Шторм внутри меня

      — Лиза, мы не можем взять этого ребёнка на лечение! Мы просто угробим её. Зачем мучать девочку и её родителей долгими днями и бессонными ночами, проведёнными в больнице, заставляя всех просто мучиться в предчувствии скорой смерти? Мы же все прекрасно понимаем, что она умрёт и то, как скоро это произойдёт, — лишь вопрос времени. Мы не можем ничего сделать. Ты слышишь меня?! — Рихтер перешёл на крик, тряся главврача, которая бессмысленно смотрела за его плечи на девочку с глазами, цвета осеннего неба. — Лекарства убьют её быстрее и мучительнее, чем болезнь. Пойми это наконец!       Из серо-голубых глаз Лизы крупными каплями потекли слёзы. Губы задрожали от надвигающейся истерики. А перед ней стоял Андрей. Такой гениальный, такой убедительный и такой целеустремлённый Андрей. И сейчас, только что, на её глазах он просто уговорил родителей не лечить смертельно больного ребёнка. Всемогущий Рихтер, идущий против системы, плюющий на любые принципы и опасности в погоне за призрачной возможностью снова поиграть в Бога и достать больного буквально с того света… сдался? Этого просто быть не могло. Это рвало все шаблоны в её голове, рушило сейчас всё то, что Рихтер день за днём, год за годом, подобно опытному скульптору, медленно и терпеливо выдалбливал в её сознании.       — Зачем? — Лиза всхлипнула.       Она не смогла говорить дальше. Жаркий, отвратительный, плотный, густой комок приближался к горлу, мешая не только говорить, но и дышать. Вопросов было так много, но уже сейчас было понятно, что ответов на них она, скорее всего, не получит.       Сквозь прозрачные стены она наблюдала, как маленькая солнечная девочка с глазами цвета осеннего неба — так её окрестил сам Рихтер — сейчас играла со своей мамой, едва сдерживающей слёзы. Лиза даже представить не могла каким тяжёлым для той женщины стало это решение, поэтому откровенно её не понимала. Ей казалось, что только что, на её глазах, родители этой девчушки собственными руками подписали своему ребёнку смертный приговор.       Лиза уткнулась носом Рихтеру в грудь и начала колотить его, что было мочи. А он крепко обнимал её, прижимая с каждым ударом всё сильнее, и ласково поглаживал ладонью по спине в попытках успокоить.       — Рихтер, сделай же хоть что-нибудь! Ты же гений, ты почти Бог! Придумай что-то! — Лиза орала на весь коридор, но ей самой собственный голос сейчас казался чужим и недостаточно громким для того, чтобы весь мир почувствовал её боль.       С каждым предложением слёзы становились всё крупнее, а удары постепенно ослабевали. Она бы упала к его ногам, ползала, умоляла, но крепкие руки диагноста заставляли оставаться на месте, не давая сползти ни на сантиметр ниже. В конце концов, её истерика сошла на нет. И она продолжила тихо плакать. Настолько тихо, что понять это можно было лишь по изредка вздрагивающим плечам.       — Почему?.. — спросила она, понизив голос настолько, насколько это было возможно в принципе.       Рихтер молчал, давая Лизе выплакать всё, что мучило её. Всю вселенскую несправедливость, вложенную в эти слёзы. Он нежно гладил её по спине и немного надавливал на напряжённую шею и плечи, чтобы хоть немного снять напряжение с окаменевших мышц.       — Пойдём ко мне в кабинет. У меня есть виски, — хриплым голосом сообщил Рихтер Лизе в макушку, чем вызвал ещё больший поток слёз. — Ну-ну, куропатка моя… Успокаивайся. Ты пугаешь пациентов, — Андрей мягко провёл по спутавшимся волосам Лизы. — Ты пойми, мы врачи. Мы не боги. Не в нашей власти…       — Что не в нашей власти?! Что?! Мы даже не попытались! Ты просто вымостил ей дорогу к кладбищу своими руками! За что ты так с ними? — она подняла к нему свой вопрошающий взгляд, в котором плескалось с десяток различных эмоций, а затем снова уткнулась лбом ему в плечо, обхватила Рихтера руками, пытаясь прижаться к нему ещё плотнее, как будто бы это было возможно, и заговорила шёпотом, тихо и торопливо: — Ты много раз смотрел чужой смерти в глаза; ты сам не единожды смеялся ей в лицо, называл себя гением… А что теперь? Ты лечил почти невозможное. А сейчас… — Лиза от волнения говорила очень сбивчиво, но Андрей вслушивался в её речь, не перебивая.       