Пряный мёд

Несказанное — оно как проклятие, притягивающее беды. Alis grave nil

Изнутри дом Жоханя выглядит не так, как снаружи. Снаружи — неприступный бункер, по которому раздраженно скользит взгляд пекинца, ни за что не может уцепиться и перескакивает на соседние монументальные сооружения. Изнутри — подделка под старину, с полами из железного дерева, с обшивкой под ясень, с завитушками наличников на фальшивых окнах и с латунными ручками на фальшивых дверях; со множеством коридоров, поворотов, открытых пространств, превращенных в сады, гостиные, уголки отдыха. Дом как бы делится на две части: одна отлично простреливается, другая — отлично скрывает снайперов. Жохань вышагивает по дому: гавайская рубашка безупречно отглажена, выбритый налысо череп начищенно блестит, стрелки брюк жестки и остры, руки заложены за спину — он явно не из тех, кто умеет чувствовать себя в штатском расслабленно. Цижэнь следует за министром в одних носках — таковы правила, — чувствует стопами теплый сквозняк и слегка скользит по темному лаку, густо нанесенному на широкие доски. Поворачивает голову направо и налево, запоминает, пытается определить, где в этих лабиринтах находится то место, где министр принимает решения, где хранит документацию. А хранит ли он ее где-нибудь? На втором этаже Жохань распахивает двойные двери и оглашает с порога: — Чао, познакомься. Это Лю. Твой новый телохранитель. Цижэнь оглядывает комнату. Один стул перевернут и лежит почти у самых его ног, другой стоит рядом с дверью, диванчик завален одеждой: короткий женский плащ, чулки, пиджак, куртка, яркий халат, расшитый золотом и пурпуром, заляпанный чем-то жирным, рубашка, майка, мужские ботинки… В центре комнаты — широкая и высокая, а-ля франсе, кровать с балдахином, под одеялом угадываются две фигуры. Одеяло шевелится, младший сын Жоханя выбирается наружу; с выбеленными перекисью волосами, с россыпью угрей по впалым щекам, с шишковатыми коленями — он кажется неудачной копией Жоханя. Только руки как у отца — сильные и безукоризненно ухоженные. Этими руками Чао поднимает с пола пухлое полотенце, без всякого стеснения, скорее по привычке, обматывает себя, одаривает Цижэня скользким расфокусированным взглядом человека, привыкшего к наркотикам. — Ты старика для меня нанял? — голос его аж подпрыгивает до визгливости и дрожит то ли от обиды, то ли от гнева. Чао дошлепывает до диванчика, роется в шмотках, натягивает поверх полотенца рубашку, тащит на себя штанину, разглядывает и брезгливо отбрасывает. — Вонючего старика? Цижэнь ожидал чего угодно, но чтобы вот так, безо всякого почтения, разговаривать со старшими? Его рука сама тянется к несуществующей бородке — погладить, успокоиться, не выдать себя гневом; Цижэнь останавливает руку в последний момент, в голове всплывает словечко из лексикона Цзян Чэна: «Сученыш». Но Жохань вроде бы даже и не обижен. — А ты думал, я тебе бабу найму? — усмехается он в ответ на выходку «мальчика», однако есть в его интонациях нечто такое, что заставляет Чао прикусить язык и склонить голову. — С тобой рядом день и ночь теперь будут не только метры отборной мускулатуры, но и голова, которая варит. Прошу любить и жаловать. — Спасибо, папа, — Чао обнимает и целует отца в щеку, а в его подмышках на синем хлопке медленно расползаются черные пятна нервного пота. «Так-то лучше», — думает Цижэнь, но стоит только Жоханю выйти вон, «мальчик» снова становится дерганым и надменным. — Значит так… Лю. — Чао встает между Цижэнем и кроватью. — Завтра прощальное выступление «Белых рабынь». Понимаешь, про что я? Хочу успеть занять места у сцены. И безделушек каких-нибудь им купить. Чтобы к пяти вечера машина блестела. И еще, нужно заскочить к портному, адрес… какой же там адрес… — все больше раздражается Чао. — Да что я сам-то тебе все рассказываю. Ты моя нянька, а не я твоя. Айда. Капризной походкой, все в том же полотенце, Чао направляется по коридору до лестницы, но не спускается, а проходит мимо; в самом конце