***
— …а это мама сердится, — крошечный детский пальчик указал на хмурую малышку в фотоальбоме, скрестившую ручки на груди. — А почему мама здесь сердится? Оле очень нравилось общаться с Варей, она была такой милой, открытой и солнечной девочкой, что при одном только взгляде на неё, невозможно было удержаться от улыбки. Даже вечно недовольный Рихтер просто расцветал рядом с дочкой. Кажется, только ленивый не высказал Рихтеру то, что у человека с таким скверным характером не может быть такой прекрасной девочки. Андрей Александрович на каждое замечание подобного рода злобно скалился и отвечал, что это Лизина дочь настолько же, насколько и его. И только очень немногие знали, что рядом со своей маленькой девочкой Рихтер больше напоминает плюшевого медведя. Хотя высказаться подобным образом могла позволить себе только Ходасевич. Иван Алексеевич всё ещё пребывал в шоке от того насколько хорошим отцом был его друг и каждый раз при виде играющего с дочерью диагноста, удивлённо мотал головой, пытаясь избавиться от навязчивой галлюцинации. — Папа говорит, что это потому что я его не слушаюсь, и маме это не нравится, — вдруг, девочка приблизилась почти вплотную, перешла на доверительный шёпот и очень серьёзно сообщила: — Но мне кажется, что это неправда. Ведь, когда мама была совсем маленькой, меня ещё не было. Правда-правда. Так ведь не может быть, чтобы она заранее сердилась? Тем более, что сейчас я себя хорошо веду, а мама всё равно хмурится… — Варя аккуратно провела ладошкой по чёрно-белой фотографии. — Только папе не говори. — Почему? — не совсем поняла Оля, потому что секретов от собственного отца девочка не имела, у них были очень тёплые отношения, и она всегда ему первому бежала сообщить все, даже самые страшные, с точки зрения маленького ребёнка, тайны. — Как же? — младшая Рихтер поражённо развела руками. — Ты же сама говорила, что папа всегда прав. — А… Ну, да. Так и есть. Рихтер всегда прав, — на автомате повторила Оля хорошо заученную фразу. — А я тоже Рихтер. И когда я вырасту, то буду, как папа. — Всегда будешь права? — с улыбкой спросила Оля. — Нет. Врачом. Как папа и мама. И как ты! — девчушка заливисто рассмеялась, когда увидела удивлённое лицо Оли. — Одно другому не мешает, — философски изрекла девушка. — А это тоже твоя мама? Оля указала пальцем на симпатичную девушку лет двадцати, которая счастливо улыбалась, стоя на какой-то полянке перед деревянным домиком, раскинув в стороны руки и глядя в камеру. Она была в каком-то несуразно большом, почти до колен, свитере, его рукава свисали ещё примерно на длину ладони, и ворот был таким огромным, что даже будучи подвёрнутым, прикрывал подбородок девушки. Он явно был с мужского плеча. А сзади, видимо, владелец сего предмета гардероба стоял радостно зажмурившийся, уткнувшись носом в светлые, растрёпанные ветром волосы. Руками он крепко прижимал девушку к себе. Да, наверное, когда-то Елизавета Дмитриевна была очень счастлива с этим парнем. Интересно, почему они с ним расстались? Или с ним что-то случилось? Оля невольно вспоминала собственного мужа, но детский жизнерадостный голос не дал ей окунуться в собственные печальные мысли. — Да! Это мама с папой, — у Оли чуть челюсть не отвисла от осознания, что это Рихтер. — Это папина любимая фотография. Но, когда я спросила почему, он ответил что-то не по-русски и сказал, что расскажет ещё раз, когда я стану постарше. А я ведь уже совсем взрослая! А он не говорит! — обиженно надула губки девочка. — Мне уже вот сколько! — Варя протянула Оле под нос гордо распахнутую пятерню. — Целых пять? — как бы удивилась Ходасевич. — Ага, — как-то грустно подтвердила Варя. — Но папа сказал, что это всё равно мало и он ничего мне не скажет, пока я не подрасту. В гостиную прошёл Рихтер, в руке у него была кошмарно-грязная, некогда зелёная тряпка. Он громко чихнул, и все обратили на него внимание. — Будь здоров, пап! — Фу, Андрей Александрович, — Оля брезгливо