Небольшое отступление, пока все оседают в Скайхолде, а Лавеллан пытается переосмыслить свое понимание Соласа.
***
Мы продолжали идти через горы на север, Солас теперь называл меня да'лен тем же холодным тоном, каким Каллен обычно произносил Вестница. Для командора я была либо Вестницей Андрасте, либо отступницей в шаге от одержимости. Титулы держали дистанцию между нами, так что он, не колеблясь, будет служить мне или усмирит меня, когда придет время. И поэтому Солас сделал то же самое, ограждая меня как ребенка, отвлекшегося от своих занятий, не желая принимать, что я предлагала больше. Скайхолд изменил все. Я понимала, что это был самый настоящий подарок для нас после разрушения Убежища, но для меня это была лишь еще одна вещь, которую я не могла осмыслить. Я едва успела найти покой в стенах Убежища, весьма ветхого поселения, надо признать, а теперь я была заперта внутри зубчатых стен и парапетов, установленных за обсидиановыми воротами. Во дворе крепости не было деревьев или, по крайней мере, ничего такого, что могло бы удовлетворить мои долийские чувства, а трава росла клочьями. Там, где все остальные потеряли дар речи от восхищения, я была просто потеряна. Я никак не могла разобраться в извилистых коридорах, и двери никогда не открывались в те помещения, которые я ожидала увидеть. Некоторые потом оказались закрыты вовсе. Теперь Солас был вне пределов моей досягаемости и даже занял свое место в ротонде, буквально под носом у Лелианы. Если бы я хотела поговорить с ним, мне пришлось бы тщательно выбирать слова и говорить тише, если я не хотела, чтобы это слышала вся башня, так как здесь каждый наш разговор был бы достоянием гласности. Он по-прежнему объяснял более сложные вещи с присущей ему грацией, и я всегда могла получить его одобрение, задавая умные вопросы, но он сделал бы не меньше и для Кассандры. Я вспомнила, как в начале нашего общения мы просто делили фляжку в лесу, и тогда его дружба была моим якорем. Мне казалось, что между нами пробежала какая-то мерцающая нить, которую нельзя было ни перерезать, ни порвать. Я успокаивала себя мыслью, что если мы действительно близки, то неважно, говорим мы об этом или нет. Еще до того, как мы расселили наших раненых солдат, Лелиана и Кассандра поймали меня, чтобы объявить Инквизитором де факто, лидером; как будто это вообще имело какой-то смысл. Неужели они не видят, что это Солас — наш лидер? Что это всегда был Солас? Пока они пытались разгадать таинственную гибель Верховной Жрицы, он рисковал всем, чтобы изучить саму Брешь. Пока они обсуждали, отправить ли меня в Вал Руайо для суда, он обнаружил, что мой Якорь мог закрывать Разрывы. В то время, пока они беспокоились о развалившихся Кругах магов и разбойничающих Храмовниках, он нашел способ укрепить Завесу и защитить нас всех. Там, где даже король Алистер искал только предлог, чтобы изгнать Фиону и ее магов из Редклиффа, Солас увидел шанс, наконец, закрыть Брешь. Когда мы были разбиты и потеряны, он показал нам Скайхолд. Меня бесило то, что они отказывались признать его право на это и что он никогда не стремился претендовать на то, что должно быть его, что он подталкивал меня к этому с самого начала. Но больше всего я злилась на себя за то, что ухватилась за эту возможность. Поэтому, когда я встала на ступенях, чтобы поднять их тяжелый шемленский меч, я отдала себя созданию именно Инквизиции, а не клана. В скором времени у меня был целый гардероб человеческой одежды, вплоть до носков. Туника и бриджи были простыми, но изящными, из мягкого бархата, инкрустированного кварцем молочного цвета и отделанного медью. Мне сказали, что дизайн пришел к нам из Вольной Марки, будто я сама была из Викома, а не из дикой местности вокруг него. Я велела им поставить ферелденское стекло на окнах, повесить гномьи драпировки, поднять знамена долийцев, установить кунарийский трон — я хотел дать понять, что Инквизиция стоит за весь Тедас. Я спала на орлесианской кровати, с бельем из шелка медового цвета, и считала ее чем-то вроде защитной руны: пока я лежу на ней, она может закалить меня для Игры. Одевание каждое утро было ритуалом, заклинанием, которое могло превратить эльфа, предназначенного носить одежды Хранителя, в человеческую девушку, взошедшую на трон. Я все еще носила долийские доспехи во время путешествий, я была бы дурой, если бы нарушила свой комфорт в бою, и я старалась путешествовать все время, постоянно. Якорь на моей руке словно испытывал голод, заставляя меня изучать магию. Сначала я знала только несколько заклинаний: как разжечь костер, установить защитные руны, успокоить галлу... но теперь моя магия становилась опасной, и я отложила свои защитные заклинания в угоду боевым. Иногда в битве молния поражала врагов без моего желания, сама по себе, а иногда моя метка выходила из-под контроля, разрывая стаи демонов Гордыни, как солнечный свет рассеивает туман. Если другие и замечали, что я не полностью контролирую свои силы, — они ничего не говорили. В конце концов, Разрывы закрывались один за другим. По вечерам Жозефина тайком посещала мои покои, и мы каждый вечер обедали вместе. Мне было все равно, что скажут другие, если заметят, что она приходит и уходит, но с осторожностью Жозефины я сомневаюсь, что кто-нибудь вообще знал об этом. Она научила меня, как класть салфетку на колени, как держать бокал за ножку и как аккуратно разложить столовые приборы, и как ими правильно пользоваться. Крошечная вилка для моллюсков, а та, что с двумя зубцами — для корня лотоса; узкая ложка для костного мозга и широкая — для супа. Этот нож предназначался для масла, а тот — для разделки мяса. Жозефина объяснила мне все титулы и должности, которые я никогда не знала: Ваша Светлость, Ваше Высочество, Ваше Величество, Ваше Преподобие, Ваше Святейшество, Первый Чародей, Леди Магистр, Лорд Искатель, Сэр Рыцарь. Но самое главное, она научила меня не кривить губы всякий раз, когда кто-то кланялся и шептал: “Ваша милость”. Я подозреваю, что она смотрела на меня с вежливым снисхождением. И я поняла, что если даже тактичная Жозефина может обвинить меня в недостатке светского изящества, то так я никогда не смогу привлечь дворян на сторону Инквизиции. Так что я отбросила свое негодование по поводу необходимости кланяться, согласно шемленскому обычаю, и удвоила свои усилия, чтобы учиться. Как будто вежливые манеры могли помочь мне забыть, как его рука лежала на моей шее, или то, что он однажды назвал меня леталлин.