сумрачного тоннеля без стука, как отец, распахивает дверь, входит: — Привет, Чжулю! Слышал новости? Мне нашли новенького. Полюбуйся на старикана. Но отец говорит — он хорош. Выдай ему гарнитуры, просвети насчет наших порядков. Пусть распишется, где надо. Покажи, где спать, где есть, где тревожные кнопки, где деньги получать, если доживет. И возьми его сегодня вечером на нашу с отцом встречу в гольф-клуб, пусть посмотрит, как ты работаешь. Все. Я пошел. Так, сумбурно и нелепо, Цижэнь знакомится с главой всей охраны Жоханя — человеком с тяжелым взглядом, ментовской стрижкой, с воспаленными от недосыпа глазами, со шрамом в пол-лица, нанесенным наотмашь злобной рукой. Все чувства Цижэня обостряются, как будто он снова молодой агент на службе Оружейного Дома Гусу; он проводит рукой по ребру массивной пожароустойчивой двери, мимолетно ощупывая навесной электронный замок, рассматривает украдкой, как этот китайский Такеши Китано* жилистыми ловкими пальцами перебирает клавиатуру. «Чжулю, значит. За убийствами, скорее всего, стоит он, список заложников, скорее всего, в этой машине», — делает заключение Цижэнь, продолжая стоять там, где его оставил Чао. Чжулю некоторое время делает вид, что один в комнате, потом отрывает глаза от экрана и фиксирует их на Цижэне. Когда Цижэнь вопросительно поднимает бровь, Чжулю достает из ящика пачку документов, протягивает: — Изучай. — Кивает на стул: — Садись. Цижэнь для вида погружается во внутренний регламент, инструкции и протоколы внутренней безопасности, а сам сосредоточивается на модели мощного стационарного компьютера, за которым сидит Чжулю. Ему надо всего лишь несколько секунд доступа к этой машине, всего лишь одно движение по клавишам, чтобы наложить маску подсети на IP-адрес и узнать порядковый номер системного блока в сети, сообщить его Ванцзи и… список заложников будет извлечен. Зная, какой компьютер надо взламывать, Ванцзи будет иметь преимущество во времени и скорости при обходе программ безопасности, и обратный поиск будет невозможен; сумеет замаскировать взлом конкретного жесткого диска под простое зависание. Размышляя об открывающихся перспективах, Цижэнь расписывается в получении оружия, бронежилета, рабочего телефона, ключей, еще ключей, отмычек, пропуска, банковской карты, пачки наличных, ингалятора с какими-то допингами (иногда приходится не спать трое суток кряду)… Потом терпеливо и обстоятельно расспрашивает Чжулю о привычках Чао, выслушивает номера машин, телефонов, домов и кодов, которые механическим голосом диктует ему Чжулю. Все это похоже на нескончаемый караван информации. — И каждые тридцать минут докладывать обстановку, не мне — дежурному, они меняются сутками, в зависимости от дня недели меняется позывной, запоминай. Цижэню приходится загрузить память до предела, но даже несмотря на всю ее занятость он еще несколько часов держит в себе и не может избавиться от воспоминаний, которые оставил смех Жоханя и кислый привкус собственной крови во рту. А потом начинается. Распорядок передвижений Чао похож на броуновское движение от события к событию; давая распоряжения, тот путает даты, часы и точки, на которые хочет или должен попасть. Целую неделю у Цижэня нет ни секунды передышки, до Чжулю и его стационарного компьютера он добирается поздним вечером в воскресенье, весь пропитанный недосыпанием и раздражением. Садится на «свой» стул и начинает с отчета, потом задает вопросы о наркоте, которую Чао закачивает в себя с утра до вечера, переходит к просьбе сменить марку оружия — «Глок» плохо ложится в ладонь. Чжулю выслушивает, игнорирует предостережения по LCD — «мы не полиция нравов», — подписывает бумажку на разрешение о смене «Глока» на «Смит-и-Вессон», и в этот момент его вызывают к Жоханю. Удача. Цижэнь перемещается в кресло Чжулю, слушает напряженную тишину за открытой дверью, нажимает нужные конфигурации клавиш. Пароль стоит только на доступе к текстовым файлам, диспетчер задач доступен. А вот и папка локальной