Пряный мёд

Великий Оружейный Дом Юньмэн старается не начинать конфликты, но непременно доводит их все до конца и никогда не терпит поражений.

Цзян Чэн всегда чувствовал себя в толпе лучше, чем в одиночестве, ценил отношения в социальных сетях и подтверждения значимости своей персоны в виде эмодзи, виртуальных подписчиков и всей прочей поеботы, тем более от сетей в любой момент можно отписаться или создать «хорошего инициативного парня» заново. Никаких проблем. Но это было раньше. С «Синим Домом» так не работает. Цзян Чэн прокололся, и теперь все остальное медленно теряет смысл. Бесит. Один раз! Один раз он взял на себя инициативу — и она довела его до исступленного безумия. И отключиться от всего этого не получалось. Стать снова «хорошим» — тоже. Цзян Чэн остро чувствует то ли Сичэня, то ли свою вину перед ним словно занозу в сердце. Надо бы избавиться. Клин клином. Цзян Чэн открывает онлайн-приложение «Синего Дома», выбирает «категории» и не может заставить себя двинуться по дереву каталога. До «оплатить» он так ни разу и не доходит. — Прекрати пялиться в телефон! — Что? А… — Голос Вэй Ина заставляет нахмуриться и накрыть смартфон папкой. Чего он ждет от экрана, в самом деле? Отпущения грехов? — Поехали развеемся. Новый бар открыли… — Не сейчас. Устал. Хочу побыть один. Цзян Чэн выходит из офиса, оставляет «Агусту» в гараже, с тоской смотрит на разбитый для цивильности цветник. Бархотцы еще не опали, но их лепестки сморщились, краски поблекли, а стебли истончились и задеревенели. Это конец. Тучи, низкие и тяжелые, всасывают в себя остатки дневного света. Цзян Чэн передергивает плечами, открывает дверцу такси. Называет свой адрес. В доме, как на улице, холодно и беспросветно. Цзян Чэн достает смартфон. «Тиндер»? Новый профиль? Нахер. Все нахер. Но одиночество причиняет физическую боль. Он пытается смыть его в ду́ше, подрочить, однако возбуждение только расползается по коже, ладони натирают, а не приносят удовлетворения. Он уже привык к другим рукам. Но на них он зол. И зол на себя. От злости и досады, причину которых боится себе четко объяснить, у него сводит скулы и ломит зубы. Сна ни в одном глазу, но мозгу надо дать передохнуть. Дом Юньмэн вступает в ответственный момент переговоров. Срывы никому не нужны, а нужно тупо отключиться на четыре-пять часов. Кончить и быстро заснуть. Вызывать к себе проститутку у Цзян Чэна нет никакого настроения, поэтому он ищет на сайтах что-нибудь погорячее, home video с изюминкой, «двойное проникновение, глубокая глотка». Натыкается на групповуху: стиль милитари, грубость, распятые на огромных, как боксерский ринг, черных надувных матрасах красивые тела, накачанные спины и задницы, на которых мышцы сжимаются и разжимаются как насосы — все как он любит: графично, постановочно, клипово. Лиц не видно, да ведь и не на лица тут надо смотреть. Член дергается в штанах, Цзян Чэн начинает дрочить и бросает. Что-то в этом видео не так. Начинает настораживать. Словно тут не актеры, которые играют в наказание и подчинение на публику, а специально найденные уроды. Свиньи. Грязные голодные твари. Они же не ебут, они калечат. От стояка не остается и следа. — Блядь, — Цзян Чэн тянется закрыть, когда один из скотов демонстрирует на камеру блестящий от крови член, а затем взгляд случайно выхватывает на заднем плане знакомое до дрожи. Лицо. Нет ни белил, ни накрашенных губ, но есть то самое выражение, которое Цзян Чэн словил в «Синем Доме». От узнавания как холодной водой окатывает, и самым важным становится глубоко дышать, потому что Цзян Чэну не хватает воздуха. Вдох-выдох. Перематывает видео. Целенаправленно ищет только Сичэня. Тот кажется совершенно расслабленным. Вот только выражение лица у него не меняется, совсем. А ведь он может, у него очень подвижные брови и губы, и… И глаза. Цзян Чэн останавливает видео. Приближает. Глаза темные, а не медовые. «Зрачок расширен, — догадывается Цзян Чэн. — Или сам накачался, или накачали». Закрывает видео. Смотрит на дату. Тринадцать лет назад. «Сколько ж ему тут?» Цзян Чэн сжимает ледяные пальцы в кулак. «Убью подонков». Продирается через гогот, мат, рык, мерзкие шлепки, скулеж и демонстрации разорванных в мясо дырок. В кадре кто-то бьется в огромных волосатых лапищах, сопротивляется, получает удар по