Варвары

от: Номер 58 кому: Марафаха-6 локация: Рим дата: восемь недель до операции «Миллениум»

      Агент АИСИ Аттила Орбан выщёлкивает авторучку гладко выбритым подбородком, а директор Капитолийского музея следит за нами с галереи, уперев руки в старинные мраморные перила с резными балясинами. Сотня китайских туристов, похожих на кенгуру из-за рюкзаков на животах, дисциплинированно курсирует за экскурсоводами вдоль красных лент-загончиков для толпы. Их приглушённый ропот и звуки фотоаппаратов звучат оттуда и отсюда, когда они перемещаются от одной картины к другой.        Рокко-Брут спрятался за колонной в дальнем от директора углу и слушает плеер. Албанки Лульеты на горизонте не видно вообще. Очевидно, не хочет лишний раз контактировать с представителем власти.        На календаре понедельник, и это означает, что сегодня я снова Кальпурния.       Мы стоим у самой трибуны — я и парень из римской контрразведки: он одет во всё чёрное, а я — в модные белые и синие цвета из коллекции «осень-зима разрушения Карфагена». Выщелкнув ручку, Аттила Орбан поднимает спутанную чёлку от записей и спрашивает вкрадчивым голосом ботаника:       — Так значит, синьор Хорниг умер на ваших глазах?       На щеках парня из контрразведки розовеют рубцы и шрамы от прыщей. Длинная чёлка скрывает глаза, и неясно, как он вообще что-то видит. Он не такой мускулистый, как Семь-Ноль, но и ботанским его телосложение не назовёшь.       Театральным жестом прижимаю руку к груди и приоткрываю рот.       — Ох, это было так страшно! Мы болтали с Ивонн, и тут — раз! — синьор Хорниг упал в бассейн... Прямо на виду у всех гостей... Сперва мы решили, будто он шутит, а оказалось... Ужасно, просто ужасно.       Аттила Орбан записывает мои показания, удерживая раскрытую папку на сгибе локтя. От него слегка несёт несвежим потом.       — Прискорбненько… Вы были знакомы с покойным ранее?        Никогда его раньше не видела. Убить незнакомого человека для меня обычное дело. Вслух произношу только первую часть.       — Занятненько, — говорит себе под нос парень из контрразведки. Выщёлкивает ручку и записывает.       В этот самый момент с наблюдательной позиции наверху кашляет в кулак директор музея:       — Молодой человек, синьора Монтелла — жена Цезаря. Она выше подозрений.        Аттила Орбан улыбается директору, примирительно подняв руку. Когда он это делает, из-под его расстёгнутой кожаной куртки выглядывает кусочек кобуры с торчащей из неё рукоятью Беретты 92.       — А вы не кашляйте, синьор. У нас тут маньчжурский грипп пошёл. Будете кашлять — поместим вас под карантинчик, — говорит он и снова поворачивается лицом ко мне.       Чертовски неприятно не видеть глаза собеседника, и этот человек мне категорически не нравится. Пользуясь случаем, интересуюсь:       — Разве АИСИ занимается подобными смертями?       — Ну-у-у... — тянет Аттила Орбан. — В следующие выходные пройдёт референдум, а синьор Хорниг был сыном губернатора Германии. Есть риск провокаций со стороны наших зарубежных партнёров, сами понимаете. Международная ситуация... взрывоопасненькая. — Он снова улыбается.       Я беру ручку, чтобы поставить подпись под протоколом, а Аттила Орбан говорит:       — Надо же, вы левша. Матушка всегда предостерегала меня от девушек-левшей. Говорила, что все они дьявольские отродья. — Мы смотрим друг на друга пару секунд, и он резко улыбается: — Шутка!       Аттила Орбан захлопывает папку и, церемонно откланявшись на прощание, кидает:       — Но я не удивлюсь, если вы окажетесь какой-нибудь британской шпионкой… — Он идёт к выходу и смеётся, прикрыв рот папкой. — До свидания, синьора Монтелла!       Я смотрю на часы: стрелки застыли на половине шестого, примерно как и моё настроение после беседы с этим типом. По крайней мере, рабочий день в кукольном домике подходит к концу.       — Синьора Монтелла, — нудит с галереи директор. — Наручные часы — это историческое несоответствие, снимите их немедленно.       Я поворачиваюсь на голос и задираю голову.       — Директор, — спрашиваю, — а вам не кажется, что всё то дерьмо, которым мы здесь занимаемся, — одно сплошное историческое несоответствие? Жена Цезаря возится с узкоглазыми распространителями вирусов вместо оргий и прочих важных государственных дел — это ни хрена не достоверно, я вам скажу. И вообще. — Протягиваю ладонь в сторону Рокко, лицо которого всё так же озарено белёсым светом экрана. — Я, Брут и прочие ребята из тусовки скончались за полтора тысячелетия до того, как вся эта площадь и дворцы были построены.       Лицо директора становится почти таким же красным, как его галстук-бабочка. Перед тем как уйти, он грозится пухлым пальцем:       — Штрафую вас на пятьдесят денариев, синьора Монтелла.       Китайцы с нескрываемым интересом наблюдают за нами со стороны: возможно, они думают, что я приказываю скормить этого человека львам, распять на кресте или казнить как-нибудь ещё в духе олдскульного Рима. Оглядываюсь по сторонам и снова смотрю на часы.       Семнадцать тридцать пять. Пора переодеваться. Боевики ждут.       Я спускаюсь под землю на станции метро Колизей и вновь поднимаюсь наверх через каких-то двадцать минут. Мы находимся в Корвиале, самой-самой клоаке Рима. Добро пожаловать. В Корвиале нет узких улочек и туристических достопримечательностей: только монструозный дом-змея, неухоженные парки-пустыри и много помоек, а ещё базар, где фермеры продают дары природы на фоне стальных опор линии электропередачи. Они паркуют разноцветные грузовые микроавтобусы у станции метро и торгуют не отходя от машин, выставив напоказ ящики с продукцией. Этот базар сильно разросся в последние месяцы, когда Британия и Скандинавия ввели эмбарго на импорт сельскохозяйственной продукции из Римской Республики.       — Бриташки не на тех напали, — заявляет дедуля в смешном берете, одновременно накладывая апельсины в хрустящий бумажный пакет и гневно потрясая кулаком. — Не на тех! Плевал я на санкции, переживу как-нибудь. А наш дуче им ещё покажет!       Сделав серьёзную мину, я глубокомысленно качаю головой.       — Точно, дедуля, — говорю. — Не поедят британцы твоих апельсинов. Верь, повинуйся, сражайся.       Стоит только отойти от рынка, как солнце словно по команде исчезает за тучами, отчего Корвиале становится ещё более депрессивным. Вот она, мусорная преисподняя. Худший район Рима простирается передо мной насколько хватает глаз.       Полвека назад столичные власти построили на южной окраине Рима нечто, считавшееся в те времена «городом будущего»: окружённый идиллическими сельскими пейзажами гигантский жилой комплекс на одиннадцать этажей и три тысячи квартир. Но что-то пошло не так, и в итоге Корвиале стал городом без будущего. Спустя пару десятилетий вся приличная публика перебралась в более комфортные жилища, а стремительно пустеющее панельное гетто теперь сдаётся под социальное жильё для понаехавших с юга Италии и мигрантов из Сомали.       Уродливые проплешины закатанных в асфальт дворов-парковок зияют между обшарпанными корпусами, голуби и ветер разносят по окрестностям мусор из переполненных баков. Похоже на мигрантские районы Лондиниума, только ещё хуже.       Идеальное место для римской штаб-квартиры Ма-шесть.       Убежище Пикси притаилось за изгаженным сомалийскими граффити заборчиком, отделяющим постройку от улицы. Если вы бездомная собачка или кошка и вам не повезло протянуть лапки в муниципиях на правом берегу Тибра, с высокой долей вероятности именно это заведение станет вашим последним пристанищем. Прогрессивные хозяева, практикующие кремацию домашних питомцев, отвозят бездыханные пушистые тушки любимцев сюда же.       Я прохожу мимо машин коммунальных служб к служебному входу, где глаз камеры видеонаблюдения внимательно смотрит на пришедшего сверху вниз. Выжимаю кнопку звонка и салютую камере, после чего замок отщёлкивается.       — Заходи, капустная принцесска, — приглашает Пикси, не отрывая глаз от работы.       Единственный источник света в офисе Пикси — настольная лампа. Хранительница царства мёртвых зверушек сидит за столом, одетая в фартук поверх белой футболки. Справа от неё монитор, на который четырьмя квадратиками выводится чёрно-белое изображение с камер. За спиной Пикси высятся стеллажи с урнами — это для тех клиентов, у которых хозяева есть.       