Шторм внутри меня

      Когда Лиза разлепила опухшие глаза, в них, будто насыпали песка. Никольская часто заморгала, пытаясь избавиться от сухости, но это не помогло. В комнате стоял таинственный полумрак, тяжёлые шторы надёжно защитили помещение даже от самого крохотного лучика света. Она попыталась повернуть отяжелевшую голову в поисках Лены, но обстановка вокруг была незнакомой и соседки здесь, ожидаемо, не обнаружилось. Никольская приняла сидячее положение, прислонившись к спинке кровати. Воспоминания о вчерашнем экзамене и Андрее нахлынули вместе с сильнейшей головной болью. Лиза раздосадовано зашипела.       — Проснулась?       Никольская вздрогнула от неожиданности, и это движение отдалось новой вспышкой боли. На стуле около кровати сидел Рихтер, которого она до этого даже не заметила. И сейчас она вспомнила ещё кое-что. Она вчера к нему приставала? Какой стыд! Захотелось срочно провалиться под землю, но Лиза героически подавила желание нырнуть под одеяло с головой. Притвориться спящей или отмолчаться уже всё равно не получилось бы. Оставалось только отводить взгляд.       — М… Ага. Доброе утро, — хрипло сказала Лиза.       Андрей усмехнулся, подходя ближе к кровати, и, если бы не довольно скверное самочувствие, Лиза, может, даже испугалась бы плавных, немного хищных движений парня. Сейчас же она только покраснела, прокручивая воспоминания о горячем мужском теле под своей ладонью, о тёплом дыхании возле ушка. «Я сейчас приду». Подождите-ка, он же не пришёл! Или пришёл? Лиза немного запаниковала, решив, что она вполне могла забыть, если у них с Рихтером что-то было, а сейчас он это понял и решил напомнить. За этим и подошёл поближе. Но Андрей всего лишь протянул ей бутылку минеральной воды и таблетку неизвестного происхождения. Лиза облегчённо выдохнула. Это надо же сколько она успела напридумывать. Нет, если бы у них что-то было, она бы это точно помнила. Наверное.       Пить хотелось адски. Полбутылки она осушила в момент, запивая таблетку. Лиза усмехнулась, вспоминая, как она не хотела пить таблетки из рук мамы, папы, лечащего врача, долго расспрашивала про лекарства, читала инструкции, а тут… Мда. Наверное, теряет хватку. Пить что-то незнакомое из рук Рихтера для неё, видимо, было нормально. Пирожками не отравил и тут ядом не накормит. Наверное. Хотелось в это верить. Никольская подумала, что доверяет Рихтеру слишком необоснованно. Да, он спас её уже дважды. От голодных обмороков и вчера… Но всё же. Мог он ведь делать это ради собственных интересов? Что-то Лиза очень в этом сомневалась. А жаль, это бы всё так прекрасно объяснило.       — Скоро полегчает. Я уж думал, что ты до вечера будешь спать, — Лиза смутилась, хотя куда ещё больше? — Не переживай, это просто стресс. Но я уже успел сходить в аптеку и в магазин, а ты всё спишь и спишь. Я решил немного посидеть с тобой, потом разбудить, а ты сама проснулась. Извини, если напугал. Уже почти обед, ты, наверное, голодная? Просто я — да. Ты случайно не умеешь готовить?       — Не особо, но что-то могу, — пролепетала ошарашенная такой удивительной бодростью парня, который сейчас был её полным антиподом. — Только вот сомневаюсь, что в данный момент смогу даже яичницу пожарить.       — Ну, значит, еда будет не очень питательной, зато невкусной, — Лиза улыбнулась. — Как ты относишься к слегка подгоревшей яичнице и хлебу с маслом?       — Сугубо положительно. Но только сегодня, в виде исключения.       — Смотри, я тебя за язык не тянул. Кстати, я платье твоё сюда принёс, так что давай просыпайся, одевайся и иди на кухню. Но сильно можешь не торопиться, кулинар из меня не очень хороший.       