Громче, чем бомбы

С трудом разлепив веки, Чонгук улавливает первые проблески неяркого света. Заволочённое густым туманом сознание подсказывает, что в окно его квартиры заглядывает утро нового дня. Мозг запускает деятельность, пусть не слишком резво: словно сдвинувшись с мёртвой точки, шестерёнки со скрипом проворачиваются и приносят с собой адскую боль, набатом долбящую по вискам. Соображать пока сложно, но Гук честно пытается. Это состояние можно сравнить, пожалуй, с глубоким похмельем после долгих дней веселья, вот только алкоголь не фигурировал в картине последних суток Чонгука: с той самой злополучной ночи он не выпил ни капли спиртного и даже не выкурил ни одной сигареты, хотя именно они обычно выступали «поддержкой» нервной системы в особо тяжёлые моменты. Однако степень тяжести тех событий, что принесла в жизнь Гука прошлая суббота, никак не вписывается в рамки терпимых значений. Здесь определение «особо тяжёлые моменты» уже не передаст в должных красках весь спектр чувств, который ему пришлось пропустить через себя за минувшие выходные. Глаза, будто щедро присыпанные песком, медленно моргают пару раз, ненадолго фокусируя взгляд на сером потолке, а затем закрываются вновь. Повернувшись на скомканной постели и уткнувшись лицом в подушку, Чонгук издаёт тихий стон безысходности. Сутки, проведённые в прострации, неспешно подходят к завершению, уступая место следующим. Планета продолжает крутиться, а время движется вперёд, как бы сильно ни хотелось притормозить его ход. В беспамятстве добравшись до квартиры той самой ночью, Гук нашёл в себе силы лишь прошагать до кровати и упасть на неё — там же провёл и всё воскресенье, часами беззвучно пялясь в одну точку, разглядывая неразнообразный интерьер комнаты и пытаясь думать. Но мыслей не было. Он покорно проживал обязательную стадию принятия неизбежного, когда злость начинает медленно остывать, когда горькая обида уже не так сильно жжётся под рёбрами, а сознание постепенно отключает водоворот вопросов, крутящихся в голове, и заполняется серой мглой, что несёт с собой состояние глубокой подавленности. Состояние, когда хочется как-то помочь себе и одновременно не хочется совсем ничего. Когда ничто не в радость и ты просто не знаешь, куда себя деть. Когда стены, потолок и мебель перед глазами осточертели до отчаяния, но куда бы ты ни пошёл — тебе везде будет так же плохо. Словно весь этот мир больше не подходит для тебя. На самом деле, Чонгук и рад бы отключить ту самую подавленность, потянув за маленький спасительный рычажок внутри себя. Он с большим удовольствием вычеркнул бы из списка планов на ближайшие дни все негативные чувства, что заполонили нутро, не уточняя согласия, — вырвал бы их с корнями и отшвырнул подальше от себя, будто ядовитое растение. По одному щелчку перешагнул бы через чёрную пропасть в душе и жил бы дальше, но… Увы, Гук способен проживать свою боль только так, как умеет, и не в силах найти иного метода, чтобы со всем этим справиться. Причина кроется, наверное, в отсутствии должного уровня самоконтроля и недостатке опыта в преодолении подобных ситуаций — всё-таки ему не каждый день разбивают сердце; а может, Чонгуку не хватает обычных человеческих мудрости и рассудительности, ведь он ещё молод и по-юношески импульсивен. Эмоции берут верх, и Гук совершенно без понятия, как помочь себе принять происходящее с минимальными потерями, потому просто сдаётся, отдавшись страданиям, что плавно переходят в бесцветную апатию. С момента возвращения домой он практически не поднимается с кровати. Не включает телевизор, не прикасается к ноутбуку, не выходит на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха, не предпринимает и малейших действий, чтобы отвлечься, — просто лежит безжизненным мешком, часами зависая пустым потерянным взглядом на одних и тех же точках вокруг. Спит мало и урывками: раз за разом ему снится, как глубокую тишину комнаты рассекают звонкие сигналы полученных в КакаоТоке сообщений. Гука подбрасывает на месте: взволнованно крутя головой по сторонам и пытаясь выбраться из пучины туманного полусна, он торопливо скользит по постели ладонями в надежде отыскать источник разбудившего его звука. И лишь спустя полминуты, когда сознание просыпается, когда приходит осознание реальности — Чонгук понимает, что на самом деле не слышал никаких сигналов о входящих. У него больше нет ни телефона, ни КакаоТока… Ничего. Только перетёртая в стеклянную крошку душа и месиво из вопросов, так и не нашедших своих ответов. Похлопав себя по щекам, будто отряхиваясь таким образом от нежелательных видений, он опускает голову обратно на подушку. Вновь глубоко и надолго подвисает, словно блуждая по параллельным мирам, и балансирует где-то на тонкой линии между трезвой осознанностью