от: Номер 70 кому: Марафаха-6 локация: Рим дата: семь недель до операции «Миллениум»
Выкрученный на максимальную громкость телевизор выплёскивает голос ведущей вечерних новостей в полумрак бара сквозь стакатто десятков пивных кружек и передвигающихся стульев. Говорящая кукла c RAR3 рассказывает нации о результатах референдума, приклеив к лицу полубезумную улыбку и с усердием делая вид, будто не замечает творящейся у неё за спиной чертовщины. Это выглядит весьма комично: словно во время твоего доклада о географии Африки кто-то внезапно вывел на экран порно, а ты продолжаешь болтать, как дурак, о саваннах и тропических пассатах, судорожно обдумывая план побега из аудитории. В Италии, утверждает ведущая, девяносто два процента избирателей проголосовали за продление диктаторских полномочий Сильвио Ди Гримальдо. А коварный синий столбик на заднем плане информирует также о тридцати процентах проголосовавших против. Нетрудно подсчитать, что явка таким образом перевалила хорошо за сотню. Отхлебнув ещё крафтового пива, Пятьдесят Восемь говорит мне: — А вы с Ивонн мастера подсчёта голосов. Сто шесть процентов в Галлии. Сто пятнадцать процентов в Дакии. Сто двадцать семь процентов в Паннонии. Рекордная посещаемость зафиксирована в Германии: там на участки явились сто сорок девять процентов избирателей. Старый номенклатурщик Конрад Хорниг знает толк в референдумах. Ведущая новостей продолжает мужественно прогуливаться мимо охваченной бунтующей инфографикой карты Европы и расхваливать всенародную любовь к дуче до тех пор, пока огромный мужик в футболке «Ромы» не начинает орать с места у барной стойки: — Эй, да выруби уже это дерьмо! И кто-то — официантка или бармен — переключает канал на предматчевую футбольную аналитику. Сегодня мы противопоставляем себя системе по полной программе: болеем за «Рому» и пьём пиво вместо вина, прямо как в Лондиниуме. С нами Джиджи Виллани, чьё лицо раскрашено напополам в цвета любимого клуба, а голову украшает шлем с красным плюмажем, и албанка Лульета, коллега Пятьдесят Восемь. А ещё Марко Ди Гримальдо, спрятавшийся за капюшоном надетой под жилетку толстовки. Марко совсем не похож на дядю и двоюродную сестру: у него характерный греческий нос, карие глаза и оливковая кожа. Никто из посетителей бара не узнаёт в этом человеке племянника дуче и, вполне вероятно, даже не подозревает о его существовании. Джиджи в последний раз озвучивает турнирные расклады: — Перед четвёртой игрой у нас и «Баварии» поровну очков. — Его толстая нога нетерпеливо подёргивается под столом. — Если сегодня «Рома» победит, то мы выйдем в плей-офф, это сто процентов. Мы с Пятьдесят Восемь переглядываемся. С этими процентами нынче такая ерунда происходит... Надо быть с ними поосторожнее. — Я бы не советовал о чём-либо зарекаться в нашей волшебной стране, — подтверждает опасения Марко. Он надкусывает пиццу, отслеживая взглядом толпы стекающихся к Олимпийскому стадиону болельщиков. — Конрад Хорниг и Франческа сегодня будут на матче. Я ни на что не намекаю, но они болеют за «Баварию» и «Лацио». Джиджи и Лульета синхронно стучат по столу: — Сплюнь! — А что не так с «Лацио»? — спрашивает Пятьдесят Восемь. — Это фашисты, — объясняет Лульета. — За «Лацио» болеют сторонники Ди Гримальдо. Джиджи подтверждает: — Точно. Лациале — главные враги «Ромы». После известных событий наша вражда стала совершенно непримиримой. Пятьдесят Восемь глубокомысленно кивает, удерживая кружку у рта. Скопившиеся в баре болельщики потихоньку вытягиваются наружу, дабы не застрять в очередях у входа на трибуны. Олимпийский стадион хорошо видно из окна: ветер гонит рваные облака навстречу зловещему кроваво-красному закату, и последний свет угасающего дня отражается на стеклянных поверхностях утопающего в зелени пиний семидесятитысячного овала. Многотысячные толпы в красно-жёлтых цветах «Ромы» стягиваются к арене по набережным, заполняя пространство громкими песнями во славу родного клуба. Бьют барабаны, с жестяным звуком перекатываются пустые банки из-под энергетиков, мерно цокает по автобусной полосе конь, с которого за людским морем наблюдает полицейский в синем шлеме с забралом. Прохладный воздух пахнет осенью и горячим зрелищем. — Просто не понимаю, что делали римляне в тот промежуток времени, когда гладиаторские бои уже запретили, а футбол ещё не изобрели, — говорит Джиджи. Футбол для римлянина — самая важная из неважных вещей, а Форо Италико — это одновременно Колизей и Марсово поле нового тысячелетия. Мраморные орлы и обнажённые мужчины с идеальными телами атлетов. Мозаика, на которой античные воины соседствуют с танками. Семнадцатиметровый обелиск с выбитыми на нём восхвалениями дуче Ди Гримальдо. Что же, а теперь узрите величие Рима. Слившись с потоком, мы впятером шагаем навстречу большому футболу. Набережная Тибра на сколько хватает глаз заставлена тёмно-синими автобусами и бронетранспортёрами — это уже техника корпуса карабинеров. Карабинеры сосредотачиваются под кронами деревьев, выставив перед собой противоударные щиты из поликарбоната. За их спинами покоятся на тактических жилетах резиновые дубинки, шлемы с прозрачными забралами висят на поясах. Чем ближе к месту действия, тем больше полиции вплывает в поле зрения. Взгляд Пятьдесят Восемь быстро перемещается туда-сюда. С виду напарница кажется беззаботной, но я знаю: она тоже внимательно фиксирует каждую деталь. — Что-то много полиции сегодня, — замечает Лульета. — Из-за взрыва в одиннадцатой муниципии, как я понимаю. — Карабинеры по этому поводу скрутили несколько десятков сомалийцев и албанцев, — отзывается Марко. И только мы с Пятьдесят Восемь знаем, что на самом деле во всём виновата одна ирландка из Ма-шесть. Пока кое-кто прохлаждается на футболе, Пикси сеет страх и хаос, как приказал Киран. — Если что-то взорвали, значит, сомалийцы. Если угнали машину, то албанцы. Рим — чудовищно расистский город, — извиняющимся тоном говорит Джиджи. На подступах к стадиону зажигаются фонари, и мы выстраиваемся в рывками продвигающуюся на трибуны очередь. Понятия не имею, интересуется ли футболом моя напарница, но этим вечером она мимикрирует под болельщицу «Ромы»: под её кожаной курточкой надета их игровая футболка с фамилией «Никулеску» и номером 58 на спине. Тот футболист из Дакии идеально угадал с игровыми цифрами. Разделённая на стройные ряды блестящими стальными барьерами толпа под шум и гам втягивается внутрь сооружения. Закат догорает над вершиной Монте Марио — красный и оранжевый, почти в цветах «Ромы». — Хороший знак! — Джиджи поднимает пухлый палец в небо. — Наши парни должны разнести капустников. — Суперсвязка Мухаммед-Никулеску отгрузит им не меньше трёшки, — с энтузиазмом соглашается Лульета. — Как в шестидесятые, когда «Рома» крошила всю капусту. — Славные были времена, — вздыхает Джиджи. — Римляне побеждали, а туринскую старуху вышвырнули из лиги за подкуп судей. Шестидесятые — это молодой и почти адекватный император Мануил, первые мини-юбки и густой аромат марихуаны, стелящийся между всеми семью холмами Рима. Я не застал то время, но совершенно очевидно, что в шестидесятые небо над Европой было голубее. А мальчишка лет четырёх, рассевшийся на плечах мужчины впереди нас, кричит что есть