Он определенно любит, когда она запускает ловкие пальцы с коротко остриженными ногтями в его волосы, нежно касается кожи, мягко массирует. Это вынуждает его уступить после непродолжительного спора и поддаться на уговоры с настойчивым предложением помощи. Хотя он должен был понимать, что даже элементарное мытье головы Наруто умудрится превратить в непристойные игры. В итоге они оба теперь мокрые, благо вода теплая, в ошметках мыльной пены и в довольно приподнятом настроении. Впрочем, последнее, ну, пожалуй, не то чтобы верно. Тут пригодилось бы другое определение, но Гааре неохота напрягать извилины лишний раз. Не до того.
Он опускает мокрые, скользкие ладони на бедра Наруто, когда она живо усаживается на звякнувшую туалетными принадлежностями деревянную тумбу, роняет на пол мазок и раскрытую бритву. Он настойчиво толкается между разведенных ног, пока плотно не прижимается пахом к промежности сквозь тонкую синтетику спортивных штанов.Наруто шумно вздыхает и неловко мажет влажным поцелуем по его подбородку. Заразительно смеется.
— Не слишком уж ты и последовательный, — с однозначно провокационной интонацией тянет она.
— Я просто не железный, — торопливо отвечает он и стискивает зубы, чтобы не проронить ни звука, когда Наруто касается губами мочки уха.
Она его дразнит, откровенно. Улыбается сладко и смотрит с хитрым прищуром.
За пределами палатки раздается громкий смех курящей неподалеку солдатни. Наруто предсказуемо морщится. И зажимается. И сникает. Но демонстративно, для него одного, все еще силится сохранять в голосе игривые нотки.
— Мне очень нравится, — она вдруг упирается ладонью в его грудь и настойчиво отстраняет.
Затем просто спрыгивает с тумбы и хватает полотенце, переброшенное через спинку стула.
— Но сейчас мы умываемся и идем спать.
Ах вот как? Маленькая женская месть за вечерний отказ? Или что-то более серьезное? Смущение? Стыд? Но, в целом, он согласен, настроиться на чувственные игры нет ни малейшей возможности в их стесненных обстоятельствах.
— Ты, — он акцентирует, — идешь спать. Мне нужно работать.
Наруто демонстративно закатывает глаза, швыряет в него полувлажное полотенце и удаляется в спальную зону, чтобы долго и усердно что-то передвигать, ворочать, стелить. Но ровно через полчаса после того, как выразительно громко вжикает молния на спортивной куртке, Наруто с неотвратимостью стихийного бедствия возвращается обратно, захлопывает журнал, кропотливо заполненный его рукой, гасит тусклый электрический свет и выуживает Гаару из-за стола.
— Мы, — заявляет она, — идем спать.
Можно было бы для вида возмутиться, напомнить, что он, на минуту, и ее главнокомандующий тоже, что она грубо нарушает субординацию, а также этические нормы страны Ветра, где уединение несостоящих в браке мужчины и девушки строго регламентируется, да и не слишком поощряется вообще. Что сам Гаара здорово так рискует своей репутацией, не особо скрывая, что влюблен и намерен жениться, не взирая на решение Совета. В общем, во всем случившемся Гаара давно и необратимо виноват сам, и оправдание себе искать поздно. Но так хочется…
Хочется на какое-то время забыться, содрать намертво приросшую к нему грубую шкуру казекаге, выпустить из рук на считанные мгновения бразды правления и быть просто парнем. Самым обычным. Приземленным. Жадным до неуклюжей девичьей ласки. Немного эгоистичным в своей заглушающей разум гормональной горячке.
И что ни говори, а в этих стыдливых игрищах на остром возбуждении есть свои плюсы. Откуда-то же взялись эти смелость и уверенность, эта настойчивость, поощряемая приглушенным смехом Наруто, без той… старой агрессивной нетерпеливости. Может быть, он даже не ударит в грязь лицом, когда впервые займется с Наруто сексом. Проклятье, это все жутко волнительно. У него так не потели ладони, когда он сдавал первый в своей жизни экзамен по основам сенсорной слежки. Нелепо.
— Может, все-таки попробуем? – тихо шепчет она, когда он мягко отстраняется и немного оттягивает ткань штанов, давящую на напряженный член.
— Нет. Даже не вынуждай меня читать тебе лекцию о последствиях ранней беременности.