Рихтер ушёл, оставив её наедине со своими мыслями. Если бы у них что-то было, Рихтер бы не вёл себя так просто. Скорее уж сидел бы рядом довольный как Чеширский кот и уже отпустил бы парочку сальных шуточек, а он ведь даже вида не подал, что она вчера так неприкрыто к нему приставала. Значит, точно ничего не было. Тут пришла следующая мысль, которая вогнала Лизу в краску. А почему ничего не было? Он же точно сказал, что придёт и попросил подождать. Она ждала. Она точно очень долго ждала. Стрелка часов ползла ужасно медленно, но Никольская точно помнила, что следила за ней не меньше получаса. Сначала выбирала позу, в которой встретит Андрея, потом следила за минутами, потом просто пыталась не провалиться в сон, но не дождалась.       Он наверняка специально не пришёл, но вот почему? Противная мысль о том, что Лиза не в его вкусе, (а та пигалица, с которой он разговаривал у института, наверное, в его вкусе), сразу была отметена Никольской, как неверная априори. Воспоминания о том, как Рихтер зажал её у общежития, не давали покоя. Не может же человек, не испытывающий к тебе ничего так целовать. Так почему же он не пришёл вчера? Найти ответ на этот вопрос она так и не смогла и спрашивать не собиралась. Всё же, то, что Рихтер тактично молчит на эту тему, по крайней мере, пока что, было очень к месту. Пора было идти на кухню, иначе Андрей мог прийти снова и совсем в неподходящий момент.       Проходя мимо комнаты, которая, видимо, служила гостиной, Лиза на секунду задержалась в дверном проёме. При свете дня всё в этой комнате казалось менее громоздким, чем в вечернем полумраке. Виновато оглядевшись по сторонам, Лиза зашла туда, где вчера переодевалась. Первым, что бросилось ей в глаза, оказалось фортепиано. Лиза, как заворожённая открыла крышку и… А что она ещё хотела там увидеть? Это был самый обыкновенный, коричневого цвета «Красный октябрь», у него, как и у всех инструментов, которые она видело до этого, западала одна клавиша, из-под поднятого пюпитра виднелись маленькие куски бумажки, которыми забили щель, через которую выпадают ноты… Совершенно ничего необычного, но его чёрно-белые зубы вызывали у девушки невольный трепет. Она машинально погладила деревянные клавиши, на которых кое-где образовались небольшие выбоинки, выбитые, наверное, слишком длинными ногтями. Кончиком ногтя слегка царапнула зелёную шершавую ткань, расположившуюся у дальнего края клавиш и, одёрнув руку, замерла в ожидании, случайно задев белый зуб, издавший короткий высокий звук.       — Это мамино пианино, — Лиза, хотя и ожидала появления Рихтера, всё же вздрогнула.       — А ты умеешь? — нерешительно спросила она.       — Нет, я не… — он решительно начал, но, заметив, что Лиза поникла, сдался. — Хотя, кое-что. Но совсем немного. …       — Я бы очень хотела послушать. Если тебе, конечно, не трудно.       Инструмент ему нравился и это было не скрыть. А Рихтеру хотелось. Он не особо любил играть при посторонних людях. Для него игра была чем-то сокровенным, тайным, личным, как будто открываешь душу. Музыка была его слабостью. Он старался не играть, но очень любил. Руки сами каждый раз тянулись к дереву, переродившемуся в благородный инструмент. Его мама, наверное, даже и не подозревала, что иногда он ждёт их с папой поездки на дачу просто для того, чтобы вдоволь наиграться на фортепиано. Она знала, что он приходит домой, когда их нет, но вряд ли думала, что цель посещения отчего дома столь незамысловата.       Ему было не трудно сыграть, но трудно открыться. Излить душу Лизе. В конце концов, если она ему так доверяет, что пошла с ним в его дом, будучи в полной уверенности, что он её не тронет, разве она не заслуживает того же доверия? Кажется, он был не совсем готов показать ей ту часть своей души, которая до этого была совершенно скрыта от посторонних глаз. Андрей колебался. Он сел за фортепиано и довольно решительно занёс руки над клавишами.       