сил: — ЛИ-И-ИМЛЯНЕ! ВПЕЛЬО-О-О-ОД! Стюарды в ярко-салатовых манишках проверяют наши билеты, прежде чем запустить внутрь стадиона. Очередь на Южную трибуну продвигается медленнее: полиция обыскивает фанатов «Ромы» на наличие разных запрещённых предметов — всякой пиротехники и холодного оружия. Говорят, что многие девушки — да и парни тоже — с фанатских секторов приноровились проносить на стадион файеры и петарды в своих технических отверстиях, куда полиция пока не лезет. Но это слухи, всего лишь слухи. Ещё четверть часа уходит на то, чтобы добраться до наших мест на Тибрской трибуне, почти по центру. Олимпийский стадион сегодня забит до отказа. Люди, сидящие и стоящие на сиденьях, люди в проходах между трибунами, люди в буфетах и туалетах, люди везде. Все они одеты в красное и жёлтое за исключением нескольких тысяч болельщиков «Баварии», белой кучкой сосредоточившихся на Северной трибуне внутри живого кольца из карабинеров. Где-то наверху, под чёрным овалом ночного неба, восседают, спрятавшись за стёклами VIP-ложи, невидимые отсюда Конрад Хорниг и Франческа Ди Гримальдо. Пятьдесят Восемь недобро щурится, словно пытается их разыскать. Фанаты с Южной трибуны уже развернули сотни квадратных метров баннеров. С самого крупного из них скалится капитолийская волчица, к чьим соскам прильнули младенцы Ромул и Рем. На другом баннере — дракон Цинской Империи, выдыхающий микробы на сапог Апеннинского полуострова. В перерывах между скандированиями во славу любимого клуба раздетые по пояс фанаты с 17-го и 18-го секторов поют: «ЛА-ЛА-ЛА, МЫ ВСЕ УМРЁМ!». Я слышу, как Лульета обращается к своему парню, пытаясь перекричать эти адские децибелы: — Представления «Ромы» самые охуенные! Мощные прожекторы превращают ночь в день, заливая светом миллиардов свечей футбольное поле — изумрудно-зелёное с осенними проплешинами открытого грунта. Игроки «Ромы» носят традиционную домашнюю форму — красные трусы и футболки с большими жёлтыми номерами на спинах. «Бавария» одета в белое и чёрное. Когда игроки обеих команд выходят из подтрибунных помещений и включается гимн Лиги чемпионов, стадион взрывается оглушительным рёвом. Со стартовым свистком дракон резко исчезает, а на его месте появляется другое, ещё более неполиткорректное полотнище: раскидистый дуб и похожий на дуче висельник, а над ними — двуглавый орёл. Точь в точь как на бюллетене Пятьдесят Восемь. Моя напарница смеётся, прикрывая рот рукой: — Честно, не ожидала, что эта шутка станет настолько популярной. Сделанное Пьетрой Де Мартино фото попало в интернет и распространилось по сайтам со скоростью света. Под Южной трибуной вспыхивает первая схватка: целая центурия карабинеров не без труда отбирает и утаскивает оппозиционный баннер, однако ему на замену быстро приходят другие — не столь большие, но не менее антирежимные: «Фашисты нас не любят, но нам насрать», «Мы не из тех 149%» и, наконец, «Константин Комнин — наш император». Марко Ди Гримальдо тоже хохочет от души. Создаётся впечатление, что он поддерживает дядюшку не больше среднестатистического болельщика «Ромы». Последняя растяжка особенно нравится моей напарнице. — Это мой дядя. — Она тычет в баннер большим пальцем, улыбаясь во весь тридцать один зуб. Вот так новость. Наследник свергнутого императора — икона римских либералов. Константин Комнин живёт в Канаде и женат на германской язычнице, его сын играет за хоккейную команду Университета Рагналанда, а дочь светится на MTV. — У тебя крутая родня, — кричу ей в ухо. Из-за невероятного шума вокруг разговаривать по-другому больше не выходит. Битва за баннер быстро забывается, так