«Вечерами становится хуже — днём у меня хотя бы иногда получается отвлечься от воспоминаний о тебе»
Сон, предательски тёплый, рассыпался в неуловимый прах. Вместо уже привычного, большого плаща, Кейко была укутана в хлопковое одеяло, а над головой склонилась не привычное, улыбчивое лицо, а непроницаемая физиономия медицинского работника. Стоило Кейко пошевелиться, девушка-медик тут же заговорила с ней с самым серьёзным видом: — Ты сейчас в поместье Бабочки, в лазарете. Можешь говорить? Аой часто бывала немного резкой, и не до конца придя в себя, Кейко попробовала заговорить. Свет больничной лампы ещё резал глаза. Вышло, хрипло и шёпотом, но вышло! — П…пить… Тут же под нос был подсунут стакан с зелёной жидкостью, не внушающей доверия. Густое варево с желтыми вкраплениями, похожими на семена какого-то растения. Видя сомнение в лице пациента, Аой всплеснула руками: — Знала бы ты, сколько этого лекарства выпила, пока спала, сейчас бы проглотила, как миленькая! — она упёрла руки в бока — Пей давай! Я прослежу, а потом у меня обход. Кейко даже не успела осмотреться, пока опрокидывала вязкое, сладковатое варево. Оно пахло чем-то сдобным, приятно обтекало горло. Не так и плохо. Тем более, что теперь ненормальная боль отступила, и можно было говорить! Как тяжело быть немым… Медсестра забрала чашку и встала с табуретки: — Постельный режим на две недели! Если что-то понадобится — колокольчик на тумбе. И не вздумай звонить без надобности, у нас много работы! Не дав ничего ответить, Аой выскользнула из палаты, и Кейко смогла оглядеться. Ничего примечательного — светло-голубые стены, железная кровать, деревянная тумба у изголовья и табурет. Всё так, как и должно быть в лазарете. Только не было Ренгоку-сана — верно, он ждёт, когда ей станет лучше, чтобы поговорить! Тогда, стоит как можно скорее показать медикам, что всё уже хорошо! После первого же шага босой ногой по паркету, Кейко не смогла удержать равновесие и рухнула на пол. Слишком мало сил… Лечение отобрало всю энергию, и теперь понятно, почему прописан постельный режим. Одежда на ней уже другая — белый, хлопковый халат на поясе. Повернув голову, девушка обнаружила под кроватью коричневое подобие тапочек. К ним она вернётся позже, а пока… Дверь на веранду? Прямо в палате? Преодолев метр ползком, Кейко неуклюже поднялась на ноги и дошла до раздвижной двери, слегка пошатываясь. Облокотившись, она неосознанно сменила центр тяжести и дверь легко распахнулась, а девушка едва осталась стоять на ногах: Белое море снега… Голый сад перед её глазами блестел на солнце тысячью снежных вспышек, отражая солнечные лучи. Свежий воздух окутал её тело и проник в комнату, вызвав на коже неприятные мурашки. От этого холода было даже приятно, и теперь он всегда будет напоминать это путешествие. Хоть это вышло и невольно. Что-то надломилось внутри. Какая-то струнка, которая стягивала гнетущую боль, резко лопнула, и вся тяжесть вины и утраты обрушилась с настоящей силой. Прошло около недели после смерти родных, а кажется, что почти год. Настоящая боль накрыла только сейчас — психика берегла её хрупкую душу, но теперь, когда её жизнь была вне опасности, дала волю подавленным чувствам. Всё-таки, плакать на морозе больно… Неясно, час прошёл или несколько минут. Позади шумно стукнула дверь, и чей-то приторно сладкий голос тихо протянул: — Вот как ты ценишь старания, чтобы спасти твою жизнь, — Шинобу бесцеремонно прошла к веранде и громко захлопнула раздвижной механизм, разговаривая так-же сладко — Постельный режим! Пришлось послушаться. Кейко проковыляла до постели и рухнула на неё мешком. Пружины под её весом скрипнули, и