Варвары

от: Вивул Заммит кому: дорогой дневник локация: Рим дата: день операции «Миллениум»

      В ожидании принца Константина, Супер Йоли и их свиты мы затусили перед телецентром, куда парни из Столичного корпуса согнали украшенные продырявленными флагами танки. Прямо возле разбитой вдребезги витрины, в тёмных глубинах которой показывает «Красавицу и чудовище» чудом выживший телевизор. На минуточку, у нас вообще-то включён RAR3, главный государственный рупор пропаганды.       Трупы, танки, озабоченные лица высокопоставленных персон являются стандартной ТВ-картинкой в дни революций, но, если эфир центрального канала зомбоящика вместо вечерних новостей и политических ток-шоу вдруг оккупировал заколдованный канделябр, приглашающий крошку Белль отужинать, — вот тогда можете паниковать по-настоящему. Коли увидели такое — бегите скорее в бункер. Хватайте домашних животных, консервы и спички. Всё очень плохо.       Гриз говорит с танка:       — Моя любимая сказка... Не смотрела этот мультик с той осени в британском приюте.       Гриз сидит на крыше моторного отсека, поджав ноги под себя, и затягивается сигареткой — пользуется отсутствием кузена.       — Во время фашистского переворота, — продолжает она, — по телику крутили «Короля льва». — Вспоминает, подняв глаза к небу: — В Персии показывали «Историю игрушек». В те самые часы, когда исламисты развешивали сторонников шаха на стрелах автокранов. А на востоке Европы обычно включают балет.       Да-да, помню.       Пёстрое здание аппаратно-студийного комплекса смотрит ей в спину выгоревшими глазницами окон. Чуть дальше пропадает в облаках шестисотметровая эрегированная игла римской телебашни, самого высокого сооружения Вечного города и всей подконтрольной ему Европы. Не помню, как она называется. Должно быть, Торре-ди-Пропаганда или что-то в таком духе.       В данный момент здесь не происходит ничего особенного, зато до обеда, если верить рассказам очевидцев, творилось веселье. Когда проимператорские силы подошли к телецентру, по ним открыли огонь верные дуче парашютисты из бригады трибуна Тартаре, занявшие аппаратно-студийный комплекс несколькими часами ранее. В ответ танкисты отгрузили по оконным проёмам десяток-другой снарядов — от попаданий из пушек здание загорелось, и оборонявший его отряд десантников капитулировал.       Под вечер стало спокойнее, даже выстрелов не слышно. На кепи ближайшего к нам солдата, на том месте, где раньше была кокарда, можно разглядеть характерный отпечаток — не выгоревший под солнцем овал. Снятая кокарда с фасциями — спонтанно возникший опознавательный знак легионов, перешедших на сторону оппозиции. Солдат шкрябает метлой, сгребая в одну кучку осколки стекла и прочие следы утреннего боя. Другие парни в оливковом согнулись над машинкой для набивки пулемётных лент: один насыпает патроны в воронку, а второй — звяк-звяк — прокручивает рукоять, словно старательная домохозяйка за механической мясорубкой. Женщина в джинсовой куртке перемещается от танка к танку, угощая экипажи домашним печеньем с подноса. Кухонная утварь из замка Чудовища предлагает позабыть грусть и злость.       — Последние девять часов этого тысячелетия, Вивул, — произносит Гриз. — Волнительно, не правда ли? Как думаешь, кто зачитает новогоднее обращение?       С Ватиканского холма сейчас должны зазвучать колокола апокалипсиса, только на юго-востоке Рима их не слышно. Крупинки снега вываливаются из серых туч. Оседая, они делают меня похожим на присыпанного солью зануду Когсворта.       Я почти вздрагиваю от неожиданности, когда развесёлые чашки вдруг резко пропадают в никуда и телик начинает говорить баритоном — по-официальному торжественным, чуточку усталым и слегка мурашковым в своей бесплотности.       — ЕВРОПЕЙСКОЕ СВОБОДНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ВЕДЁТ ВЕЩАНИЕ ИЗ РИМА, — чеканит из ящика анонимный диктор.       На экране ненадолго высвечивается тест-таблица. Её сменяет двуглавый орёл. Наверное, это можно считать победой.       — «Европейское Свободное телевидение»... — повторяет себе под нос Гриз. — Знаешь, та штука, — кончик её сигареты указывает на гигантскую железобетонную ракету Торре-ди-пропаганда, — похожа на башню злой матушки-диктаторши. А свобода слова — она как сбежавшая оттуда Рапунцель.       В течение нескольких молчаливых секунд мы смотрим друг на друга. Метла больше не шуршит, патронная машинка тоже перестала звякать. Падает снег, и сбредается к телику народ, а я говорю:       — Гриз... Не знаю почему, но иногда твои ассоциации меня пиздец как пугают.       А ящик в витрине повторяет для тех зрителей, кто не сбежал в бомбоубежище при виде «Красавицы и чудовища»:       — Европейское Свободное телевидение ведёт вещание из Рима.       Заставка исчезает, уступая место картинке из студии: драпированный синим занавесом фон и стол, почти целиком накрытый императорским флагом. За ним — Константин Комнин: он разговаривает с мужчиной, одетым в мундир корпусного легата, и той стильной пожилой дамой из Аквитании, которую я встречал на вечеринке в доме губернатора Карони. А ещё Супер Йоли в ковбойской шляпе — куда без неё.       — Да ну, — удивляется Гриз. — Дженнаро Риминуччи переметнулся обратно от сына к отцу?       Вероятно, она говорит о неизвестном мне чернявом бородаче в правом углу экрана, рядом с Максом Карони. Зак и Зоя стоят с противоположной стороны. Военные в блестящих стальных шлемах стерегут задний план.       — Граждане Римской Республики, — берёт слово Йоланда Комнин. — Европейцы. Братья и сёстры. Закон и справедливость торжествуют. Диктатура пала. С этой самой минуты вся полнота власти переходит к Фронту Европейского единства.       Голос Супер Йоли почти не выдаёт волнения, но её глаза скрыты полями шляпы, а лист бумаги едва заметно подрагивает в изящных руках, выглядывающих из рукавов полушубка, пока красные губы наполняют прямой эфир историческими словами.       Затем Йоланда Комнин уступает место супругу, и присутствующие устремляют взгляды на него — синхронно поворачивают головы и выгибаются над столом. Камера делает наезд, дабы выхватить принца Константина крупным планом: его исполненное императорского величия красивое греческое лицо и тронутые сединой волосы.       — Хвала небесам, какое счастье! Комнины вернулись! — Женщина с печеньем смахивает слезу.       В судьбоносный для Европы день, говорит принц Константин, от лица всех патриотов я зачитываю Декларацию Тысячелетия. Из студии RAR3, сердца пропаганды режима, родины сотен процентов проголосовавших за дуче, он объявляет, что режим Ди Гримальдо был свергнут сегодня. Призывает европейцев сплотиться вокруг Фронта и объединить усилия во благо отечества. Обещает восстановить попранные режимом демократические свободы. Приказывает сторонникам режима сложить оружие и гарантирует амнистию лицам, не замешанным в убийствах и других тяжких преступлениях.       В плаще, джинсах и чёрном свитере с горлом он напоминает охотника за нечистью, который выдвигает ультиматум расплодившимся в Риме адским тварям.       Стулья выставлены в ряд, однако никто из присутствующих даже не думает присесть. Константин Комнин оглашает длинный список подписантов Декларации — государственных деятелей и других лидеров Фронта Европейского единства. Некоторые из этих людей аплодируют его речи, находясь в кадре. Другие ведут борьбу где-то на улицах Вечного города.       