Лавеллан пытается разобраться в себе после произошедшего в Тени.
***
Я не могла перестать думать о Страуде. Солдаты умирали по моему приказу и раньше, в первый же день, когда Кассандра вытащила меня из тюрьмы и заставила решить, пойдем ли мы через горный перевал; в тот день, когда мы штурмовали замок Редклифф; в тот день, когда мы закрыли Брешь. Но смотреть человеку в глаза и просить его умереть за меня в Тени? Это было совсем другое. Я сказала себе, что выбрала Страуда, потому что это была ошибка Серых Стражей и именно Серый Страж должен был за нее ответить, но это была неправда. В самый разгар событий я подумала о возлюбленном Хоук. Варрик сказал мне, что однажды он ушел от нее и что она провела три года, ожидая его возвращения. Я представила себе ее Маленького Волка, который ждет всю оставшуюся жизнь и знает, что его Хоук никогда не вернется. Но было бы мне до этого дело, если бы он не был эльфом? Это был херовый способ для Инквизитора принять решение. Если бы Страуд был жив — у Стражей было бы руководство, необходимое для перегруппировки. Если бы Страуд был жив, то он, единственный Страж, раскрывший предательство Кларель, был бы вознагражден за свою бдительность. Если бы Страуд был жив — Стражи сейчас не сидели бы с позором на моем пороге. И вот еще один спорный момент. Это был, кажется, первый раз, когда я не была согласна с решением Соласа для Инквизиции и сделала все по-своему, и в насмешку над моей инициативой он стал называть меня Инквизитором вместо леталлин. Как бы сильно я ни жаждала его одобрения во всем, я не могла согласиться с ним в этом вопросе; Стражи, ответственные за этот хаос, были мертвы. Те, кто остался, были повинны только в яростной преданности Ордену. Их предали те, кому они доверили командовать, и я боялась, что в изгнании они снова станут врагами Инквизиции. Солас не привел никаких аргументов, чтобы оправдать их изгнание, лишь злился. Он хотел, чтобы они были наказаны за свое высокомерие, как будто смерти, кошмаров, сожаления и призыва было недостаточно. Как будто я предлагала им мужей и жен, и долгую жизнь, наполненную жирными детьми, вместо кровопролития и битвы. Я также постоянно думала о той ночи у завесного огня, когда Солас сказал мне, что люди будут винить нас, когда узнают, что сфера была эльфийской. Чем более безжалостной и беспощадной я делаю Инквизицию, тем менее снисходительным будет Тедас в ответ. Если бы долийка изгнала Серых Стражей из Орлея, то можно было ожидать быстрого возмездия, направленного против кланов и ход событий обернулся бы против меня. Я бы не поставила свой народ в такое положение. После Адаманта я стала ночами бродить по крепостным стенам. Наш опыт с Гранью Кошмара все еще преследовал меня, и демоны в Тени слишком быстро смогли найти мои слабости. Сон был пыткой, и все же то, что Кошмар сказал мне, было наименьшей проблемой («Бедное дитя», — смеялся он, — «Фен'Харел учуял твой запах, и он украдет у тебя каждую радость». — «Это самое скучное проклятие долийцев, какое я когда-либо слышала, моя собственная бабушка и то выругалась бы с большим жаром!»). Зато я не могла забыть того яда, который Кошмар вылил на Соласа. Дирт ма, хареллан. Ма банал энасалин. Мар солас эна мар дин. Его слова словно были под моей кожей и гноились, злая и умная загадка, составленная из переходных глаголов с невысказанными объектами, местоимений, которые ни на кого не указывали, и омофонов с бесконечным значением. Я понимала, что, говоря на эльфийском, Кошмар специально распалял мое любопытство, и мне было стыдно, как легко я на это повелась. Только долиец мог оценить всю значимость слова вроде хареллан — это правда, остальное не имело никакого значения. Я задалась вопросом, может ли это объяснить всю тьму, которая скрывалась в Соласе, могло ли это быть причиной его гнева и невозможности простить долийцев, причиной, по которой он притягивал меня одним дыханием и отталкивал следующим. Неужели он предавал кого-то раньше, а теперь думает о том, чтобы предать меня? Может быть, Кошмар лишь воздействовал на Соласа, чтобы он сделал это, или воздействовал на меня, чтобы я задалась этим вопросом? Я сказала себе, что это не имеет значения; сделал ли он что-нибудь, чтобы его называли хареллан или нет, неважно. Я видела, как Солас умер за меня в безумном мире, и я не позволю демону запятнать это воспоминание. Между нами протянулась мерцающая нить, которую нельзя было ни перерезать, ни порвать.