Варвары

от: Гриз Тиль кому: Морриган локация: Тюрингия, Германия дата: три недели до операции «Миллениум»

      Балансируя на тонкой грани между сном и явью, я чувствую, что в помещении стало намного светлее. А ещё поясница подпёрта чем-то твёрдым. Свет. Что-то твёрдое — наверняка могучий стояк Вивула, но свет… Откуда взялся свет? Этот вопрос не даёт мне покоя, пока я нежусь в уютном тёплом коконе между спинкой дивана, одеялами и крепким телом Вивула. Пока сонный мозг пытается перезагрузиться.       Не позднее семи утра наша команда должна выдвинуться обратно в Эрфурт... Или должна была выдвинуться? Я распахиваю глаза. Поворачиваю голову на свет. Слуховое окно. Горящие стрелы солнечных лучей пронзают пространство под потолком, окрашивая стропила, паутину и пыль в уютные оттенки оранжевого. В декабре. На пятидесятой широте.       Ты здесь, Морриган? Это Гриз Тиль, которая вновь облажалась.       Вскрикиваю:       — Вивул!       Тот мычит и пытается поцеловать мою шею. Я рычу, перелезая через Вивула, а он инстинктивно хватает меня за ногу, намереваясь притянуть обратно. Я — его бунтующая подушка, которая грубо лягается и толкается в грудь обеими руками, в процессе выкрикивая:       — Подъём! Мы проспали!       Я ползу по холодным и грязным лакированным доскам, собирая пыль коленями, судорожно разыскивая хаотично разбросанные предметы одежды, чтобы рассортировать их и надеть в правильной последовательности. Этакий утренний квест после бурной ночи. Пропихивая ногу в штанину, одновременно пинаю Вивула:       — Вставай, живо!       Вивул приподнимается на диване, словно сомнамбула, бугрясь мускулами над грудой покрывал. Его ноздри мерно раздуваются, а пшеничные кудряшки падают на глаза. Сложно сказать, проснулся он или продолжает спать сидя.       — Который час?       Я хватаю его за подбородок и поворачиваю тяжёлую башку навстречу солнцу.       — Охрененно поздний, Вивул!       Подскакиваю к двери, а там стоит Зак собственной персоной: его занесённые для стука пальцы оказываются как раз на уровне моего лба. Всё ясно. Дисциплинированный кузен проспал час «икс» наравне с прочими раздолбаями, а если уснула няня — уснут и все остальные. Сон на войне — это прямо как в детском саду, только наоборот.       Замерев в проёме, Зак инспектирует комнату озабоченным взглядом из серии «а что это здесь происходит». Он смотрит на меня, затем на полуголого Вивула и наше разворошенное логово, а я могу только развести руками в ответ.       Ага, Зак, такие дела. По нахмуренным бровям кузена видно, что Зак разрывается между братским и боевым долгом, но всё же решает перенести беседу на более удачное время и место. Он ограничивается коротким распоряжением:       — Буди всех внизу. Надо немедленно убираться отсюда.       Санаторную тишину Лассе-Хилтон нарушает лишь горловое «Хар-р» Дага. Вихрем вторгнувшись в сонное царство, я первым делом наступаю на распростёртые перед камином ноги храпящего. Пинаю пустое ведро в Лассе, и тот ругается по-шведски. Цепляюсь носком ботинка за ремень прислонённой к стене снайперской винтовки, с грохотом роняя её на пол. С разбега заряжаю в спинку кресла, на котором разместился Юсси. Сметаю всё на своём пути.       Тот случай, когда обнаружила провал на минуту раньше друзей и выставляешь себя суровой и дисциплинированной, хотя по факту обделалась не меньше остальных.       — Эй, ты чего ломаешь мои игрушки, — жалобно бормочет Пернилла. Она продирает длинные слипшиеся ресницы и добавляет: — Блядь...       Тоже увидела свет.       Сонная масса постояльцев Лассе-Хилтон копошится там и здесь, говоря нечто вроде:       — Что за херня?       Или:       — Вот дерьмо.       Это у нас такие новые варианты приветствия вместо «доброго утра».       — О-о, — тянет Юсси, перегибаясь через подлокотник.       Пернилла, одной рукой подтягивая за ремень опрокинутую винтовку и массируя веки кулаком другой, просит:       — Больше не обижай товарища Драгунова, ладно? Есть чуйка, что ему ещё предстоит сказать своё слово сегодня.       