сети. Есть номер машины! Цижэнь одним плавным движением пересаживается обратно и ждет возвращения Чжулю. На следующий вечер, сопровождая Чао в гейм-клуб, Цижэнь дожидается, пока тот войдет в глубокий гринд и перестанет замечать все вокруг, садится за соседнюю выключенную машину, входит через тот же диспетчер задач в папку, потом в сеть, набирает сообщение Ванцзи. У него на все про все две минуты — потом защита тупо вырубит неоплаченный комп, прервав подозрительную активность. Но две минуты — это много, Цижэню хватает и одной. Цифры растворяются в интернете, возникают в окошке сообщений где-то в Гусу, а Цижэнь уже снова стоит за спиной Чао, потом везет его на встречу с отцом, потом в бордель. Утром пытливым взглядом изучает граффити. Понимает, что слишком рано для результата, но ничего не может с собой поделать. Цижэнь работает и ждет. Пока никакой обратной связи с Гусу, но Цижэнь терпелив. Чао много разъезжает с отцом, пестрый калейдоскоп встреч крутится изо дня в день — это для Цижэня большой плюс. Он обшаривает глазами все попадающиеся на его маршрутах граффити и по-прежнему ничего не обнаруживает между жирными линиями, кричащими силуэтами, налезающими друг на друга контурами. Никакой весточки. Взломали ли они машину Чжулю? Получили ли очередную посылку? Чьи глаза на этот раз? Почему Сичэнь так тянет с передачей «Периметра»? Чего ждет? Время, которое было союзником Цижэня, начинает неумолимо превращаться во врага. Проходит еще одна неделя бесплодных ожиданий. На переговоры с вьетнамцами, в «Ночное сердце Пекина», Жохань требует младшего сына. Цижэнь, который провел с Чао весь день, — озадачен. Видит, как на горле у Чао под действием наркоты дрожит натянутая как тетива венка — любимый сын только что ширнулся. И Жохань наверняка видит то же самое, потому что стоит в шаге от Чао, смотрит туда же, куда и Цижэнь, и глаза его в этот момент похожи на дыры от пуль. Видит и знает, что через час «мальчику» понадобятся блядки, через три — гонки на мотоциклах, через пять — его надо будет отмывать от испражнений, своих и чужих. Но ничего не говорит. Только ласково улыбается. Цижэнь не видит ни логики, ни смысла. Он наблюдает, как Жохань позволяет наркотической истерике сына случиться посреди обсуждения ключевых вопросов, позволяет Чао сорвать переговоры. Пытается понять, что происходит, смутно догадывается, что переговоры эти, встречи, мероприятия Жоханю не важны, или важны как-то по-другому. «Показуха какая-то, но за этим что-то скрывается, что-то важное», — ломает голову Цижэнь, скучая на очередном бесполезном мероприятии, а потом краем глаза замечает, как по залу проходит Сичэнь. Сердце его наполняется медленным тяжелым гневом: «Что этот мальчишка тут делает?!» Цижэнь позволяет себе обернуться, поискать племянника глазами. Находит. Только после нескольких секунд пристального рассматривания понимает, что померещилось. Совсем не Сичэнь. Другой. Но такой же тонкий, изящный, улыбчивый. Сюй. Это первый зрительный контакт Цижэня со старшим сыном министра. Тот только что вернулся из Европы — новоиспеченный энарх**. Очередное катание по городу, на одном из перекрестков Цижэнь видит спрятанное в граффити сообщение: «Пусто». Нет списков заложников на машине Чжулю. На сервере, возможно, тоже. Чтобы спрятать досаду, Цижэнь делает глубокий вдох. Теперь надо все начинать сначала. Но сколько времени упущено! Нужно событие, удача, повод, чтобы добраться до секретов министра. Через Чао. Но в доме Жохань младшего сына как бы не замечает, на рабочие совещания в министерстве не приглашает. Это большой минус. Цижэнь на службе уже два месяца, но даже не знает, какой из пяти кабинетов Жоханя подлинный, а какие — декорации. С Чао Жохань только там, где есть пресса, скандал, общественные связи, — выставляет себя и преемника напоказ, потом посылает Цижэня откупаться от папарацци, от обиженных сотрудников, клиентов и дочерей партнеров. Вся эта кутерьма ни на йоту не приближает Цижэня к цели. Он так же