Пряный мёд

Имя мое было отцовой принадлежностью, так что я оставил его у ворот. Марлон Джеймс. Черный леопард, рыжий волк

Ванцзи закрывает глаза, переживая яркий наркотический момент соединения с киберкреслом. Вплывает в матрицу «Периметра». В голове раздается: — Лань Чжань, красота какая! Жаль все это рушить. — Это Вэй Ин. С тредами* на лбу он аккомпанирует Ванцзи на деке, внося последние поправки в деструктивный код, замаскированный под транспорт для мусорных данных. — Химера, — вздыхает Ванцзи и блокирует связь ИскИна с центром программного обеспечения, дезактивирует замок основных команд. Теперь деструктивный код беспрепятственно доберется с низкоорбитального спутника в хранилище данных главного системного блока. — Команда «самоликвидация» активирована. Видишь, Лань Чжань? — Мм. — Ванцзи убеждается, что изменение одного из сияющих слоев инфопространства «Периметра» прошло незамеченным для внешней охранной системы Вэней. Та по-прежнему считает замок закрытым. — Тридцать минут, и будем смотреть «Армагеддец», — щекочет позвоночник слегка напряженный смех Вэй Ина. — Пока отключаюсь. Жду тебя в реале. Не задерживайся. Ванцзи в последний раз окидывает рельеф матрицы внимательным взглядом, замечает на периферии стайку боевых программ. К ним подтягиваются новые, перегруппировываются, готовятся к атаке. Хакеры? В такой решающий момент? Подозрительно. Кто-то еще хочет сорвать испытания «Периметра»? У Дома Цишань есть неведомые Гонконгу враги? По-хорошему, замеченные враждебные боты надо стереть незамедлительно, но Вэй Ину будет любопытно на них взглянуть, по почерку кодов определить создателя. Поэтому Ванцзи не стирает, а пишет код-ловушку. Теперь, как только вредоносные малютки двинутся к позитронному ядру ИскИна, они будут обездвижены. Вэй Ину понравится. Ванцзи наконец расслабляется, щупальца киберкресла втягиваются, давая ему свободу. — Мы молодцы! — Вэй Ин помогает встать, сделать шаг в сторону огромного вишневого матраса, заключает в кольцо рук: — Поймал! Потом валится на мягкое, утягивая за собой. — Свет! — приказывает комнате Ванцзи и в наступившей полутьме находит губы Вэй Ина. *** — Сичэнь? — Цижэнь почти кричит в сот. Ему надо, чтобы племянник перепрограммировал одного-двух мини-роботов, которые снуют на полигоне. Разработанные, чтобы обслуживать мины, разравнивать грунт после песчаных бурь, передавать биометрию на спутники, следить за погодой, они напичканы камерами, манипуляторами, лазерами — могли бы помочь. Например, переслать картинку входа в бункер или довести до бункера кратчайшим путем. Могли бы определить положение Сюя. Но телефон молчит. Цижэню, чтобы не терять время, ничего другого не остается, как дошагать до желто-черной ленты, отделяющей полигон «596» от оборудованной для гражданских смотровой площадки. Дальше ему не пройти. Вооруженные до зубов патрули следят, чтобы посторонние, особенно журналисты и иностранные наблюдатели, не проникли за ограждение. Если он выскочит на минное поле в своем городском прикиде, его задержат в лучшем случае, в худшем — пристрелят. Цижэнь останавливается рядом с контрольно-пропускным пунктом, еще раз набирает номер. Напрягает слух, чтобы сквозь рокот бронетранспортеров уловить короткий гудок телефонной выделенки. — Сичэнь! — Но вызов сбрасывается, и в аппарате снова только белый шум. Цижэнь косится на громоздкие приборы, предназначенные для глушения радио- и теплоизлучений. Неужели уже работают на полную мощность? Если да, то у Жоханя тоже нет связи. Если да, то до начала испытаний остается двадцать, от силы двадцать две минуты. Слишком мало, чтобы найти Сюя, добежать с ним до бункера, открыть запор герметичной двери. А еще нужно раздобыть форму, камуфляж, пропуск. «Хорошо. А что если оптимизировать передвижения?» — Цижэнь поправляет броник. Узкопрофильный. От направленного взрыва минизаряда такой не защитит ни