и полнейшей бессознательностью. Моргает через раз, прислушиваясь к собственному дыханию. И просто ждёт, когда полегчает. Таким образом проходит воскресенье. Время не замедляет свой пунктуальный ход — мягко перетекает со ступени на ступень и приближает начало новой рабочей недели. Гук, кажется, способен пролежать в этой кровати хоть целую вечность, но в его мрачную обитель уже заглядывает утро, а значит, придётся собрать остатки сил по всем уголкам тела, чтобы покинуть одинокое убежище и постараться как-то жить дальше. Как — Чонгук пока не знает. На завтрак — ледяной душ. Стоя под обжигающе-холодными струями воды, он долго пытается запустить внутренний процессор и напитаться хоть какой-нибудь минимальной энергией, ведь без неё определённо не получится выдержать предстоящий непростой день. Капли стекают по волосам, лицу и дрожащим губам, и Гук долго стоит в кабинке неподвижно, свесив руки вдоль тела. Кожа горит, очень холодно снаружи, но всё же не настолько сильно, как внутри. Под воздействием низких температур включаются более-менее ясные умственные процессы. Из сумбурной каши в голове удаётся выловить даже несколько полноценных мыслей. Например, прибавляя напор воды, Гук думает, как было бы прекрасно просто пролистать пару нежелательных сцен в сценарии своей жизни — перемотать, как неинтересную и не особо важную часть фильма. В частности, все ближайшие недели он точно подверг бы ускоренной перемотке — сразу перешёл бы к моменту, когда хоть немного полегчает и боль прекратит давить на грудную клетку стокилограммовым камнем. Увы, часы, дни и недели идут по привычному чёткому графику, как и всегда — не дают поблажек, безжалостно окунают в безысходную тоску и заставляют прочувствовать каждую минуту от и до… А склонившись возле кухонного стола и оперевшись на него ладонями, например, Чонгук гоняет уже другие размышления — о том, насколько сильно не хочет сегодня посещать рабочее место. Он долго стоит в одном положении, буравя глазами гладкую столешницу и считая капли, что слетают с кончиков мокрых волос. Одна лишь мысль, что буквально через несколько часов он может увидеть человека, которого совсем не хочется видеть, холодит кожу похлеще недавнего ледяного душа. Равнодушный взгляд ползёт по кухне. Надо обязательно позавтракать. Наверное. В идеале — ещё и выпить кофе. Гук косится в сторону лежащих на столе наручных часов: время подходит к девяти — следовательно стоит поспешить. Во что бы то ни стало, он обязательно должен быть сегодня на работе. — Пока я не передумал, — шепчет, растирая лицо и шумно выпуская воздух из лёгких, — нужно закончить со всем этим как можно скорее.

***

В интернет-статьях про оздоровление пишут, что холодный душ не только бодрит тело и придаёт ему тонус, но и способствует повышению настроения. К сожалению, подобного бонусного эффекта на себе заметить не удаётся — пока Чонгук едет на работу в вагоне метро, его настроение колеблется где-то на уровне беспросветного дна. Угрюмо и безразлично сдвинув брови, он разглядывает сидящих напротив людей: кто-то читает книгу или дремлет, но преобладающее большинство пассажиров увлечены привычнейшим занятием в дороге — смотрят в свои телефоны, убивая время перепиской или обычным серфингом в интернете. Гук долго наблюдает за движениями чужих пальцев, скользящих по горящим дисплеям. Дорога тянется резиной, и вообще, проходит весьма непривычно, ведь сегодня он не может… заняться тем же самым. Даже несколько раз ловит себя на том, что на автомате ползёт рукой в карман, пытаясь нащупать там мобильник. Что ж, новый телефон опредёленно нужно будет приобрести, но точно не в ближайшее время. Пока Чонгуку хочется лишь одного — находиться вне зоны доступа сети для всех без исключения. Немного побыть оторванным от целого мира не так уж и плохо, на самом деле. И иногда даже полезно. Нетерпеливо выскочив из вагона на нужной станции, он несётся бездумно, быстрым шагом преодолевая остаток пути до здания, а затем и до этажа. К огромному счастью, в лифте и коридоре не встречает ни одного знакомого — любезно приветствовать кого-либо с натянутой улыбкой и изображать большую радость от встречи он точно пока не в состоянии. Офис, как и положено, наполнен спокойным гулом голосов и стуком кнопок ноутбуков. Рабочий день уже близок к началу, до него остались считанные минуты, а значит, коллеги должны быть увлечены более важными делами, чем крадущийся по этажу Чонгук. Ощущения неоднозначные: бегло осмотрев большой зал отдела, десятки столов и макушки склонившихся над ними людей, Гук вдруг осознаёт один важный, неминуемый факт: с этой минуты и навсегда — он разоблачён. Принять эту внезапную мысль кажется чем-то невоплотимым: рассеянно озираясь, он с трудом пропускает её сквозь себя — понимание