Пряный мёд

Неизбежно что-то ломается, иногда это можно починить, но в большинстве случаев ты понимаешь: какой бы ущерб ни нанесла тебе жизнь, она перестроится и воздаст тебе за твою потерю, иногда самым чудесным образом. Янагихара Ханья

Пока служебный автомобиль везет его в ресторан, снятый по случаю «сделки века», ум Цзян Чэна взрывается от нетерпения и неконтролируемой ненависти. Он никак не может отделить эмоции от здравого смысла, а желания от целей. Видит Жоханя с алчно горящими глазами, вальяжно сидящего во главе богато сервированного стола, и едва сдерживается, чтобы не вцепиться ему зубами в глотку. Приходится мобилизовать все свое хладнокровие. Он почти спокойно садится за один стол с убийцей. Только руки чуть подрагивают и дыхание сбоит. Надеется, что окружающие примут это за простую нервозность. Когда приходит его очередь произнести тост, Цзян Чэн встает слишком резко, глаза его смотрят на Жоханя слишком зло, чтобы звериное чутье министра не забило тревогу. Жохань подается вперед, Цзян Чэн высоко поднимает бокал: — За тесные узы, — говорит он срывающимся от вибрирующей в нем ненависти голосом. Отдает себе отчет, что это — поворотный момент. Он ставит на карту все: будущее дома Юньмэн, дело и честь отца, свое собственное будущее. Цзян Чэн прочищает горло, обводит стол тяжелым взглядом: — Ночью мне приснился отец. — Сглатывает и продолжает уже спокойно: — Вы знаете, я потерял его в раннем возрасте, но заложенные им традиции легли в основу политики нового Оружейного Дома Юньмэн. Поэтому вы поймете, что сон меня взволновал. Я весь день ломал над ним голову. И только по пути сюда понял: сон — предостережение. Отец всего добился сам и никогда не искал легких путей. Он стремился достичь невозможного. Это стремление оставил мне в наследство. «Периметр» — сложный и дорогостоящий проект. Его практически невозможно завершить силами одного Оружейного Дома. Поэтому я искал вашей поддержки и нашел ее. За это благодарю от всего сердца. Но теперь мне придется от нее отказаться. Из уважения к памяти отца я не буду заключать договор на финансирование «Периметра» ни с Минобороны, ни с другими инвесторами. Все сделаю своими силами. Понимаю, что это займет больше времени, потребует от меня и моих сотрудников определенных жертв. Но мы справимся. «Периметр» не единственное детище Дома Юньмэн. Выведя в этом году на рынок новые разработки, мы покроем издержки. Цзян Чэн набирает в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить, и встречается взглядом с министром. В глазах того плещется глухая злоба. Плохо скрываемая и сдобренная такой же ненавистью, которую сдерживает в себе Цзян Чэн. «Неужели я могу однажды превратиться вот в такого же уёбка, — проносится в голове за долю секунды, — неужели жажда победы может перерасти в жажду крови, нервозность — в маниакальность, а обида — в ненависть?» Цзян Чэн отводит глаза, чтобы не растерять свое и не отравиться чужим. Говорит: — Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать. Я приношу министру Вэню и всем присутствующим глубокие извинения. Осознаю, что разрушаю отказом свою деловую репутацию, но полностью уверен — будущее подтвердит, что я был прав. Кроме того, анализ рынка показывает, что дробление вложений в проект «Периметр» не поднимет престиж Оружейного Дома Юньмэн и не расширит его рыночной доли. Эти факторы я не принимал во внимание, подписывая предварительное соглашение и протоколы. Это полностью моя вина. Вы можете выставить мне штрафные санкции. Это будет справедливо. Закончив, Цзян Чэн выпивает до краев налитый бокал залпом, не различая ни вкуса напитка, ни его крепости. Садится, наливает еще, потом еще. На шестом кто-то убирает от него бутылку. Цзян Чэну уже все равно. Пошатываясь, он встает и откланивается. Его провожают в полной тишине. *** — Доволен? — практически срываясь в истерику, бросает