Варвары

от: Вивул Заммит кому: дорогой дневник локация: Бавария, Германия дата: три недели до операции «Миллениум»

      Когда вертолёт закладывает вираж над западным берегом озера Аммерзее, под его брюхом появляются владения губернатора Германии. Через запотевшие стёкла иллюминаторов мы видим многие акры зелёных полей для гольфа и лабиринтов из кустарника, конюшни, теннисный корт и осушенный на зиму бассейн. Посреди этого богатого безобразия распласталось само поместье: домище под тяжёлым бурым панцирем керамической черепицы, его печные трубы, эркеры, башенки и плющ на стенах. За годы губернаторства Конрад Хорниг прочно обосновался в десятке богатейших людей Римской Республики.       Парковка перед крыльцом пестрит разноцветными крышами машин. Всё семейство съехалось на празднование девяностого дня рождения его главы. Среди полутора десятков других авто замечаю красную «Альфа Ромео». Алёнушка. Она уже здесь.       Пока я изучаю пейзаж внизу, Гриз заглядывает в противоположное окошко: там снеговые тучи плотными массами надвигаются на поместье, закрывая собой восточный небосклон. На охваченную гражданской войной Германию надвигается зима.       Наш вертолёт снижается над задним двором, нацеливаясь на большую «H» посадочной площадки, и Гриз громко говорит, перебивая гул мотора:       — Как будем выходить — пни меня. Отвесь хорошую пощёчину. Врежь покрепче.       Руки напарницы скованы наручниками за спиной. Можно сказать, у нас назревает что-то вроде ролевых игр. Пользуясь случаем, я нагло пытаюсь её поцеловать, но Гриз ловко опрокидывается на сиденья и упирает подошву ботинка мне в грудь.       — Даже не думай трогать меня в этом образе, Вивул, — насмешливо предупреждает она.       Ожерелье из валлийского дуба вновь на мне. В левом медальоне спрятаны клок волос и лоскут кожи Аттилы Орбана.       Я поднимаю Гриз на ноги, чтобы пинком выгнать наружу, едва шасси вертолёта касается земли. Пролетев пару метров носом вперёд, она приземляется прямо напротив Конрада Хорнига.       Вращающиеся с монотонным «вуп-вуп-вуп» лопасти взвивают три седые волосины на пятнистом черепе губернатора. Конрад Хорниг восседает в инвалидном кресле: весь ссохшийся и обтянутый желтовато-синюшной кожей, изрезанной глубокими каньонами морщин. Его ноги покрыты пледом, а за коляской стоит парень раза в четыре моложе. Телохранитель, судя по чёрно-белому прикиду и позе.       Изобразив самую корявую из улыбок, говорю:       — Синьор Хорниг. Привёз синьорину Тиль, как просили. — Я хватаю Гриз под руку и ставлю на колени, а она жалобно хнычет, роняя слёзы на резиновую крошку вертодрома:       — Пожалуйста, отпустите, я больше не буду!       Чтобы не засмеяться, отвешиваю ей звонкую оплеуху. В правом медальоне находится глаз.       — Молодец, Аттила. Кхе-кхе, — одобряет Конрад Хорниг. — Но, кажется, твой германский стал ещё хуже, кхе-кхе-кхе.       В среднем находится кончик языка.       Трясущимися руками губернатор достаёт из-за пазухи носовой платок размером с половину простыни и с шумом выдувает туда зеленоватую соплю. Я перехватываю взгляд Гриз. Умей она стрелять лазером из глаз, Конрад Хорниг давно сгорел бы вместе с креслом, телохранителем и поместьем.       Я говорю:       — Спасибо, что прислали за нами вертушку, синьор. В Саксонии и Тюрингии орудуют повстанцы, так что передвигаться на машине рискованно.       — Кхе-кхе, — Конрад Хорниг посмеивается, брызгая на отвороты пиджака скопившейся в углах рта слюной. — Ничего, Аттила, скоро мы передавим всех клопов. Госпожа Ди Гримальдо унаследовала хватку отца, а уж он-то знал, как щемить мрaзь… кхе-кхе.       Сквозь чёрные плети облетевшей живой изгороди я замечаю Алёнушку: наша новгородская подруга заговорщически склоняет голову к плечу, смотрит на меня и захлопывает крышку багажника.       Губернатор требует:       — Эрвин, вези меня обратно, здесь холодно. — Телохранитель покорно разворачивает кресло, и старикашка продолжает: — Все они такие, эти Тили. Брехливые шавки… кхе-кхе. Такие смелые и решительные в телевизоре, но стоит только указать им жёстко на их место, и сразу начинается: «Пожалуйста, отпустите»… «Простите, я больше не буду»… «Простите ради троих моих детей»... П-ф-ф-х, жалкое зрелище.       Гриз фальшиво рыдает. Она шагает чуть позади кресла, направляемая мною. Конрад Хорниг шлёпает в платок новую соплю.       — Я уж было подумал, что встретил противника в лице этой мокрощёлки, — кряхтит он, даже не оборачиваясь на Гриз. — Но и она недалеко от остальных ушла. Такая же плаксивая сука, как и её мамаша.       