проносится с головы до ног, покалывая и припекая кожу, заполняет густым туманом отрицания и встревоженности каждую клетку тела. Разоблачён. В это сложно поверить. Конечно, Чонгук сильно сомневается, что Ким Тэхён стал бы обсуждать с кем-то его секреты или высмеивать перед коллегами. Никто не шепчется у него за спиной, не показывает пальцем, не сплетничает больше обычного и не округляет глаза потрясённо, прикрыв рот ладонью. Коллеги, как и прежде, не знают ничего о Чонгуковом настоящем лице. Они будут приветливо улыбаться, спрашивать, как прошли выходные; относиться с глубоким уважением и дальше, пребывая в привычном забвении от его умело выстроенной лжи, но факт остаётся фактом — Гук уже не так чист и безгрешен на территории своего офиса. Как минимум один человек на работе знает о нём всё — получается, его идеальная, бережно хранимая годами репутация безвозвратно дала трещину. Подобные умозаключения заставляют чувствовать себя не в своей тарелке. Копаясь в висящей на плече сумке и делая вид, что ищет в ней что-то, Чонгук изображает тем самым крайнюю занятость и исключает вероятность даже мимолётного зрительного контакта с присутствующими, аккуратно передвигаясь между рядами бесплотной тенью. Даже краснеет слегка, обтирая о джинсы взмокшие от нервозности ладони, будто процесс его разоблачения действительно проходил во всеуслышание, а не в пределах лишь одного чата в КакаоТоке. Прошмыгнув к рабочему месту и оставшись незамеченным, он испытывает некоторое облегчение, словно наконец добрался до безопасного укрытия, миновав множество опасных препятствий. Выдохнув, выдвигает стул, планируя опуститься на него, уткнуться в экран ноутбука и притвориться невидимым элементом интерьера для окружающих. Однако на середине процесса так и притормаживает, сжимая спинку пальцами: застывает на пару мгновений, беззвучно хлопая глазами и таращась на посторонний предмет, лежащий на его столе. Предмет, который лежать здесь совсем не должен. Мозг генерирует поразительный, но очевидный вывод: перед Чонгуком — его телефон. Тот самый, что он собственноручно выкинул на улице ненавистной субботней ночью — швырнул на асфальт с искренней злостью и без единого намёка на сожаление. Увидеть его вновь, да ещё и здесь — последнее, что мог ожидать Гук наступившим утром. Погрузившись в невольное смятение, он безмолвно переступает с ноги на ногу возле стула, долго борясь с разнообразными мыслями и таращась на собственный мобильник как на абсолютно незнакомый и оттого потенциально опасный объект. Косится с минуту, разглядывая разбитый экран, покрытый сеткой трещин — неизвестно, включится ли он вообще после всех выпавших на его долю испытаний, загорится ли дисплей, будет ли работать сенсор. Аккумулятор наверняка полностью разряжен, так что проверить возможности нет, да и надо ли? Внезапно подняв глаза и устремив озадаченный взгляд вдаль — куда-то в окно офиса, Гук осознаёт простое и ясное: в этом телефоне больше нет ничего, что могло бы его заинтересовать. По крайней мере, в настоящем моменте и ближайшем будущем — точно. Решив больше не терять времени, он отодвигает «находку» в сторону, демонстрируя тем самым её ненадобность. «Не имеет значения», — мысленно отрезает, собрав растерянную уверенность по углам сознания, и, наконец заняв рабочее место, переходит к более важным на сегодняшний день делам. Запустив ноутбук, бегло смотрит на часы, продумывая ход дальнейших действий. Тянуть не стоит — в самое кратчайшее время ему нужно встретиться с Сокджином, и это единственное, собственно, что сейчас важно. Затолкав поглубже и словно обесточив любые проявления чувств внутри себя — все сомнения и страхи, — он активирует вместо них холодный рассудок, непоколебимость и жёсткость. Да, ему определённо придётся ещё не раз пожалеть о содеянном сгоряча, но то будет потом, а сейчас… Сейчас это не учитывается: Чонгук всё решил. У него были целые сутки, чтобы обдумать детали собственной дальнейшей жизни, и менять принятое решение он не намерен. Потому с показным равнодушием на лице находит на рабочем столе ноутбука бланки необходимых документов и приступает к их заполнению. Помещение всё интенсивнее гудит разномастными звуками голосов: новый рабочий день успел вступить в законные права, а значит, коллеги уже приступили к обзвону заказчиков. Гук тем временем с головой погружается в своё занятие, сосредоточенно сдвинув брови, а посторонний шум офиса растворяется на фоне едва уловимым аккомпанементом, позволяя выпасть из суетливой реальности и сконцентрироваться только на важном. Отвлекает лишь одно — телефон, лежащий на краю стола. И хоть Чонгук всячески пытается игнорировать его присутствие — взгляд сам сбегает от экрана ноутбука, переползая в ненужную сторону. Это злит неимоверно. А