он в лицо Сичэню, совершенно не задумываясь, что сорок минут назад поставил на карту и его будущее тоже, втянул в новое говно, хотя говорил красивые слова и обещал из старого говна вытянуть. Он не задумывается о Сичэне, пока воодушевленный и на адреналине добирается в пригород к Вэй Ину. Тот, восседая на спелом как ранняя черешня пуфе (они вместе его выбирали сто лет назад, тогда Цзян Чэн еще посмеивался, что под цвет губ) перед батареей из экранов и процессоров, машет рукой, мол, не торчи в дверях, проходи, а сам продолжает самозабвенно трепаться с кем-то онлайн. Цзян Чэн справедливо взрывается руганью: — Отключайся немедленно! Я к тебе не лясы точить пришел в три часа ночи. У нас ЧП. Вэй Ин укоризненно смотрит: — Минуту, — говорит в гарнитуру и сдвигает ее, охлаждает праведный гнев Цзян Чэна: — Я уже в курсе, Чэн. Я практически в прямом эфире наблюдал, как ты размазывал министра. Красавец. Просто красавец! — У меня не было другого выхода, — Цзян Чэн даже не спрашивает, зачем Вэй Ин хакнул камеры наблюдения «Золотого Ока». Это же Вэй Ин. Ему просто было любопытно. Цзян Чэн собирается с силами и открывает рот, чтобы выложить все, что рассказал ему Сичэнь о Жохане, а то Вэй Ин от любопытства хакнет еще что-нибудь ненужное, но не успевает: — Если ты так сделал — были причины, — останавливает его Вэй Ин. — Потом расскажешь. Сейчас некогда. Сейчас надо отрабатывать кризисную ситуацию. — То-то ты трепешься онлайн без умолку! Мощно отрабатываешь! — Отрабатываю, — совсем не обижается Вэй Ин, — я с Гусу онлайн по закрытой линии. Познакомился с Лань Ванцзи. Это наш координатор. И — если ты не в курсе — младший брат того типа в ханьфу из «Синего Дома»… — Сичэня, — на автомате уточняет Цзян Чэн. — Как скажешь, — соглашается Вэй Ин и без паузы тараторит дальше: — Ванцзи от имени Гусу предлагает сначала виртуальную, а потом и физическую передислокацию Дома Юньмэн в Гонконг. У Гусу есть опыт в такого рода операциях. Совет директоров Гусу не возражает и готов содействовать. Мы согласны? Два Оружейных Дома обосновались в Гонконге несколько лет назад. Отец при жизни Гонконг не жаловал, но какие теперь варианты? — Согласны, — моментально отвечает Цзян Чэн и не вспоминает о Сичэне. Все его мысли сосредоточены на Доме, на патентах, на процедурах и на беспокойстве о том, хватит ли на реорганизацию времени. — Отлично, — эхом откликается Вэй Ин. — Я начинаю перепрограммирование внутренних протоколов и их привязку к протоколам Гонконга, тебе надо будет, как закончу, все просмотреть и активировать, чтобы перевод денег стал невидимым для «Ока». — Ладно. Вэй Ин тут же натягивает на уши гарнитуру, и внешний мир для него исчезает. Цзян Чэн еще с минуту слушает, как он общается на птичьем языке цифр с Лань Ванцзи, без устали стуча пальцами по хитрой раскладной клавиатуре. А затем, съехав по стенке, подперев щеку кулаком, следя за беспокойными руками друга и всматриваясь в экран, по которому прыгают строчки программного кода, кажется, на этот раз для перераспределения виртуальных денежных потоков, Цзян Чэн засыпает. Будит его звонкий голос Вэй Ина, который пробивается через головную боль и липкий похмельный сон. — Чэн, — настойчиво трясут его за плечо, — Чэн, проснись. Цзян Чэн открывает глаза. В них через голые, без жалюзи и умного затемнения окна бьет солнечный свет. Перед ними — губы Вэй Ина. По их шевелению Цзян Чэн пытается прочитать, что от него хотят. Получается. — Ванцзи прислал методичку по обходу систем отслеживания и поиска, которые использует Минобороны. Надо авторизироваться и подписать. Новые протоколы мы тоже закончили. Цзян Чэн кивает и тут же морщится. Тело затекло и не слушается, во рту — помойка, а голова раскалывается. Но он въедливо бежит глазами по протоколам, авторизируется и утверждает. Читает дальше. В методичке больше пятидесяти пунктов: желательные и