Столпившийся перед ящиком военный, гражданский и шпионский люд не произносит ни слова. Одно из тех исторических мгновений, когда любой комментарий будет лишним и даже кощунственным. Гриз Тиль задрала голову и ловит снежинки ртом. Добрая женщина надкусывает печенье. Покачивается на легионерской шее ожерелье из снаряжённой пулемётной ленты. В наших глазах отражается принц Константин, красно-жёлтый флаг с двуглавым орлом и все-все-все; мы замерли в восхищении безмолвном и абсолютном, ощутившие себя участниками событий столь великих, что и осознать-то страшно.       И пока мы пытаемся это сделать, картинка в телике снова сменяется: на сей раз нам показывают вчерашний грандиозный митинг и людей, пляшущих на поваленном памятнике Сильвио Ди Гримальдо.       Следующие кадры: заставленная танками и усеянная лоялистским мусором площадь перед Хуйцом правосудия.       В Риме, говорит диктор, граждане восстали против тирании.       Следующие кадры: орава протестующих скачет на столах в большом зале заседаний, а в кресле верховного судьи восседает почти незаметная на их фоне Пикси.       — Вот сучка, — жалуется с танка Гриз. — Фактически тот митинг взорвала я, но в телике оказалась она. — Она демонстрирует экранной Пикси вытянутые средние пальцы.       Следующие кадры: армейский грузовик катит мимо Олимпийского стадиона в сторону Пьяцца ди Гримальдо. Плотно набившиеся в его кузов гражданские показывают «виктори» и размахивают продырявленными флагами. Скопившиеся на тротуарах единомышленники приветствуют их криками.       Следующие кадры: люди укрываются за танком, ползущим мимо магазина одежды. Модно разодетые манекены с пластмассовым спокойствием следят за ними из частично заколоченной обители.       Горожане и армия, говорит диктор, плечом к плечу противостоят бандитам, открывшим стрельбу по безоружным манифестантам.       Мир вокруг наполнен трескотнёй, и это уже следующий кадр, в котором солдаты ведут огонь поверх парапета набережной. Их противник расположился где-то на противоположном берегу Тибра.       Ещё кадры: протестующие загружают раненого товарища в подкатившее такси. Эти ребята не то чтобы безоружны: по крайней мере, у одного из них за спиной висит винтовка.       Ещё кадры: кровавый ручеёк утекает в ливневую канализацию.       Ещё кадры: четверо военных с нашивками II легиона тащат чей-то труп через газон от лесочка к шоссе. По словам диктора, это снайпер АИСИ. Он стрелял по людям из парка на Монте Марио и был уничтожен.       Диктор рассказывает, что интенсивные бои продолжаются возле штаб-квартиры фашистской милиции, на подступах к Квиринальскому дворцу, а также в районе аэропорта Фьюмичино. Но и в других местах замечены террористы, открывшие огонь по горожанам и военным.       «Терорристы» — прямо так и говорит.       — Как изменчив мир, Вивул. — Гриз иронично разводит руками. — Ещё вчера «террористами» называли сторонников императора, а сегодня этот ярлык незаметно переклеили на фашистов Франчески.       Ловлю себя на мысли, что Киран мог бы гордиться работой подопечных. За одним исключением: мы возвращаем римский трон не совсем тем Комнинам.       Ещё кадры: вертолёт закладывает вираж над Ватиканом с его Собором святого Петра и площадью, заполненной ожидающими конца света христианами.       Ещё: тела, небрежно складированные в коридоре госпиталя, и багровые лужи на полу.       Алёнушка бесшумно присоединяется к нам в промежутке между вертолётом и госпиталем. Она одета во всё чёрное и удобное, как и Гриз, и на её груди покоится на широком ремне АК-47. Давненько не видел нашу новгородскую подругу такой настоящей и серьёзной, без нарочитой развязности. Какое-то время Алёнушка просто стоит рядом — сжимает и разжимает пальцы, вместе с нами отслеживая новости на экране, пока я не спрашиваю:       — Ты долго. С Пикси заболталась?       