почкам. Мазохистски досматривает часовую нарезку до конца. Зачем смотреть? Чтобы понять. Что-то разглядеть глазами, что-то почувствовать. Это как самому себя резать. Скажем, лезвием. И Цзян Чэн режет. Кадр: Сичэнь стоит на коленях, из распухшего рта течет и пузырится слюна со спермой. В нем столько зашкаливающего смирения, что Цзян Чэна чуть не разрывает изнутри. Кадр: Сичэню двумя ладонями растягивают ягодицы в стороны, вставляют два конца, дерут, месиво тел, от порнушного стона волосы встают дыбом. Еще пару недель назад Цзян Чэн сплюнул бы сквозь зубы и презрительно сказал: «Шлюха». Но теперь даже не знает, что хуже — его зверь или вот эта разнузданность Сичэня. Кадр: Сичэнь уже одет, тонкая шея, как стебель, срезана воротом наброшенного на плечи халата, прядь выбившихся из хвоста волос на лице. Кадры редки. Очевидно, тем, кто снимал, Сичэнь был не особо интересен, они дрочили на белокурого с голубыми глазами, поэтому Сичэнь пропадает из виду, потом камера случайно выхватывает его опять. Последний раз он появляется почти в самом конце — пересекает съемочный павильон на заднем плане. Идет в сопровождении трех мужиков, уже более-менее одетых. Бритые затылки, бычьи шеи с черными линиями тату, которые почти полностью скрыты военными воротничками. Форма без опознавательных знаков. Но это точно не реквизит. С первого взгляда мужики могут сойти и за морпехов, и за консультантов по особым вопросам, но что-то неуловимо знакомое в квадратах и точках тату заставляет думать об опиуме и о независимой армии дисциплинированной демократии Золотого треугольника. Но к форме Цзян Чэн привык, к любой форме, и его успевают насторожить три совершенно другие вещи: Сичэнь чертовски красив, он движется как плохо собранная кукла на шарнирах и улыбается. Цзян Чэн перематывает на начало, продирается вперед стоп-кадр за стоп-кадром. Ему становится ясно, что Сичэнь тут добровольно. Нет, не в кадре, в кадре как раз он, скорее всего, случайно, а вот с этими мужиками — намеренно. Он как будто сам выбрал этих свиней специально, чтобы они… сделали что? Цзян Чэн уверен, что его наблюдение — верное. Он хорошо умеет читать по телам и лицам, но с выводами… с выводами как-то не клеится, и Цзян Чэн останавливается на очевидном, на том, что встречал в книгах, о чем трепятся в социальных сетях, о чем судачат в желтой прессе: парню надо платить по каким-то там долгам? Иначе почему такие красивые мальчики становятся элитными проститутками? С третьего раза дрожащими руками Цзян Чэн умудряется остановить видео на кадре с финальной улыбкой. Она могла бы сойти за довольную, или как там говорят? Сытую. Если бы ее вообще можно было назвать улыбкой. Это маска, от которой все в животе переворачивается… Цзян Чэн уже видел такую. В невменяемую маску превратилась улыбка его отца, после того как человек в форме полевого командира «Солнечных бригад» каблуком раздробил ему коленную чашечку, разорвал связки и сухожилия и выбил сустав. У отца, как потом объясняли Цзян Чэну, наступил болевой шок и он перестал кричать. Ему ломали пальцы, а он только улыбался. Его спрашивали, где разработки, а он улыбался. Выстрелили в Яньли — а он улыбался. У Сичэня в кадре на губах играет точно такая же улыбка, и Цзян Чэн едва сдерживает рвотный позыв. Вспоминает, как давился блевотиной двенадцать лет назад и что именно она его и спасла, а то бы лежал четвертым трупом рядом с родными. С ним чуть не сделали то же поганство, что делали с Сичэнем. Те люди тогда тоже были в форме. Пока полевой командир с красной плетеной серьгой в ухе заканчивал с отцом, наемник или другой такой же полевой командир, который выглядел как человек, но быть человеком давно перестал, выволок Цзян Чэна из-под кровати, снял с него шорты и сунул руку между булок. Пока все это происходило, Цзян Чэна будто заклинило. На стенах, на полу, на ковре — повсюду была кровь, но Чэн ее не видел. Видел только серые пятна. Не оттого, что мужик был в два раза его выше, не оттого, что в его руке было что-то наподобие короткого самурайского меча и этот меч он периодически приставлял Цзян Чэну к горлу. И даже не оттого, что другой, с серьгой, смеялся, когда стрелял отцу в затылок. А оттого, что Яньли смотрела на него мертвыми глазами. За что ее? Цзян Чэн не мог заставить себя пошевельнуться под этим