далек от списков заложников, как и там, в башне Гусу. Очередной прием — на этот раз среди гостей снова появляется Сюй. Хоть какое-то разнообразие. Как же он похож и совсем не похож на Сичэня! Слишком экзотический на фоне крикливой бездарности брата и пристрастия Жоханя к военной форме. Одет просто, в ткани с оттенками ночного: серые джинсы, пепельный ремень, аметистовая футболка под черным вязаным кардиганом. Волосы на прямой пробор, не по моде длинные. Белое лицо с волевыми и в то же время мягкими чертами. Лицо, затмевающее все вокруг. Одну секунду старший сын Жоханя смотрит на Цижэня пристально, потом не смотрит, привлечен кем-то или чем-то более интересным. Цижэнь же отмечает, что у молодого человека темные глаза имеют рыжеватый оттенок, такой же, как и волосы. Отстраненно думает сначала о том, что старший сын у Жоханя красив, потом почему-то о том, что Сюй и Чао наверняка сводные. Мысль эта сначала кажется мимолетной и незначительной, но среди ночи Цижэнь подскакивает на узкой койке — вот оно! У главы Оружейного Дома Цишань два сына, но только один из них ему дорог. И это не Чао. Чао — наживка. Чао — расходный материал, чтобы отвести беду от настоящего наследника. До утра Цижэнь не может заснуть, ворочается, вспоминает свое детство в клане. Там самых любимых детей называли самыми страшными первыми именами: призраками, умертвиями, отпрысками обезьяны. «Чтобы защитить от злых духов, — объясняла ему бабушка. — Духи плохо видят, но хорошо слышат, питаются красивыми именами. Но если поймут, что наставники кличут детей «заморыш» или «шелудивая овца», сразу пролетают мимо». Тогда, ребенком, Цижэнь только усмехался, думая что вырос из сказок о нечисти. Теперь он понимает смысл иносказания: «Если любишь, назови объект любви так, чтобы его никто не тронул, — вертится у Цижэня в голове. — Если чем-то дорожишь, спрячь это у всех на виду, отведи завистливый взгляд, привлеки внимание к другому, только так убережешь». Теперь очевидно, что путь мести приписывает ему сделать так, чтобы по минному полю навстречу гибели пошел Сюй и был разорван миной на глазах у Жоханя. От потери Сюя Жохань не сможет оправиться, и голова «дракона» будет окончательно отсечена. Но что-то в Цижэне сопротивляется этому сценарию. Теперь при каждом удобном случае Цижэнь внимательно наблюдает за Сюем. Уверяет себя, что делает это исключительно в профессиональных целях. — У тебя такой взгляд, словно ты меня обыскиваешь, — говорит Сюй мимоходом и улыбается. — Работа такая, — успевает ответить Цижэнь и до самой полночи не может разобраться в своих ощущениях от слишком высоких хрупких скул. В следующую встречу жадно ловит сходства и различия с племянником, как будто это поможет ему принять решение. Не поможет, потому что чем больше он смотрит на Сюя, тем сильнее призраки прошлого застят ему глаза. У Сюя, как и у Сичэня, — ни одного лишнего движения, ни одного лишнего взгляда. Но вот Сюй зашел в тень, обернулся, наклонился — и это уже не Сюй, а Фэнмянь разговаривает с красивой женой русского пресс-атташе, оживлен и беспечен, но беспечность эта только видимая, Цижэнь легко различает за ней пытливость и профессиональный подход человека, знакомого с работой секретных служб не понаслышке. Чувствует за гибкостью ума — силу. Сюй не Фэнмянь, однако рядом с ним, как раньше со старым другом, Цижэнь лишается части своей суровости и сосредоточенности. Обретает частичку давно потерянного. В следующую бессонную ночь Цижэнь испытывает острый приступ вины. Зависть к Жоханю горит и пульсирует под сердцем. Министр может позволить себе жертвовать другими, менее ценными, менее любимыми… «А я? — думает Цижэнь и чувствует себя ужасно старым. — Вместо того чтобы оберегать — пожертвовал. Пожертвовал, чтобы возвысить и уберечь других». В ночной темноте призраки его ошибок сгущают воздух вокруг, совесть давит на грудь, а справедливость толкает Цижэня к новой жертве. Он все отчетливее понимает, что ради мести опять не сумеет сберечь нечто