Варвары

от: Вивул Заммит кому: дорогой дневник локация: Берн, Гельвеция дата: две недели до операции «Миллениум»

      Утро очередного дня настигает нас где-то посреди невероятных пейзажей Гельвеции.       Ослепительно белые вершины маячат впереди, и армии чуть присыпанных снегом елей лезут вверх по крутым голубым склонам. То ли пытаются прорвать линию облаков, то ли убегают подальше от назойливых людей. На фоне вековечных альпийских красот чувствуешь себя просто однодневной букашкой.       В живописных долинах, куда ещё не заглянуло солнце, на дороге, ведущей куда-то, затерялись мы двое. Бездомный карфагенинин и злая германка, разъезжающие по Европе в поисках врагов. Наше духовное топливо — месть. Наш транспорт — угнанная из Хорниговского гаража машина, багажник которой набит оружием и рюкзаками. В рюкзаках — магические ожерелья и волшебное зелье друидов.       Последние полтора часа Гриз дремлет, надвинув на глаза шапку-ушанку. Её губы задумчиво поджаты, плечи ссутулены, а чёрный лак почти полностью слез с ногтей. Посмотришь на неё, и возникает ощущение, будто безумные приключения трёх предыдущих недель мне просто привиделись, и на самом деле мы всё ещё выполняем последний приказ Кирана. Кажется, галлы называют такое deja vecu.       Проводив взглядом шале с раскрытыми зелёными ставнями, я решаюсь задать вопрос:       — Гриз, ты какая-то странная в последние дни. Что случилось?       У подножия гор по-прежнему рассыпаны деревянные домики под покатыми крышами и аккуратные поленницы. Спят в кузове замызганного пикапа велосипеды. Возле пожарной части загрустили на флагштоках патриотичные красно-жёлтые полотнища с чёрными фасциями.       — Девочка, — нехотя признаётся Гриз. — Девочка выбила меня из колеи. Как думаешь, моё шоу в особняке Хорнигов — это наказание или преступление?       Неужели она боится мести маленькой девочки?       Длинный, как связка сосисок, междугородний поезд свистит-стучит справа, и вновь тишина. Гриз издаёт разочарованно-жалобный стон.       — Я не девочки боюсь, я боюсь самой себя. Боюсь, что эта история рано или поздно закончится, а я так и останусь навсегда тем чудовищем, которым меня взрастила Ма-шесть.       Наверное, именно так и выглядит пресловутый кризис четверти жизни. Однажды к тебе вдруг приходит осознание, что юность безвозвратно растрачена на всякие глупости вроде массовых убийств, а третий десяток тут.       Я на мгновение отвлекаюсь от влажной асфальтовой ленты шоссе, чтобы сдвинуть её шапку повыше. Большие серые глаза Гриз уставлены прямо на меня.       — Ты не чудовище, Гриз, — говорю, возвращая руку на руль. — Просто человек, оставленный без детства гнусными злодеями. И твоя реакция — всего лишь следствие. Для той жести, которую тебе пришлось пережить, ты держишься… неплохо. — Помолчав, добавляю: — И всё-таки я не буду против, если ты решишь убивать людей пореже.       — Спасибо, Вивул, — мягко произносит она. — Ты хоть и говоришь банальности, но мне приятно их слышать. Честно. Я окончательно приняла это решение у себя в голове и теперь публично обязуюсь убивать людей только в случае крайней необходимости. — Поднимает ладонь в жесте торжественной присяги.       Гриз Тиль выступает за ненасилие? Это что-то новенькое.       Разгребая архивы Ма-шесть, я то и дело натыкался на донесения группы агентов из шестидесятых годов. Они шифровались под хиппи, колесили по Европе на расписном фургончике «Фольксваген» и пропагандировали мир-любовь. Мало кто об этом знает, но на самом деле римское антивоенное движение в значительной степени финансировалось Британией. Уверен, нам бы подошли такие образы.       — Кстати, — говорит Гриз, — ты помнишь, что сказал при виде твоей физиономии старикашка Хорниг? «Дзанетто Бертолусси». Какой по счёту человек принимает тебя за него?       Дзанетто Бертолусси. Опять он. Экс-бойфренд Супер Йоли, венецианский сенатор, регбист, мудак и мертвец.       Я видел его фото. На ней был изображён я и молодая Йоланда Тиль.       Всё сходится. Мама жила в Венеции, и этот чувак — мой папаша, никаких сомнений. Правда, уже всё равно. Отец был нужен мне девятнадцать лет назад, а сейчас слишком поздно.       