Выражение лица Наруто заметно киснет, даже будучи едва различимым во мраке палатки. Она кутается в тонкое дорожное одеяло и шумно вздыхает.
Вот еще только на фронт он не таскал с собой презервативы!
— Почему ты такой? – спрашивает Наруто, похоже, обиженно.
— Какой?
— Ну, вот такой. Правильный, что ли. Разве не все парни ждут от своих девчонок только одного?
Это он-то правильный? Да, однозначно. К тринадцати годам оставивший за собой протяженный шлейф из крови и раздавленных трупов. Он, славившийся показной жестокостью. И вообще совершенно двинутый на желании обрести хоть какой-то смысл в своей гребаной жизни. В жизни, где он чужой даже в собственной семье. Это было… дохрена давно. А порой кажется, что буквально вчера.
Но та жизнь научила его выдержке. А эта жизнь научила его отвечать за все свои действия.
Гаара вздыхает.
— Не могу говорить за всех парней. Возможно, я просто излишне ответственный. Издержки профессии и должности.
Она молчит. Долго и упрямо, так, что в какой-то момент Гаара сдается под грузом накопившейся за день усталости и прикрывает глаза.
Вздох. Шевеление. Небрежное касание руки.
Гаара безнадежно устал.
Шорох одеяла. Голая пятка неловко цепляет его штанину. Раздраженное сопение.
Гаара совершенно точно смертельно устал.
Край одеяла небрежно прилетает ему в лицо, мягко мажет по переносице и ложится на подушку.
И хрен там она даст ему отдохнуть!
— Ты выдернула меня из-за стола и заставила лечь спать, чтобы теперь не давать глаз сомкнуть?
— Прости, — бормочет в тишине Наруто, но раскаяния в ее голосе нет ни капли. – Я вот думаю…
Ну разумеется, вся эта возня была лишь прелюдией, чтобы вынудить его заговорить. Что-то в ней не меняется с тринадцати лет, и вряд ли изменится в будущем. Не то чтобы он особо жаловался, конечно.
— После вот этого вот «я тут подумала» обычно не следует ничего хорошего, — сухо замечает Гаара.
Ему бы настроиться на долгий и не слишком приятный разговор, но он настолько устал физически и вымотан эмоционально последней ссорой, что по большей части ему безразлично, насколько Наруто в настроении его истязать. Сейчас он стерпит решительно все.
— Не будь занудой. Я серьезно, Гаара, — она снова вертится и, в итоге, плотно прижимается к нему.
Пахнет мятной зубной пастой, которую Наруто терпеть не может.
— Ты должен мне пообещать кое-что.
— Обещаю, — скептически произносит Гаара и подавляет желание зевнуть.
— Дурак, — обижается Наруто. – Я очень серьезна.
Конечно, серьезна. До такой степени серьезна, что наверняка готова стребовать с него слово, что он никогда, а в частности – завтра, не вздумает вдруг в критической ситуации рисковать собой. Этот ее детский эгоизм по-прежнему немного раздражает. Как нестись на недруга, сломя голову, не задумываясь о последствиях, — так это она пожалуйста. Как Гааре по долгу службы и личным убеждениям требуется ходить по тонкой грани между жизнью и смертью, — так она в злые слезы и решительное неприятие. Гааре нельзя. Гаара ее. Ей будет плохо, если его не станет. А каково будет ему, если не станет ее, так об этом думать как-то не слишком здорово, а потому и думать не надо. Парадоксальное, детское и легкомысленное отношение к тяжелому бою, когда окружающие умирают только потому, что ее не оказалось рядом в нужный момент. Но на войне люди в принципе гибнут, невозможно уберечь всех, как ни старайся. Чем-то, кем-то приходится жертвовать, и эти смерти на его совести, как генерала.
— Обещай…
— Я не буду обещать, если не буду уверен, что смогу сдержать слово.
Наруто выразительно цокает. Потом тяжело вздыхает и, недолго помолчав, отворачивается.
Теперь его черед вздыхать.
— Ты дуешься, — констатирует Гаара, надеясь по голосу понять, какой тактики придерживаться.
Она молчит.
Отлично. Хреновая тактика. План провалился.
— Это ребячество…
Она мгновенно ощетинивается:
— Не надо разговаривать со мной как с пятилеткой. Я понимаю, что это часть профессии. Что тебя не переделать, и ты все равно будешь выкладываться до последнего, пока не истощишь все запасы чакры. Так поступает каге, так, наверное, должен поступать и главнокомандующий. Но это не значит, что мне так легко и просто это принять.