пустым взглядом. Лучше бы его. Военный расстегнул и приспустил штаны, начал совать в лицо своим вонючим хуем, был одуревший от крови и бойни настолько, что руки с черными от грязи ногтями у него тряслись от адреналина и он попадал вместо рта в нос и глаза. Цзян Чэна начало выворачивать. Блевотина фонтанировала амбалу в лицо, на живот, член, сапоги. Рвотные позывы были такие сильные, что даже тяжелая пощечина, отбросившая его в угол как щенка, не сразу остановила спазмы. Но зато пробудила инстинкты. Пока мужик утирался и матерился, выпустив Цзян Чэна из поля зрения, он, задыхаясь и откашливая остатки рвоты, отщелкнул панель управления и сделал то, что не успел сделать отец, остановленный тяжелым военным ботинком: нажал «0» — сценарий «эвакуация». «Умный дом» тут же начал открывать замаскированную под зеркало дверь. Цзян Чэн подхватил отцовский кнут и бросился бежать. Вперед его бросала первобытная паника и желание прожить еще хоть немного. Позади завыли сирены оповещения, сработали воспламенители с термосмесью. Дом полыхнул. Люди в форме стреляли в спину, но Цзян Чэн тут вырос, это был его парк, его корни деревьев. Он тут все знал наизусть, сигал от одного валуна к другому, несся под прикрытием вековых секвой. Словил две пули, в плечо и в бок, но даже не почувствовал. Бежал вперед на адреналине и на желании выжить. Вэй Ин, везучий сукин сын, перехватил его уже у реки, еще в сознании, перевязал и кое-как втащил в лодку. Они поплыли по течению, накрывшись куском брезента. Звать на помощь было бесполезно, связь глушили. Операция была военной и хорошо продуманной. Потом, в полубреду, Цзян Чэн смутно осознавал, что реки больше нет, что его куда-то волокут, потом была машина, или фургон, Цзян Чэна то и дело бросало в разные стороны, когда колеса налетали на корни или кочки. Потом он отключился. Позже более-менее осознанно помнил, как лежал у каких-то знакомых знакомых Ина, они не были медиками, были ветеринарами. Лаяли собаки, царапали клетки, пахло кормом и кроликами. Цзян Чэн хотел проснуться и посмеяться над плохим сном. Но проснуться не получалось, как и нормально отрубиться — обезболы для кошек действовали вполсилы. Годами он пытался вспомнить лицо амбала, но бесполезно. Вспоминалось все, кроме лица, а после все казалось блеклым и дурнопахнущим, зарубцевавшиеся раны болели, во рту появлялся тухловатый привкус. Цзян Чэн забил. Зато психопата, который поставил его мать на колени и казнил — он запомнил, зарисовал, идентифицировал, через взломанные сайты следил за его передвижениями и карьерой наемника, ждал удобного случая, чтобы отомстить. С тринадцати лет месть была залита в мозг как раскаленное солнце, но только к восемнадцати он получил средства, возможность и информацию о месте расположения лагеря Сюэ Яна. Того самого психопата, что хладнокровно расправился с главой Дома Юньмэн. Когда Цзян Чэн узнал, что Сюэ Ян будет принимать у себя, в непроходимых горных лесах восточной Мьянмы, опиумных боссов, его голова стала холодной. Теперь он мог расплатиться за боль болью. Вэй Ин начал действовать первым. Он с самого детства относился к тому типу людей, которые ломали чужие защиты. Выяснил, что ожидалось прибытие первого заместителя Цзун-Цзая* и начальника милиции Янгона. Цзян Чэн точно узнал день. Вэй Ин запустил в лагерь биоботов с эмуляцией искусственного интеллекта, замаскированных под насекомых. Картинка и звук от них были обеспечены почти на десять суток. Этого было более чем достаточно. Через пять часов после получения картинки Цзян Чэн был в Янгоне. Еще через десять Вэй Ин встречал его в Шанских горах. Цзян Чэн хотел бы убить Сюэ Яна голыми руками. Задушить, разорвать, чтобы чувствовать, как эта душа покидает тело, «сожрать сердце». Вот да. Он бы сожрал и не подавился. И руки бы окунул в кровь по самые локти. Но это — романтика. Сюэ Ян уже давно перестал быть простым полевым командиром. Теперь под его началом была хуева туча собирателей опиума, гордо именующих себя армией «Трех принципов». Сюэ Ян стал важен, осторожен, пережил несколько покушений. Действовать надо было наверняка и с безопасного расстояния. Для встречи шишек Золотого треугольника все готовили в последний момент, чтобы не привлекать внимания. Даже вертолетную площадку расчистили только накануне. Но работали