Гриз говорит:       — Забавно: ты — сын сенатора, но родился без серебряной ложки, — и начинает напевать соответствующий куплет Fortunate Son.       — А когда он умер? — спрашиваю.       Информационный щит с названием какой-то там деревни остаётся позади, и слева от дороги бежит в противоположном направлении горная река.       — Погиб в здании Сената тридцать первого октября девяносто второго. В один день с моим отцом. Говорят, он взял оружие у мёртвого полицейского и сам отстреливался от путчистов. Дзанетто Бертолусси был тем ещё кобелём, но также храбрецом. А ты — его усовершенствованная версия.       Едва заметная дорожка змеится от шоссе вверх, обрамлённая деревянным заборчиком с одной стороны и каменной кладкой — с другой. Гриз приказывает свернуть туда не доезжая до Гриндельвальда. Лиственные деревья давно облетели, поэтому дом Макса Карони виден издалека: он похож на одно из тысяч альпийских шале, только с обилием стеклянных поверхностей, солнечными батареями на крыше и прочими новомодными штуками. Но так сразу и не скажешь, что здесь живёт губернатор провинции. Снеговая линия проходит всего на несколько метров выше.       Под сенью толстенного дуба нас уже поджидают Тили: Райк, которая сложила руки на плечах заметно отъевшегося и повеселевшего со дня битвы за Лассе-Хилтон Акселя. Спустя секунды девочки Тиль и их младший брат сбиваются в дружную обнимающуюся кучку, а я просто прислоняюсь к дверце и наблюдаю за тихим воссоединением остатков потрёпанной лихолетьем семьи. Под их ногами крутится совсем маленький щенок сенбернара.       Всё как-то слишком хорошо для нынешних времён.       Замечаю, что тут есть кто-то ещё. Двое мужчин сидят на развёрнутой к обрыву скамейке — с моей позиции кажется, будто небо начинается сразу за их ногами. Искривлённые сухие пальцы голых ветвей почти не загораживают заснеженную каменную громаду Веттерхорна и соседних вершин.       Тёмный затылок явно принадлежит Максу Карони. Второй мужчина одет в охотничий твидовый костюм, резиновые сапоги и шляпу альпийских стрелков с гусиным пером. Приклад его двуствольного ружья упирается в мокрую от растаявшего инея траву. Неизвестный охотник оборачивается, и я узнаю в нём маршала Гуццони, министра обороны Римской Республики. Кучу раз видел его по телевизору.       Что же, сейчас мы и проверим на прочность пацифистскую клятву Гриз.       — Синьорина Тиль. — Маршал из телика сдвигает солнцезащитные очки на нос. — Очень хорошо, что вы приехали. Хотел поговорить с вами лично напоследок.       Затем он переключает внимание на меня:       — Вас это тоже может заинтересовать, молодой человек.       Райк разворачивает Акселя по направлению к дому: просит его поиграть там, пока взрослые обсуждают политику. Аксель недолго упирается, возражая, что он и сам уже взрослый.       — Мы с синьором Карони поспорили насчёт гор, — начинает маршал Гуццони, когда Гриз присаживается слева от него. — Какая из них выше — Мармолада в моих родных Доломитовых Альпах или Веттерхорн, которой мы можем любоваться из его жилища.       Гриз закидывает ногу на ногу. В такие моменты она чертовски похожа на сердитую кошку с её насупленными густыми бровями и приоткрытым ртом, аккуратно обнажающим передние зубы. Некоторые девушки даже не подозревают, насколько сексуально умеют злиться.       — Ну офигеть, — говорит она, засовывая руки в карманы кожаной куртки. — И вы пригласили меня разрешить ваш геодезический спор?       — Молодёжь ужасно нетерпелива, — жалуется маршал Гуццони, повернув голову к Максу Карони.       Тот неопределённо покачивает дымящейся кружкой, источающей кофейный аромат.       — Думаю, ты очень зла на меня из-за тех событий, — говорит маршал Гуццони.       Гриз утвердительно мычит, подозрительно глядя на собеседника и щурясь от лучей взошедшего над горами солнца.       — Ну, типа того, — подтверждает она. — И что дальше?       Щенок незаметно подкрался к скамье. Осторожно переставляя толстые лапки, отирается возле ботинок Гриз, словно чувствует, что она тоскует по собственной собаке.       — Ты хочешь на ручки, малыш? Давай, иди на ручки. — Гриз поднимает щенка с земли.       Вместо ответа маршал протягивает моей напарнице свёрнутый лист, предварительно извлечённый из нагрудного кармана.       — Что это? — Она нехотя принимает бумагу.       — Военное кладбище под Монтеротондо, — поясняет маршал Гуццони. — Это к северо-востоку от Рима. Крестиком отмечена могила Роланда Тиля и Дзанетто Бертолусси. Безымянная, но найти её не составит труда. Это я приказал похоронить их там. Той осенью судьба разбросала нас по разным углам ринга, и тем не менее ваши отцы были настоящими мужчинами и достойными людьми. Они заслуживали определённых почестей после смерти.       «Ваши отцы». Этот даже спрашивать не стал.       Гриз переводит взгляд с собеседника на карту и обратно.       — Вы ждёте, что сейчас я прощу все ваши грехи?       Маршал Гуццони продолжает бесстрастно любоваться пейзажами. Руки его по-прежнему сложены на ружье.       — Я не нуждаюсь в людском прощении, синьорина Тиль. Всевышний рассудит.       — Спасибо. Это очень важно для нас, — вежливо произносит Райк, укоризненно глядя на сестру.       — Тогда к чему весь театр дружелюбия? — Пальцы Гриз чешут белую грудку щенка.       — Рим, — бросает маршал Гуццони. — Как вы могли слышать, госпожа Ди Гримальдо объявила чрезвычайное положение. И не только из-за маньчжурского гриппа, разумеется. Ночью она приказала мне быть готовым ввести войска в Рим. Я долго ждал войны с Британией и готов лично возглавить наши легионы в Германии, а вместо этого мне предлагают в третий раз биться с левачьём на улицах Рима.       Макс Карони фыркает в небо.       — Третий раз? Слушайте, я тут вспомнил кое-что. Один офицер по фамилии Гуццони точно руководил избиением моих родителей во время осады здания министерства обороны летом шестьдесят четвёртого. Они были волосатыми хиппи под флагом Абиссинии, я — детсадовцем, а вы — то ли опционом, то ли центурионом.       Райк смеётся, а маршал Гуццони невозмутимо продолжает:       — Лет двенадцать тому назад, когда мы только обсуждали перспективы военного переворота, в одной из бесед я сказал Ди Гримальдо: «Сильвио, я неплохо знаю уставы и совершенно уверен в том, что они давно не разрешают римской армии воевать против сената и народа Рима». А он ответил: «Массимо, мы выступим не против народа Рима, а за народ и ради него». На следующий день после путча внучка назвала меня «тираном и убийцей»… Тогда я всерьёз подумал: «Что-то пошло не так».       — И что вы намерены предпринять? — интересуется Макс Карони. — У нас есть жёсткая дочь мёртвого диктатора, которая считает себя продолжательницей дела дуче, и два Комнина. Первый позиционирует себя правым либералом и в целом клёвым парнем, а второй — шведско-греческий хипстер.       Впятером мы отслеживаем полёт беркута, расправившего крылья на фоне лесистых склонов, покрытых свежими мазками снега. И маршал Гуццони говорит после паузы:       — Во времена службы военным атташе в Токио я слышал такую поговорку: «В Японии существует два типа дураков. Те, кто никогда не поднимался на Фудзи, и те, кто хочет сделать это снова». Я уже участвовал в одном перевороте, синьор Карони, и дураком становиться не хочу. Впервые в жизни я категорически не желаю исполнять чьи бы то ни было приказы. А значит, как честному офицеру, мне остаётся лишь один вариант на выбор.       Он плавно и решительно вскидывает ружьё к подбородку. Вжимает спусковой крючок. Гром выстрела эхом отражается от камней, в то время как содержимое черепа маршала Гуццони вылетает вверх и назад фонтаном фарша, легонько цепляя губернатора Гельвеции и мою напарницу.       Потревоженная тишина возвращается в наш красивый мирок. Божьи коровки кабинок канатной дороги ползут над долиной. Кричит альпийская галка. Щенок жалобно скулит, прячась на груди Гриз.       — Неотёсанный солдафон, — беззлобно крякает Гриз, потирая ближайшее к самоубийце ухо. — В приличном обществе о таких вещах принято предупреждать... Что, напугал тебя невоспитанный мужик? — она опускает подбородок, обращаясь к щенку.       Макс Карони достаёт платок, чтобы стереть кровь и мозги покойного министра обороны с побледневшей щеки.       — Ди Гримальдо, — дрожащим голосом он озвучивает версию, которой суждено стать официальной. — Ди Гримальдо убила маршала Гуццони за то, что он отказался стрелять в народ Рима.