необходимые мероприятия, которые должны быть организованы незамедлительно. Успеть столько за оставшиеся двое суток с небольшим? — Это невозможно! — отворачивается от экрана Цзян Чэн. — Ты серьезно думаешь, что выполнение всей этой дребедени избавит нас от «Ока» Минобороны? — Я — нет. Я понимаю в программировании, но не в конспирации. Но Ванцзи — разработчик «Золотого ока». И он лучше всех знает, как его обойти. — Сам разработал, сам продал, сам обходит, — ворчит Цзян Чэн, но ставит электронную подпись. Вводит документ в память машины, чтобы ИскИн составил оптимальный график и отправлял напоминалки. Спрашивает: — Гусу торгует с Минобороны? — Гусу торгует со всем миром. — Ну-ну. А если я ее нарушу, эту… методичку? Тогда что? Не успевает договорить, как во всплывающем окошке на самом центральном из многочисленных экранов Вэй Ина появляется сообщение, написанное абракадаброй. Вэй Ин, взглянув, непонятно чему улыбается и переводит для Цзян Чэна с машинного на человеческий: — Ванцзи говорит: «Документ согласован, поэтому будь добр его соблюдать. Не делай жизнь брата труднее, чем она есть». И тут Цзян Чэн вспоминает о Сичэне. Чуть не задыхается от гадкого чувства, подступившего к самому горлу. Хороший из него любовник и защитник получается, нечего сказать. Потупившись, смотрит в черный деревянный пол, который причудливо растрескался белыми прожилками и стал похож на отполированную клавиатуру. Прячет стыд за раздражением: — Он там что? Меня слышит? — Конечно! Я еще в три утра настроил микрофоны. — Предупреждать надо. — Цзян Чэн схлопывает брови на переносице, поворачивается к экрану и артикулирует медленно, с нажимом: — Твоя методичка — хуйня. Ее выполнить невозможно. Но передай Сичэню, что я выполню. Все, что там написано — сделаю. Понял? Всплывающее окошко остается темным, но Цзян Чэн уверен, что Ванцзи, где бы он в этот момент ни был, понимает и передаст. — Он из Гусу нам указания будет раздавать? — Нет, скоро приедет. Через три часа. — Сам встречать будешь. У меня теперь из-за твоего Ванцзи дел по горло. — Цзян Чэн пытается встать на затекших ногах, чуть не падает: — Я в душ. — Погоди. Еще не все. Тут вопрос по конечным пунктам вывода активов завис. Мы за ночь накидали варианты. Посмотри. Это срочно. Чэн чувствует себя не только подлецом, но и чем-то вроде двуногого придатка к экспериментальному программному обеспечению, старается не заводиться еще и по этому поводу, но не может удержаться от ядовитого: — Теперь все срочно, — список, однако, просматривает, проверяет, выбирает лучший, с его точки зрения, вариант, заверяет электронной подписью. Система заглатывает информацию. Только дождавшись вспыхнувшего по центру «данные успешно сохранены», Цзян Чэн ковыляет в смежный с душем санузел. Под струями ледяной воды то место в груди, где вчера вечером сидели нервозность и обида, заполняется болезненным пониманием, что он напортачил, что в непредвиденной ситуации сработал звериный инстинкт самосохранения и мозг неправильно расставил приоритеты, сосредоточился на мести и на выводе Дома из-под удара. — Да как же я… — Цзян Чэн смотрит в зеркало и видит урода. Упирается лбом в стекло и ждет, пока мысли в голове окончательно устаканятся. Что ему важнее? Возрождение Пристани Лотоса или Сичэнь? Призраки прошлого или Сичэнь? Узы родства или узы новой привязанности? Понимает, что бежать коленками назад поздно. Процедура запущена, слово совету директоров Гусу дадено. — Сука, — шипит Цзян Чэн. — Вот же сука. Он сам подписался на то, что Сичэнь будет прикрывать их бегство, и единственное, что может теперь сделать — как можно точнее и как можно быстрее выполнить все, что нужно. После душа, даже не заехав домой (переоденется он только к обеду), Цзян Чэн мчится в пресс-службу и на следующие сорок восемь часов превращает свою жизнь в кошмар. Потому что в методичке (глаза бы Цзян