как римляне идут в атаку и зарабатывают угловой у чужих ворот. Посреди царящей в штрафной площади «Баварии» неразберихи Мухаммед Мухаммед ловко пользуется возникшим моментом: c грацией пантеры выпрыгивает из-за спины защитника и лёгким движением смуглой головы вколачивает мяч в сетку. Игроки «Ромы» валятся в праздничную кучу-малу возле углового флажка, погребая под собой автора забитого мяча. Лульета обнимает Марко, Джиджи Виллани нелепо скачет на месте. Выбравшийся на волю Мухаммед проносится мимо трибун, жестами призывая поддерживать команду ещё громче. Чаша Олимпийского стадиона ревёт от восторга. Десять тысяч глоток с Южной трибуны раскатисто запевают:Мухаммед Мухаммед Сомалийский гений Врагов Рима сокрушит Его метровый пенис
Красные огни нелегально пронесённых файеров вспыхивают один за другим, заволакивая дымом добрую треть поля. На газон несутся, разворачиваясь в полёте, рулоны кассовых чеков и туалетной бумаги, отчего вираж за воротами гостей начинает напоминать охваченную пожаром паутину. Красиво, пусть даже это великолепие и было предварительно извлечено из чьих-то задниц. Болельщики «Баварии» совсем не рады. Северная трибуна припрыгивает и ухает по-обезьяньи, а невесть откуда взявшиеся парни в бело-голубых футболках при полном попустительстве карабинеров пробираются на 45-й сектор и завязывают драку с болельщиками «Ромы». — Чёртовы лациале, — голосит Джиджи. — Руки так и чешутся им навалять! — Чувак, — кричу. — Давай, уничтожь их, я подержу твоё пиво. Джиджи опускается на место. — Лень идти так далеко, — объясняет. Подгоняемые неистовствующими трибунами, игроки на реактивных скоростях носятся от одних ворот к другим. Баварцы разок попадают в каркас ворот, но атаки римлян гораздо опаснее. На тридцать седьмой минуте Андреа Куэрини, вратарь «Ромы», неудачно выносит мяч, и подобравший его баварец дальним ударом из-за пределов штрафной сравнивает счёт. Римляне восстанавливают преимущество уже на сорок первой: совершив умопомрачительный рейд по левой бровке и разобравшись по пути с двумя соперниками, Мухаммед Мухаммед отдаёт шикарный пас на Никулеску, которому остаётся только выйти один на один с вратарём «Баварии». 2:1 в пользу «Ромы»! При таком счёте команды уходят на перерыв. — Отличная игра! — делится впечатлениями Джиджи. — Вот это перестрелка! Наши смотрятся солиднее. Должны доводить дело до победы. — Не зарекайся, чувак! — кричу ему в ответ. — Сорок пять минут впереди. Пятьдесят Восемь лишь задумчиво покусывает губу, скрестив руки на груди. И чем она недовольна? Когда мы шагаем тёмными, немилосердно провонявшими аммиаком коридорами возле туалетов, она как бы невзначай говорит встречным: — Ходят слухи, что УЕФА хочет сделать Хорнигу подарочек в виде победы «Баварии». На широкой лестнице на подходе к буфету делится опасениями: — Небось, прямо сейчас Хорниг покупает судью. Нашёптывает: — Как бы «Бавария» не начала симулировать. Нашёптывает: — Засудить нас попытаются. Где-то среди прилавков с рисовыми шариками, жареными рёбрышками и пиццей она вещает внимающим ей болельщикам римлян: — Раз «Рома» ведёт в счёте — жди нырков и пенальти во втором тайме. А я и не знал, что напарница неплохо разбирается в футболе. — Точно, — громыхает кто-то в ответ, и я узнаю того самого мужика из бара. — Купленный свисток — главное оружие Турина и Мюнхена! Не вмешиваясь в диалог этих любителей заговоров, я ухожу на запах еды, чтобы к сорок девятой минуте игры вернуться на трибуну в приподнятом настроении. Если симпатичная тебе команда ведёт в счёте, то даже стадионная пища кажется самой вкусной, убитое пластмассовое кресло — мягким, а ноябрьский вечер — тёплым. Я успеваю сжевать не более половины пинсы, когда «Бавария» неожиданно забивает гол. — Не засчитают, — комментирует Джиджи. — Опасная игра против вратаря, даже отсюда видно было. На огромном плазменном экране демонстрируют замедленный повтор: отчётливо видно, что игрок «Баварии» врезался коленом в голову потянувшегося за мячом Куэрини. И вратарь, уже почти зафиксировавший мяч, выпустил его из рук. Конечно, такое не засчитывают. Но у судьи другое мнение: он указывает на центр поля, и это означает, что забитый с нарушением правил гол засчитан. На табло загораются цифры 2:2. — Какого хрена?! Ты что, ослеп?! — Лульета вскакивает на ноги вместе с доброй половиной стадиона. — Судья — пидорас! — кричат люди над нами. Окружившие арбитра футболисты «Ромы» возбуждённо обступают судью. Арбитр ругается с ними полминуты, а под финал жаркого спора демонстрирует красную карточку Никулеску. Под неистовый свист трибун автор дакиец покидает поле, издевательски аплодируя судье. Парни с Южной трибуны заводят нетолерантную песню о предполагаемой ориентации арбитра. Несколько десятков римлян пытаются прорваться на занятый мюнхенскими болельщиками сектор, однако дубинки карабинеров не позволяют осуществить задуманный манёвр. Кулаки Пятьдесят Восемь прикрыли рот, но её глаза как будто смеются. — Пятьдесят Восемь, — говорю, — а за кого ты болеешь, если не секрет? Она приближает рот к моему уху и горячо шепчет: — Сейчас — за «Баварию». Я резко отстраняюсь. — Ты же из Карфагена. — Язык Пятьдесят Восемь снова почти заползает мне в ухо. — Нахер тебе римский клуб? Просто наслаждайся шоу. Я, конечно, карфагенянин, но и манк тоже. А «Бавария» — злейший враг «Манкуниум Юнайтед». Даже оставшись в меньшинстве, римляне продолжают раз за разом штурмовать ворота соперника. На семьдесят второй минуте Мухаммед Мухаммед совершает новый мощный забег с мячом и уже готовится пробить по воротам, когда защитник «Баварии» ставит подножку. Пролетев пару метров, наш сомалиец жёстко приземляется на газон в штрафной площади гостей. — ПЕНАЛЬТИ! — вопит Джиджи. Он вскакивает с места и вытягивает ладони перед собой. — Его подсекли за линией, это пенальти и красная! Посовещавшись с помощником, судья выносит вердикт: нарушение произошло за пределами штрафной. Пенальти не будет. Кажется, дела Мухаммеда плохи: он лежит и корчится от боли, явно не в состоянии подняться самостоятельно. Белый электромобильчик подъезжает к пострадавшему, и санитары грузят его на встроенные носилки. Под аплодисменты фанатов травмированного Мухаммеда увозят в подтрибунное помещение. Когда процессия скрывается, рукоплескания сменяются оглушительным свистом и очередной песней в адрес продажного судьи. — Нет, ну ты видел это? — не унимается Джиджи. — Нас даже с «Ювентусом» так не засуживали. — Чувак, — отзываюсь. — Это полнейшая жесть. Без знаменитой связки Мухаммед-Никулеску дела в атаке откровенно не клеятся, и в заключительной части игры они прижимаются к своим воротам. Я смотрю на часы. Девяносто минут основного времени истекли, третья из четырёх добавленных пошла. Соперники борются за мяч в центральном круге, то получая его, то вновь теряя. — Свисти! — кричат в унисон Лульета и Джиджи. — СВИСТИ! — орут все вокруг. — Время истекло! Спустя несколько секунд какой-то вышедший на замену игрок «Баварии» откровенно фолит, отбирая мяч у полузащитника «Ромы». Опасная атака на ворота римлян! Все, кроме Пятьдесят Восемь, вскакивают на ноги. Кожей ощущается, как семьдесят тысяч человек набирают воздух в лёгкие и выдыхают его в восторженном крике, когда Андреа