голову, ни конечности. Но если повезет, можно упасть в воронку и прикрыть собой Сюя — получится надежный щит из кевлара, мяса и костей. Неплохой вариант. Но есть и другой. Более простой. Пусть умрет этот мальчик, а Дом Цишань исчезнет с лица земли. Устрашающее торжество справедливости трех Оружейных Домов никогда не забудут. Цижэнь, щурясь, выискивает на трибуне Жоханя. Хочет взглянуть еще раз на обреченного заклятого врага, почувствовать куда-то запропавшую ненависть, чтобы чаша весов качнулась в сторону мести. Но не видит. Видит австралийцев, русских, американцев, подтянувшихся в самый последний момент. А вот и папский представитель, сидит чинно на прежнем месте, неподвижный как горгулья. Он тут вовсе не приглашенный для политического курьеза бесполезный гость. Нет. Он часть католической цивилизационной машины. Ее послание. После таких посланий обычно начинаются мелкие и крупные перестановки в правительствах, равные дворцовым переворотам, долгие изнуряющие информационные войны, скупка технологий, изменение доктрин и приоритетов. Цижэнь смотрит на колеблющуюся в жарком воздухе фигуру клирика, и чаша его внутренних весов тоже колеблется. За пятым ребром что-то тянет и острыми краями царапает душу. Как будто вместо сердца Цижэню подсунули кирпич. Позволить Сюю умереть — ошибка. Не только человеческая. Но и стратегическая. Впереди смута и передел собственности. Политика, в том числе и военная, станет похожей на штормовое предупреждение. В шторм Дому Гусу нужны союзники и устойчивость. Четыре Оружейных Дома — лучше, чем три. Теоретически. Если Сюй выживет — станет новым главой, прекрасным главой, другом, с которым трем другим Домам будет выгодно сотрудничать! Или нет? Или это все иллюзии? Эмоции? Что если Цижэнь просто пытается рационализировать свои чувства? — Не стойте здесь, здесь гражданским запрещено! — молодой солдатик с красным, шелушащимся от солнца лицом зло окрикивает Цижэня, теснит его в сторону трибун, туалетов, медицинской палатки, в которой на столе из нержавейки рассыпаны распознавательные биочипы. В которой в стерильном боксе лежат хирургические инструменты. В которой сейчас никого, потому что все на трибунах. «Вот и решение», — невесело думает Цижэнь и одной рукой хватает приклад солдатского автомата, другую выбрасывает вверх. Заточенный ноготь мизинца впивается в незащищенное горло. Не позволяя солдатику вырваться, Цижэнь ввинчивается с ним в обнимку в брезентовый, трепещущий на ветру полог. Появляется снаружи уже через минуту, поправляя каску, пристраивая на боку медсумку, на ходу адаптируясь к камуфляжу и вытирая со лба струящийся пот. Он готов искать Сюя. Больше никаких сомнений нет. Сожалений тоже. Ни по поводу сломанного ногтя, ни по поводу солдатика, что лежит под хирургическим столом со свернутой шеей, ни по поводу тех сотен безымянных солдатиков, что умрут сегодня на этом полигоне. Отдадут жизнь ради торжества идеалов Дома Гусу. «И почему я считаю себя хорошим? Не так уж мы с министром и отличаемся друг от друга», — успевает подумать Цижэнь, прежде чем слышит еще один резкий окрик. — Лю! — Определенно, он сегодня востребован. Оборачивается. Почти вплотную нависает Чжулю. В двух шагах позади останавливается Жохань. Его идеально отглаженная форма теперь кажется помятой, потерявшей весь свой шик. Там, где парадно сияли многочисленные медали, торчат нитки оборванных тканевых волокон. На посеревшем лице резко выделяются мешки под глазами. — Почему вы не на трибуне? — неподдельно удивляется Цижэнь. — Без вас начнется паника. — Она и так начнется. Пятью минутами раньше, тридцатью минутами позже. Скажи лучше, что с бункером. Знаешь, как до него добраться быстрее всего из этой точки? Я тут выяснил, что на дверь поставили дополнительный запор. Не электронный. Удаленно не вскроешь. Что будешь делать? Цижэнь бросает взгляд в сторону медицинской палатки. Перебирает