Чэна ее не видели, но поздно, она уже отпечаталась в памяти намертво) предписывалось Ванцзи (Цзян Чэн с ним пересекается только один раз, тот поворачивает к нему голову и смотрит прямо в глаза. Взгляд тяжелый. Глаза ледяные. И в каком месте он брат Сичэня? Цзян Чэн отводит глаза и сжимает кулаки) помогать Вэй Ину плести нити кодов во Всемирной паутине, а Цзян Чэну работать лицом и оттягивать на себя внимание «Золотого Ока». Пресс-тур на экспериментальный завод — посмотрите, какие у меня передовые технологии, Дому Цишань за мной не угнаться; «горящее» интервью на разворот — будьте уверены, что на предстоящем большом оружейном салоне Дом Юньмэн обгонит по количеству заключенных контрактов Дом Цишань; выступление на шоу, от которого Цзян Чэн две недели тому как отказался, но в последний момент успел все отыграть назад. На шоу он откровенничает о незадавшейся личной жизни, о разрыве отношений с невестой, дает понять, что чувствует себя преданным, что тяжело страдает-переживает; сопровождает каждое важное слово жестом, чтобы усилить впечатление. Получается убедительно. Настоящие эмоции сдабривают запланированное вранье, со стороны все сказанное воспринимается как правда. Сорок восемь часов Цзян Чэн внешне спокоен и собран, вот только не может спать больше пятнадцати минут и есть, потому что любая еда во рту превращается в гниль и требуху. Но он все равно глотает (голодный обморок — это, конечно, хорошо, но в методичке про него пункта нет). Глотает и улыбается людям вокруг. Сорок восемь часов Цзян Чэн не сходит с первых полос и первых каналов. Все — с одной целью: донести до Вэнь Жоханя, что у молодого главы Дома Юньмэн случился приступ «звездной болезни», как это часто бывает с теми, кто всего добивается слишком быстро. Так быстро, что не успевает удерживать и защищать добытое. Кажется, получается. На стол ложится мониторинг прослушки. Пресса и чиновники жадно обсуждают «выскочку». Говорят о наследнике Дома Юньмэн с оттенком жалости и легкого пренебрежения. В распечатках маркером выделено: «хвастливый сиротка», «индивидуалист, потерявший связь с народными традициями», от которого за километр чувствуется «душок заграницы», недаром он там учился почти десять лет. Прекрасно. То, что надо, чтобы отсрочить удар: жалость и пренебрежение. Отдельным листком лежит стенограмма последнего разговора Вэнь Жоханя. Не важно с кем, важно, что министр собирается уничтожить «зарвавшегося выродка» медленно и показательно. Но точно не в ближайшие две недели. Куда спешить-то? Поиграем. Сосунок ему вызов бросил. Ему! Весь в отца. Будет весело, как в прежние дни. «Будет весело», — перечитывает Цзян Чэн. От этих слов у него холодок ползет по спине и сосет под ложечкой, потому что под «веселье» он подставил другого человека. Дорогого ему человека. И Цзян Чэну хочется послать передислокацию в Гонконг в жопу. Не стоит ни «Периметр», ни будущее Дома Юньмэн одной конкретной человеческой жизни. Задумавшись, он не замечает, как входит Вэй Ин: — Сичэнь сообщение прислал. Цзян Чэн вскидывает на Вэй Ина тревожный взгляд. Друг, как всегда, с ним на одной волне: — Все нормально, — тут же успокаивает его. — Обход «Ока» завершен, — Вэй Ин довольно потягивается. — Паспорта готовы. Могу сгонять. — Я сам, — сипит Цзян Чэн. Оттого, что за последние сутки он практически рта не закрывал, у него сел голос и начинает саднить горло. Спрашивает: — А где Лань Ванцзи? — Ходит по конторе, фоткает голограммы, потом будет синхронизировать в виртуальности, — Вэй Ин смотрит на часы, — мы с ним в серверной встречаемся через час. Я как раз пока думал успеть в «Синий Дом». — Я сам поехать хочу, — настаивает Цзян Чэн. Только еще не до конца знает, что скажет при встрече. «Прости»? «Я без тебя не поеду»? «Я по тебе скучал»? Но кому нужны его «прости» задним числом? «Я без тебя не уеду» — тоже глупо. Он что? Пятилетний