***
Пять лет назад Задумчивый и серьёзный Рихтер бесцельно бродил по коридорам больницы первые два дня после похорон, пока не стал замечать на себе сочувственные взгляды коллег. Пришлось нарезать круги по ординаторской или в палатах с коматозниками. Ходьба отвлекала от боли в ноге, которая в этот период многократно усилилась. Дочке было почти три, поэтому ему с боем, но удалось пристроить её в садик, не без помощи коллеги, жена которого была заведующей в одном из учреждений. Команда Рихтера по очереди забирала девочку из сада и приводила в больницу к Андрею Александровичу. Но чаще всего их посылали в ординаторскую, где им приходилось Варю развлекать. Больше всех бесился, конечно, Егоршин, и Оля часто с ним из-за этого ругалась. Вот она в очередной раз выбесилась на Руслана, который спихнул с себя всю ответственность на Калинина, и пришла к Рихтеру в кабинет, чтобы спросить, как скоро он освободиться. — Андрей Александрович… — Оля, — Рихтер перебил её на полуслове. — Если со мной вдруг что-то случится… Что угодно. У меня в кабинете есть книга по аутоиммунным. Её искать довольно долго, но ты найдёшь. Найди, пожалуйста, договорились? — Не говорите глупостей, Андрей Александрович! Ну, что с вами может случиться? Вас даже пуля не взяла, а вы переживаете, — попыталась Оля перевести в шутку разговор, от которого ей было очень не по себе. Конечно, было видно, что он тяжело переживает смерть Елизаветы Дмитриевны, но всё-таки у него есть её дочка, у него есть верный друг, преданная команда. Никольскую уже не вернуть, а он никак не может принять этот факт и продолжить жить. — Договорились? — настойчиво повторил начальник. Оля вздохнула, закатила глаза, но кивнула. — Отлично. На развороте с волчанкой будет один очень важный документ. Ты всё увидишь, когда придёт время. Поняла? — Поняла, Андрей Александрович, только вот жить вам ещё долго и счастливо. У вас вот какая дочка хорошенькая растёт. Кстати, она капризничает, потому что папа не идёт к ней. Рихтер кивнул, закинул в рот таблетку Трамадола и уже на выходе произнёс: — Оля, никому не говори о нашем разговоре. Совсем никому. — Хорошо. Ходасевич погрустнела, но замечаний по поводу таблеток Рихтеру делать не стала, а зря. Когда он жил с Никольской, та каким-то немыслимым образом заставила его отказаться от их приёма. Он бесился, мучился, страдал от невыносимых болей, но вытерпел всё ради Елизаветы Дмитриевны. Высокое чувство, как никак. Не далее, чем через месяц после их разговора, когда Оля почти о нём позабыла, им всей командой пришлось откачивать начальника после сильнейшего наркотического отравления. Егоршин психовал, грозился подать заявление на увольнение, у Володи страшно тряслись руки, а сама Оля практически ничего не могла разглядеть из-за слёз. Рихтер потом ещё и наорал на них на всех, когда очнулся. А потом пришёл Иван Алексеевич, выгнал всю команду из палаты и долго ругался с Рихтером, вправляя тому мозги. Казалось, что это помогло. Рихтер, правда таблетки пить не бросил, даже наоборот, дозировка несколько увеличилась, но больше без лишних глупостей. Он даже старался прибегать к своему лекарству реже, но только потому что Родионов наотрез отказался выписывать ему Трамадол. Благо запасы были поистине ошеломляющих размеров. Когда становилось совершенно невыносимо, Рихтер раненой рысью почти носился по коридорам больницы, чтобы хоть как-то отвлечься от нежелающей проходить боли.***
Оля что-то говорила про то, что ей было страшно, когда Рихтер замолчал? Да? Но подробности этой истории Елизавете Дмитриевне она рассказывать не стала. Зачем? Если ей всё равно, то это ничего не изменило бы, а если нет… Даже представить сложно, как жутко ей было бы это слышать. Это был второй и последний раз, когда Оля услышала от Рихтера просьбу. И это случилось чуть больше, чем через год.***