очень для него особенное, и не знает, как поступить. По совести или по справедливости? Плохо, что поиски списка заложников пока не продвинулись ни на йоту; хорошо, что у него есть время решить неожиданную моральную дилемму. На публичных мероприятиях и в доме Цижэнь пересекается с Сюем все чаще, все чаще понимает, что за мягкостью и улыбчивостью старший сын прячет сталь. Как Фэнмянь немного авантюрист, немного романтик; как он, не пойдет на компромисс с тем, что посчитает злом; как Фэнмянь примет удар на себя, чтобы сберечь то, что считает достойным сбережения. Смотрит на Сюя украдкой, чтобы найти в его поведении подтверждение своих догадок, и наталкивается на ответные взгляды. Сначала вызывающие, интенсивные, бесстыже-любопытные, потом быстрые, брошенные тайком, неожиданно-удивленные, последнее время тяжелые, влажные, иногда жадные, иногда пристальные. Замечает эти взгляды и Жохань. Хмурится. А в сентябре балбес Чао попадает в передрягу. Очередная мафиозная разборка, и именно там, где Чао пытается снять трех старшеклассниц. По его прыщавому лицу бессмысленно скользят цветные пятна софитов и линии лазеров, выискивая цель. Начинается пальба, и Чао весь скрючивается в углу в позе мальчишки, который вот-вот описается. Изо рта у него вылетает бульканье неконтролируемого ужаса. — Дерьмо, — уже привычно ругается Цижэнь и опрометчиво награждает подопечного презрительным взглядом. Потом за лацканы клубного пиджака тянет на себя «врага», вставшего на пути, делает быстрое и неуловимое движение головой, не обращает внимания на интимный звук ломающейся переносицы и истошный вопль, чуть не поскальзывается на блевотине, выводя Чао в ночь, к машине. Вытащенный из дерьма Чао требует заменить охранника: в гробу он видал этого деда! Чао требует себе Чжулю — охранника Жоханя — и брызжет слюной в сторону Цижэня. За всеми этими передрягами Цижэнь совершенно забывает смотреть на граффити. Дернуло же его бросить этот пренебрежительный взгляд! Цижэнь уже видит свою миссию проваленной, инстинкт спрятаться ведет его в гараж, там он ищет дзен в помывке автомобиля, выключив воду и слушая старейшую песню журчания воды, которая бежит по бетонному полу в проделанные для нее сливы, нащупывает сквозь подкладку пиджака тонкую, как бумага, полимерную симку, которую дал Ванцзи. Может быть, поехать на заправку, там сделать звонок и попросить об эвакуации? Но не успевает. Железный ставень складывается и ползет вверх. На последней ступеньке лестницы показывается Чжулю: — Зайди к министру! — Куда? — переспрашивает Цижэнь. — В кабинет, — Чжулю смотрит на него выразительно, а у Цижэня безошибочно срабатывает интуиция: «Ага, вот оно. Началось». — В какой? — спрашивает он как бы между прочим. — В тот, у которого стоит охрана, — Чжулю смотрит на него как на идиота, но это ничего. Это даже хорошо. Итак, это второй кабинет после автоматической перегородки, отлитой из баллистического пластика, которая в случае тревоги придет в движение и отсечет одну половину дома от другой. Цижэнь уверен — этот и есть «основной». Прогресс в получении информации налицо, но что дальше? Что, если за этой дверью его ждет расчет или отправка на дальние рубежи как не оправдавшего доверие? Или ликвидация. Цижэнь проходит мимо двух угрожающе стройных, застегнутых на все пуговицы и заточенных на убийство ребят, оказывается в огромном помещении, автоматическим движением профессионального охранника помещает себя на линию возможного нападения, потом фотографирует взглядом массивный монолит письменного стола. За столом — Жохань, перед ним — немаркированный ноут. Тот самый, с карбоновым защитным покрытием. Цижэнь делает лицо безразличным, может быть даже чересчур безразличным, потому что Жохань вдруг спрашивает: — Знаешь, что это такое? — Ноутбук, — тут же говорит Цижэнь. Ну а что он еще может сказать? Жохань усмехается: — Это то, за чем я охотился годами. Очень важная вещь. «Периметр». Никогда не слышал? Цижэнь чувствует, как капля холодного пота