А потом шепотом, отчаянно хрипло, будто собирается озвучить нечто ужасное:
— Ты мне дорог.
Так прямолинейно и горячо сказано, что в ответ не сразу и слова-то подберешь. Подумать только, и без этого примитивного и страшного в озвучивании «я тебя люблю», можно, оказывается, донести, что чувствуешь, и уложить упрямого партнера на лопатки.
Гаара сдается. Он вообще как-то поразительно быстро сдается, стоит ей только резко сменить типичное бахвальство и настырность на осторожную ласку. Влюбленный мальчишка, однозначно.
— Я понимаю. И я обещаю не рисковать собой понапрасну. Хочется дожить как минимум до совершеннолетия.
Наруто раздраженно оборачивается и хмуро на него таращится.
— Из тебя дерьмовый шутник, знаешь ли. И вообще, — снова с привычным упорством, — не надейся от меня таким образом отделаться. Я тебя знаю. Как только разговор становится неловким, ты моментом сливаешься.
Ее рука широким мазком скользит от плеча до груди и замирает поверх тонкой ткани свитера. Под теплой ладонью собственное сердцебиение ощущается неестественно сильно, гулко бухает, мягко касаясь пульсирующей частотой ребер.
— Ты должен мне пообещать, что обязательно выживешь на этой войне…
Вдруг ее глаза расширяются, и она запальчиво бормочет:
— И на любой другой тоже… И вообще. Чтоб был живой. Ты меня понял?
Уместнее было бы рассмеяться. Да только реакция окружения за эти годы убедила его в том, что даже легко тронувшая губы усмешка уже расценивается как жест скрытой агрессии. Куда там открыто улыбаться или, упаси мироздание, смеяться? От его улыбки веет старым добрым кровожадным азартом, как говорит Темари. Люди тяжело адаптируются и привыкают к радикальным изменениям. И народная любовь эта — уважение, взращенное на заколоченном в глубины памяти страхе, — в сущности всё, на что ему, как лидеру, стоит рассчитывать. А Наруто, надо думать, и вовсе расценит этот неуверенный смешок как недоверие и предвзятость. Никаких улыбок.
— Предельно хорошо все уяснил. Но давать пустые обещания…
Ладонь лежащая на груди давит, пальцы небрежно собирают податливо тянущуюся ткань свитера, пока костяшки не упираются в грудную клетку. Главнокомандующего альянсом шиноби схватила за грудки его девчонка, хах. Наруто его не тронет, разумеется: не позволит себе грубость или неосторожное движение, но в расширенных черных зрачках столько упрямства и настойчивой просьбы, что… Да к демонам! Это никогда не закончится, если он не пойдет навстречу.
Слишком вымученно, но:
— Обещаю.
* * *
— Ну что ж, — произносит громко Учиха Мадара, лениво стряхивая грязь с обуви прямиком на макушку уродливой статуи, — с вашими каге покончено. Осталось только разобраться с горсткой печальных неудачников.
И рожа его излучает такое самодовольство, что Наруто с радостью бы засадила ему расен-сюрикеном аккурат между глаз. А потом с не меньшим удовольствием пялилась бы на окровавленные ошметки черепа и мозгов, щедро рассыпанные на земле. Кто дал ему право насмехаться и кичиться статусом дохлого божка? Пошел в задницу, урод!
Курама, что совсем недавно с откровенным энтузиазмом подпитывал ее боевой дух, ерничая и угрожая, вдруг заткнулся и помрачнел. Если, конечно, ощущение какой-то парадоксальной внутренней вязкости можно назвать мрачностью. Сердце глухо ударяется о ребра, и кончики пальцев прошивает коротким электрическим разрядом.
Гаара!
Она порывисто оборачивается туда, откуда ранее непрерывно доносилась чудно резонирующая с природной энергией убийственная стихия ветра. Но видит лишь грязное зарево пламени в густом тумане из вяло оседающей пыли. Проклятье! Как давно она упустила каге из вида? Как давно перестала фокусироваться на их всплесках чакры?
— Курама, где они? Где Гаара и бабуля? – рвано спрашивает Наруто, продолжая вглядываться в изуродованный до неузнаваемости горный рельеф.