собственные мысли лишь подливают масла в огонь. «Зачем он вообще принёс его сюда? — возмущается безмолвно, от раздражения стиснув зубы. — Разве кто-то просил его об этом?» Но больше всего удручает понимание: Ким Тэхён побывал рано утром в их отделе и оставил здесь этот чёртов телефон — получается, точно вышел сегодня на работу. Это логично, хоть Гуку и не хочется осознавать очевидное. Ведь наступил понедельник, он тоже находится в офисе — как и полагается, следовательно нежелательное столкновение случится с большой долей вероятности. От представлений подобного стечения обстоятельств рывком расширяются зрачки, а вдоль позвоночника ползёт волна колючего отрицания, хотя Чонгук и старается смотреть только в компьютер, а ненужные мысли — гнать прочь. Но паника так и маячит на горизонте, насмехаясь над его попытками, ведь встречаться с Кимом после всего произошедшего — именно то, чего Гуку категорически не хотелось бы ни сегодня, ни в ближайшее время. Вскоре он заканчивает с документами: под звуки мягкого жужжания заполненная бумага выползает из принтера. Чонгук долго крутит её в руках, проверяя верность указанных данных. Перечитывает ещё раз и ещё, будто пытаясь выиграть время на пороге неизбежных событий. На яркую решительность, господствовавшую внутри него ещё каких-то полчаса назад, серой тучей наползают сомнения: точно ли стоит отправляться к Сокджину прямо сейчас, рискуя столкнуться там с тем, видеть кого нет даже крохотного желания? Может, стоит подождать немного и попытаться подкараулить босса где-нибудь на этаже? Гук пару минут колеблется, не зная, как дальше действовать. Целиком окунувшись в поток всех за и против, от которых лоб самопроизвольно хмурится, а выражение лица становится озадаченно-унылым, даже не замечает, как к его рабочему месту кто-то подходит. — Чонгуки! Ты пришёл! — раздаётся прямо за спиной. — А мы тут с ума сходим от беспокойства. Переживаем, не случилось ли чего? Плечи Гука вздрагивают от неожиданности, и первое, что он делает — резко переворачивает свой документ текстом вниз. Пару секунд просто смотрит на его пустую белоснежную сторону, будто обдумывая до деталей неизбежный диалог, который успел начаться без его желания. В конце концов делает глубокий вдох-выдох безысходности и оборачивается, столкнувшись с взволнованным взглядом Хосока. — Сбежал куда-то среди ночи, ещё и телефон с тех самых пор недоступен! Честное слово, ты заставил нас изрядно поволноваться, — продолжает тот, внимательно рассматривая друга с ног до головы и оценивая его измотанный, совершенно безрадостный вид. — Ты здоров? Что же произошло? Где ты пропадал? От шквала расспросов, летящих со стороны обеспокоенного хёна, начинает кружиться голова. Чонгук устало трёт глаза, собираясь с ответом, и вдруг понимает, что сейчас — наилучшее время, чтобы отправиться на поиски Сокджина, где бы он ни находился. — Я был дома, хён. Жаль, что вам пришлось переживать, — незаинтересованно мямлит заезженную фразу, как и всякий раз в подобных случаях. — Со мной всё нормально. Прости, но сейчас я должен идти. Выдавить из себя что-то более вразумительное не удаётся: единственное, что движет мыслями Гука в текущий момент — желание поскорее удалиться. Однако у Хосока другие планы — озадаченно заломив брови и сложив на груди руки, он уверенно продолжает разговор, всё так же пристально глядя на младшего. — В последние месяцы твоя жизнь больше и больше смахивает на американские горки, Чонгуки. Я вижу и понимаю, что делиться своими проблемами ты не хочешь, но и ты пойми нас. Нам, как твоим друзьям, очень сложно сидеть и ничего не делать, наблюдая, как с тобой происходит что-то странное. Раньше ведь ты не был таким. Мы знакомы много лет, а я и вспомнить не могу, чтобы видел тебя настолько подавленным… «Неудивительно», — грустно ухмыляется про себя Чонгук, но вслух не произносит ни слова. С чего же было впадать в подавленность? Ведь раньше его самой большой проблемой являлась лишь очередная ложь, которую нужно было сочинить складно и выдать как можно более правдоподобно. Улыбаться окружающим так старательно, так приветливо вести с ними разговоры, чтобы никто не посмел усомниться в его положительной репутации. Чтобы никому и в голову не пришла догадка, что жизнь Чон Чонгука на самом деле бессмысленна, пуста и целиком соткана из вранья. — Помни, что я по-прежнему всегда готов выслушать, — продолжает Хосок, с надеждой заглядывая в глаза собеседника, которые тот старательно отводит. — Знаешь, ведь даже тяжеленную каменную глыбу станет легче тащить, если разделить с кем-нибудь эту ношу… — Немного помолчав и не дождавшись в ответ никакой реакции, добавляет: — Хочешь, посидим в щиктане после работы и поговорим? Честное слово, я готов сделать всё, что в моих силах, лишь