На столе перед Пикси стоит кастрюля. Рядом разложены колбы с чёрным порошком, провода, шарики для подшипников и длинные гвозди.       — Она опять делает адскую скороварку, — комментирует Алёнушка. — Вместо того, чтобы приготовить наконец нормальный аммонал.       Лампа скупо освещает взобравшегося на груду коробок карфагенянина и Алёнушку, которая примостилась чуть ниже. Руки Алёнушки сжимают цевьё упёртой прикладом в пол винтовки «Каркано».       Пикси издаёт насмешливый горловой звук и отбрасывает тёмно-рыжую ирландскую косу за спину.       — Ты просто не шаришь, — отвечает она. — Изготовить пригодный аммонал в домашних условиях не так просто, как полагают некоторые новгородские девочки. Многие мамкины террористы пытаются тупо смешать нитрат аммония с алюминиевой пудрой, но в девяноста девяти случаях у них ни хрена не выходит. Если ты недостаточно хорошо измельчишь компоненты — а именно так оно скорее всего и будет, — ничего не случится.       — К нам в школу приходил парень из АИСИ, — говорит Семь-Ноль. Его ручищи сложены на груди крест-накрест. — Аттила Орбан его зовут. И он спрашивал насчёт смерти Йобста Хорнига, как ты понимаешь.       А Пикси продолжает лекцию:       — …К тому же аммиачная селитра чрезвычайно гигроскопична, а значит, твоя смесь потребует постоянной просушки. Если она отсыреет, опять же ничего не случится. Можно попробовать АСДТ, но тут тоже понадобится селитра. Про нитрометан или гидразин я вовсе молчу — фараоны ни за что не поверят, что сомалийские обезьяны Корвиале додумались до такого. — Она засыпает дымный порох в безвредную с виду кухонную утварь и завершает мысль: — Так что да, опять скороварка. Для наших целей сойдёт вполне.       — Карфагенский мальчик прав, Карла Гризельда, — произносит из темноты бархатный голос.       И я сглатываю.       Киран. Киран уже в Риме. Киран, который завербовал меня в Ма-шесть. Киран, который стрижётся под колючий ёжик и носит очки. Киран, который называет меня, как папа. Киран, который пахнет, как папа.       — Будешь убивать людей без санкции Лондиниума, — ласково продолжает Киран, — накажу.       Даже не оглядываясь, я могу с уверенностью сказать, что сейчас делает Киран. Пикси, Алёнушка и африканец замолчали все как один и уставились в его сторону. Ясное дело: Киран протирает очки белоснежной тряпочкой.       — Референдум о доверии дуче состоится восьмого ноября, — говорит Киран. — И в течение этой недели римская контрразведка будет находиться в режиме повышенной бдительности. До субботы никаких несанкционированных убийств и краж боеприпасов тоже. Ты поняла, Карла Гризельда?       И я соглашаюсь, словно провинившаяся школьница:       — Да, Киран.       Осторожно приближаюсь к нему и протягиваю ему служебный план Капитолийского музея, украденный из кабинета директора. Киран принимает файл, предварительно спрятав тряпочку в нагрудный карман и вернув очки на место.       — Хорошо, Карла Гризельда, — одобряет он. — Не переживай, Лондиниум не забыл приготовить тебе пряник. Аккиле Ланди, вице-префект Рима. Ты знаешь этого синьора, не так ли? — Киран вопросительно склоняет голову к плечу.       О-о-о. Знаю-знаю.       — В субботу, — говорит Киран, — вице-префект должен быть уничтожен.       О-о-о.       Киран говорит, ловко подтягивая ноги и усаживаясь по-турецки:       — Вы, мои дети, — авангард операции «Миллениум». После референдума перед нами будут стоять лишь две задачи.       Он оттопыривает большой палец:       — Посеять страх.       Оттопыривает указательный:       — Посеять хаос.       И Киран говорит, поправляя очки:       — Рим должен быть разрушен.       От этих слов сердце начинает биться быстрее.       Мой карфагенский напарник приоткрывает рот в немом восхищении. Алёнушка издаёт короткий смешок и с клацаньем закрывает затвор винтовки, а Пикси насыпает стальные шарики в скороварку.       У Пикси будет бомба.