RAR3 временно вырубает хроники революции, чтобы снова пустить в эфир речь принца Константина, но уже в записи.       — Пикси — всё, — медленно отвечает Алёнушка, по-прежнему глядя в телик. — Убита сегодня утром. Охотилась в тринадцатой муниципии и напоролась на военный патруль. Ангус смог уйти, а Пикси погибла в перестрелке... Он мне рассказал.       Снегопад усиливается, и мир вокруг нас окрашивается в антиутопичные оттенки серого и зелёного из-за клубящихся над городом туч и расставленной повсюду военной техники. Утоливший информационный голод народ потихоньку расходится по своим делам.       — Надо же, — бормочет Гриз. — Кто бы мог подумать, что Пикси откинется так тупо. Эта рыжая была крепкой сукой.       Она спрыгивает с танка и, преодолев расстояние до нас в три размашистых шага, приобнимает Алёнушку со спины.       — Это ты принесла снег в Рим, да? Завязывай со славянской тоской. Всё почти закончилось. Десять лет, Алёнушка. Десять лет с дуче, Ма-шесть и прочим сраным дерьмом — всё осталось позади.       Губы Алёнушки растягиваются в полуулыбке. Выходит кисло, словно за прошедшие недели она совсем разучилась радоваться. И с чего бы? Эти мне непонятные новгородцы.       — Позади… да, — подтверждает Алёнушка, слегка выгибаясь за обхватившей её рукой.       — …Они идут! — чей-то голос возвещает о приближении принца Константина и свиты.       Дюжина мужчин и женщин отделяется от входа в телецентр: часть из них усаживается в автомобили, но большинство направляются сквозь танки и солдат прямиком в сторону павильона, где светится красная буква «М». Константин Комнин с верной Супер Йоли возглавляют ватагу, а телохранители — фрёкен Лунд и краснолицый скрелинг Лисье Ухо — шагают по обе стороны от них.       Йоланда Комнин свистит и машет нам рукой, жестом приглашая присоединяться.       — Угадай, — говорит она, когда Гриз оказывается достаточно близко, — куда собрался Костас?       Не дожидаясь верного ответа, даёт его сама:       — На Капитолийский холм. На метро. Беседовать с Франческой. — Она смотрит мужу в спину, прищурив серо-голубые глаза и укоризненно приоткрыв рот. — Я ему говорила, что следует просто закончить начатое и перебить всех к хуям, но Костас… Ты знаешь: Костас — добрый полицейский в нашей команде. Он не хочет бойни в новогоднюю ночь.       Константин Комнин оглядывается через плечо, спускаясь по ступеням следом за фрёкен Лунд.       — Йоланда, — отзывается он, — каждую минуту на улицах Рима умирает римский гражданин. Я не стану сидеть, как древний божок, если появилась реальная возможность спасти сотню-другую жизней. Даже Франческа, дьявол её дери, она не только наша бывшая подруга, но и подданная Комнинов. К тому же я обещал Энцо, что вытащу всех ребят и девчат из Латины-семьдесят-два по возможности живыми.       — ...Я всегда верил в твое великодушие, Костас, — поддакивает человек, которого Гриз назвала Дженнаро Риминуччи.       На станции Чентрочелле так пусто, что можно снимать ужастики в постапокалиптическом антураже. Последние пять или шесть дней римский метрополитен был закрыт по распоряжению префекта, однако после событий на Пьяцца ди Гримальдо департамент общественного транспорта присоединился к мятежу, и подземка возобновила работу.       Йоланда Комнин ловко перепрыгивает через вертушку турникета и, оказавшись по ту сторону, толкает изнутри дверь аварийного выхода.       — Милости прошу, — она смеётся, призывая нас заходить. — Прямо как в старые добрые времена. Всегда так делала, если поблизости не было полиции.       — Йоли, я не устану тебе повторять: не подавай дурной пример будущим подданным. Особенно тем из них, кто ещё юн. — Принц Константин бережно обнимает жену за плечи.       