медленно ползет по спине. «Раскрыли?» «Где я прокололся?» «У Жоханя свой человек в Гусу?» Одна мысль тянет за собой другую, Цижэнь внешне сохраняет спокойствие, коротко отвечает: — Нет, — старается, чтобы голос не выдал его страхов; перебирает варианты возможного развития событий, нащупывает ампулу с ядом в зубе: между пытками и цианидом цианид кажется верным решением. И тут Жохань поднимает на него взгляд. Цижэнь много раз видел его фото, крутил кадры официальных новостей, но такое выражение на этом лице он видит впервые: жесткие брови, надменные изогнутые губы, хищно раздутые ноздри — и где-то в этих чертах спрятаны и растерянность оттого, что война за «Периметр» закончилась, и торжество, и животный страх. Целая гамма чувств, которые требуют выхода. «Но при чем тут я?» — лихорадочно соображает Цижэнь. Понимание приходит, когда Жохань проводит ладонью по бритому черепу, точно откидывает назад длинную челку, и спрашивает: — Никогда не играл в русскую рулетку, Лю? Цижэнь снова смотрит министру в глаза и отчетливо осознает, что Жохань стал заложником огромного механизма, называемого Оружейным Домом Цишань, где нет друзей и близких, а есть винтики и колесики. Но колесики не спросишь: «Какое решение мне надо принять?» Они не способны дать ответ, а ответ нужен. Однако рядом нет никого, с кем Жохань мог бы разделить эмоции. Он один на вершине. Жохань может все: запереть «Периметр» в сейф и забыть — но это все равно что забыть об открытии пороха, атомной энергии, вакцины от чумы. Может хвастливо показать ноу-хау всему миру. Но мир в ответ потребует от него гарантий. Как водится. Изобретатель первым вводит себе вакцину, изобретатель первым встает в бронежилете под пули. А вор ИскИна, созданного для того, чтобы различать своих и чужих, принимать оперативные и стратегические решения по защите периметра без участия человека, первым пойдет по минному полю под надзором четырех орбитальных станций. Или отправит вместо себя самого дорогого для него человека. Жохань это понимает, и ему нужен совет. Что делать с этим электронным доказательством победы? Отказаться — немыслимо. Принять — панически страшно. Вот министр и смотрит в глаза Цижэню. Потому что у того в глазах до сих пор тот самый, нужный блеск. Потому что Цижэнь тоже один на вершине. Потому что у Цижэня временами вместо глаз такие же, как у министра, черные дыры от пуль, за которыми бездна. Потому что отчего-то Жохань решил, что он сможет посмотреть именно в эти глаза и успокоиться. Ему нужен «утешительный антракт», — думает Цижэнь, отводит взгляд и, чтобы выиграть время, считает абстрактные скульптуры, под которые замаскированы сенсорные датчики и биосканеры. Наконец кивает. — Играл. Но результаты мне не понравились. По крайней мере, он честен. — Но, по крайней мере, ты все еще жив, — усмехается Жохань. — Не думаю, что я менее удачлив, чем ты, Лю. — И без перехода, словно продолжает все ту же тему рискованных решений, фатализма и смерти, спрашивает: — Что думаешь о моих детях, Лю? Цижэнь чувствует себя стоящим на зыбкой болотистой почве, на которой каждый неверный шаг грозит трясиной. Что он думает о детях министра? Серьезно? Думает, что род Вэнь должен быть искоренен, потому что алчность — как заболевание, что передается с кровью. А еще думает, что к Сюю, в отличие от его брата и самого министра, он не чувствует ни раздражения, ни гнева, ни ненависти, не видит в нем противника всего, чем так дорожил. Словно смотрит на старшего сына Жоханя в зеркало и видит чуть искаженное отражение, которое не имеет всех отрицательных качеств оригинала. Поймав волну этого чувства, именно на ней отвечает, чтобы получилось искренне: — У одного очень хороший вкус, у другого аппетит, он пустит весь Великий Дом Солнца по ветру, как прах Ганди, если дорвется до власти. Жохань смотрит на Цижэня непроницаемым взглядом, прячет ноут куда-то в стену и уже буднично отдает распоряжение: — Ты знаешь, что Чао просит тебя заменить? Блажь, конечно, но не хочу