— Алло, мам. Отвлекаешь. Не могу. Нет, всё в порядке. С Варей тоже всё хорошо. Нет, приехать не надо. Потому что у меня и без тебя помощников в достатке, даже небольшой перебор. А давай наоборот? Да хоть завтра! Угу. Угу. Понял. Не забуду. Да сложу, не переживай. Ага, и я вас, — последнюю фразу Рихтер сказал очень тихо, так что пришлось поднапрячь слух, чтобы разобрать, а затем снова начал говорить обычным тоном. — Нет, сам не приеду, потому что занят. Оля. Да. Всё, пока, мне нужно идти. И бросил трубку, оглядываясь на свою команду. — Что уставились? Идите, делайте пациентке КТ. Оля, а ты стой здесь, у меня для тебя крайне ответственное задание, — Калинин громко захлопнул книгу, которую читал, а Егоршин закатил глаза и молча вышел из ординаторской, вслед за коллегой. — Завтра я даю тебе выходной, чтобы ты отвезла Варю к моим родителям. Мама очень попросила. Они с папой сейчас на даче в Подмосковье, это не очень далеко. Если приедете поздно, то тебе, возможно, придётся там переночевать, но, чтобы на следующий день была на работе. Через неделю привезёшь Варю обратно, — Рихтер собрался уйти, но вспомнил, что ещё он хотел сказать. — И не смейте там с мамой перемывать мне кости! Оля было возмутилась, но, подумав, что на самом деле так оно и было бы, кивнула, показывая начальнику, что наставлению она вняла. Ничего подозрительного в его просьбе не было. С родителями он старался лишний раз не видеться, просто потому что он это он. А может был у них какой-то конфликт или разногласия, впрочем, Рихтер предпочитал об этом не распространяться. Чтобы там между ними ни было, общению бабушки и дедушки с внучкой, он никак не препятствовал. Правда, обычно они приезжали за Варей сами. В общем, ничего смертельного в просьбе не было, как показалось Оле. Но для Рихтера всё складывалось удачнее некуда. Варе идея пришлась по душе — папиных родителей она очень любила. Дедушка всегда прятал в кармане какую-нибудь удивительно вкусную конфету или даже целую шоколадку, которую протягивал сияющей внучке под неодобрительное поцокивание бабушки. Любимая бабушка, в свою очередь покупала драгоценной дитятке игрушки, которые потом были разбросаны у Рихтера по всей квартире. Андрею Александровичу всё это решительно не нравилось, но вступать в полемику он не спешил. Спорить с отцом было абсолютно бесполезно, тем более, что при малейших попытках, мать, до этого не согласная, целиком и полностью вставала на сторону супруга. А вот доказать что-либо маме уже было невозможно априори. Так на так и выходило, что каждый оставался при своём мнении. Наверное, поэтому у вечно правого Рихтера отношения с родителями не особо клеились. Через пять минут общения, их для него становилось слишком много, даже теперь, когда большую часть времени они посвящали своей единственной и оттого ещё более любимой внучке. Олю встретили крайне дружелюбно, она понравилась родителям Рихтера ещё тогда, когда они встретились впервые, а уж теперь, когда выяснилось, что Оля так много помогает начальнику и по дому, и в воспитании дочери… Мама Андрея Александровича и без того довольно часто сетовала о том, что она всегда хотела такую дочку. Олю напоили чаем и, несмотря на то, что было ещё совсем не поздно и до последней электрички оставалось ещё несколько часов, родители Рихтера, естественно, во главе с маленькой Варварой Андреевной уговорили остаться Ходасевич на ночь, а уж там на первой электричке, пожалуйста, хоть куда, раз такая совестливая. Но вот уже с самого утра мать Андрея Александровича звонила сыну с угрозами, чтобы оставил девочку в покое на неделю, мол, она и без того бледная какая, исхудавшая, небось пашет там у него днём и ночью без отдыха и продыха. Какие только нелестные эпитеты не сыпались на голову диагноста, оказалось, что сын у неё и тиран, и деспот, и упёртый настолько, что мириться с этим решительно невозможно, но он выдержал всё очень спокойно и ответил крайне сдержанно. И, что ещё более удивительно, ответ его был положительным. Маме Рихтер вообще отказывал очень редко, если дело не касалось предложения пообщаться или приехать. Пять дней пролетели совершенно незаметно. Почему пять? Уже на третий день Варя безумно соскучилась по папе и начала