Куэрини самоотверженно кидается в ноги сопернику и чисто фиксирует мяч в трудовых перчатках. Набегавший баварец картинно падает, изображая адские муки. Слишком наигранно. — Позорный ныряльщик! — кричит Джиджи. Судья шагает к месту происшествия, окружённый игроками «Баварии». Через секунду рука арбитра указывает на точку, одиноко белеющую в вытоптанной штрафной «Ромы». Это пенальти. Куэрини получает жёлтую карточку, а спустя несколько мгновений и сказанных слов — красную. Группа футболистов «Ромы» и «Баварии» дерётся возле центрального круга. Олимпийский стадион реагирует на удаление таким свистом, что уши закладывает. Посторонние предметы летят на поле, пока запасной вратарь «Ромы» спешно разминается, готовясь занять место в воротах. Лульета засунула пальцы в рот и неистово свистит. Джиджи закрывает глаза ладонями. — Чувак, — говорю. — У этого судьи мусорный бак вместо сердца. — Я не могу на это смотреть, — всхлипывает Джиджи. Свист трибун переходит в ультразвук, когда игрок «Баварии» разбегается и бьёт. На какой-то миг кажется, будто мяч летит мимо, но это всего лишь обман зрения. Рикошет от штанги, и он трепыхается в сетке. Игроки «Баварии» мчатся праздновать. Я медленно и скорбно хлопаю Джиджи по спине. Где-то в VIP-ложе Франческа Ди Гримальдо поздравляет Конрада Хорнига с победой его любимой команды, а у нас — абсолютная, исступлённая тишина. И чьё-то нестройное скандирование из соседнего сектора: — Комнин! Комнин! Кто-то наверху и сзади подхватывает: — Комнин! Комнин! Вероятно, это уже не только и не столько про футбол. Южная трибуна отправляет горящие файеры на поле, и я слышу всё отчётливее: — Комнин! Комнин! При императоре Мануиле Лигу чемпионов судили получше. Я смотрю на мою напарницу, а она смотрит на противоположную трибуну и смеётся сквозь зубы. Та трибуна подхватывает: — Комнин! Комнин! С каждой новой секундой они кричат всё громче, уже со всех сторон. Тысяча глоток, потом пять тысяч, десять и двадцать. Ветер подхватывает их голоса и уносит далеко за пределы Олимпийского стадиона. Люди с затянутой дымом и полыхающей огнём Южной трибуны прорываются на футбольное поле. В красном и жёлтом, полураздетые и с клубными шарфами на лицах. Приблизительно так, наверное, и выглядели великие битвы на арене Колизея. С наших мест хорошо видно, как две толпы сходятся стенка на стенку: фанаты и карабинеры. Как дубинки и выдранная синяя пластмасса кресел рассекают воздух. На стыке Северной и Монте Марио бросаются врукопашную римляне, лациале и баварцы. Выкатившаяся из ворот для спецтехники пожарная машина деловито поливает дерущихся людей водой из брандспойтов, в то время как солидный конвой карабинеров спешно уводит прочь главного судью матча. После всего произошедшего бедняге остаётся только сменить пол и залечь на дно в Брюгге. Да и то не факт, что его там не достанут. Мимо нас бегут зрители, стюарды и полицейские. Кто-то несётся в гущу сражения. Кто-то сверкает пятками к выходу. Диктор стадиона неразборчиво бубнит по громкой связи, но разобрать его слова трудно даже при наличии желания. Внизу, на газоне, футболисты «Ромы» пытаются хоть как-то успокоить болельщиков. В чернеющем ночном небе летит, никем не замечаемая, комета, о которой позавчера утром рассказывала Симона, а я говорю Джиджи: — Чувак, не открывай глаза... Там полный пиздец. И посреди всего этого безобразия неподвижно стоит Пятьдесят Восемь. Упёрла подошвы в сидушку кресла, словно полководец, наблюдающий за своими воинами на поле брани, и кричит мне на фоне перечерченного кометой неба: — Ну, как тебе обещанное шоу? Дивный вечерок, не правда ли?