ему отказывать. Побудешь пока с тем из моих сыновей, у кого хороший вкус. До новых распоряжений. Цижэнь неожиданно чувствует себя польщенным. Рядом с Сюем его инстинкты обостряются, он становится почти телепатом, и Сюй, кажется, тоже. Цижэнь может показать ему глазами на Чао, который отчитывает новенькую горничную, и про себя рассказать неприличный анекдот, а Сюй может начать смеяться, но одними глазами. Когда он рядом с Сюем, сердце бьется непривычно быстро. Когда он рядом с Сюем, он не чувствует груза прожитых лет и совершенных ошибок. Когда он рядом с Сюем, вся его стройная теория жизни, все его деление мира на друзей и врагов — рушится. Рядом с Сюем Цижэнь приходит в кабинет Жоханя и запоминает расположение сканеров, ловушек и экранирующих панелей на стене. Рядом с Сюем узнает, как идет переустановка «Периметра», и видит в разложенных на столе бумагах дату официальной демонстрации, предполагаемую конечно, она еще не раз и не два изменится, но даже предполагаемая — она важна для планирования дальнейшей операции. Рядом с Сюем Цижэнь слушает перепалку между отцом и сыном: «Ты мне обещал, — говорит Сюй, — обещал отпустить его, как только получишь разработку». «Обещал, и от своего обещания не отказываюсь, — отмахивается министр, — но еще не время. Получить — это одна проблема. Быть уверенным, что получил именно то, что хотел, — другая. Я отпущу и его, и его семью после испытаний». Но будучи даже все время рядом с Сюем, нельзя сразу понять, что творится у Сюя в голове. Сразу Цижэнь не знает даже что ответить, когда Сюй как бы между прочим спрашивает, как раз в тот момент, когда феррари закладывает крутой вираж при съезде с автострады в центр города: — Лю, а тебе никогда не хотелось перепихнуться с мальчиками? — Говорит это сухим тоном, без единой эмоции, но Цижэнь уже очень хорошо знает, что когда он так говорит, ему неловко или очень стыдно. Поэтому Цижэнь продолжает вести автомобиль плавно, синхронно повторяя за впереди идущим джипом Жоханя все ускорения и обгоны. Старается не задеть вело- и моторикшей. Зыркает на экран, на который стекаются картинки со всех охранных видеокамер, установленных вдоль трасс, потом щурится в зеркало заднего вида. Сюй чувственный. Как Сичэнь. Но его чувственность — всего лишь инструмент, чтобы отделить друзей от врагов. Он никогда не пойдет на поводу своей чувственности. Этот вопрос — провокация? Мысли проносятся в голове Цижэня вместе с домами, светофорами, перекрестками. Цижэнь обдумывает ответ, тщательно стараясь, чтобы лицо у него все время оставалось пустым. Складывает слова сначала в голове, потом считает до трех и говорит, представляя, что снова сидит перед детектором лжи и давит пяткой на кнопку в башмаке: — Нет. Мне никогда не хотелось заняться сексом ни с молодыми, ни со старыми мужчинами. И не захочется. Уже почти под утро Цижэнь заваривает себе чашку колумбийского кофе — единственная его слабость. Подзаряжает телефон, входит в меню, набивает несколько строк кода — и вот он в даркнете. Начинает писать подробный отчет с динамического адреса, который невозможно отследить, если конечно не использовать его часто. Раз в три месяца — это не часто. Да и пора уже перебросить в башню Гусу информацию о сейфе, о переустановке «Периметра», о странном разговоре Сюя с отцом. Сичэнь наверняка волнуется. Цижэнь думает о Сичэне, потом мысли перескакивают на Сюя, а пальцы машинально бегают по клавиатуре… Вдруг на экране возникает вопрос: «Почему?» «Что почему?» — тут же набивает Цижэнь. «Почему хорошо, что это будет Чао? Ты же сам пишешь, что он лишь подсадная утка». Цижэнь понимает, что через пальцы высказал что-то, что скрывал даже от себя самого. Тянется рукой к подбородку, но вспоминает, что бороды там уже несколько месяцев нет, вместо нее — лишь высушенная одеколоном кожа. Думает: «Что же мне со всем этим делать?» И, как в молодые годы, ощущает себя на рубеже, когда он один отвечал за все, когда дыхание перехватывало перед последним рывком.