бы помочь тебе. Только скажи, что или кто доводит тебя до такого состояния снова и снова. Гук снисходительно выдыхает, прикрыв веки, и молча потирает висок пальцами. Он нисколько не злится на хёна, на самом деле, ведь знает, что причина его чрезмерной настойчивости — вовсе не излишне навязчивое любопытство, а только искреннее беспокойство и тёплые дружеские чувства. И Чонгук согласен: да, происходящее с ним наверняка очень дико выглядит со стороны. Едва ли возможно просто проигнорировать всё это. Потому Гук не может осуждать Хосока, но и положительно реагировать на предложенную помощь он также не в состоянии. Не сейчас. Точно не сегодня. — Спасибо за предложение, хён, но как-нибудь в другой раз. — Желая поскорее свернуть диалог, Гук поднимается с места. Состроив каменное лицо и не забыв подцепить со стола подготовленный документ, он уверенно направляется в сторону лифта, решив, что любое промедление может быть чревато. Но не успевает прошагать и пяти метров, как получает ещё один вопрос, внезапно прилетевший в спину: — Неужели та самая новая девушка чем-то расстроила тебя? Наверное, стоило бы промолчать и поспешить удалиться, ведь Гуку срочно нужно к Сокджину — и это сущая правда, кстати. Нет у него ни времени, ни сил, ни тем более желания вести какие-либо откровенные разговоры. Он собирается невозмутимо продолжить свой путь, крепко сжимая пальцами белый листок, но, сделав лишь два коротких шага в направлении выхода, неожиданно для самого себя останавливается, всё-таки не оставляя без внимания озвученный вопрос. Несколько секунд задумчиво таращится в глубь отдела, чуть хмурясь; обводит взглядом ровные ряды столов и десятки склонённых в рабочем процессе коллег, вслушивается в размеренный и хорошо знакомый звук офисной рутины. Мыслей так много, что они не умещаются в черепной коробке, но очень сложно поймать хотя бы одну. За спиной же терпеливо ждут. Пауза успевает прилично затянуться к тому моменту, когда Чонгук наконец находит силы повернуться обратно к другу, глядя вдруг открыто и пристально, вмиг облачившись в какую-то равнодушную уверенность и совсем несвойственную ему холодную бесстрастность. — Это парень, — спокойно и чётко произносит он, не отводя взгляда от лица хёна. — Мне нравятся парни. Хосок не выдаёт незамедлительных ясных эмоций в ответ — застывает телом и мимикой, будто заколдованный, и лишь глаза отражают глубокое потрясение от услышанного, еле заметно округляясь и увеличиваясь в размерах с каждой последующей секундой их зрительного контакта. Гук и не ждёт определённой реакции или комментариев — тут же разворачивается и уверенным шагом удаляется прочь, больше не мешкая. Осознание того, что он только что произнёс вслух, догоняет волной кипятка, прокатившейся по телу, но Чонгук не замедляет шага и не оглядывается назад. Смешанные чувства: от понимания степени собственного безрассудства подкатывает ужас, немеют пальцы и темные круги расходятся перед глазами, но в то же время… ему ещё никогда не было настолько плевать, кто и что о нём подумает. Гук уже разоблачён, его образ идеального человека, что возводился годами подобно прочной каменной стене, надломился за один только вечер, жалобно хрустнул, превратившись в хрупкое стекло, а значит… держаться больше не за что. Да и какой в этом смысл? Сколько ни держись, сколько ни цепляйся за последний шанс всё сохранить, как было — жизнь Чонгука уже никогда не сможет стать прежней. Двери лифта захлопываются за спиной, кабина лениво сползает на этаж ниже. Всё ещё пребывая в шоке от самого себя и всего, что он натворил, Чонгук таращится на собственное отражение в зеркальной стенке и искренне не может понять, что на него нашло минутой ранее. Откуда вдруг столько смелости? Лицо залито краской, зрачки расширены настолько, что вмещают в себя целые Вселенные — по одной в каждом; а кровь шумит в ушах, накатывая волнами беспокойного штормового прибоя. Однако лифт доставляет до конечного пункта слишком быстро, не предоставив возможности додумать мысль. Вопрос «что это сейчас было?» также откладывается на верхнюю полку сознания, временно оставшись неотвеченным. Стоя у дверей в чужой отдел, Гук волнуется уже совсем о другом — о Сокджине и предстоящем разговоре с ним. Топчась на месте и перекладывая свой документ из одной руки в другую, он вновь неосознанно тянет время, будто выигранные минуты способны спасти его от встречи с неминуемыми событиями. Сощурившись, он смотрит сквозь стеклянную перегородку, отделяющую территорию отдела от общего коридора, и думает о проценте вероятности другой — нежелательной — встречи. Беспокойный пульс тикает в висках, будто молотком вбивая в голову единственное осознание — выводит его прямо перед глазами горящей строкой, чётко прорисовывая контуры каждой