Ещё один автомобиль приближается к дому, шурша шинами по мелкому гравию. Люди из службы доставки выгружают торт.       — Твою мамашу даже не били сильно, — говорит губернатор Хорниг. — Только расспрашивали о предателях и винландских агентах, которых она, без сомнения, знала. Она сама померла в Штадельхайме от простуды, кхе. Слабачка, п-ф-ф-х.       Его подбородок едва заметно подрагивает. То ли холодно, то ли старческий тремор.       — Ни один родственничек не приехал забрать её тело, — возмущается губернатор. — Вот так вот! Где же все хвалёные Тили? А нет их, испарились! Пришлось закапывать изменницу родины за государственный счёт. На скудельнице, в общей могиле с мертворождёнными детишками мигрантов и туберкулёзными бомжами, кхе-кхе.       Хорошо, что я заковал Гриз в наручники. Сам бы на её месте точно сорвался.       Парень в прикиде телохранителя подкатывает кресло к скрытой под навесом двери и нажимает на кнопку.       — Сегодня у нас мало времени, — шамкает губернатор Хорниг. — Но какими бы бесполезными кусками дерьма ни были Йобст и Каспар, никто не имеет права безнаказанно тронуть члена моей семьи. Пущай прошмандовка начинает выплачивать старику компенсацию. — И добавляет глумливо: — Кхе-кхе.       Кабинка лифта приходит в движение, только ползёт она не вверх, а вниз. Мы проваливаемся в бесконечный подвал, плотно заставленный рядами дубовых винных бочек.       Звуки внешнего мира сюда не доходят, зато в спрятанных где-то колонках негромко играет музыка. Какая-то старая опера.       — «Лоэнгрин», — говорит губернатор Хорниг. — Баварское вино, выдержанное под Вагнера — вот секрет напитка богов.       Металлические ободки тускло блестят, когда я конвоирую Гриз за креслом старикашки.       — Урожай девяносто второго. — Конрад Хорниг любовно проводит рукой по батареям зеленоватых бутылок. — Славный год, кхе-кхе. Год нашей с Ди Гримальдо победы. Единственный нормальный итальяшка. Впрочем, если судить по фамилии, его дальним предком был германец Гримвальд. Остальные болваны — макаронники и галлы — говорят, будто в баварском климате нормальные сорта винограда не произрастают. — Рассерженно жуёт губы. — Моча — вот что такое итальянские и аквитанские винишки в сравнении с моим рислингом! Канадцы украли наш рецепт айсвайна и сидят, радуются! Все они на самом деле завидуют баварскому виноделию, хе.       Если Гриз не прикончит его в ближайшие пять минут, у меня уши завянут. Достигнув кожаного диванчика, губернатор с кряхтением переваливается туда из инвалидного кресла.       — Слышал, твои бриташки ввели персональные санкции против меня, — смеётся он, выдувая очередную соплю. — Запретили ввозить моё вино на грёбаные острова… Ничего-ничего. Конрад Хорниг пережил трёх императоров, диктатора, двадцать с лишним правительств, военный переворот и сексуальную революцию... Переживёт как-нибудь и санкции, кхе-кхе-кхе.       Кажется, у Гриз иссяк запас фальшивых слёз. Оба — напарница и старикашка Хорниг — замерли друг перед другом, словно ковбои на Диком Западе.       — Ну, чего ты молчишь? — спрашивает губернатор. — От страха язык проглотила? Кхе-кхе.       Выцветшие водянистые глазки Хорнига внимательно разглядывают её тело из-под обвислых век. Музыка замедляется, выжидая.       — Может, постонать захотела? — Он воинственно шамкает. — Твоей мамаше понравился мой большой поршень. Можешь не сомневаться: работает он как гельветские часы, кхе-кхе.       Конрад Хорниг издаёт смехоподобные звуки, брызгаясь капельками слюны. Трясущимися руками он расстёгивает брючный ремень, а затем и пуговицы на ширинке.       — Эрвин, Аттила, — говорит. — Снимите-ка с девицы штанишки, подсобите старику. Проверим, насколько тугая у неё щёлка, кхе-кхе-кхе.       Эрвин успевает сделать лишь шаг перед тем, как я хватаю его за подбородок и проворачиваю голову. Всё, поиграли и хватит. Больше никто не притронется к Гриз Тиль, пока я рядом.       — А? Что?       Ошалелый взгляд губернатора мечется между мной, сползшим мне под ноги телохранителем и Гриз, которая зловеще шагает ему навстречу.       — Аттила, что… что это... — испуганно мямлит он.       — Понимаете, синьор, тут такое дело. — Снимаю с шеи ожерелье и встряхиваю волосами, словно в рекламе шампуня. — Я не совсем Аттила Орбан.       Губернатор Хорниг смотрит на меня так, будто всех чертей ада увидал.       — Дзанетто Бертолусси… Какого хрена… Ты ведь сдох давно.       Пора смириться с тем, что все старпёры Европы считают меня Дзанетто Бертолусси.       