Сверху спускаются, поскрипывая ступенями, Зак и Вивул, а за ними — Лисье Ухо. В гостиной становится всё более шумно, и мне вдруг кажется, будто посреди многоголосья стонов старого дома и вздохов проснувшихся людей я слышу что-то ещё. Рокот? Лязг?       — Т-с-с! — Я останавливаюсь у окна, широко расставив ноги и приложив палец к губам. — Вы тоже это слышите?       Все смолкают и застывают на месте, словно в игре «замри-отомри». Даг неуверенно мотает головой, возведя глаза к потолку. Может, просто моя паранойя разыгралась? Кроме навалившего за ночь снега, через запотевшее грязное стекло по-прежнему видны только амбар, пень и одинокое чучело в поле. Каменные оградки убегают в сторону подъездной дороги и небольшого обрыва, вдоль которого она проложена. Ниже по склону точно что-то есть. И это «что-то» приближается.       — Грузовики, — произносит Вивул. — Дизельные, три штуки. — Он упирает руку в стену и сосредоточенно смотрит на ступени. — А ещё танк, одна штука.       Мы с Заком переглядываемся.       — Пернилла. — Кузен жестами призывает нашу биатлонистку подняться наверх.       Та подхватывает товарища Драгунова и бесшумно возносится по лестнице, на ходу перекидывая косу за спину. Все разом начинают суетиться, разбирая имущество и рассредотачиваясь по периметру дома.       — Братан, — басит из кухни Даг. — Братан, там римские пидоры. Они заходят со стороны леса. Десятка полтора.       Если это подразделение анонсированного германцами XV легиона, то, скорее, мадьяры. Насколько я помню из курса военных инноваций и стратегии Ма-шесть, пятнадцатый базируется в Паннонии и комплектуется в основном её уроженцами.       — У меня мног-го па-атронов, — говорит Юсси, вываливая из вещмешка на пол запасные магазины. — Дум-маю, на всех хват-тит.       Силуэты пригнувшихся людей мелькают в оранжевых отсветах рассвета, перемещаясь от одного дерева к другому. Окружают нас, ясное дело. Теперь я могу увидеть также транспорт основных сил, подкативших к Лассе-Хилтон с юга: тентованные грузовики, с фырчаньем пробивающиеся сквозь снежные заносы. Слышится характерный лязг откидывающихся бортов. Юсси говорит:       — А н-нет, может не-хват-тить.       — СИНЬОРИНА ТИЛЬ, — мужской голос жутко искажён хрипом мегафона, но даже в такой обработке не узнать его затруднительно. — Я ЗНАЮ, ЧТО ВЫ ТАМ. ПОЖАЛУЙСТА, ВЫГЛЯНЬТЕ НАРУЖУ.        —Твой знакомый? — спрашивает Зак. Он тоже внимательно следит за происходящим, приподняв глаза над подоконником.       Типа того.       — Один парень, — говорю. — Из римской контрразведки. Думаю, он немного обижен на меня. Аттила Орбан его зовут.       Мегафон тем временем настаивает:       — СИНЬОРИНА ТИЛЬ, Я ПРИВЁЗ ДЛЯ ВАС КОЕ-ЧТО ИНТЕРЕСНОЕ. ПОКАЖИТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА.       Аттила Орбан медленно приближается к дому, погружая ноги по щиколотку в розоватый, почти кровавый снег. К левому боку он прижимает маленького мальчика: восходящее солнце освещает худое лицо и тёмные волосы ребёнка. Напуганные и до боли родные черты. Он ужасно похож на детские фотографии папы. Так может выглядеть Аксель спустя семь лет. Я спокойна, как Киран, только ком в горле застрял.       — Синьорина Тиль! — кричит Аттила уже без помощи мегафона. — Если вы не выйдете ко мне, я буду вынужден убить вашего братишку у вас на глазах. А потом накажу всех ваших друзей.       Ты ещё здесь, Морриган? Мне срочно нужен хороший план.       — Пойду поговорю с ним, — я стараюсь сообщить это таким тоном, каким обычно объявляют о походе за пивом в ближайший супермаркет. Пусть Зак и Вивул думают, что у меня есть план. — Отомстите за нас, если что.       Вивул преграждает мне путь и хватает за руку. Его направленные сверху вниз красивые глаза полны неподдельного беспокойства.       — Гриз, так нельзя. Он убьёт тебя.       