Но первые звуки вырвались из-под пальцев Рихтера скромно, немного неуверенно. Он остановился и выдохнул, задумавшись насколько давно он не прикасался к инструменту. Рихтер посмотрел на Лизу, застывшую в ожидании, и почему-то вспомнил мелодию, которую очень любила мама. Она пыталась заставить Андрея научиться играть именно её, а он отпирался. Потом согласился и, словно назло матери играл настолько плохо, насколько это было возможно. В конце концов, когда он наконец выучил эту треклятую мелодию, в которой и учить-то было нечего, и сыграл её, мама сказала, что всё сыграно так, как надо, но он совершенно забыл, что в музыку надо вдохнуть душу и сдалась.       Захотелось сыграть для Лизы именно её. Только не сейчас. Потом. Когда он будет готов. А сейчас… Пожалуй, он задолжал эту мелодию только маме. Мысли о родительнице вывели его из состояния душевного равновесия. Появилось чувство вины за то, что он так давно не заходил в гости. Больше всего на свете Рихтер ненавидел чувствовать себя виноватым, потому что не мог выразить свои эмоции, нормально извиниться. Это бесило.       — Лиза, знаешь, давай как-нибудь в следующий раз? Пойдём лучше завтракать.       Нервным движением Андрей с грохотом закрыл крышку пианино и сразу встал со стула, чуть не уронив его на ошарашенную девушку.       — Андрей, если ты не хотел играть мог просто сказать мне об этом…       — Дело не в этом. Просто… Ты, наверное, ждёшь чего-то волшебного, а мой уровень игры на пианино даже чуть ниже, чем твои познания в психологии, — он пустил в ход самую ехидную улыбочку.       Лиза шумно вздохнула и пошла на кухню, отказываясь комментировать шпильку от Рихтера. И даже вовсе не обратила на неё внимания, в глубине души даже обрадовавшись, что он, наконец, начинает вести себя, как и раньше. Как будто не было всего того, что было.       Действительно, яичница подгорела, и даже не слегка, но последний раз Никольская ела перед экзаменом, а потому даже такая неказистая еда была сносно принята недовольно урчащим желудком. В целом ситуацию смягчил незамысловатый бутерброд и сладкий чай.       — Как ты себя чувствуешь?       — Уже лучше, спасибо.       — Замечательно. Тогда, раз я готовил, то ты моешь посуду.       Лиза усмехнулась и пошла к раковине. Всё время, пока шумела вода Рихтер задумчиво молчал, но как только кран умолк, он заговорил:       — Лиза, прости, я знаю, что тебе будет неприятен этот разговор, но… Я думаю, что следует куда-нибудь пожаловаться на Лаврова. Хотя бы ректору. Она баба мировая, умная. Приходилось мне как-то с ней пообщаться… Да и с этим стариканом она давно в контрах. Только и ищет повод, чтоб его на пенсию отправить. Она точно тебе навстречу пойдёт.       Жалобно скрипнула крепко сжатая в Лизиных руках чистая тарелка. Никольская сделала несколько спокойных вдохов и выдохов, убрала тарелку сушиться. Вчера ей было некогда об этом думать, а сегодня…. Сегодня в ней проснулась чисто женская жалость. Она заговорила, не оборачиваясь:       — Андрей, я тут подумала, что… Ну, в общем, может лучше с ним просто поговорить? Наверняка он не этого хотел. То есть, может, я сама виновата? Он же не единственный, кто… — Рихтеру не нравился ход её мыслей, но он решил дослушать, не перебивая, побоялся, что в ином случае она вообще не захочет с ним говорить, только бесшумно подошёл ближе, потому что с каждой фразой голос Лизы звучал всё тише. — Ну, Антон тоже ведь подкатывал ко мне вчера, — внутри Андрея всё закипело. — Всё-таки у Лаврова семья, дети. Платье, наверное, и вправду слишком короткое и я, может, вела себя как-то чересчур вызывающе…       — Лиза! — не выдержал Андрей. — Замолчи, пожалуйста. Это невозможно слушать! Не считай себя виноватой в том, что этот старый козёл не может держать свою ширинку застёгнутой. Слышишь?! — он в бешенстве развернул Лизу к себе лицом, с силой захватив её подбородок, заставляя смотреть в глаза. — Ты не виновата в том, что Лавров — старый извращенец, не виновата, что Антон ведёт себя, как моральный урод. Слышишь? — Никольская молчала. — Ты меня слышишь?!       Рихтер почти кричал, глядя в глаза Лизы, полные слёз.       — Андрей, я тебя слышу, — сипло сказала она, пытаясь не расплакаться. — Пусти, пожалуйста. Мне больно.       