с размахом. Поляна получилась огромной. На нее не то что вертушка — самолет мог бы сесть при необходимости. Это было Цзян Чэну только на руку. Он засел на собранном из досок настиле еще до рассвета. Отсюда пространство простреливалось прекрасно. Лучше и придумать было нельзя. По данным биоботов, Сюэ Ян должен был лично встречать гостей после приземления. Долг вежливости. Когда представитель Цзун-Цзая и главный милиционер сошли на землю, Сюэ Ян, как и положено, ждал их с распростертыми объятиями, протягивал руку, лез целоваться. Цзян Чэн затаился, смотрел в визор и хотел запомнить новые лица. Милиционер лыбился в прицел, заместитель Цзун-Цзая умело прятал рожу, словно чувствовал, что за ним наблюдают. Отворачивался, поднимал руку, заходил за спины других. Часто чуть откидывал голову и проводил ладонью через лоб до затылка, словно волосы убирал с лица, хотя какие у него волосы — «ежик», чтобы под фуражкой не потело. Тик, наверное. Да и фиг с ним. Цзян Чэн сосредоточился на Сюэ Яне. Все равно у него был только один выстрел. Сверху наблюдал за построением охраны и передвижениями телохранителей. Все было продумано правильно и до мелочей, если ждать нападения с четырех сторон света, сухопутного или по реке; но все было совершенно бесполезно, если атаковать с высоты. На всякий случай осторожный генерал Сюэ Ян предусмотрел дроны. Но БПЛА не взлетели. Вэй Ин так рассчитал время, что сбой локальной сети произошел в самый последний момент и его можно было списать на помехи от вертушки. Отменять встречу было поздно и не было оснований. В восьмидесятикратный March Цзян Чэн наблюдал, как бывший полевой командир «Солнечных бригад» напряженно посматривал поверх столетних деревьев, ища снайперский луч или блик визора, поблескивал недавно вставленными зубами, вел цзунцзаевского зама к месту, которое в плане Цзян Чэна было отмечено как точка «Х». Десять шагов, семь, три. Цзян Чэн уже рассчитал ветер, дальность, скорость, разброс угловой минуты. Знал, что времени на второй выстрел у него не будет. Втянул сырой и тяжелый воздух. Густой. Такой подхватит пулю и без колебаний понесет к цели. Остановил сердцебиение и дыхание, щекой нащупал место на прикладе, прицел был в трех миллиметрах от глаза. Полковник Сюэ Ян замер в перекрестии визора с разлыбленным лицом, как в стоп-кадре. Цзян Чэн спустил курок. Почувствовал пулю как продолжение себя. Не пуля — он сам пробил горло врага, вырвался из затылка, откатился к колышку командирской палатки. Когда тело Сюэ Яна упало, как мешок с картошкой, Цзян Чэн выдохнул. Не стал провожать взглядом последнюю судорогу, не стал отслеживать реакции на лицах мента и высокопоставленного наблюдателя. Плевать. Все. Подобрал гильзу. Теперь точно все. Цзян Чэн сладко вдохнул запах пролитой крови, смешанный с подогретыми на солнце лимонами. Запах мести. Теперь мир, застывший после смерти семьи, может отмереть. — Гони! — он запыхался от бега и от тяжести оружия. И Вэй Ин погнал, он умел, но так, чтобы не вызывать подозрений. Просто лихач, не больше. Никакого надрыва или излишней осторожности. Молодые ребята развлекаются, напились и гонят из борделя. Или в бордель. По сиденьям была заранее разлита местная чача и приготовлены взятки для патрулей — за превышение скорости. Но их даже не остановили. *** Цзян Чэн уже давно не перекручивает видео. Улетел в прошлое и улыбается. Он отомстил. И память о мести — это лучшее, что есть у него в жизни. Он узнал, что такое боль, но не сломался. Превратил боль в гнев, гнев в жажду мести, жажду мести в жажду силы. Смог бы без нее? Он почти уверен, что нет. Смог бы без Вэй Ина? На все сто уверен, что нет. С Вэй Ином ему чертовски повезло. Может быть, в этом его разница с Сичэнем? Цзян Чэн смотрит на время: за полночь. Проводит рукой по загривку и идет к окну. Распахивает его настежь, надеется, что ночной сквозняк выдует из комнаты переживания последнего часа. Неожиданно думает, что Сичэнь никогда окно не открывает. Интересно, а из своего борделя выходит? А если выходит, то куда? Есть у него там друзья? Семья? Да что он опять про Сичэня. Хватит. С ним он окончательно извращенцем станет. Цзян Чэн принимается отжиматься на кулаках — это тоже быстрый способ вымотать себя и заснуть. Жилы на его руках вспухают. Завтра с ним все будет в порядке.