по памяти спрятанные в боксе инструменты. — Открыть не проблема. Проблема — время. За Сюем и к бункеру я не успею. На лице Жоханя на мгновение появляется выражение обреченного понимания, что ловушка вот-вот захлопнется, но тут же исчезает. Его сменяет решительное, даже веселое. — А тебе и не надо, — говорит, как бы ни к кому конкретно не обращаясь. — Когда своих рук и ног не хватает, приходится забыть про взаимную ненависть, а Лю?! Или как там тебя? — Лань Цижэнь. — Ну вот и познакомились… Лань. Значит так. Ты — к бункеру. Я с Чжулю — за Сюем. До того, как начали глушить, я успел определить координаты его айфона. Чжулю, дай Ланю ракетницу. Выпустишь первую сигналку, когда доберешься до бункера. Всего в барабане пять. Не жадничай. Для нас ракеты будут ориентиром. Жохань достает из кармана стилизованных галифе коробочку, открывает крышку, забивает ноздри, намазывает на десны. Протягивает Цижэню. Тот отрицательно качает головой: — Руки должны сохранять чувствительность. Жохань коротко кивает, передает коробочку Чжулю, тот «заправляется» на ходу, кричит часовому на КПП, размахивая пропусками: — Последняя проверка! — Вслед за Жоханем пересекает призрачную границу полигона. Цижэнь двигает головой, словно ворот броника становится слишком узким, бежит назад в палатку, сует в медсумку инструменты, идет через КПП, показывает пропуск убитого солдатика, торопится туда, где строятся в колонну отобранные для испытаний морпехи, где зеки, переодетые в камуфляж, шаркают ногами в ботинках не по размеру и движутся навстречу гибели в соленой пыли высохшего озера. Встраивается в общую однообразную массу, в которой только ИскИн со своей распознавательной программой «друг-враг» может отличить тех, у кого есть биочип, от тех, у кого нет. «Минут двенадцать осталось до того, как все мы станем пушечным мясом», — думает Цижэнь, вспрыгивает на подножку грузовика, чтобы сориентироваться, опять встраивается в шеренгу, двигается, двигается к чертовому бункеру. Когда до цели, спрятанной на дне небольшого котлована, остается каких-то пятьдесят метров, в мини-роботах включается сирена. «Враг в пределах «Периметра»! Внимание! Враг в пределах…» Цижэнь не на понятийном, а на осязательном уровне угадывает, что в этот момент где-то очень далеко отсюда мусорные программы набрасываются на ИскИн, вгрызаются в его позитронный мозг, съедают часть, выводя из строя системы биометрии, сейсмические сенсоры. Три минуты до того, как ИскИн хладнокровно и безжалостно начнет маленькую победную войну на дне пересохшего озера. В несколько прыжков Цижэнь оказывается у противоударной, защитно-герметичной двери бункера. Чувствует сильный запах машинного масла. Хорошо. Минобороны содержит свое имущество в порядке. Цижэнь выпускает первую ракету — зеленая. Осматривает дверь, проводит по ней рукой. Металл старой плавки, с зазубринами. Замок-штурвал, как и говорил Жохань, заблокирован наложенным поперек стальным запором. Короба наклепаны поверх листового железа. Скважина для мастер-ключа находится в правом, расположена неудобно для кистей рук — почти вплотную к опоре дверной коробки. В этот момент Цижэнь чувствует через подошвы ботинок первый, еще очень далекий взрыв. Решает: «Справлюсь». Выпускает вторую сигналку — синяя. Достает из медсумки несколько больших крючковатых лигатурных игл — они прекрасно подойдут в качестве отмычек. Когда вставляет в скважину две и напрягает запястье, его ушей достигает еще один взрыв. Чуть ближе. Пока одиночный, но адреналин тут же гонит кровь к пальцам. Цижэнь продавливает иглу и начинает считать. Один, два… Сначала неглубоко и несильно проворачивает, чтобы прочувствовать подушечками возвратные колебания штифтов и жесткость пружины открывающего механизма. Три, четыре… Проворачивает еще раз, по давлению штифтов определяет, который из шести — ключевой. Теперь остается надавить на вторую иглу — ту, что потолще и поискривленней, поднять ею нужный штифт и зафиксировать. Цижэнь концентрирует все внимание на самом кончике иглы-отмычки, интуитивно находит правильное движение. Пять, шесть… Новый взрыв. Цижэнь начинает считать заново. Один… Запор откликается. Два… Сходит с пазов. Три… Цижэнь его отбрасывает. Четыре… Поспешно проворачивает запорную ручку штурвала несколько раз по часовой стрелке. Пять… Новый взрыв, сразу за ним еще один. Дверь медленно смещается внутрь… Один. Бункер выпускает из себя облако затхлого воздуха. Два, три… В небо улетает третья ракета — красная. Четыре. Новый взрыв сотрясает воздух совсем близко, еще один, еще. Это уже целая серия. Цижэнь оглядывается, и горячие воздушные потоки, смешанные с соленым песком и пылью, обжигают ему кожу. Запах жженого мяса и пластика ударяет в ноздри. Дверь открыта, но где же Сюй? Цижэнь и сам не замечает, как молится. Молится на Жоханя, на его пронырливость и удачу. «Ну же, старый козел! Ты не должен меня подвести». Поправляется: «Нас». Начинает считать. Один… *** Сюй прошел с зеками, одетыми в камуфляж, достаточно, чтобы перестать быть видимым с трибун. Вывалился из колонны и отправился куда глаза глядят. Сам по себе. Его не останавливали. Он сделался невидимкой, чуть пару раз не попал под колеса бронетранспортеров, замирал возле котлованов, исследовал полигон «596» — гигантский памятник человеческой спеси и могущества. Когда-то, когда Сюй еще не родился, тут испытывали оружие. Потом закрыли. Сюй встал на краю очередной огромной воронки, облизал пересохшие соленые губы. Прислушался. Где-то совсем рядом с ним ревели моторы, перекрывая гомон морпехов и зеков. Где-то внутри него ревели чувства: обиды, несправедливости, озлобленности. Все три — новые для него эмоции. Раньше у него никогда не было обидчиков, раньше он всегда мог постоять за себя, раньше он никогда не испытывал ненависти. Ни к кому. Даже к повстанцам в Золотом треугольнике не испытывал ничего кроме антипатии. К Чао — только пренебрежение. Тут Сюй вспоминает, что придурок лежит с лицом всмятку и кишками наружу в морге. Надо бы пожалеть, но Сюй не может. Ни его пожалеть, ни себя. В Сюе клокочет целое море яркой, текучей ненависти, которое отравляет все другие чувства. Отец. Сюй же с самого детства знал, что отец многолик, иногда — ужасен. Враги звали его «мясником». Друзья — тоже. Но сам Сюй никогда не думал, что отец повернется к нему не той своей стороной, которая нарядная и красивая, за которую любила его мать, за которую исполняла все его прихоти, а той, которая темная. — Ты к нему несправедлив, — вдруг слышит Сюй родной голос. Оборачивается. Никого. Но голос не замолкает:  — Ты же видел, как отцу тяжело с подготовкой испытаний «Периметра», как он весь извелся. Не надо было лезть на рожон, не надо было попадаться под руку. Ты же знаешь, как он не любит, когда ему мешают. Когда его перебивают! Да! Сюй знает. Он виноват. «Ты его спровоцировал, — мягко упрекает в его голове мать, — и доигрался. Жохань сорвался, потерял контроль. Всего лишь раз. Один раз. Надо простить». Надо. Но Сюй не может. Полигон расплывается перед глазами, появляется знакомый запах дома — самого безопасного и надежного места. Темный кабинет. Холодный стол. Звяканье пряжки. Скрип кресла где-то в глубине, в дальнем углу. Запах виски. Тяжелый голос: «Чжулю, не тяни». Черная огромная тень на периферии зрения. И боль, и стыд, и унижение. Сюй сгибается пополам так, словно вновь переживает изнасилование вживую, его выворачивает наизнанку, он падает на колени, упирается руками в сыпучий грунт. В ладонь что-то врезается. Он сжимает это что-то в кулаке, чтобы испытать настоящую боль, а не призрачную. Это помогает. Воспоминание бледнеет, распадается, выветривается. Сюй медленно поднимается с колен, утирает рот рукавом, разжимает кулак. Смотрит, что лежит на изрезанной до крови