Он тут же отпустил её лицо и поколебался в нерешительности. Он чувствовал, что ему стоит отойти на пару шагов назад, но девушка притягивала его, словно магнитом. Он не мог заставить себя сдвинуться с места.       — Прости.       Его лицо стало таким растерянным, испуганным, что Лизе даже на мгновение стало его жаль. Но себя было жальче. Солёные капли не удержались на ресницах и наперегонки покатились по щекам. Андрей неожиданно прижал её к себе, зашептав куда-то в шею:       — Я не хотел. Прости меня, пожалуйста! Боже мой, я веду себя, как последний идиот. Извини. Я просто… Просто испугался, — на этих словах он сжал её ещё сильнее, потом немного ослабил хватку. — Я как представлю, что могло произойти, у меня внутри всё сжимается. Я прибить этого профессора хотел.       Рихтер внезапно замолчал, подумав, что сказал лишнего. Теперь он просто сжимал Никольскую в объятьях и обжигал её шею жарким дыханием, которое становилось всё более глубоким и размеренным. Он начал успокаиваться. Лиза шмыгнула носом и, несмотря на дрожащий голос, довольно оптимистично откликнулась:       — Ты хочешь сказать, что это ему ещё мало досталось?       Конечно, он считал, что мало, но сказать об этом Никольской не решился. Молча отошёл на несколько шагов. От былой эмоциональности не осталось и следа. На губах снова, как и всегда в институте, красовалась ехидная усмешка, только глаза были какими-то очень печальными.       — Тебе пора. Подруги тебя потеряют. Тебя проводить?       «Хоть бы она сказала «да». Ну, пожалуйста, скажи «да», — думал Рихтер, хотя лицо его при этом оставалось невозмутимым.       Лиза смахнула последние слезинки, не поднимая глаз на Андрея, и сказала:       — Нет. Я дойду сама. Мне нужно немного побыть одной.       Рихтер впился ногтями в ладони, но ничем кроме этого не выдал своего разочарования, когда провожал Лизу.       — Спасибо тебе. За всё, — быстро проговорила Никольская, глядя в пол, и…       Да, позорно сбежала, не дожидаясь ответа.       Первое, что решил для себя Андрей — с Лавровым он разберётся сам. Хочет Лиза этого или нет. Он ничего ей не скажет, но говорить с ним её точно не пустит. Поговорила уже один раз после экзамена. И если она думает, что всё дело в одежде, то она очень глубоко ошибается. От этого старого засранца даже противочумный костюм не спасёт. Наверное, даже в нём Лиза будет слишком сексуальна. Рихтер крепко зажмурился и сильнее впился ногтями в ладони, отгоняя непристойные мысли, но всё без толку.       Перед глазами теперь всякий раз вставала картина: Лиза заходит на кухню в тонкой футболке, такая застенчивая, ничего не подозревающая, свет падает на неё так, что футболка начинает просвечивать, будто её там и нет вовсе. Уже почти незаметные, зажившие засосы, которые наверняка оставлены им самим, ужасно заводили. Они буквально молили о том, чтобы им добавили цвета. Странно, Рихтер жёстко себя контролировал в тот вечер, очень старался не переусердствовать, чтобы не ранить нежную кожу на шее девушки. Либо плохо старался, либо кожа у Лизы, действительно, слишком восприимчива к такого рода ласкам. Вот бы узнать… Слегка выпирающие ключицы, которые так и хотелось легонько укусить, упругие груди, чёткие линии живота и бёдер…       Рихтер стиснул зубы так, что желваки ходуном заходили. Он сам даже не понимал из-за чего больше злится на себя. Из-за того, что после всего произошедшего с ней хотел дотронуться до неё, невзирая на её чувства, как последний козёл, или из-за того, что так и не сделал этого. Хотя это и стоило невероятных усилий над собой.       Второе — он оторвёт Антону руки за то, что он смел прикасаться ими к Лизе. А узнает ещё какие подробности, ещё и кое-что выкрутит. А может, и не только ему, чтобы в следующий раз думали головой, прежде чем что-то сделать.       Немного успокоив себя кровожадными мыслями, Рихтер пошёл заметать следы в квартире. А потом он подождёт родителей. Мама будет рада.