Гриз молча усаживается на Конрада Хорнига, и её звонкий смех заглушает голоса скрипок. Она хохочет весело и страшно, как будто нутром, вглядываясь в глаза старикашки и обнажив зубы в фирменной голливудской улыбке. Хихикает прямо в его дрожащий подбородок. Самый жуткий женский смех из всех, что мне когда-либо доводилось слышать.       Я достаю из заднего кармана джинсов связку ключей и неторопливо расковываю Гриз. Голосом разморенного жарой шерифа говорю:       — Синьор Конрад Хорниг. Вы передаётесь правосудию в лице Карлы Гризельды Тиль.       — На помо... — пытается заорать губернатор, но Гриз молниеносно затыкает его рот сопливым платком. Только что её брови изгибались от смеха, а спустя долю секунды лицо Гриз выражает лишь омерзение. Обожаю её мимику.       С аккуратным напором я заламываю за спину тощие старческие руки. Зачитываю права:       — Вы не имеете права на адвоката.       Надеваю браслет на покрытое бородавками костлявое запястье. Опущенная дужка со стрекотанием затягивается, и я говорю:       — Вы не имеете права на телефонный звонок.       Повторяю то же действие с другой рукой. Говорю:       — Вы имеете право хранить молчание... Но вряд ли у вас получится.       Гриз заправляет волосы за уши. В её руке откуда ни возьмись появляется штык-нож от винтовки BM 59.       Ой-ой. На такое лучше не смотреть.       — Постою на шухере, — говорю.       Сотни бочек молчат на полу, и тысячи бутылок безмолвствуют в стеллажных гнёздах, а затем такой звук — човк!       И дьявольский смех Гриз. И Конрад Хорниг, остервенело мычащий в сопливую тряпку. Взрываются трубы и литавры.       Стараюсь не размышлять над тем, что с ним могло случиться. Будем считать, что губернатор Германии внезапно и болезненно заразился маньчжурским гриппом от платка. Да, это был именно маньчжурский грипп. Не насильственная пенэктомия.       Нечто похожее на поршень пролетает мимо, исчезая между бочками. Господи. Прямо сейчас я хочу стать теми японскими обезьянками, которые закрывают себе рот, глаза и уши.       — Гриз, — хнычу. — Ты ведь понимаешь, что после такого у меня не встанет до следующего тысячелетия?       Пока эти двое выясняют отношения, я пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее. Ленту шоссе, что вьётся под горячим солнцем сквозь зеленеющие виноградники Северного Туниса. Прохладные дни ранней весны, когда торчащие из земли плети только готовятся ожить под лучами горячего африканского солнца, и августовские ночи, когда мозолистые руки карфагенских мужчин и женщин собирают спелые ягоды Муската александрийского...       Довольно быстро ловлю себя на мысли: Конрад Хорниг больше не мычит.       — Вивул, — голосок Гриз звучит как-то странно, словно ко мне обращается расстроенная девочка, и я оглядываюсь. — Он что, сдох? — Гриз хлопает старикашку по щекам. Нащупывает сонную артерию. — Так быстро… Нечестно.       Кровь покойного губернатора Германии стекает с дивана на пол, впитывается в обивку и штаны Гриз. Покачав головой, я обхватываю её за талию, чтобы стащить с мертвеца. Говорю:       — Гриз, ты совсем не умеешь общаться с пожилыми людьми. У них такие слабые сердечки.       Она задумчиво полощет рот содержимым одной из бутылок. С кислющим выражением лица сплёвывает на тело винодела. Белое вино и красная кровища.       — А рислинг твой и правда дерьмо.       Потом Гриз переводит взгляд на меня, и я, видимо, ещё не до конца отошёл от произошедшего, потому что Гриз смеётся:       — Не бойся, тебя не обижу. Но если будешь пялиться на кого-нибудь, как на Райк тем утром в Понтрезине... Или как на задницу Альдары в аэропорту Кадиса… Или будешь думать о моей тёте как о Супер Йоли с обложки «Плейбоя»… — Она загадочно смотрит на меня исподлобья. — Тогда… — Игриво облизывает лезвие штыка.       Какая злопамятная. Хорошо ещё, что я привык ко всякой жести за время службы в Ма-шесть. Неподготовленный парень от подобных шуточек точно схлопотал бы эректильную дисфункцию.       Лифт гудит в полумраке, и по каменному полу стучат каблуки: это Алёнушка спускается к нам для инспекции.       — Храни-и вас Перун, — тянет Алёнушка, аккуратно переступая через тело Эрвина. — Ты просто долбанутая маньячка.       — Ты достала, что я просила? — спрашивает Гриз.       — Ага, — отвечает Алёнушка, проходя дальше. — Ты кастрировала герра Хорнига? Пиздец.       — Он, можно сказать, сам попросил, — оправдывается Гриз.       Алёнушка ненапряжно машет рукой в кожаной перчатке.       — Забей. Эта запчасть нам не пригодится. — Она оборачивается, стоя на фоне кресла с трупом губернатора Германии, и заканчивает: — Ну, чего вы ждёте? Гости собираются… И Алёнушка уже разлила вино.