Я не исключаю и такого развития событий. Вместо нормального ответа цитирую его же слова, безжалостно передразнивая:       — «Следующее тысячелетие всё равно не наступит, так что я по-любому умру. Месяцем раньше, месяцем позже — никакой принципиальной разницы».       Примерно на середине цитаты кузен берёт меня под другой локоть:       — Попрыгунчик, Вивул прав. Тебе нельзя идти.       Они так трогательно заботятся обо мне, что аж тошно. Я стою в объятиях моих больших мальчиков, а снаружи скрежещет мерзкий голос Аттилы Орбана:       — СИНЬОРИНА ТИЛЬ, Я СЧИТАЮ ДО ТРЁХ.       И я кидаю, словно героиня пафосной мелодрамы:       — Если любите — отпустите. Сейчас нагну его, вот увидите.       Мальчики несмело разжимают руки, приоткрыв рты в немом укоре. И все замирают. И я картинно толкаю дверь, опуская шапку на макушку. Это так сладостно и почётно — шагать на эшафот без конвоя. Вот она я: спокойная, как Тюрингский лес, уверенная, как падающее лезвие гильотины. Любите меня, восхищайтесь мной, поплачьте на моей могилке. Утренний мороз пощипывает щёки, а ни капельки не греющее солнце норовит заглянуть в ухо.       — Синьорина Тиль! — восклицает Аттила. Облачко пара отделяется от его широкой ботанской улыбки. — Так и знал, что это были вы... Левша, исчадие дьявола… Я знал. Капуста и коварство, — он приставляет дуло пистолета к ноздре, — Германия и Британия. Эти запахи вели меня по следу бесперебойно.       Нас разделяет метров тридцать или чуть больше. Я запрыгиваю на пень, сгоняя с него тучу снежной пыли. Дерзкая, как протагонист боевика категории «Б», кричу:       — Аттила, трусливый кусок говна. Так меня боишься, что привёл с собой мадьярскую армию? — Левая рука сжимает ребристую рукоять штык-ножа, а правая манит Аттилу Орбана ко мне. — Отпусти Акселя и шагай сюда. Подерёмся как мужики, один на один.       Аттила довольно хихикает. Сальные волосы всё так же служат занавесом для его глаз.       — Вы моя сладкая королева провокаций, — причмокивает он. — Ну уж нет, синьорина Тиль. Так легко вы не отделаетесь. Знаете, старик Конрад Хорниг очень просил привезти вас к нему в Мюнхен... Но у меня немножечко другие планы. Я хочу лично наказать вас за смерть Доры.       Фиксирую взгляд на двенадцать часов, точно над головой Аттилы. Тёмно-зелёный металл армейских грузовиков бликует на солнце. Порядка тридцати человек сосредоточились за оградками и техникой, на которой прибыли. Длинная пушка стоящего бортом к ферме «Леопарда» нацелена на дом. Они все ждут.       Аттила продолжает:       — Хочу сыграть в одну игру. Ваши с братиком ноги против наших... Хочешь поиграть с сестрёнкой? — дружелюбно осведомляется он, наклонившись к Акселю. — Могу поспорить, вы очень скучали друг без друга.       Незаметно посматриваю на три часа. Там, на поросшем еловым лесом склоне, заняли позицию около пятнадцати солдат. Даг верно оценил их силы.       Аттила Орбан широким жестом указывает на восток.       — Все эти просторы — ваши, синьорина Тиль. Тут так красиво, почти как в Трансильвании… Забирайте братишку и бегите, — говорит он, поворачивая наручные часы циферблатом к себе. — Думаю, пятнадцати минут форы будет достаточно. Окажетесь достаточно быстрой — спасёте себя и его. Будете медлить — и ваша голова украсит стену в доме моей дорогой матушки... Честная сделка, не так ли?       Я поворачиваю голову на девять часов — слева и сзади врагов не видно, только восходящее солнце подсвечивает холмы. Он хочет заставить меня спасаться, бросив всех остальных. Вот мрaзь.       — А как же мои друзья?       Аттила выпускает вверх струйку пара:       — Это эксклюзивное предложение специально для вас. Так что же?       ...А ещё на восточном небосклоне откуда ни возьмись материализовались две точки. Они совсем маленькие, но если это то, о чём я думаю, то самое время принимать вызов. Сердце резко ускоряет ход. Только бы шведская биатлонистка пришла к аналогичным выводам. Только бы она приняла верное решение. Если Пернилла сообразит — расцелую.       — Так и быть,— отзываюсь, — я согласна. Хочу опозорить тебя и всех твоих гуннов.       Я не вижу глаз Аттилы, но нутром чую, что они азартно вспыхнули.       — Обожаю вас, синьорина Тиль. Пусть все ваши дружки выйдут и сложат оружие, и мы приступим.       Неясный гул переходит в свистящий рёв. Точки двигаются почти как на параде в честь Дня республики в Лондиниуме, только предельно близко к земле и шлейфов жёлто-синего дыма за собой не оставляют. Алёнушка сказала бы точно, «Виггены» это или «Грипены», но мне плевать. Люди у грузовиков что-то кричат, и я понимаю их без переводчика.       Воздух! Воздух! ВОЗДУХ!       В тот же миг со стороны дома хлопает первый выстрел. «Бах!» — и правое плечо Аттилы Орбана взрывается фонтаном крови и осколками кости.       Солдаты пятнадцатого легиона срываются и несутся прочь, немногие стреляют в воздух в безнадёжной попытке сбить реактивный истребитель из винтовки.       Я ору во всю глотку:       — Аксель, ко мне!       Аксель напуган, но он знает, что безопасно там, где семья. Он вырывается из ослабевшей хватки Аттилы и бежит мне навстречу. Аттила Орбан хрипло ревёт, перехватывая пистолет здоровой рукой. Первая пуля проходит где-то между мной и Акселем, вторая с хрустом вонзается в пень. Если вы правша с доминирующим правым глазом, то сносно стрелять с левой у вас получится вряд ли.       Третьего выстрела не происходит. «Бах!» — и Аттила сам опрокидывается на спину. Я замечаю это периферическим зрением, пока сгребаю Акселя в охапку. Мы оба падаем в снег, и я придавливаю его всем весом, зажимая уши ладонями одновременно с первыми разрывами.       «БАБАХ, БАБАХ!» — кассетные бомбы лопаются с громовыми хлопками, засыпая южные подступы к ферме тысячами поражающих элементов. Вслед за ними взрываются топливные баки автомобилей и боеприпасы в танке. Трясётся земля, и плавится снег, осколки обстукивают брошенный микроавтобус. В такие моменты ударная волна проходит через кишки, запускает щупальца в волосы, уши и глотку. Все эти события — побег Акселя, воздушный налёт и стрельба Аттилы — укладываются в считаные секунды и сливаются в одну шоковую вспышку, как будто в тесной комнате выкрутили на полную мощь колонки.       — Лежи! — Я кричу, даже не надеясь быть услышанной. — Не бойся, так надо!       Самолёты с коронами на крыльях проносятся над землёй с безумной скоростью: только что они были практически у нас над головами, а теперь слышен лишь удаляющийся рёв реактивных двигателей.       Судя по злой скороговорке стрельбы с нескольких направлений, уцелевшие во время бомбардировки мадьяры попали под перекрёстный огонь и отходят, оставляя на земле убитых и раненых. Мы можем следить за боем на склоне, не поднимаясь из снежного укрытия. Кто-то атаковал врагов с тыла. Возможно, даже те самые люди, которые вызвали самолёты.       Задаю Акселю поразительно глупый вопрос:       — Всё в порядке?       — Гриззи, — всхлипывает он в ответ. — Ты жива! Боги услышали мои молитвы!       Не уверена, что это были боги… Скорее, королевские военно-воздушные силы. Но при виде радости родного маленького человечка у меня самой наворачивается скупая ассасинская слеза.       Аксель помнит меня. С ума сойти. И лезет сопливить прямо как в те времена, когда я просила у мамы подержать младшего брата на руках, а он по-младенчески смешно курлыкал и пытался ухватить меня за волосы крошечными пальчиками.       Через минуту или около того стрельба стихает, и над нами нависают разгрузка с бесчисленными карманами, надетая поверх маскировочного халата, и обтянутый такой же белой тканью шлем.       — Прости, дитя. — Рука в перчатке из нейлона и синтетической кожи тянется со стороны восходящего солнца. — Я опоздал тогда, в Портесмуде. Но сегодня подоспел вовремя.       