Шинобу, взяв табурет, поудобнее устроилась на нём: — Мне передали, ты уже можешь говорить. Значит, хорошее лекарство вышло из перетёртого… А впрочем, это не важно, — она прислонила руку ко лбу Кейко и быстро отдёрнула — Ты ещё как-то и на ногах стояла… Кёджиро, конечно, молодец — проволок ребёнка с пневмонией по лесу несколько суток. Тебе сколько лет? «Кёджиро… Ренгоку-сан! Она его знает! И… И с ним всё в порядке!» — Сем…надцать — Ага, говорить можно. Ну так как тебе демоны? Боль нахлынула с новой силой. Не зная, что ответить, девушка просто бессмысленно пялилась на красивую заколку в волосах Шинобу. — Что, нравится? — Кочо сняла её — Можешь рассмотреть поближе. На заколку Кейко было плевать. Но она всё равно взяла её в руки и осторожно покрутила — бабочка бликами переливалась на свету. Шинобу немного выждала, а затем начала уже издалека: — Демоны, знаешь, не щадят никого. Так что никто ничем не смог бы тебе помочь, правильно? Она было возразила, но Кочо быстро её осекла: — Да, кроме Кёджиро. Это наша работа — убивать демонов. Как жаль, что он немного не успел. Такое случается, как ни прискорбно. А теперь скажи мне, как это произошло? Может, были какие-то странности накануне? — Человек… У него была такая… вроде белая… шляпа и… И он остановился в… — неясно, от чего говорить было труднее: от плача или от болезни — В деревне. Мама… Он сказал, что поможет вылечить её… Потом ночью я проснулась от какого-то хруста… — И человека в шляпе больше не было, так? — Да… Мама справилась даже с кузнецом. Остались только мы с братишкой, но… Мамочка… Сейчас девушка уже откровенно захлёбывалась накопившимися слезами. Шинобу глубоко вздохнула и небрежно погладила Кейко по волосам: — Ты всё равно смиришься. Тебе ведь некуда идти, верно? Огромные, карие глаза с зелёными прожилками жутко распахнулись. Это безысходность — такой взгляд Шинобу могла узнать из тысячи и успела к нему привыкнуть. Почти у всех, кто попадал в лазарет, он выражал именно это. Жалости у Кочо почти не осталось, но Кейко спасла женская солидарность: — Вот что, — хозяйка поместья сделала многозначительную паузу — Если быстро поправишься, то сможешь пройти кое-какое обучение. Будешь делать успехи — сможешь работать в лазарете. Или уйдёшь отсюда куда захочется, едва я тебя выпишу. Будем считать, на этом решили!***
Письменная волокита всегда давалась Кёджиро с трудом. Конечно, за отчёты столп Пламени садился с долей воодушевления, но спустя час оно рассеивалось. Оставался только низкий столик, над которым приходилось значительно нагибаться, и чернильная кисточка, которую подходило время промокнуть. Двое суток прошло с тех пор, как он покинул Поместье Бабочки, не пробыв там и часа. Письмо от Шинобу, только что доставленное, лежало запечатанным на краю столешницы. Всё же, Кёджиро был больше расположен к боям, чем к отчётам, поскольку в красно-оранжевых глазах уже рябило от символов. Не выдержав, столп отложил письменные принадлежности в сторону и потянулся к письму. От белоснежной бумаги пахло также, как и в лазарете: лавандой, спиртом и мятой. Сургучная печать легко треснула напополам, и в небольшое письмо приходилось вчитываться, чтобы разобрать мелкий подчерк. Кейко… Всё же, эта девочка выжила. Что ж, это замечательно! Значит, Кёджиро выполнил миссию! Только… Тут больше ничего не сказано о её судьбе. Шинобу писала о том, что Мудзан предположительно экспериментировал в деревнях, и именно он выкосил деревню на востоке, что демоны стали сильнее, но совсем ничего о Кейко. Хотя, зачем ему это? Отгоняя мысль, он прикрыл глаза. Тот редкий момент, когда с его лица исчезла улыбка. Пора снова делать отчёты…