Рихтер, не отпуская, немного отстранил её от себя ровно настолько, чтобы видеть её лицо, и серьёзно посмотрел в родные заплаканные глаза.       — А сейчас мы столкнулись с гепатитом C и начальной стадией рака печени у маленькой девочки с редкой группой крови. И как думаешь, много ли у неё шансов найти новую печень? — вопрос был почти риторическим, но всё же заставил Лизу задуматься.       — Мы можем… — неуверенно начала Лиза, но была перебита Андреем.       — Мы не можем, — твёрдо заявил он, надеясь, что хоть сейчас Лиза включит здравый смысл.       — Дослушай меня! — Лиза прикрикнула и дождалась пока Рихтер покажет, что готов её слушать. — Мы можем продлить ей жизнь. Что если я найду ей новую печень, и мы договоримся с хирургом?       — Возможно, ты действительно найдёшь ей печень; я даже допускаю возможность того, что она приживётся. А что дальше? Нельзя забывать о рецидиве. Я уже молчу про сложность оформления документов на лечение ребёнка до двенадцати лет. Я вообще не понимаю, почему должен тебе это напоминать, — Рихтер почти испуганно глядел на главврача, соображая, в своём ли она уме.       — Она пройдёт курс реабилитации, пропьёт все необходимые медикаменты. Она будет жить… — Никольская смотрела на него с мольбой.       Андрей тяжело вздохнул и предельно серьёзно со знанием дела и без обыкновенной иронии ответил:       — Это не жизнь, Лиза. Мы продлим ей существование. Ты же эндокринолог: должна понимать, что такое гормоны и иммуносупрессоры единовременно для маленького неокрепшего организма. Мы убьём её ещё при жизни: обречём на страдания не только её, но и её родителей. Выключи женщину — включи врача. Это жестоко по отношению к ним, даже Гиппократ говорил: «Не навреди». А ты что хочешь сделать?       — Она потом будет жить, — возразила Лиза.       Хотя слёзы ещё стояли в глазах, голос уже не дрожал — она потихоньку брала себя в руки.       — Сколько? Сколько она будет жить? Пять лет? Семь? Это непредсказуемо. А потом внезапный рецидив и опять всё заново. И, Лиза, я никогда не думал, что когда-нибудь мне придётся это сказать, но… Ты вообще в курсе, кто её отец? Если мы угробим его дочь, а в нашем случае не «если», а «когда», он закопает эту больницу и пересажает нас всех в не особо комфортабельные серые комнатки в местах не столь отдалённых. Мы не можем так рисковать.       — А! Ну, теперь-то мне всё ясно! Ты просто переживаешь за свою задницу, а на девочку тебе просто плевать! Так ты не переживай — за больницу переживать буду я, а ты, как обычно, останешься ни при делах. Ты вообще ничем не рискуешь, так что «мы» здесь не уместно, в принципе.       Взгляд у Лизы стал строгим, и Рихтер не удержался, обхватил её лицо руками и стёр солёную влагу с её щёк и тихо прошептал:       — Да, за больницу я не переживаю. Я, действительно, переживаю за, как ты выразилась, задницу. Только вот не свою, а твою, потому что… — Рихтер нерешительно запнулся в середине предложения, однако, нашёл в себе силы продолжить, — мне не безразлично, что с тобой происходит.       Последние слова он практически выдохнул, а вслед за ними последовал жаркий поцелуй. Ему было плевать, что за их беседой наблюдала вся его команда, что сейчас их мог увидеть кто угодно. Просто он не знал, как по-другому выразить свою заботу, свою любовь. Просто не умел выражать подобное словами.       Лиза замычала от неожиданности и пару раз хлопнула Рихтера ладонью по спине. Но это больше ради приличия. Она и сама была не против такой формы выражения поддержки, поэтому уже через пару мгновений ответила на поцелуй. Руки Рихтера скользнули от лица по шее, плавно обогнули ключицы и плечи, и легли на талию. Сердце Лизы бешено стучало об рёбра, так, что даже Андрей ощущал его трепыхание. И это вызывало у него какую-то необъяснимую дрожь.       Елизавета оторвалась от бесстыдных губ Рихтера и к щекам тут же прилила краска. Она моментально ужасно смутилась от всего произошедшего: вот она только что рыдала и ругалась с заведующим диагностическим отделением, а теперь стоит и абсолютно без зазрения совести целуется с ним на глазах у своих подчинённых. Она часто и прерывисто задышала, вновь ткнулась лбом в сильное мужское плечо и тихо пробурчала:       — Ненавижу тебя, Рихтер…       Ответом для неё был тихий смех и невесомый поцелуй, запутавшийся в её волосах.