взглянула на тряпку и укоризненно покачала головой. — А если бы я не пришла, вы бы ещё месяц не убирались? Или два? — Чем реже убираешься, тем явственней результат уборки, — с умным видом обозначил он. — Так, девчонки! Вы ещё не устали сплетничать? А я вот прибрался в комнате и теперь жутко устал и проголодался. Надеюсь, что у вас есть чем меня кормить, потому что иначе я готов съесть одну маленькую непоседу! Рихтер изобразил рычание и с грозным видом начал медленно приближаться к месту, где сидела дочь. — Чур, не меня! — выкрикнула Варя и, захлопнув альбом, начала бегать от папы вокруг дивана. Андрей Александрович как мог старался догнать дочку, но больная нога не позволяла ему этого сделать. Так что через несколько минут Варя упивалась своей победой, а диагност, теперь не только уставший и вспотевший, но и запыхавшийся, сидел на диване, запрокинув голову назад, пытаясь отдышаться и гулко сглатывая. — То есть кормить меня сегодня не будут? — еле приоткрыв один глаз, жалобно спросил мужчина. — Будут-будут. Мы сейчас с Варей накроем на стол, а вы идите в душ. — Ладно, уговорили, — сдался Рихтер. — Ну-ка, Варвара Андреевна, подайте мне мой посох, я оставил его в комнате. И попить! — Папа! Попить это в другой стороне. — Хорошо. Тогда сначала попить, а потом уже посох, — подумав пару секунд, согласился Андрей Александрович и маленькая девочка, не учуяв в его словах никакого подвоха, помчалась на кухню. Ей вслед смотрели улыбающийся родитель и Оля Ходасевич. В тот день девушка осталась у них допоздна, об этом попросила Варя и настоял Рихтер. Он вообще очень часто потакал своей любимой дочке, но не баловал, наверное, это из-за того, что она, как две капли воды, была похожа на Елизавету Дмитриевну. По крайней мере, у неё точно были мамины глаза. — Оля, ты можешь, пожалуйста, посидеть с Варей, почитать там, что-то рассказать ей или просто поговорить… Мне нужно доделать ещё один отчёт к завтрашнему дню, Алиса попросила. Если Варя к этому моменту не заснёт, я тебя отпущу. Кажется, Рихтер долго собирался с мыслями прежде чем попросить её об этом небольшом одолжении. Конечно, Андрей Александрович никогда не говорил, что ему сложно и он нуждается в помощи, поэтому сердобольная Оля никогда не ждала, пока он попросит чего-то, просто приходила и помогала чем могла. — Конечно, Андрей Александрович, вы могли даже не спрашивать. Не торопитесь и не переживайте, я никуда не спешу и побуду с ней столько, сколько нужно. Рихтер кивнул и пошёл к своему рабочему столу. Сказать «спасибо» было выше его сил, Оля только понимающе улыбнулась, привычная к такому общению, и направилась в детскую. Девушка долго общалась с Варей, тут она вдруг заметила рисунок, висящий на пробковой доске, который появился там, по всей видимости, совсем недавно, потому что Оля его раньше не замечала. Она с интересом встала и подошла поближе. Чтобы рассмотреть его подробней. — Ты сама это нарисовала? Девочка приподнялась на локтях, чтобы увидеть о чём говорит Оля. Увидев нарисованную лягушку, которая сидела на кувшинке и пыталась дотянуться языком до мушки, она довольно улыбнувшись отвалилась обратно на подушки. — Да. — Красиво. У тебя очень хорошо получается. — Угу, — закрыв глаза, сонно пробормотала Варя. — Папа тоже так сказал и пообещал отдать меня в художественную школу. Мы пойдём сдавать туда экзамены через две недели. — Ты не переживаешь? — Нет. Папа говорит, что у меня всё получится, если я буду стараться. И я стараюсь. А ещё папа сказал, что если мне вдруг разонравится рисовать, то я смогу попробовать что-то другое. — Какой молодец у тебя папа, — с улыбкой сказала девушка. — А почему лягушка? Варя зевнула и тихо-тихо ответила: — Папа сказал, что у мамы в комнате тоже была лягушка, а я хотела, чтобы было, как у мамы. Папа посмеялся и сказал, что это очень похоже на мамину лягушку. Девочка уснула со счастливой улыбкой на губах. — Сладких снов, Варвара Андреевна Рихтер, — прошептала