ладони. Часы. Ржавые, без стекла, без минутной стрелки. Как привет из другой эпохи. Командирские часы. Мать любила такие. «Прости его, — тут же далеким эхом звенит в голове ее голос, — ты сам виноват. Сам во всем виноват. Это все твое непослушание». «Это все твое непослушание», — сменяет ее голос другой — мужской. Безутешный отец из далекого детства настаивает: «Это из-за тебя она умерла». «Нет!» — Сюй снова до боли сжимает в кулаке ржавые часы. Боль всегда была его помощницей. Вот и сейчас с ней возвращается вытесненное. Кадр: разгоряченный наркотическим коктейлем отец хвастает перед какими-то людьми в форме и штатском, что с закрытыми глазами может попасть в яблочко. Кадр: яблочко — оно у матери на голове. Сюй видит красный большой плод отчетливо. Кадр: Сюй на веранде, с телефоном в руке, кричит отцу под руку: «Папа, тебя из правительства. Говорят, срочно!» Кадр: рука отца с взведенным кольтом вздрагивает. Кадр: беззвучно и устало опускается на зеленую траву мать, по зелени разливается красная краска. Сюй смотрит и старается понять, зачем мать пачкает себе волосы, зачем так безобразит лицо… Где-то на границе полигона включается сирена. Мини-роботы снуют под ногами, и из их динамиков механический голос орет предупреждения. «Я не виноват! — орет в пустоту Сюй, срывая голос. — Ненавижу!» Думает, что если бы у него была такая возможность, он бы все здесь подорвал к чертовой матери. Все и всех. Пусть потом тюрьма, приговор отцу. Пусть… До Сюя доносится звук далекого одиночного взрыва. Сюй смеется сквозь слезы. Да. Вот так. Пусть все взрывается! Второй одиночный, третий. Сюй слушает их, как слушают боевые марши. Взрывы сливаются в один, катятся волной в его сторону, приближаясь. Сюй поворачивает голову, в руке у него все еще зажаты часы. В голове больше нет посторонних голосов. Теперь все еще хуже. Теперь у Сюя что-то вроде галлюцинации. Или это опий, который заставил вдохнуть отец, наконец возымел действие? Только после нескольких судорожных вздохов Сюй приходит к выводу, что нет. Это не опий. На него действительно катится волна. Черная, воняющая пластиком волна горячего воздуха, гонимая непрекращающимися взрывами мин, наполненная осколками, остатками, обрывками камней, людей, машин. Сюрреалистическое зрелище, от которого Сюю очень хочется материться, как всегда матерился Чао, как никогда не позволял себе выражаться он. Сейчас на все плевать. Все можно. Сюй кричит: «Вот же блядь! Пиздец твоему «Периметру», папа! Пиздец тебе! И Чжулю твоему. И мне! Так нам и надо, папочка! Так нам и надо!» Сюю даже не страшно. Последние месяцы было так безысходно, что он даже рад. Сейчас все кончится. Надо только подождать. Еще немного. Он как загипнотизированный смотрит на приближающуюся смерть, на фоне пыли и копоти различает две человеческие фигуры. Они бегут впереди волны взрывов, потом наравне с ней. Знакомый разворот плеч, знакомые устрашающе-быстрые движения. Отец и Чжулю. Отец бежит по минному полю наугад, но он очень везучий. Осколки минуют его. Чжулю не такой везучий. Рядом с ним взрывается мина, и цепочка осколков прошивает тело от бедер до груди, так что Чжулю резким, неестественным движением перегибается по этой линии. Сюй видит, как мясо клочьями медленно вылезает из того, что только что было телохранителем Жоханя. Не может отвести глаз, испытывает какое-то странное чувство удовлетворения. Даже не замечает, как его самого трясет. Все еще пытается разглядеть в черном смерче остатки Чжулю, когда отец добегает до него и отбрасывает, изо всех сил отбрасывает с линии направленных взрывов куда-то назад. Теряя равновесие, Сюй чувствует, как его подхватывают сильные знакомые руки. Дергают, тянут. Восприятие замедляется, мир — убыстряется. На Сюя обрушивается грохот, жар, вонь, крики. Апокалипсис. А потом он уже ничего не видит, перебирает ногами, спотыкается, почти падает, дает себя