буквы: Чонгук не хочет видеть Ким Тэхёна. Не хочет. Ни сейчас, ни сегодня, ни когда-либо ещё. Но, увы, рабочее место босса находится совсем рядом со столом Кима, потому нервное напряжение Гука вполне обосновано. Переступая с ноги на ногу и набираясь таким образом решимости для финального шага, он с новыми усилиями щурится, всматриваясь в самый дальний угол отдела. Какое-то неведомое чувство внутри (может, интуиция?) подсказывает, что человека, с которым так сильно не желает встречаться Чонгук, сейчас здесь нет. Этому предчувствию очень хочется верить, зыбкая надежда слегка успокаивает. «Что ж, в любом случае бегать и прятаться я точно не собираюсь, — выдохнув, умозаключает он. — Если кому-то и нужно это делать, то явно не мне». С такими мыслями Гук прикладывает карточку сотрудника к замку, после чего дверь в отдел, пропищав, открывается. «В крайнем случае просто сделаю вид, что мы незнакомы», — решает он и в конце концов заходит внутрь. Предположения оказываются верными — прошагав до середины этажа, Чонгук с огромным облегчением замечает, что рабочее место Ким Тэхёна действительно пустует. Совсем неважно, где он сейчас находится и как скоро явится, — главное, что у Гука есть как минимум несколько минут на разговор с боссом без лишних нежелательных свидетелей. Сокджин обнаруживается за своим столом уткнувшимся в компьютер: хмурым, сосредоточенным и с отпечатком крайней озадаченности на лице. Тихо подкравшегося сбоку сотрудника он даже не сразу замечает. Стол Кима идеально убран, будто к нему ещё никто не успел прикоснуться за этот день — данное наблюдение проводит Чонгук, пока пару секунд мнётся в стороне, не решаясь привлечь внимание босса к своему присутствию. Папки сложены в ровную стопку, ноутбук выключен и закрыт, никаких личных вещей в пределах стола и стула не наблюдается, будто здесь никого и не было с самой пятницы… — Ты что-то хотел, Чонгук? — слышится голос Сокджина, от звука которого Гук вздрагивает, вмиг проснувшись от задумчивых разглядываний чужого рабочего места и едва не выронив из рук листок. — Доброе… доброе утро, сонбэним, — мямлит в ответ, на мгновение растеряв мысли и позабыв заранее подготовленный текст. — Я… хотел бы поговорить. У вас есть несколько минут времени? Босс обводит пришедшего беглым взглядом, а после возвращает внимание экрану ноутбука. — Если это недолго, то я тебя слушаю. — Его тон вполне обыденный и, несмотря на довольно неприятные события прошедшей субботы, он не демонстрирует в сторону Чонгука какой-либо повышенной строгости или неприязни. Тот тихо кашляет в кулак и позволяет себе выиграть ещё секунд пять — спасительных и чертовски нужных для наращивания недостающих процентов внутренней уверенности. — В первую очередь, — начинает Гук, пытаясь изобразить совершенное спокойствие в голосе. Выходит с переменным успехом. — Мне хотелось бы извиниться за тот вечер в караоке. Дело в том, что я… — Он делает паузу, наблюдая за реакцией собеседника, но тот не отрывается от своего занятия и не выказывает никаких эмоций. — Я, кажется, был не в себе тогда. Простите, пожалуйста. Пару мгновений Сокджин обдумывает услышанное с серьёзным видом, а после, тяжело и шумно выдохнув, откидывается на спинку стула, сложив на груди руки. Осматривает Чонгука внимательно — всё так же без негативных эмоций на лице, но с долей какого-то смутного недоверия и подозрительности, словно детально анализирует каждое произнесённое им слово. — Не стоит, Чонгук, — наконец произносит босс тем же обыденным тоном, продолжая разглядывать стоящего. — Думаю, лучше будет нам обоим просто забыть про этот вечер, — заключает и сразу же возвращает внимание ноутбуку. — Это всё, что ты хотел сказать? — На самом деле, нет… — Гук тяжело сглатывает, осознавая неотвратимость наступления самого ответственного момента. Поколебавшись, он кладёт принесённый документ на стол Сокджина, осторожно придвигая ближе к нему. Выговаривает аккуратно, но при том уверенно: — Я хочу уволиться. Прошу уволить меня и освободить от обязанностей в самые кратчайшие сроки. Брови босса ползут вверх, выдавая искреннее удивление от услышанного. Забыв о всех делах, в которые он был погружён минутой ранее, Сокджин таращится на своего сотрудника так недоуменно, словно напрочь отказывается верить, что он сейчас говорит серьёзно. Затем, взяв со стола документ, долго и задумчиво изучает его, потирая подбородок, а Чонгук, застывший окаменелостью, стоит рядом и терпеливо ждёт. Заявление написано по стандартному образцу и никакой дополнительной, новой или незнакомой информации в себе не содержит, однако босс долго бегает глазами по строчкам, не спеша с ответом. Проходит не менее минуты напряжённого молчания, прежде чем он наконец заговаривает. — Хм, как-то слишком много желающих