проситься домой. Никакие увещевания не работали, с горем пополам бабушке удалось уговорить внучку остаться ещё хоть на пару денёчков. И в этой битве титанов безоговорочную победу одержала именно бабушка. Уехали ближе к обеду с двумя пакетами пирожков, впихнутых насильно. Один пакет для «тощей» Оли, второй — для любимого сыночка. Оля честно пыталась сдержать улыбку всякий раз, когда Рихтера называли слишком сладко или ласково, но ничего не могла с собой поделать — губы растягивались сами собой, выдавая веселье. Ходасевич позвонила Володе, чтобы спросить, сможет ли он их с Варей встретить. Оказалось, вполне, потому что новых пациентов они не брали, а Рихтер сегодня вообще отсутствует на рабочем месте. Оле показалось, что это очень хорошо, ведь это означало, что диагност дома, и Варя сразу сможет с ним увидеться. — Оля, а давай сходим в парк, поедим мороженое. Варя сделала щенячьи глазки, Оля на секунду опешила, а Калинин попытался держать серьёзное лицо, хотя в глазах уже бегали смешинки. — Подожди, ты разве не хотела поскорее прийти к папе? — ничуть не сердясь, спросила Оля. Варя нарочито печально вздохнула и кивнула. — Хотела. И хочу. Но мороженое я тоже хочу, а папе всё время некогда. — Ну… Ладно. Только надо тогда сначала вещи занести, чтобы не таскать их с собой. — Угу. А давай я тебе ключи дам, и ты одна сходишь? Вдруг папа меня не выпустит обратно, пока не поужинаю. А так мы с Володей здесь постоим и подождём тебя. — Хорошо, — Оля сдалась под натиском двух просящих взглядов, вне зависимости от идей Варя всегда могла рассчитывать на поддержку Калинина. — Варя, тогда я тебе доверю свою сумочку. Если вдруг тяжело будет, отдашь Калинину, — золотистая цепочка легла на плечо восторженной девочки. — Володя, давайте вы пока пойдёте в парк, я вас догоню. Возьмёшь мне шоколадное в стаканчике? Оля попыталась протянуть ему деньги на мороженое, но Владимир помотал головой, сказав, что он угощает. Оля улыбнулась, пожала плечами, мол, моё дело предложить, и пошла относить вещи. Квартира встретила её тишиной. Но вещи, в которых Андрей Александрович обычно выходил на улицу, были на своих местах. — Андрей Александрович, вы дома? — в ответ последовало лишь молчание. «Возможно, он просто спит», — промелькнуло в голове. Эта мысль успокоила ровно до того момента, пока взгляд не зацепился за записку, прикреплённую определённо таким образом, чтобы Оля её заметила, а Варя — нет. «Уведи Варю. Оля, книга» Руки задрожали, Ходасевич побелела и, не разуваясь, побежала заглядывать во все комнаты.***
Даже сейчас, спустя несколько лет, Олю трясло от одних воспоминаний и осознания, что тогда они могли просто не успеть.***
— Андрей, я тут подумала и решила, что было бы очень неплохо, если бы Оля осталась у нас вместе с Варей до конца недели. — Мама, — Рихтер медленно выдохнул, чтобы ненароком не оскорбить самого дорогого в своей жизни человека. — Мама, а кто, извини мне мой нескромный вопрос, будет работать? — Мальчик мой, послушай меня сюда, уж что-что, а ты точно найдёшь кому поработать. Олечка и без того уставшая такая, бледная, как поганка, худая, а ты девочку совсем не жалеешь. Она тебе и то, и сё. И на работе умница, и по дому тебе помогает, и за Варенькой следит, а ты! Ты как с цепи сорвался из-за этих Воскресенских! — Мама, заканчивай! — резко выдохнул Андрей Александрович. — Я заканчивай?! Это я, дорогой мой, ещё даже не начинала! Далее последовала тирада, которую Рихтер почти полностью пропустил мимо ушей, лишь иногда поддакивая, может где-то и не впопад, однако видимость того, что он внимательно слушает создавалась отличная. — Вот. Отпусти бедную девочку! — потребовала в заключении родительница. — Хорошо. — Вот всегда ты так! Совсем о других не… Подожди, что? — опешила мама. — Я говорю, что она может остаться. Но только на неделю. Боюсь, что более длительное её отсутствие не ускользнёт от Дроздовой. — Кстати, Андрюш, про Алису. Ты бы к ней присмотрелся получше. Такая приятная особа и к тебе она явно неровно дышит. Тебе стоило