стоит на секунду ослабить бдительность — и всё, конец тебе. Напарница приближается, одетая в короткий балахон тёмно-зелёного цвета. Её глаза густо подведены чёрным карандашом. Бледные щёки обильно залиты потёкшей тушью, будто она рыдала сутки напролёт. Волосы растрёпаны, как у мультяшного героя после удара током, только не дымятся. И эта злая банши отбирает у меня мину, чтобы перепрятать её среди собственного белья. — А каков твой эпатирующий Рим наряд? — спрашивает она, остановившись у порога квартиры. Сегодня тридцать первое октября, и Йобст Хорниг пригласил нас в гости по случаю кануна Дня всех святых. На мне классическая красная футболка «Манкуниум Юнайтед»: Пятьдесят Восемь может прочитать фамилию Барка и номер 218, когда я поворачиваюсь к ней спиной. — Недурно, — замечает она. — Не столь вызывающе, как моя предвестница горестей, но тоже сойдёт. Повязка на глаз не нужна? Пятьдесят Восемь перемещается через лестничную площадку от нашей двери к соседской и стучится осторожными зловещими ударами, как положено банши, только не всхлипывает при этом. За открывшейся дверью — синьора Тринчи плюс звуки сериала, от которого её отвлекла Пятьдесят Восемь. — Сладости или гадости? — спрашивает моя напарница. Синьора Тринчи осеняет себя крестным знамением. Дверь скрывает её гораздо быстрее, чем явила. — Эти мне римляне, — кидает Пятьдесят Восемь. Её пальцы прищёлкивают, кисть небрежно указывает на лестницу. — Пойдём, карфагенский манк. Герр Хорниг ждёт нас. Под зажигающимися фонарями и вечнозелёными зонтиками пиний мы шагаем наискосок в сторону Вилла Лаули, преодолевая бордюры и залежи мопедов. Моя напарница комментирует: — Вот они, настоящие символы Италии. Чем дальше ты спускаешься по Сапогу на юг, тем больше становится мусора и долбаных мопедов. Солнце к этому времени окончательно тухнет за горизонтом, так что ночной холод ощущается по полной программе. Похоже, наш пухлый метеоролог Джиджи оказался прав насчёт холодного ноября. — Пятьдесят Восемь, — говорю ей, пиная листья, неаккуратно согнанные ветром на край парковой дорожки. — Плевать на Йобста Хорнига. Давай отправимся в центр, там по-любому веселее. Прямо сейчас на улицах Манкуниума должно твориться настоящее буйство злобных тыкв и блюющих тел в прокатных костюмах, но в этом унылом спальном районе Рима атмосфера праздника отсутствует как явление. Папа римский, дуче и пенсионеры не одобряют языческих традиций. Почти раздетые кроны деревьев тёмными щупальцами нависают над дорогой. — Десять лет, — внезапно произносит Пятьдесят Восемь. — Послезавтра будет десятый День усопших, а я до сих пор не нашла могилы родителей. Я не совсем понимаю, как это связано с Хорнигом, но с расспросами на интимные темы не лезу. Лишь интересуюсь: — Ты была христианкой? Пятьдесят Восемь встряхивает растрёпанными волосами: — Христианкой была моя мама. А отец верил в старых германских богов. Я же… Родители не навязывали нам религию. И до переезда в Британию я только раздумывала над тем, стоит ли в кого-то верить. На Вилла Лаули произрастает немного пальм, и, дабы слегка разбавить гнетущую атмосферу, рассказываю, что изначально этих деревьев в Италии не было: Гней Помпей привёз пальмы в Рим из Иудеи как раз незадолго до распятия Иисуса. Эти римляне вечно тащили всё к себе; даже казнь через распятие на кресте они сплагиатили у персов. Сзади проносится пыльный чёрный катафалк: развалюха обдаёт окрестности звуковой волной из громыхающих колонок, прежде чем её кормовые огни исчезают в шлейфе из облетевшей листвы. Кто-то в XV муниципии всё же празднует с нами. Не дойдя несколько шагов до виллы