уволиться за одно только утро понедельника. — Его взгляд скользит в сторону соседнего стола, пустующего этим утром, и Гук невольно смотрит туда же, не особо понимая, о чём толкует собеседник. Хмыкнув и что-то недовольно пробурчав под нос, Сокджин тут же возвращается обратно к документу в своих руках, а Чонгук… так и продолжает таращиться в одну точку, замерев и слегка приоткрыв рот от множащегося внутри удивления. Нужно просто сложить два плюс два, но в черепной коробке крутятся гораздо более сложные математические задачи. Он хмурится. Постойте-ка… «Ким Тэхён… уволился?!» — Я так понимаю, — продолжает босс, склонив голову набок, и смотрит на оцепеневшего Гука с недоверчивым прищуром, — тебя тоже бесполезно спрашивать, что произошло между вами двумя? Никто не соизволит хоть что-нибудь объяснить? Получать вопросы подобного характера от своего начальника Чонгук ожидает меньше всего. Вспыхнувшее внутри взволнованное смятение невозможно пережить с каменным выражением лица, особенно когда тебя сканируют взглядом-рентгеном, и ты перед этим взглядом буквально на ладони — со всеми своими неприкрытыми эмоциями. В ушах звенит тревожная сирена, но Гук из последних сил пытается сохранить облик ничего не понимающего человека, удивлённо глянув на Сокджина и дёрнув плечом в стиле — «понятия не имею». Нужно срочно спасать себя от этих пугающих расспросов. Делиться подробностями — ноль желания. — Я не понимаю, о чём вы, сонбэним. — Хотя покрасневшее лицо и неестественно бегающие глаза буквально кричат о том, что всё он прекрасно понимает на самом деле. Включить дурака — лучшая тактика, но сегодня Чонгук почему-то растерял свои актёрские данные. — Может, это как-то связано с тем нашим разговором в субботу? — внезапно предполагает Джин, а в мимике его сразу же проступает пугающая строгость. — Надеюсь, ты помнишь, о чём я тогда просил тебя? Никогда не… — Будьте спокойны, сонбэним, — спешит заверить Гук, держа тон сдержанным, стараясь придать максимальную правдоподобность всему, что говорит. — Я уже забыл о нашем разговоре. И он никак не связан с моим желанием уволиться. Сокджин озадачен — и невозможно понять, верит ли он сказанному или, напротив, сомневается в каждом слове. Он долго почёсывает лоб, задумчиво исследует неопределённую точку вдали офиса, крутя пальцами ручку, а после тихо постукивая ею по столу. Вновь опускает взгляд в заявление, чтобы в очередной раз (непонятно зачем) перечитать его текст. Чонгук созерцает происходящее безмолвной статуей, терпеливо ожидая положительного решения по своему вопросу. — Тогда в чём же причина? — после долгой паузы произносит босс. — Ведь ещё несколько дней назад ты и намёка не давал, что собираешься покинуть компанию. Чонгук нервно сглатывает. Талант искусного лжеца сейчас бы очень ему пригодился… — Я действительно не собирался… Всё изменилось как-то внезапно, — мямлит, потупив взгляд, будто заранее извиняясь за столь несуразно сложённое объяснение. — Мне предложили другое место… ближе к дому. — Без сомнений, звучит странно. Сокджин даже брови приподнимает, но Гук не сдаётся, продолжает гнуть свою линию, бубня монотонным голосом робота: — Я подумал и принял решение. Было очень приятно всё это время работать под вашим руководством, но теперь мне хотелось бы… — Ну… Знаешь ли, Чонгук, — перебивает босс и неожиданно откладывает документ в сторону, словно резко теряя к нему интерес, — вообще-то, такие решения не принимаются в спешке. Чонгук, предугадавший и подобное развитие событий тоже, уже открывает рот, чтобы вывалить на Джина десятки заранее продуманных доводов — важных и не очень; но тот разводит руками, намекая тем самым, что не собирается ничего слушать. Он лишь двигает листок обратно к стоящему и произносит совершенно неожиданное — то, чего Гук уж точно не мог предугадать: — С сегодняшнего дня ты в отпуске. Можешь быть свободен. А насчёт этого… — добавляет, указав взглядом на заявление. — Насчёт этого мы поговорим, когда ты вернёшься. — Но, сонбэним… — Хорошего отпуска. Отдохни как следует. Регулярный умственный труд очень выматывает, знаешь ли, — невозмутимо подводит итог разговора босс, возвращаясь к экрану ноутбука. Он придвигает стул поближе, усаживаясь поудобнее, и полностью игнорирует потерянный и оторопевший вид стоящего перед ним сотрудника. — А теперь, с твоего позволения, я приступлю к своим обязанностям. И Гук, растерявший последнюю уверенность из-за настолько непредсказуемого исхода диалога, не находит ни слов, ни храбрости, чтобы продолжать спорить. На дне сознания ещё плещется отрицание, а смутное осознание грядущего заполняет разум поволокой безнадёжности. Ещё минуту он бесцельно моргает, уставившись на увлечённого делами Сокджина, а после, нехотя подцепив со стола свой листок, с видом глубокой отрешённости на лице всё-таки удаляется…