бы… Дослушивать не стал, просто сбросил вызов. Мама скорее всего ещё минут пять не поймёт, что звонок окончен. Будет рассказывать про то, какая у него чудесная начальница, что она ничем не хуже Лизы. В общем, всё как обычно. Он никогда не слушал, но общий смысл со временем уловил. Андрей Александрович задумался. Это даже хорошо, что Оли не будет. У Рихтера не было никаких сомнений, что она точно заметила бы какие-либо изменения в его поведении, а это ему сейчас нужно было меньше всего. Это было хорошо в работе с пациентами. Хорошо для пациентов. Хороший врач не нуждается в эмоциях, ещё меньше он нуждается в эмпатии, этике и прочей мишуре, которая только ставит рамки в работе. Брр… От слова этика так вообще тошнит. Рабочая неделя быстро пролетела. Вернее, у Андрея Александровича она ещё была не совсем закончена, но ему было уже плевать. Он вообще мог перестать ходить на работу после звонка матери, но это точно вызвало бы кое-какие подозрения. Парни, конечно, даже не обратили бы внимания на поведение начальника-самодура, Дроздова со вздохом проигнорировала, но вот Ходасевич ежедневно с ним созванивалась, а когда начальник не брал трубку, Оля звонила Калинину, а уж тот был знатным треплом — рассказывал абсолютно всё. Уходя с работы в последний раз, Рихтер задумался не стоит ли ему вытащить книгу по аутоиммунным на видное место, но всё же понадеялся, что Оля разберётся. Вышел молча, ни с кем не попрощавшись. Даже к Родионову не стал заходить на всякий случай, благо у него там снова случилась какая-то интрижка, так что Ивану Алексеевичу сейчас и самому было не до друга. Радовался, наверное, что Рихтер в кои-то веки не просёк о его любовных похождениях и не лез со своими философствованиями о верности, о браке, лишь бы побесить товарища. Впервые за долгое время решил пройтись до дома пешком по парку. Как удивительно хорошо всё-таки было на улице сегодня. Андрей Александрович сейчас как никогда раньше старался не обращать внимания на ужасную боль в ноге, он хотел просто идти и ни о чём не думать, подставляя небритое лицо ласковым солнечным лучам. Мимо пробегали люди в спортивных костюмах, но если раньше при взгляде на них, Рихтер чувствовал небольшой укол зависти, то сейчас он глядел на них с вялой апатичностью во взгляде. Неужели ему может быть настолько всё равно? Даже его самого это немного удивляло. Диагност зашёл в квартиру, которая за несколько лет стала ему куда родней его холостяцкого жилища, где он обитал ранее, пока Лиза не предложила съехаться. Если бы та квартира всё ещё была бы в его распоряжении, он наверняка пошёл бы именно туда. Только вот… Не хотелось. И даже хорошо, что квартиры этой у него больше не было. Лиза настояла на том, чтобы продать её, в шутку аргументировав это действие тем, что тогда Рихтеру будет некуда сбежать от неё. Рихтер вяло сопротивлялся пару лет, больше из природной вредности, но потом сдался на милость победительницы. Но только потому что сбегать от Никольской не хотелось совершенно. Он прикипел к ней всей душой, чувствуя, что наконец обрёл то, что его подсознательно ужасно пугало и то, в чём он на самом деле нуждался так давно. Счастье. Какое же это было счастье! Просыпаться и видеть уже с утра пораньше белоснежную улыбку Никольской, которая раньше своим прекрасным настроением бесила его просто неимоверно, а теперь… Точнее, уже тогда, в нём просыпался необъяснимый трепет и то самое, разрывающее изнутри разноцветными фейерверками безграничное счастье, которое неизменно пряталось диагностом за язвительной ухмылкой. Сейчас он был готов отдать даже обе свои ноги (какой теперь от них толк?) лишь бы увидеть её улыбку вживую ещё только один, самый последний раз. Но теперь это навсегда останется лишь несбыточной мечтой. Рихтер снял пиджак и аккуратно повесил его на крючок для верхней одежды. Теперь он серым пятном первый бросался в глаза, как последняя злая насмешка, брошенная так, проформы ради. Рядом немым укором рдело впопыхах забытое Лизой пальто, которое Андрей так и не