Хорнига, Пятьдесят Восемь останавливается. — Гляди, как нынче живут друзья Ди Гримальдо. — Её острый подбородок брезгливо указывает на десять часов. Белки немигающих глаз светятся на разукрашенном в чёрное лице. — Посмотри на этот омерзительно ровный газон, на выложенные камнем дорожки, наземные светильнички, мансарды. Даже флагшток с фашистской тряпкой есть. Спорим, на заднем дворе у них найдётся бассейн с подсветкой? И это всего лишь жилище неудачника Йобста Хорнига, самого ничтожного из сынков старой мрази. Тут я задумываюсь, где сейчас может находиться штык-нож от BM 59. В разгар тирады юная блондинистая особа в заляпанном бутафорской кровью белоснежном облачении весталки приветственно машет нам из-за забора. Алёнушка, боевик Номер 61. Ещё один агент Ма-шесть в Риме. Алёнушка внедрена под легендой ученицы по обмену из Новгорода — даже имя менять не пришлось. На лице моей подруги много веснушек, и она улыбается зубами, словно прячет под маской славянскую экзистенциальную боль. Так даже и не скажешь, что эта милая девушка может запросто скормить тебя медведю. —...Марио! — В нашу сторону движется Ивонн Ферчар: её ведьмин колпак и крючконосая маска трупно-зеленоватого цвета. Когда Ивонн разводит руками, чёрная накидка делает её похожей на летучую мышь. — Как хорошо, что вы с Миникой пришли. Девушки сближаются и целуют воздух возле щёк друг друга в таинственном женском ритуале приветствия. Ивонн ещё и тридцати нет, но она уже доросла до директора школы и готовится возглавить партийную организацию муниципии. Наверное, это потому, что её отец — министр народного образования, а бабушка — сенатор от Аквитании. — Ужасно мило, когда столь юные люди связывают себя узами брака. — Ивонн картинно прикладывает ладонь к сердцу. А я говорю: — Ну, просто Миника работает с китайцами. Если она чем-нибудь заразится и внезапно умрёт, я стану законным наследником. Ивонн хихикает из-под маски. Вместе с ней смеётся её сомалийский бойфренд, Мухаммед Мухаммед. Мухаммед — игрок футбольного клуба «Рома», но сегодня вечером на нём майка-алкоголичка и фуфельные пулемётные ленты крест-накрест — того и гляди помчится захватывать супертанкер. — Я и этот манк, — говорит моя напарница, — мы не женаты, мы британские шпионы. Приехали в Рим, чтобы творить всякие нехорошие вещи. Ещё никогда агенты Ма-шесть не были так близки к провалу. Мухаммед Мухаммед смеётся: — Ого! Я кое-что знаю об этом из сериалов. А у вас есть магические ожерелья? — Показывает руками. — И волшебное зелье, с помощью которого можно принимать обличье другого человека? Ещё никогда агенты Ма-шесть не были так близки к провалу — теперь официально. Говорю: — Да, бро. Если ты не забьёшь «Баварии» в следующий вторник, я выпью зелье и разберу тебя на запчасти. Выйду на следующий матч под твоим именем, присвою твою футбольную карьеру и Ивонн впридачу. Мухаммед Мухаммед дружелюбно толкает меня в плечо огромным чёрным кулаком. Теперь они смеются уже втроём. Осматриваясь по сторонам, замечаю странную картину: мужчина, одетый в кожаные штаны на подтяжках, поднимает с земли примостившуюся под кипарисом тыкву и, воровато оглядываясь, запускает руку внутрь. Достаёт оттуда флягу. Откупоривает. Прикладывается к ней. Убирает флягу обратно в тыкву. Пятьдесят Восемь тоже видела это. Она шепчет мне на ухо: — Йобст Хорниг. Отвлеки-ка его ненадолго. Мутные глазки Йобста Хорнига оглядывают лужайку и гостей, которые могли стать свидетелями их с тыквой секретика. — Господин Хорниг! — Я деликатно кладу ему руку на плечо, увлекая в сторону крыльца. — Приятно познакомиться с вами. Меня зовут Марио Монтелла, и