Голос дрожит, и внутри расползается липкое, удушающее чувство страха. Оно тянется холодными и костлявыми пальцами к горлу, впивается гнилыми ногтями в тонкую кожу… и давит. Давит так, что очередной вздох дается с колоссальным трудом. Она оказалась настолько беспечной, что хватило каких-то, боги, должно быть, сущих минут, чтобы стереть пятерку сильнейших с лица земли. Может… есть ли хоть малейший шанс, что они выжили? Что кому-то удалось отступить и укрыться? У Гаары, боги, у Гаары же самая надежная защита! Что ему эти мощные атаки, если он серию метеоритов от самого Учихи пережил и немного оцарапался? Ну смешно же, в самом деле! Он не может так с ней поступить, он не может ее оставить вот сейчас. Он же, демоны его задери, обещал!
— Курама!
— Да помолчи ты, — раздраженно рычит тот – лоснящаяся огненно-рыжая шерсть едва дыбом не становится.
А потом он вдруг замирает, только приоткрывает пасть, демонстрируя белые клыки, и, суживает глаза, вглядываясь куда-то вдаль.
— Есть, — вздыхает Курама то ли с облегчением, то ли обреченно, да он ее в могилу сведет, честное слово! – Сенджу жива, гм, скорее всего. А вот малец твой совсем плох. Да и с остальными не намного лучше.
Дерьмо, дерьмо, ну просто наидерьмовейшее дерьмо! Блядь, она все в своей жизни просрала в один момент! И правда не знаешь, как и реагировать: то ли радоваться слабой надежде, то ли начинать рвать на голове волосы и, наплевав на все, слабовольно бросаться в истерику. Она не успеет. Точно же не успеет. И смерть Гаары, бабули и всех остальных каге будет на ее совести.
Наруто тяжело сглатывает ком в горле, горчащий досадой, и шумно тянет носом воздух, — нет, она не разревется тут, здесь и сейчас, на глазах у обезглавленного альянса шиноби и двух двинутых на всю голову родственничков Саске. Ни за что!
— Сколько он продержится?
— Почем мне знать? – огрызается было Курама. – Очевидно, недолго.
Конечно… недолго, если она не в состоянии почувствовать даже слабое излучение чакры Гаары. Кинуться на выручку – это ведь не просто желание, это потребность, острая потребность поделиться жизненной энергией, силой, стремлением бороться. Но так погано складываются обстоятельства, что броситься на помощь Гааре она не может, не имеет никакого права оставить эти тысячи бойцов, чтобы спасти своего парня. Потерять тысячи, чтобы спасти одного. Ты об этом выборе говорил, Гаара. О выборе между долгом и личной потребностью? Так вот, чтоб ты знал, Гаара, Узумаки Наруто весьма хреново умеет расставлять приоритеты. Ей сейчас предстоит как-то обойти бесконечную регенерацию Учихи Мадары и с концами отправить этого фанатика вечных иллюзий на тот свет. Всего-то. Так что сделай одолжение: продержись еще немного! И не вздумай там помереть.
— Но есть и хорошая новость, — вдруг бесцеремонно прерывает ее Курама. – Моя вторая половина, похоже, скоро будет здесь.
* * *
Что-то в облике мелкой хвастливой девчонки со светлыми волосами, схваченными в два неряшливых хвоста, заставляет Минато остановиться и снова обернуться.
Она, нелепо восседая на земле в окружении растерянных бойцов, видит его, набирает в грудь побольше воздуха и бесцеремонно его отчитывает:
— Долго же ты!
Минато на всякий случай оглядывается по сторонам: а к нему ли это она так небрежно обращается?
— Ты очень задержался, пап.
Минато застывает. Внутри все переворачивается. Его накрывает волной ярчайших образов недавнего прошлого: неясных, суматошных, счастливых и трагичных. Где-то он отец новорожденной девочки, где-то он хокаге на страже безопасности своей деревни, где-то он впечатывает техникой в сырую от недавнего дождя почву одураченного врага, который посмел высвободить Девятихвостого и направить его ярость на уничтожение Конохи. Слишком быстро, слишком непоследовательно, слишком… болезненно?
— Наруто?
Она довольно улыбается.
— В точку, пап!
* * *
Когда среди выживших бойцов пробегает сначала тихий и неуверенный шепоток, пыль оседает, и шепот стремительно меняется на хор восторженных возгласов:
— Генерал! Каге!
— Генерал на поле боя! Доложить обстановку!
