Замороженное солнце

Это было... больно. Можно, конечно, убеждать себя, что это не тот Какаши, которого я знаю, что это не он, что... Этих самых "что" очень много, но боль от них не исчезнет. Я знаю, я не раз убеждала себя в этом еще в прошлой жизни. Только увидев эту проклятую надпись на могильной плите я наконец осознала, что я в другом мире. Нет, понимала я это и раньше, но осознание пришло лишь сейчас. До этого все вокруг воспринималась как шутка, как какая-то игра, сон. Но сейчас... Не бывают игры такими. От снов не кажется, что душу вновь разрывают на куски, грубо, без обезболивающего. От шуток люди смеются, но не истерически-отчаянно. Осознание... это как если бы я снова сняла розовые очки. Это больно. Знаете... эти очки можно носить долго, даже постоянно, но рано или поздно они сломаются. Сломаются, если их не снять самим, и сломаются они стеклами внутрь. Они состоят из лука, как я думаю. Без них больно, но в них еще больнее. И сейчас этот чертов лук впился в мои глаза второй раз в жизни. Какаши... он был мне дорог, не так, как Гаара, Саске или Шикамару, но дорог. Мой учитель. Я давно научилась ценить то, что имею, ведь все это могло пропасть в любой момент. И сейчас перед глазами мелькали воспоминания. Как Какаши-сенсей чесал затылок, улыбаясь одним глазом. Как он постоянно опаздывал, и мы всей командой его гоняли по полигону. Как он читал свои пошлые книжки, порой хихикая, как Джирайя. Как он защищал нас от Забузы и как мы потом его выхаживали — не мог бой с одним из семи мечников тумана пройти так легко. У него все внутренности были отбиты, а он улыбался нам, успокаивал, говоря, что и не из такого выбирался. Как он, не жалея себя, спасал нас троих, молнией носясь по полю боя на войне и таскал наши полуживые тушки Цунаде. Как он потом все также улыбался одним глазом — Шаринган ему выкололи во время одного из таких "спасений". А он все улыбался, почитывая свои книжки и тайком пялясь на грудь бабули, будто не он только что лишился ноги. Мы ведь тогда с Саске и Гаарой год потратили на то, чтобы изобрести печать для него. Чтобы он вновь смог ходить, бегать, продолжить карьеру шиноби... Цунаде тогда сказала, что мы гении. А Какаши отвернулся, скрывая лицо. Вряд ли он плакал — скорее всего опять улыбался. Послышался шелест, и рядом сел Итачи. Я бросила на него безразличный взгляд, и он сделал вид, что попал сюда случайно. — Я не буду спрашивать, почему дочь Хокаге сейчас сидит на кладбище перед могилой учеников своего отца. И никому не скажу, — тихо произнес он. Мы помолчали. Я закрыла глаза, уже не слушая тихого ворчания Курамы, скорее показного, чем недовольного моей слабостью, и Учиха вздохнул. — Тебе стоит выговориться. — Когда это ты психологом заделался? — горько усмехнулась я. Учиха пришел сюда явно не с плохими намерениями, и на миг в мою голову закралась мысль. А может дать ему шанс? — Когда увидел свою новоявленную ученицу, сидящую на голой земле с таким видом, будто сейчас повесится? — Уходи, — тихо произнесла я. Он удивленно выгнул бровь, и я уже громче повторила:— Уходи. Просто оставь меня одну. — Не могу. Ты наделаешь глупостей, — хотелось расквасить ему рожу, врезать так, чтобы вылетели все зубы... — Хочешь помочь? Тогда позови Саске. Он точно поймет, — Учиха поджал губы, но все же кивнул, исчезая в Шуншине. — Весьма глупо с его стороны было так прямо заявить о том, что он считает тебя слабой, — ухмыльнулся в подсознании Курама, пытаясь меня подбодрить. Впрочем, весьма неудачно. Хотя он же демон, до сих пор не разобрался в человеческих чувствах. Подул ветер, и на землю упали первые капли холодного дождя. Небо затянули тяжелые тучи, и стало темнее. Это реальность. И здесь я могу умереть также, как и там. И Саске тоже. Этот мир кишит убийцами и маньяками. На их стороне целая толпа, на моей же лишь биджу, второй по силе человек прошлого мира и... все. Нас всего одиннадцать. Их — тысячи. Но они — ни на что не способный мусор. А мы... монстры. — Наконец то ты перестала изображать из себя слабую девчонку. Мы ждали этого с самого твоего попадания сюда. Давай, Наруто. Покажи им, как они ошибались, — с предвкушением рыкнул Курама, и я не заметила, как на моих губах растянулся точно такой же оскал. Вставший рядом Саске усмехнулся, заметив это. Героиня я войны или так, за хлебушком вышла? — Покажем им глубину их глупости, Курама.