втолкнуть в темноту… *** Один. Чтобы запустить четвертую ракету, Цижэнь выбирается из котлована, нажимает курок. Два. Снова красная! Разворачиваясь, видит надвигающуюся волну дыма, копоти, вони. Видит Сюя, стоящего на другом склоне котлована, между волной и скатом в бункер. Три. Кричит, зовет, но ветер относит слова Цижэня назад. Матерясь, Цижэнь запускает ракетницей в мальчишку; слишком далеко — ракетница не долетает. Четыре. Под грохот нового взрыва припускает к Сюю, бежит так быстро, как может, но все равно кажется, что медленно, что словно идет сквозь воду по покатому склону котлована вверх. Вдруг на фоне неба и дыма возникает черная страшная фигура Жоханя. Он добегает до Сюя первым, опережая и Цижэня, и новый взрыв. Толкает Сюя из последних сил к Цижэню, к проему бункера, к безопасности. Дает им мгновения форы. Цижэнь встречается взглядом с больными глазами министра. Шепчет: «Пять». Потом обломки костей и ошметки плоти мешаются с осколками мин и остатками ткани. Раз. Цижэнь хватает Сюя в охапку, поворачивается спиной к взрывной волне, закрывает Сюя собой. Два, три, четыре… практически тащит на себе к бункеру. Пять. Делает последний рывок, чувствует резкую боль в бедре, вталкивает Сюя в бункер, собственной силой тяжести заставляет дверь закрыться, почти на грани сознания прижимается к железу спиной в разорванном бронике. Надеется, что двадцати миллиметров закаленной стали хватит, чтобы остановить взрывную волну. Сил, чтобы загерметизировать бункер, у Цижэня уже нет. Штурвал за него несколько раз проворачивает Сюй. Отдышавшись, сориентировавшись в пространстве и подавив нестерпимую боль в бедре, Цижэнь спрашивает: — Ранен? — и заходится кашлем. Потому что, кажется, кричал что-то все это время, надорвал связки и говорить почти не может. — Нет, — отвечает Сюй в самое ухо, он все еще очень близко, как и его дыхание. — Почему? — Что почему? — сквозь зубы переспрашивает Цижэнь шепотом, отстраняется, чтобы достать дермадиски с синтетическим эндорфином. Прижимает их к разорванной ткани, к коже, мясу, и микрограммы наркотика обрушиваются на боль. — Чао мертв, отец мертв. Почему я жив? Цижэнь вдыхает запах пыли и говорит так спокойно, как получается: — Потому что я твой телохранитель. Наркотики чуть туманят мозг, чуть обостряют чувства. Под их действием Цижэню очень хочется крепко обнять Сюя, прижать к себе и больше не отпускать. Но он нарочито отодвигается в сторону, продолжая по инерции подпирать закрытую дверь. Говорит тяжелым, как мокрый песок, голосом: — Не совсем тот телохранитель, за которого себя выдавал. Нам надо будет поговорить. И ты сам решишь, что потом делать. Сюй кивает. Сползает по листовому железу двери вниз. Адреналин у него тоже кончился, сил держаться на ногах больше нет. Цижэнь садится следом. Протягивает Сюю парочку стимулирующих дермадисков. У них где-то часа два, чтобы переждать учиненный поврежденным ИскИном конец света. — Ну давай говорить, — в голосе Сюя нет горя, нет настороженности, и Цижэнь уверен, что мальчишка, несмотря на все сегодняшние потрясения, успокаивается. Цижэнь рассказывает. Про Фэнмяня, про Пристань Лотоса, про Чэна, про план Сичэня, про список заложников. — А мой журналист? — На следующий же день. Новые документы, новый дом, новая жизнь. Мы всегда выполняем обещания. — Тогда обещай мне, что останешься, — после долгого молчания наконец говорит Сюй. Говорит спокойно, взвешенно, как сказал бы глава Оружейного Дома. Цижэнь отвечает не задумываясь, внезапно поддавшись опьянению возможностей: — Останусь. — Не добавляет «с удовольствием», а мог бы. Потому что в Гусу достаточно тех, кто может его заменить. И Сичэнь, и Ванцзи, и Цзян Чэн, и даже Вэй Ин способны руководить Оружейными Домами. У всех четверых в избытке инициативы и здравомыслия. Он там, в Гонконге, не нужен. Он останется тут. Тут есть что разгребать и за кем присматривать.