Лицо Наруто озаряется восторженной улыбкой. Она медленно поднимается с колен и оборачивается, чтобы в следующее мгновенье уже неуклюже броситься к невысокому парню лет так восемнадцати-девятнадцати, не больше, едва ступившему на рыхлую почву с песочной платформы.
Усовершенствованный джитон? Да и внешность у парня яркая, говорящая. Уж не прямой ли потомок четвертого казекаге? Вестимо он самый, очень похож.
Наруто врезается тому в грудь и оплетает руками шею, крепко обнимает. Лицо его всего на мгновение искажается гримасой боли, он вскидывает усталый, больной взгляд к черному небу, и осторожно обнимает ее в ответ. Она видит следы крови, злится, отталкивает стоически терпящего ее яростные атаки парня, затем снова заключает в объятия и отчаянно всхлипывает.
Итак, свидетелем чего он невольно стал? Да того самого, того самого, что когда-то толкнуло его осознанно жениться. То, что связывает Наруто и этого отпрыска казекаге явно выходит за границы дружбы. Это… озадачивает. Собственные чувства озадачивают. Он видит уже красивую девушку, которой приходится биологическим отцом, он должен как-то уложить в собственной голове, что прошло немыслимое количество времени со дня смерти, что мир изменился, что он сам ни капли не изменился и теперь моложе собственного ученика. И немногим старше дочери. Ситуация абсурдна. Но, во имя всех существующих богов, этот мир был абсурден с самого начала. Всегда.
Он, верно, должен же что-то испытывать? Проявить отцовскую ревность, подозрительность или, напротив, обрадоваться, что у Наруто есть близкий человек, что ей не чужды сильные чувства. Но, проклятье, все, что он может сказать однозначно, так это… он здорово обескуражен. В большей степени потому, что ситуация здесь и сейчас, она реальна, но воспринимается так отстраненно, будто все это происходит где-то и с кем-то когда-то, но не с ним. Он давно уже не часть этого мира. Ему не хватает житейской мудрости, чтобы за считанные минуты адаптироваться, принять тот неоспоримый факт, что жизнь идет своим чередом, что одно поколение сменяет другое, что дети растут и сами готовятся стать родителями. Впрочем, нет, для родителей эти двое еще слишком молоды.
Сам Минато только недавно стал отцом новорожденного ребенка, и вот спустя мгновенье он вдруг бах и отец девушки-подростка. Треклятая техника Воскрешения, будь она неладна. И, пожалуй, самое ироничное заключается в том, что он, Желтая молния Конохи, один из быстрейших мира шиноби, не может сориентироваться в перипетиях собственной жизни. Ах да, он же уже не часть мира живых.
Но он, на минуту, четвертый хокаге и все еще хороший, хоть и мертвый, отец.
Молодая версия Четвертого казекаге скользит взглядом по трем прибывшим хокаге и останавливается на нем. Минато моргает. В глазах парня мелькает понимание.
Кажется, следом о нем вспоминает и Наруто. Она оборачивается и, встретившись взглядом с Минато, медленно трет в затылке, а другой рукой все еще неизменно цепляется за своего благоверного. Или кто он там ей?
— Па-папа, — неловко начинает она, и Минато мучительно сглатывает.
Дурацкая ситуация. Они по колено в грязи, крови погибших, враг собирается с силами для контратаки, здесь повсюду несет дерьмом, гарью и потом, и конечно сейчас самое подходящее время, чтобы устроить сосунку испытание, вроде знакомства с родителями. Тот, если судить по острому и недоверчивому взгляду, с ним абсолютно согласен.
— Это Гаара. И он мой…
Момент истины. Не хватает барабанной дроби. А пацан-то нервничает, он косится на Наруто и вдруг здорово расслабляется, на его лице появляется гримаса вселенского смирения, как только Наруто выносит вердикт:
— Жених.
Там, видимо, свои межличностные драмы едва обозначившейся молодой семьи.
— Он генерал объедененной армии, — не выдерживает мрачный здоровенный тип, и что-то в его облике Минато кажется знакомым. Проклятье. Райкаге. Тц, стыдно.
Тот явился на поле боя в компании с этим… Гаарой, да?
Если его отец и правда Раса, то у него специфическая манера выражения отцовских чувств. Занятное имя. Но… генерал, да? Блестящая карьерная лестница для его юного возраста. Впечатляет.
А генерал Гаара скромно ему кланяется. И Минато чувствует себя невероятно глупо. Кажется, кланяться генералу должен именно он.