я тренирую футбольные команды школы, в которой учится ваша дочь. — Говорю на моём ужасном германском: — А вы приехали из Мюнхена? Наверняка болеете за «Баварию». Восьмого числа ваши играют с нашими. Здесь рядом, на Олимпийском стадионе, — говорю. — Пойдёте на матч? На герре Хорниге белая рубашка, сюртук и шляпа с пером. Приблизительно так я и представлял баварцев. — Нет, — отвечает он, откашливаясь. — Весь этот футбольный шум не для моей мигрени. — Снова оглядывается. — Не говорите жене про выпивку, ладненько? Нет лекарства лучше доброго айсвайна, и только моя выдра этого не понимает. Я покачиваю головой с видом всепонимающего приятеля. Пятьдесят Восемь уже успела куда-то пропасть. — Кажется, наша ученица по обмену ищет вас, — говорит герр Хорниг. Нам наперерез действительно движется Алёнушка. Не доходя пяти шагов, она восклицает голосом жизнерадостной дурочки: — Синьор Монтелла, вот вы где! — Потом обращается к Йобсту Хорнигу: — Нам с тренером надо поболтать кое о чём, так что мы отойдём ненадолго? Алёнушка берёт меня за руку и тащит к открытой двери, а едва мы оказываемся в помещении, сразу же припечатывает меня к стене, прижимает одну ладонь на уровне моей головы, другую кладёт себе на бедро. Не убирая улыбки с лица, она говорит страшно и серьёзно: — Вы там с Гризельдушкой ва-а-ще ебанулись, да? — Её голубые глаза напоминают огоньки пламени на газовых конфорках. — Спасибо, что меня не спалили за компанию. Так, стоп. — С Гризельдушкой? Алёнушка иронично морщит нос: — Так зовут Пятьдесят Восемь. Не знал? Мы с десяти лет знакомы, если что. Учились вместе... Ладно, забей. Не важно. Всё давно в прошлом. По ту сторону стеклянной двери проносится, исторгая волны рока, катафалк. Следом за ним орёт полицейская сирена. Я говорю, указывая на её окровавленные одежды весталки: — Ладно, тебя всё равно казнили, так что ничего страшного. Будь на то моя воля, я, конечно, бы выбрал в напарницы Алёнушку, а не её чокнутую знакомую. Операция «Миллениум» ещё не началась, а уже выглядит как полная катастрофа. Хотя, может, это лишь точка зрения новичка? Говорю: — Твоя Гризельдушка показалась мне немножко странной. Украла противопехотную мину с военного полигона. И штык-нож у часового. Она всегда такая? — Ага, примерно всегда. Привыкай. По ту сторону темноты приглушённо смеются Ивонн и Мухаммед Мухаммед. Зачем Пятьдесят Восемь попросила отвлечь Йобста Хорнига? Ясно, что она не любит это баварское семейство, но не собралась же убивать кого-нибудь прямо здесь. Я открываю рот, чтобы поделиться опасениями с Алёнушкой, и вдруг — крик. Ещё один и ещё. — Что это было? — Алёнушка настороженно замирает. Опять крик. Не произнося больше ни слова, Алёнушка мчится вверх по застеленной пушистым ковром лестнице, перепрыгивая через три ступени. Я следую за ней. Из окна лестничного пролёта второго этажа открывается отличный вид на двор и бассейн, который, надо же, действительно с подсветкой. Йобст Хорниг безжизненно дрейфует прямо по центру в баварском костюме, а рядом с хозяином виллы покачиваются на чистой голубой воде фляга и тыква. Гости — все сомалийские пираты, чумные доктора, колдуньи и чудо-женщины — столпились по краям. Кто-то говорит: — Он разыгрывает нас. И: — Йобби, вылезай. Но нет, герр Хорниг не притворяется. Я ищу напарницу взглядом и нахожу её в отдалении от всех, стоящей под осенним взрывом дуба, золотым и красным, как римский флаг. Это её территория. Пока гости суетятся и кричат, Пятьдесят Восемь медленно поднимает глаза от бассейна и салютует нам с Алёнушкой бокалом. «Человек смертен, — как бы хочет сказать она. — Внезапно смертен».