ребенок, чтобы капризничать и ставить условия? «Я скучал» — это вообще ни о чем. По-хорошему, вместо разговоров надо брать Сичэня за руку и уводить с собой. — Я сам к нему съезжу, — еще раз повторяет Цзян Чэн. — А ты не торчи в конторе допоздна, как закончите — уходите. Чтобы никто не подумал, что мы тут перерабатываем. Решат, замышляем что-то. Понял? — Как скажешь, — сразу соглашается Вэй Ин, будто у него уже что-то запланировано на этот вечер, трет красные от недосыпа глаза и, громко зевая, протягивает конверт. — На вот тогда. — Это что? — Наши действующие паспорта. Обменяешь на новые. Сичэнь просил. — Через Ванцзи? — Ну не через меня же? Цзян Чэн цыкает зубом, прячет документы во внутренний карман куртки и спрашивает Вэй Ина, прежде чем тот успевает повернуться спиной: — Ты нашел, что я просил? — Точно, чуть не забыл. — Вэй Ин устраивает целое шоу, роясь по карманам, потом кладет перед Цзян Чэном флешкарту: — Вот. Только не сердись, ладно? Я Лань Чжаня попросил помочь, чтобы быстрее было, он скинул сюда несколько фоток из личного архива. Цзян Чэн несколько раз хлопает своими длинными ресницами: — Что это еще за Лань Чжань? Зачем ты посвящаешь посторонних в наши дела? — Чэн! Ты чего? Это же Ванцзи. Он и так уже во все посвящен. — Ванцзи? — Цзян Чэн ударяет ладонью о стол, чтобы не дать негодованию выйти из берегов. — Ты его зовешь по первому имени? Когда вы уже успели так сработаться? — А что в этом такого, Чэн? Я и тебя зову по первому имени! Цзян Чэн слишком устал и слишком хочет поскорее поехать к Сичэню, поэтому просто еще раз стучит по столу, на этот раз с досадой и кулаком: — Ладно. Понял. Разбирайтесь сами, но не жалуйся потом, что Лани зовут тебя наглецом и руки публично не подают. — Главное, чтобы ты мне ее подавал, — хохочет Вэй Ин и убегает, наверняка дописывать, вносить последние изменения в системы слежения и доступа. Цзян Чэн открывает флешку. Сам толком не знает, что хочет раскопать в старых файлах. Надеется, что глаз зацепится за какой-то факт, что выбивается из общего ряда, за странную дату или странное место. Он ведь не ослышался тогда, у машины. «Я вину искупаю». Так же Сичэнь сказал? Только в тот вечер три слова, брошенные вскользь, Цзян Чэн мимо ушей пропустил. Они всплыли отложенным воспоминанием, когда он задремал в машине, переезжая из одной редакции в другую. Всплыли и растревожили. Цзян Чэн захотел разобраться. Вэй Ин собрал около десятка статей и снимков. Вот Сичэнь на выпускной фотографии колледжа, вот в форме курсанта, вот церемония награждения, но не его. Какого-то холеного мужика с козлиной бородкой. Везде Сичэнь только упоминается, один среди многих. А потом и совсем выпадает из новостного потока: про Дом Гусу — есть, про Сичэня — нет. Словно тот умер тринадцать лет назад. Цзян Чэн стискивает зубы до белых желваков, вспоминая видео с порносайта. Оно было снято любительской камерой как раз где-то в этом временном промежутке. Наследник Дома Гусу и публичный дом? Может, для них, там, в Гусу, он тогда и правда умер? Не за это ли винит себя Сичэнь? «Нет. Тут другое», — щурит глаза Цзян Чэн, открывая следующий pdf. Откуда эта уверенность, не знает, но интуиции своей привык доверять с младых ногтей. Сичэнь имел в виду что-то другое. В тот вечер он еще сказал, но уже чтобы Цзян Чэна успокоить: «Если тебе будет легче, то тот, кто продал коды доступа к системе безопасности Пристани Лотоса, уже мертв». Цзян Чэн медленно проговаривает фразу вслух, чтобы она материализовалась в звуки и колебания, и тут же холодная волна окатывает его от макушки через позвоночник до самого крестца. Верный признак, что он нащупал разгадку. Когда они с Сичэнем встретились, Цзян Чэн был уверен, что тот, как и весь мир, знает его в лицо и все про него тоже знает: где живет, что ест, в каком банке держит деньги, где покупает костюмы, на какой заправке