В тот миг, когда копье пронзило Саске, мир замер.
Он падал на землю с ледяным копьем в груди, из которой уже сочилась кровь, и, казалось, в моей груди расползалась рана гораздо большая по размеру, чем у него.
Знаете... я давно заметила, что все самое дорогое для человека быстро портится, приходит в негодность или уничтожается. Это самый удачный и одновременно прекрасный закон всех миров.
Я даже привыкла терять дорогие вещи, привыкла, что умирают на моих глазах самые любимые мною люди, привыкла к постоянной боли на душе. Привыкла.
Я привыкла видеть кровь на своих и чужих руках, привыкла, что сама порой истекаю кровью, привыкла видеть, как вместе с этой самой кровью, с железным запахом, из моих друзей вытекает жизнь. Привыкла.
А еще я привыкла, что всегда, кому угодно, когда угодно могу дать отпор. Убийства были для меня рутиной, не более, чем ежедневной обязанностью, как сходить на гору Хокаге, навестить долину завершения или, тихо напевая под нос одну и ту же песню, пройтись по берегу реки.
Кровь давно не вызывала во мне ничего, даже отвращения. И я к этому привыкла.
А еще я привыкла к тому, что эту самую кровь с моего лица всегда стирал Саске. Привыкла, что он всегда рядом, что он всегда готов прикрыть мне спину, что он всегда мягко улыбается, пока я его лечу, что я сама, вечно вздыхая, вытирала кровь с его щеки — почему-то кровь всегда была только на ней, никогда не на одежде, не в волосах, только на щеке.
Привыкла, что он моя вечная тень. Привыкла, что он никогда не получает серьезных ранений. Привыкла не волноваться о его жизни, ведь он мог все.
Казалось, мир замер, когда он с тихим шелестом травы упал на землю.
Ледяное копье тут же исчезло, но Саске даже не дернулся.
Мир замер, будто в ожидании.
А вместе с ним замерла и я, смотря на такого тонкого сейчас Учиху.
Замер и Итачи, и Шисуи за ледяным куполом, замер Забуза, замер даже ветер.
Слышен был лишь гулкий стук сердца.
Тук-тук. Тук-тук. Тук...
Даже в эмоциях наступило затишье. Разум, все еще не осознавший произошедшее, не знал, как реагировать. Замерли даже хвостатые.
А затем все вернулось на круги своя. И ветер, и мир, и закричавший Итачи... но не я.
Не я. Я, все также, замерев, смотрела на безвольное тело, и никак не могла двинуться.
И все вернулось также резко, как и исчезло.
В глазах потемнело, и ветер усилился.
Медленно, словно в тумане я поняла, что обернулась к Забузе. Тот отшатнулся, а я, все также в тумане, сделала шаг вперед.
Разум топила ярость, ненависть, боль, отчаяние, жажда крови — все это накопилось также резко, неожиданно, как и лед Забузы.
Точно зная, что нужно делать, я вытянула руку вперед, и лед поглотила черная воронка из чистейшей чакры Ян. Будто я сама стала демоном, какими они были до сборки — сгустком ненависти, ярости, жажды убийства, таким сильным, что в глазах темнело.
Забуза настороженно смотрел на меня, а я сделала еще шаг вперед. Шаг. Шаг. Шаг.
Убить.
Уничтожить.
Разорвать на куски.
Расчленить, сжечь, содрать кожу, загнать под ногти раскаленные иглы, облить кислотой, сожрать, порвать на куски, разрезать, вырвать глаза,
уничтожить, уничтожить, уничтожить...
Кровавая пелена застилала все вокруг. До сознания доносились лишь смутные, размытые разрозненные эпизоды.
Вот эта тварь посылает в меня ветряные лезвия.
Вот в меня летят ледяные шипы.
Вот я одним ударом разбиваю ледяной купол.
Вот этот мусор безуспешно пытается убежать, и я его валю на землю с удовлетворением отмечая животный ужас в его глазах.
Вот лицо рассекает глубокая царапина, задевшая глаз, и тот, истошно крича, закрывает его, пытается сбросить меня, но следующий удар вырвал ему половину щеки... сильнее, разорвать, уничтожить, содрать ко...
— Наруто...
И все прояснилось.
Я осознала, что сижу на Забузе, скорее мертвом, чем живом. Все его лицо в крови, вытекший глаз стекает в рот через дыру в щеке, половина лица разъедена чакрой Кьюби, полруки оторвано и валяется в десятке метров от нас, его грудь расцарапана так, что видно раздробленные на осколки ребра, впивающиеся в легкие...
Но не это привело меня в себя. Не это. Не этот кусок мяса, не способный даже дышать без боли. Не он.
Мгновения хватило за глаза, чтобы я подлетела к полубессознательному Саске. Тот через силу открыл глаза, и, заметив меня, слабо улыбнулся.
Слезы не давали видеть, ком в горле не позволял дышать, но я упрямо размазывала соленые капли по лицу окровавленными руками, не замечая, что теперь все лицо вымазано в этой смеси слез и крови того ублюдка.
Саске через боль усмехнулся, поднимая дрожащую руку, и слабо провел по моей щеке, стряхивая с нее кусок плоти Забузы.
— И что ты устроила?.. — прохрипел он с трудом, закашлявшись кровью. — Не смей плакать.
Я улыбнулась дрожащими губами, вновь стирая проклятые слезы, и он усмехнулся.
Из груди толчком вытолкнулся сгусток крови, и я тяжело сглотнула. Нет, нет, нет... только не он, только не сейчас. Он же мой ручной Учиха, он же не может умереть. Не раньше меня.
— Узумаки! Ты ирьенин или за хлебушком вышла?! — голос разума, то есть Курамы, дошел не сразу. Зато когда дошел...
— Мне не нравится этот огонь в твоих глазах. Когда ждать апокалипсиса? — просипел на грани слышимости Учиха, прикрывая глаза, и я ухмыльнулась, подавая в руки чистую, концентрированную чакру Биджу, отчего они засияли ярким синим огнем.
— Завались, теме.