Он почти не изменился за эти семь лет и два месяца: только исландская борода оттенка холодный блонд вроде бы стала длиннее. Звон в ушах никак не стихает, и я говорю, наигранно морщась:       — О, я тебя помню. Ты коммандер-капитан Снорри Гудрунарсон. Мы должны были спасти мир вместе, но как-то не сложилось.       Снорри легонько посмеивается, снимая шлем. Увеличившиеся залысины ещё больше открыли поблёскивающий на солнце лоб. Всё-таки постарел немного.       — Ты всё ещё дуешься, — говорит Снорри. И поправляет: — Уже просто коммандер.       Добрая половина площади фермы засыпана частями тел. На месте, где только что стояла военная техника, дымится груда изувеченных обломков: уничтоженные машины похожи на распустившиеся в аду железные цветы. Оторванная танковая башня валяется вверх тормашками шагах в пятнадцати от корпуса. Волшебный лесной воздух пропитался кислятиной взрывчатки, тяжёлыми запахами оплавленного металла, горелой резины и выпотрошенных человеческих внутренностей.       Поймав взглядом Дага, я жестами прошу его отвести Акселя к Заку.       — Да! — Лассе кричит, воздев руки вслед давно скрывшимся из поля зрения самолётам. — Я знал: мои не оставят в беде!       Снорри усаживается на пень, спиной к побоищу, и я опускаюсь рядом с ним.       — Вообще-то, мы шли спасать нашего сбитого пилота, — рассказывает Снорри. — И первым делом я подумал, что толпа римлян явилась по его душу. А потом узнал дочь Роланда Тиля в дикой девчонке на пне. Ты даже представить не можешь степень моего удивления. Те полторы минуты, пока шведские свистки заходили на цель, были самыми долгими в жизни старика.       Подчинённые Снорри разбрелись по полю брани, чтобы собрать выпавшие из убитых врагов артефакты. Один из них ещё жив и стонет, и скандинавский боец оказывает ему первую помощь — стреляет в голову из пистолета. Уже почти рассвело.       — Я счастлив, что смог хоть немного реабилитироваться за Портесмуду, — говорит Снорри. — А ещё больше рад видеть тебя сильной и взрослой.       — ...Восемьдесят, детка! — Появившийся возле пня парень громко восхищается собой и демонстрирует мне восемь пальцев. Антенны радиостанции весело болтаются, выглядывая из-за его спины. — Восемьдесят метров от дружественных сил, видала такое? Вот это я называю «непосредственной авиационной поддержкой».       Снорри отгоняет авианаводчика беззлобным пинком.       Другой молодой спецназовец наблюдает за тем, как единственный уцелевший с римской стороны — контуженная служебная собака XV легиона — грустно бредёт к лесу. Можно сфотографировать это и смело выдвигаться на Пулитцеровскую премию.       Снорри подмигивает:       — Между прочим, Ма-шесть по-дружески просила наше командование уничтожить тебя при встрече.       Узнаю родной гадюшник.       — Уж не знаю, что ты там натворила, но старик Снорри заранее гордится малышкой Гриззи. А Морриган определённо любит тебя, дитя.       Люблю Снорри, люблю Морриган.       Далеко на заднем плане всплывает тягучий голос Юсси:       — …Ок-кей, так-к и бы-ыть. С эт-того дня я дружу со шведскими лёт-тчика-ами.       Карфагенский пудель и шведская биатлонистка вновь отираются рядом — разглядывают одно из многих распростёртых в снегу тел. Аттила Орбан. Совсем забыла о нём. Аттила лежит навзничь с дырой в груди и раздробленной рукой, а в остальном выглядит вполне прилично. Когда я приближаюсь, Пернилла поворачивается, удерживая за цевьё закинутую на плечо винтовку.       — Чок-в-чок, — хвастается она. — Закрыла мишени с первой попытки.       Вечно всякие случайные знакомые убивают моих врагов за меня. Даже обидно слегка, но обещания нужно выполнять — под слегка ошарашенным взглядом Вивула я беру и целую Перниллу в губы. На всякий случай поясняю:       — Это как бы «спасибо» от Акселя.       Пернилла прокручивает у виска палец свободной руки, а Вивул смотрит так, словно хочет спросить: «Не понял, мне сейчас ревновать или не ревновать?». Вместо ответа я подкидываю штык-нож, ловлю и протягиваю ему рукоятью вперёд со словами:       — Запчасти. Я хочу, чтобы ты разобрал его на запчасти.