его можно увидеть с «Агустой» и взять автограф. Но знать все про директора Оружейного Дома Юньмэн — это одно. А знать все про гибель Пристани Лотоса — совсем другое. Официальная версия — взрыв газа, случайная и нелепая смерть. Никаких сведений о нападении и экзекуции никуда не просачивалось. А про Цзыдянь так вообще знала только семья. Только самые-самые. Доверенные. Сичэнь входил в их число? Цзян Чэн переключается с флешки в интернет, сам поднимает и поднимает сетевые архивы. Три Оружейных Дома. Это найти несложно. Вот отец. Вот он стоит рядом с холеным мужиком, жмет руку. Подпись под фоткой. Старейший исполнительный директор Дома Гусу — Лань Цижэнь. Ага. Это тот мужик с козлиной бородой, которого он уже видел на подборке Вэй Ина. Там еще были личные фотки Лань Ванцзи. Возвращается к окну с открытыми папками, кликает «Ванцзи». Внутри всего четыре снимка. Мужик с бородой обнимает совсем маленького Ванцзи и не совсем маленького Сичэня. Дальше. Фэнмянь держит на руках маленького Ванцзи и играет в шахматы с немаленьким Сичэнем. Дальше. Отсканированная любительская фотка, все вкривь и размыто, словно ребенок снимал. На фотке шесть человек. Глава Оружейного Дома Гусу с наследником, глава Оружейного Дома Юньмэн с наследником, глава Оружейного Дома Ланьлин с наследником. Какой же он, Цзян Чэн, тут маленький, дошкольник еще. Он и не помнит, что когда-то фотографировался с Сичэнем. Внимательно рассматривает третьего наследника — хрупкого юношу с цепким взглядом. Гуанъяо. О нем в архивах в свободном доступе только дата рождения и дата смерти. Покушение. У себя в резиденции. Четыре года назад. Остальное надо взламывать, а на это нет времени. Дальше. Маленький Ванцзи получает какой-то дурацкий приз, его обнимает Сичэнь. Рядом с Сичэнем стоит Гуанъяо и смотрит. Смотрит не в камеру, а на Сичэня. И Цзян Чэн очень хорошо знает этот взгляд. Он сам до недавнего времени по утрам в зеркале ловил точно такой же, только свой собственный. Взгляд, в котором желание и восторг. В голове вертится: «Один близкий человек… я убил его… тот, кто продал коды доступа к Пристани Лотоса… я убил его… один близкий человек». Цзян Чэн дуреет от интонаций, с которыми эти слова были в разное время сказаны, уши вспыхивают только от воспоминания тембра голоса. Щеки горят. Вот оно. Он нашел. Сичэнь винит себя в том, что был близок с человеком, который предал Фэнмяня. Отца. Сердце Цзян Чэна сжимается, и непонятно от чего — то ли от боли за Сичэня, то ли от нежности к нему: «Да каким же идиотом надо быть, чтобы казнить себя за то, что вымазался в чужом дерьме?» Зато теперь он знает, что сказать Сичэню. «И в беде, и в радости», — крутится и хочет слететь с языка. Цзян Чэн выдергивает флешку, развинчивает корпус системного блока и достает жесткий диск. «Как два дурака», — ерничает про себя, торопливо закрывая дверь офиса. Очень даже возможно, что он больше сюда не вернется. Передает винчестер Вэй Ину, который попадается ему на пути в серверную. — Смотри в седле не засни, — напутствует тот. — Иди ты, — незлобливо огрызается Цзян Чэн. — Твой Ванцзи уже заждался небось. — Да ты просто не представляешь себе, какой он! — неожиданно воодушевляется Вэй Ин. — У него такие коды, у него такая система обратного отсчета… — Потом расскажешь про его прелести, — перебивает Цзян Чэн. — Я поехал. Спускается в гараж. Когда вскакивает в седло верной «Агусты», оно холодит задницу, а спину холодит чей-то неприятный взгляд, напряженный и цепкий. Цзян Чэна на самом деле все последнее время не покидает ощущение слежки. Вот и сейчас он уверен, что его будут вести до самой двери «Синего дома», и впервые радуется, что поездка «сосунка» по бабам будет доложена и расценена, как что-то до отвращения естественное. Плевать. Главное, он сейчас увидит Сичэня. От предвкушения у Цзян Чэна начинает покалывать лоб, щеки, шею и даже спину.