решился выбросить или хотя бы убрать в шкаф. Оно, словно служило напоминанием о том, что Никольская где-то есть. Иногда Андрей Александрович подолгу стоял на пороге, представляя, что Лиза дома, просто не выходит из комнаты, может обиделась, может ещё чего. Кто же этих женщин разберёт? В такие моменты на лице расцветала глупая, абсолютно несвойственная диагносту улыбка, которая, однако, быстро меркла, разбиваясь о жестокую реальность. Нельзя. Нельзя об этом думать. Он всякий раз почти с ужасом прогонял от себя эти мысли, боясь сойти с ума. Он не сумасшедший, просто он знает то, что было недоступно другим. Но… Неужели нельзя было придумать ничего другого? Эта мысль резала больнее, чем недостаточно острый нож. Теперь он точно знает о чём говорит. Он ненавидел себя сейчас. Он хотел умирать так медленно и болезненно, как это было возможно на данный момент. Не смог… Не уберёг… Не предотвратил… А что, если бы они тогда?.. Нет, такого бы он точно не выдержал. Ботинки поставил на их законное место. А потом ещё долго бродил по квартире, вороша воспоминания, которые иглами впивались в мозг. Обидно было лишь то, что они с Лизой были счастливы так недолго. Он, как последний идиот, так глупо разрушил всё, что между ними было ещё в институте. А она… Она ведь так хотела детей, а теперь вынуждена находиться от своей единственной дочки слишком далеко. Так непозволительно далеко. Но он всё исправит. Она будет счастлива. Вернее, она уже счастлива с кем-то другим, но без своей долгожданной девочки. Градов. Вот из-за кого он теперь чувствует себя лишним в жизни Никольской. Один большой товарищ сказал, что она даже взяла его фамилию, когда они поженились. И так мерзко стало на душе. Видимо, она, действительно, когда-то не нашла ничего хорошего в том, чтобы носить фамилию Рихтер. Боги, как же тошно! Раздеваться не стал. Какая-то откровенная пошлость и наигранность виделась ему в голых телах, лежащих в кроваво-красной воде. Хотя, определённо, было в этом и что-то готическое. Диагност уже было собрался совершить задуманное, но здравая мысль ударила в висок, точно молотом. Надо написать записку, чтобы Ходасевич не пустила в ванную Варю. А Оля там уж сможет что-нибудь насочинять, придумать, нафантазировать. В общем, сделать всё то, чем можно заменить это столь неприглядное для её девичьего глаза слово «солгать». Уж с детьми она общаться умела. Не станет же она в самом деле объяснять маленькой Варе, что произошло на самом деле? Хотя врать она, конечно, не умела. А жаль. Жаль, что у неё нет необходимого стержня. Она бы была гораздо более хорошим руководителем отделения, чем Егоршин. Но парень тоже неплох. Смекалистый. А ещё он до страшного похож на него самого. Но это неумение Руслана иногда пойти на риск… Зачастую он не видит некоторых вещей, которые находятся прямо перед носом, так считал Рихтер. Калинин. Диагност на секунду задумался. Он молодец. Вот кто точно не побоится пойти на риск, если он необходим для спасения чьей-то жизни. Но его, мягкотелого, мягкохарактерного, вечного подлизу под себя подмять могла даже Лиза, что уж тут говорить о такой акуле, как Дроздова? Нет, с ним отделение ждёт лишь неминуемый крах. Руслан — самый оптимальный вариант. Хоть бы Дроздова оказалась достаточно умна для того, чтобы тоже это понять. Главное, чтобы не предложила им самим выбрать, иначе перегрызутся все, как уличные собаки, так и не придут ни к чему, в итоге, больница и вовсе останется без отделения дифференциальной диагностики. Тёплая, почти горячая вода сомкнулась у Рихтера над головой, попала в нос и неприятным ощущением обожгла чувствительную слизистую. Одежда мигом потяжелела и прилипла к телу, делая каждое движение каким-то скованным и неловким. Андрей Александрович плавно вынырнул, проливая часть воды из ванны на пол. Глухой удар затылком о гладкую эмаль и злобное шипение эхом отдавались в голове, словно предварительно оттолкнувшись от светлой, блестящей плитки на стенах, разом потеряли весь звон, превратившись в бледную тень самих