Оля, она аккуратно, чтобы не разбудить девочку, провела ладонью по светлым волосам и, выключив ночник, вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь, оставив небольшую щёлочку. Прежде чем уйти, она решила попрощаться с Андреем Александровичем. Он сидел на стуле скрестив руки на груди и что-то очень внимательно перечитывал. Оля, повинуясь своему неожиданному желанию, тихо подкралась сзади и нежно обняла диагноста. Его плечи моментально напряглись. Девушка еле сдержалась, чтобы не поцеловать начальника в небритую щёку, она подозревала, что ему это, мягко говоря, не понравится, вместо этого она прижалась к нему крепче и, прислонившись щекой к его виску, прошептала: — Почему вы ей не говорите, что Елизавета Дмитриевна… Что её мама… — Оля не смогла это выговорить, но она знала, что Рихтер её понял. Он провёл шершавыми пальцами по тыльной стороне её ладони и ничего не ответил. — Она сказала, что у Елизаветы Дмитриевны в комнате была лягушка, — непонятно зачем сказала Ходасевич. Просто уходить не хотелось. Хотелось стоять тут рядом, вдыхать горьковатый запах одеколона Андрея Александровича и чувствовать тепло его тела. Лишь бы не уходить домой. В пустую квартиру, где никто не ждёт. Рихтер ответил, хотя Оля ни на какой ответ не надеялась. — Да, но когда я об этом ей рассказал, то не стал уточнять, что у мамочки лягушка была когда-то живой, а потом уже препарированной и забальзамированной. В коем виде, собственно, и поселилась на полке. В другой, менее интимной ситуации, Ходасевич рассмеялась бы, что-нибудь ответила бы, но сейчас стояла молча, млея от ласковых прикосновений Андрея Александровича, но в конце концов, не выдержав, впилась губами в сухие губы диагноста, ошарашенного таким её поведением. Рихтер не отвечал на поцелуй, но и не отталкивал девушку. Оля отстранилась буквально на пару секунд, но тут же попыталась повторить манёвр ещё раз и всё-таки вынудить Андрея Александровича ответить на поцелуй. Рихтер положил руки ей на лицо, мягко придержав её от этого действия. — Ходасевич… Ты устала. Иди домой. Оля неловко качнула головой и отстранилась. Перед тем как выйти из комнаты, Ходасевич бросила на Андрея Александровича осторожный взгляд, но Рихтер снова равнодушно склонился над бумагами, не обращая на девушку абсолютно никакого внимания, будто её тут и вовсе не было. Он никогда больше не припоминал ей того досадного происшествия, не отпускал по этому поводу никаких шуток, словно ничего не произошло. В их отношениях не изменилось ничего, от слова «совсем», но теперь Оля даже не стремилась хоть как-нибудь сократить дистанцию между ними. С тех пор совершенно ясно стало, что Рихтер — запретная зона.***
— Я посидела с Варей, пока она не уснула, было уже поздно и я не стала проходить к Рихтеру, сразу пошла домой, — так она закончила ту версию событий, которую сейчас слушала Никольская. — У меня есть фотографии с Варей, хотите я покажу? Оля больше не могла сердиться на Никольскую, потому что пока девушка рассказывала историю, та сидела и плакала, зажимая рот ладонью. Ей было никак не понять, что Елизавета Дмитриевна чувствует к Рихтеру, но она точно видела, как сильно женщина любит свою дочь. — Хочу, — сипло прошептала бывшая главврач, вытирая влажные дорожки с щёк. — Только я, когда на новый телефон всё перекидывала, они немного перемешались. Вот, это выпускной из детского сада. Мы с ней тогда вместе платье выбирали и сделали такие красивые локоны, а это первое сентября. Знаете, Елизавета Дмитриевна, ей так понравилось в школе. И до сих пор очень нравится. Она хорошо учится. Никольская улыбнулась, с нежностью глядя на родное детское личико, с удивлением отметив, что Варю, действительно, словно отксерокопировали с неё. — Оля, пожалуйста, называй меня Мариной, — перебила она девушку, чтобы избежать этого момента в дальнейшем. — Это очень важно. — Хорошо. Ходасевич кивнула и продолжила показывать фотографии, рассказывая короткие