На платформе нет ни души, кроме двух варваров, которые направляются в обратную сторону и несмело пытаются сфотографироваться с высокопоставленными персонами. Фрёкен Лунд прогоняет их прочь. Парни довольствуются фото с Зоей, которая старается никому не отказывать. Лисье Ухо смотрит на это неодобрительно, однако не вмешивается. По стенам Чентрочелле разбегаются зелёные полосы — цвет линии «С». Здесь всё жутко засранное и обшарпанное, как и практически везде в римских подземельях.       — Отсюда до Колизея и Капитолийского холма всего несколько остановок, — комментирует Зак. — Ехать в центр сейчас безопаснее всего под землёй.       Принц Константин, Макс Карони и Дженнаро Риминуччи обсуждают какие-то экономические вопросы — их разговоры для меня как китайская грамота. Информационное табло показывает, что экспресс с остановкой на станции Колизей прибудет через полторы минуты.       Гриз стоит на тактильном покрытии у самого края платформы, удерживая малютку Армалайт в левой руке. Она разглядывает местами отвалившуюся плитку и залежи бутылок между рельсами, а когда первый серебристый вагон проносится мимо, замедляя ход, оглядывается на меня и с вызовом морщит нос, словно спрашивает: «Ну что, карфагенянин, готов пройти этот сюжет до конца?».       И я встряхиваю волосами. И склоняю подбородок, как бы отвечая: «Чёрт возьми, тысячу раз «да». С тобой я готов пройти бесконечное множество сюжетов». Двери разъезжаются в стороны.       — П-х-х-х-р! Чентрочелле, — сообщает голос из динамиков.       Единственный пассажир вагона — бездомный, одетый в шорты и замызганный ватник. Кроссовки на нём подозрительно приличные, правда, разных цветов. Бездомный возлежит на скамейке в дальнем углу, однако при виде новых попутчиков приподнимается.       — Святые угодники! — Продемонстрировав нам болельщицкий шарф футбольного клуба «Рома», он говорит сквозь спутанную бороду: — Если что, я никогда не любил фашистов.       — Почему же вы не отстаиваете гражданскую позицию там, наверху? — интеллигентно интересуется Макс Карони.       — Не-е, — бездомный отмахивается, харкает и опускает голову обратно на пакет-подушку, — наверху шумно и конец света обещали. Заканчивайте там поскорее, а я пока помолюсь за вас.       Состав стучит и качается, без остановки проскакивая одну станцию за другой. Строительные каски и щиты из дорожных знаков мелькают между колоннами вперемешку с оливковыми куртками военных. Через несколько слоёв земли, бетона и асфальта над нашими головами разворачивается самая настоящая уличная война.       Супер Йоли скрестила руки на груди и смотрит в потолок, задумавшись, по всей видимости, о том же. Константин Комнин отслеживает бег полоски, подмигивающей на интерактивной карте в шаге от нужной нам станции. Близнецы перешёптываются, повиснув на блестящих шестах-поручнях у соседних дверей. Губернатор Карони нервно поправляет очки и почёсывает подбородок. Высокие ботинки Гриз нетерпеливо притопывают по обе стороны от упёртой прикладом в пол винтовки.       И Алёнушка.       Я случайно перехватываю её взгляд, и на секунду мне кажется, будто ненависть вспышками пульсирует в глазах-конфорках. Пальцы Алёнушки сжимаются и разжимаются. Что за чертовщина?.. Из-под её свитера выглядывает пара колец валлийского дуба.       — П-х-х-х-р! Колизей, — объявляет фея метрополитена.       Электромотор гудит, заставляя двери разъехаться. Мы на месте.       Гриз Тиль покидает вагон последней. Зажав винтовку между коленями, она натягивает на голову длинный рождественский колпак.       — Кальпурния возвращается в свои владения, — провозглашает Гриз и медитативно оттягивает рукоять затвора. — Последний день, финальный раунд. Поехали!