себя. Ладонь легла на мокрые, слипшиеся волосы, осторожно потирая ушибленную область. Глубокий вдох. Какая-то очень горькая усмешка тронула губы врача. Стащенный из больницы жгут плотным кольцом обхватил руку, чуть выше локтевого сгиба. Диагност кивнул собственным мыслям, на миг у него создалось впечатление, что сейчас ему всего лишь нужно будет взять кровь из вены. Но не сегодня. Увы. Тупое лезвие кухонного ножа несколько раз прошлось по коже, прежде чем выступила кровь. Рихтер болезненно поморщился. Боль доставила ему какое-то досадное удовольствие, впрочем, возможно, лишь из-за того, что отвлекла от непроходящего нытья в ноге. В опытных руках произошла смена инструмента. Бесполезный сейчас, недостаточно острый кухонный нож сменился более привычным во всех смыслах скальпелем. Тонкое лезвие прошлось по руке, словно по маслу. Несколько густых алых капель сразу же упало в воду, окрашивая её в бледно-розовый оттенок. Но скоро оттенок этот преобразится, станет похожим на рубиновый, тот, которым обыкновенно отливает вино, радостно плещущееся в бокале на высокой ножке. Скоро всё закончится. Скоро всем будет хорошо. Всё будет правильно. Так будет лучше для всех. Он знает это, потому что он всегда прав… С едва слышным шуршанием скальпель выскользнул из ослабевающей руки и свалился на коврик. На задворках постепенно меркнущего сознания скользнула мысль о том, что в коридоре что-то с немыслимым грохотом упало. Ну и пусть…***
Если бы только кто-то знал, чего стоило хрупкой девушке вытащить из ванной Андрея Александровича… Когда Ходасевич забежала в ванную комнату и увидела там начальника, который уже потерял сознание, она просто не знала за что хвататься. Проблем доставало. Жгут улёгся в углу ядовитой змеёй, резко откинутый Олей в сторону из-за липкого страха, окутавшего всё её тело. Но как бы не было страшно, жгут был ещё нужен Ходасевич для остановки кровотечения. Ей пришлось с непонятным ужасом поднимать его с пола двумя пальцами, будто это он был во всём виноват. Уже сидя в коридоре на полу, перевязывая глубокий, но уже не так сильно кровоточащий порез, Оля звонила Калинину. — Володя, я немного задержусь. Тут Рихтер… В общем, я потом расскажу. Просто спокойно последи за Варей и, когда поедите мороженого, отвези её ко мне. Там в сумке ключи лежат — найдёшь. Нет, посиди с ней, пока я не приеду. Ну, не знаю. Скажи, что Рихтер на дежурстве, поэтому попросил меня с ней посидеть. Придумай что-нибудь. Прости, я тебе позже перезвоню. Когда рана наконец была перевязана, Оля решила, что стоит попытаться дотащить мужчину хотя бы до комнаты. Розоватые следы от воды, смешанной с кровью, протянулись до гостиной, которая была ближе всего. Ходасевич присела рядом с Рихтером, и только почувствовав, как на его шее слабо, несмело пульсирует сонная артерия, позволила себе немного отдышаться и расслабиться. И разреветься. Слёзы хлынули из глаз, прокладывая на щеках солёные дорожки. Оля глушила свои судорожные всхлипывания, прикусив кожу на тыльной стороне ладони. Через несколько минут, когда Рихтер стал походить на посеревший труп чуть меньше, девичья истерика сошла на нет. Оля решила, что начальник такое её поведение вряд ли одобрит. И вообще, она ещё не всё сделала. Слегка приведя дыхание в норму, Ходасевич застыла в нерешительности. Даже ей, промочившей только переднюю часть своей одежды, уже было холодно до дрожи. А кончики пальцев у диагноста были чуть теплее льда. Оля не спешила приводить его в сознание, боясь, что в случае чего не сможет с ним справиться. Она закусила губу и, немого подумав, приняла самое правильное в данной ситуации решение — позвонила Руслану. Тот, браня диагноста самыми последними словами, прихватил всё необходимое из больницы и сбежал с работы, попросив прикрытия у Родионова. — Оля, а ты ещё подольше подождать не могла? — зло спросил Егоршин. — Не могла, — язвительно ответила Оля. — Ты его хоть бы раздела что ли… — после этих его слов Ходасевич покраснела не хуже коммунистического флага и ничего не ответила