истории, которыми запоминался тот или иной день. Поход в кино, планетарий, парк аттракционов… Пёстрые картинки сменялись одна за другой, пока Оля не дошла до фотографии из фотоальбома. Той самой, которая нравилась Рихтеру. — Ой. Это… Извините, — Оля замялась, но честно пояснила: — Мне просто понравилась эта фотография, вы на ней такая… Оля неопределённо повела рукой, а у Лизы чуть не вырвалось: «Я или ты всё-таки хотела сказать Рихтер?!» — но она вовремя прикусила язык, ведь Ходасевич совсем не давала повода даже предположить, что у них с Рихтером что-то есть, о чём честно заявила в самом начале разговора. — Я её тогда и сфотографировала. А что с ней? Мне Рихтер тоже ничего не сказал. Это какая-то тайна? — девушка заблокировала телефон и отложила его на край стола — это была первая фотография, которую она перекинула на свой новый смартфон, поэтому показывать было всё равно больше нечего. — На самом деле, никакой тайны нет. И на той фотографии всё написано, — Лиза пожала плечами. — На обороте, каллиграфическим почерком моей подруги, которая хорошо знала латынь, выведено: «Amantes sunt amentes», — влюблённые — безумные. Я тогда дико смущалась, а Рихтер смеялся, ему это, как и Катьке, показалось забавным. Ну, то, что эти слова всего одной буквой отличаются. Как мы с Андреем когда-то. Мы слишком разные, но такие похожие… Но это давно было, это самое начало третьего курса, по-моему. Нежность, проскользнувшая в какой-то момент в её голосе, заставила Олю уверится, что Никольской Рихтер совсем не настолько безразличен, как она хочет показать. Но оставался вопрос: — Тогда почему вы уехали? — спросила Оля, наконец. В этот момент к стольку подошёл Алексей, постукивая пальцем по циферблату своих часов, одним жестом показывая, что прошло даже больше, чем десять отведённых минут. — Потому что надо слушать Рихтера. Рихтер всегда прав, — туманно и как-то грустно ответила Елизавета Дмитриевна и, кивнув молодым людям на прощание, вышла из-за стола, направившись к выходу. — Странная она какая-то… — пробормотал Алекс, глядя вслед белокурой даме. — У тебя поезд скоро, давай доедай и пойдём, иначе рискуешь опоздать. Через час Оля уже сидела в «Сапсане» и смотрела в окно. С Алексом они попрощались ещё у вокзала, потому что по дороге ему позвонили и заказали срочную фотоссесию, к которой надо было подготовиться. Ходасевич в Петербурге очень понравилось, поэтому она пообещала как-нибудь приехать в гости. Когда фотограф начал уходить, она немного помедлила, будто решаясь на что-то, но всё-таки предложила ему приехать к ней в Москву, немного погостить. Котов улыбнулся так, что ноги подкосились и сказал, что приедет, как только закончится выставка. Оля вздрогнула от внезапной птичьей трели, которой чирикнул телефон в кармане. «Добрался до компьютера в студии! Лови», — гласило сообщение. Следом прилетела ссылка на облако, а там… Оля в лучах встающего солнца, а внизу бегущая куда-то величественная Нева, Оля с фонтанами в Петергофе, Оля с удивлённым выражением лица разглядывает рыжую проказницу, зацепившуюся коготком передней лапки за рукав кардигана… «Это моя любимая», — ещё одно сообщение. Это была единственная фотография, которую сделали не на профессиональную камеру, а на самый обычный мобильный телефон. Довольно улыбающийся Алекс одной рукой прижимал к себе спящую Олю. Короткие каштановые волосы растрепались, отдельные прядки налипли на лицо, залезли в немного приоткрытый рот. «Какой кошмар!» — Олино сообщение сопровождалось двумя смайликами, один был в ужасе, а второй смеялся до слёз. С улыбкой Оля заблокировала телефон и прикрыла слегка покрасневшее лицо ладонями. Её плечи то и дело подрагивали от смеха. «Сапсан» только успел тронуться, а Ходасевич уже ощущала всепоглощающую тоску, будто из самого сердца забрали что-то важное. Ну, ничего. Скоро она будет дома. У Рихтера. Варе обязательно понравится книга про художественное искусство с яркими иллюстрациями.