только отвела в сторону взгляд, боясь, что Руслан действительно может попросить её освободить мужчину от насквозь мокрой одежды, которая уже успела стать совсем ледяной. — Ясно. Не переживай, я сам. Иван Алексеевич сказал, что приедет поздно вечером, чтобы проследить за Рихтером до утра. Днём по очереди будем мы с Калининым. А Варя пусть пока с тобой поживёт. Родионов пообещал, что вправит Рихтеру мозги. Уже даже придумал как, но сказал, что это секрет. У Ходасевич отлегло от сердца и она, сославшись на то, что надо убраться в ванной, побыстрее ушла, не забыв объяснить, где лежат полотенца и сухие вещи. Руслан, как мог, попытался словить дзен, чтобы не беситься. Что же такого нужно было сделать, какие грехи совершить, что бы ему достался самый проблемный начальник из всех?!***
Оля как-то спросила у Андрея Александровича чем всё-таки пригрозил ему тогда Иван Алексеевич, потому что онколог всегда отсылал её с этим вопросом непосредственно к Рихтеру. Начальник почти без пыток сознался, что Родионов предельно ясно дал понять, что, если диагност не прекратит заниматься подобной ерундой, то он приведёт к нему психотерапевта. Да не абы какого, а самого лучшего. То есть Дроздову, которая за несколько лет явно не потеряла свою квалификацию. Андрей Александрович впечатлился. По крайней мере, с тех пор ничего подобного не происходило. Ходасевич дёрнулась от неожиданности, когда услышала, как открывается входная дверь, но вздохнула с облегчением. Наконец-то! Оля сама не заметила, как оказалась повиснувшей на шее у Рихтера. Чтобы посмотреть начальнику в глаза, Оля слегка отстранилась, не размыкая рук. Она хотела сказать, что соскучилась по Варе, по работе, по его вечно недовольному лицу, но не смогла. В его глазах промелькнула такая тоска, что она просто не решилась ничего сказать. Показалось, что лучше всего будет сейчас уйти, оставить его одного. Но тут произошло, то, чего Оля никак не ожидала. Андрей Александрович пальцами зарылся в её мягкие волосы и аккуратно, но настойчиво притянул её к себе ближе. Их губы слились в каком-то очень горьком поцелуе. Раньше бы она продала душу, за одно только прикосновение его губ к своим, а сейчас, после поцелуев с Алексом, после встречи с Никольской, это всё казалось каким-то неправильным. Ходасевич не оттолкнула Рихтера, но и отвечать на поцелуй не стала. Андрей Александрович был немного удивлён и отстранился, наклоняя голову набок, как будто ждал пояснения. И Оля сделала то, чего делать точно не должна была. — Я… Андрей Александрович, я видела Елизавету Дмитриевну. Сегодня. Какой бы Реакции не ожидала Ходасевич, её не последовало. Рихтер не сказал ни слова. Он сам снял её руки со своей шеи. Долго всматривался в глаза девушки, которая была просто не в силах отвести взгляд. Ей тоже хотелось что-то разглядеть. Но смесь эмоций на лице начальника была совершенно непонятна, они были неотделимы друг от друга, во взгляде происходила ещё большая смута. Прежде чем уйти в свою спальню, Рихтер сухим, надтреснутым голосом сказал: — Оставайся на ночь, уже слишком поздно, чтобы куда-то ехать. Захлопнулась дверь, отрезая диагноста реального мира. Он достал из шкафа коробок с незарегистрированными сим-картами. Он использовал их по одному разу и сразу выбрасывал. Взял ту, что лежала немного в отдельности от остальных — она была пополнена. Два сообщения. Всего лишь два. Она не ответит. Не успеет. Но ему и не нужен её ответ. Ей хорошо без него. У них с Градовым сегодня годовщина. Если бы был дома один, наверное, надрался бы, как последняя скотина. За счастье молодых. Но отрезвляющим фактором были Оля и Варя. Ни одну, ни другую расстраивать не хотелось совершенно. Когда было уже глубоко за полночь, Рихтер очнулся от дремоты. Заснуть глубоким сном никак не получалось. Как только он закрывал глаза, видел Лизу и себя. Молодыми и счастливыми. Спустя пару бессонных часов он перестал сопротивляться этим сладким видениям, позволяя им завладеть его сознанием. Кажется, под утро он даже вновь смог задремать.