***

За всё время работы в своей компании Чонгук ни разу не брал отпуск. Будучи убеждённым трудоголиком, он рассматривал недели, положенные для отдыха, скорее как бесполезную трату времени, и считал, что лучше провести их более продуктивно — в исполнении рабочих обязанностей. Даже несколько праздничных дней, в которые офисным работникам также предписано отдыхать, воспринимались им как нечто необязательное и раздражающее. Причина столь категоричной нелюбви никогда не была секретом — слишком долгое нахождение наедине с собой всякий раз приводило к чрезмерно глубокому самокопанию и грустному напоминанию о том, что Гук абсолютно одинок в целом мире. Ему не к кому поехать в гости на время отпуска, не с кем отправиться в путешествие, да и праздничные дни разделить с кем-нибудь он не может. Не то чтобы он сильно страдал по этому поводу, наоборот, давно смирился и привык, что работа — самая главная часть его жизни, что она занимает большую часть его времени и внушительную долю мыслей. И, даже решив уволиться, он сразу же строил планы о скорейшем поиске нового места. К сегодняшнему дню, возможно, он уже откликнулся бы на множество вакансий и обзвонил десятки организаций, а может, даже успел бы побывать на нескольких собеседованиях — всё это непременно отвлекло бы от тяжёлых мыслей, давящих на мозги. Но Сокджин невозмутимо перечеркнул его воодушевлённые планы, и теперь Чонгуку предстоит провести целых две недели в подвешенном состоянии — в неопределённости, безделье и с напрочь распухшей головой. Так и начинается отпуск. Телевизор помогает не сойти с ума в полной оторванности от цивилизации, ноутбук выручает в моменты, когда всё же приходится коммуницировать с социумом — например, помогает заказать доставку еды и напитков. Такие полезные сервисы, между прочим, не только спасают от голода, но и избавляют от лишних нежелательных телодвижений на кухне — в те моменты, когда для готовки совсем нет настроения. Ежедневная порция свежего воздуха вовсю разыгравшейся, по-летнему тёплой погоды приводит в чувства и понемногу восстанавливает полноценность истерзанного бесконечными раздумьями мозга. Чонгук начинает выползать на улицу всё чаще, чтобы немного отвлечься от своего безрадостного отшельничества и насладиться приятной атмосферой последних апрельских дней. А телефон, так ни разу и не включённый хозяином, одиноко коротает дни где-то на дне его сумки. Убираясь на рабочем месте перед уходом из офиса и собирая некоторые личные вещи, Гук долго думал, стоит ли забирать с собой нежелательную находку. Он даже вставил в мобильник зарядное устройство, чтобы проверить, способен ли тот подавать признаки жизни после всех пережитых приключений. Разбитый дисплей на удивление шустро среагировал, загоревшись обычным приветственным сигналом. «Работает…» — констатировал Чонгук без особой радости по этому поводу, скорее — с совершенным равнодушием. Потом, поразмыслив ещё несколько минут, всё же смахнул мобильник в сумку вместе с несколькими папками, блокнотами с записями и прочей канцелярской утварью. «Не оставлять же его здесь», — подумал он, пожав плечами. Таким образом телефон оказался дома, но вот включать его и выходить на связь с миром Чонгук пока не спешит. Ему нравится это состояние оторванности: ведь если он не получает никаких звонков и сообщений от друзей и коллег, значит отпадает необходимость и отвечать — оправдываться, что-то придумывать, благодарить за любезность и быть любезным самому. Но главная причина отказа от пользования телефоном, конечно, берёт истоки в остром нежелании видеть один-единственный контакт. Всё очень просто — если Гук игнорирует соцсети и мессенджеры, следовательно вероятность столкнуться взглядом с «ltb_19» на дисплее равна нулю. Следовательно есть шанс меньше злиться и реже прокручивать в голове те события, которые вообще хотелось бы забыть и вычеркнуть из биографии, словно их там никогда не было. Однако воспоминания всё равно всплывают с завидным постоянством — и когда Чонгук просыпается утром, долго и лениво растягиваясь на постели; и когда гуляет по району, бесцельно наворачивая круги и радуясь хорошей погоде. Когда жуёт вкуснейшую лапшу с соусом из чёрной фасоли из доставки или слушает монотонный голос диктора из телевизора, перечисляющий последние новости минувшего часа. Двадцать четыре часа в сутки — что бы Гук ни делал, кадры недавних событий сопровождают его мысли всегда и везде. А злость по-прежнему припекает, вспыхивает, плещется неистовыми языками пламени только-только разведённого костра. И чтобы мощь того костра поутихла, чтобы жар его остыл и развеялся по земле без следа — все брёвна должны прогореть до конца. Нужно всего лишь время — именно то, что поможет даже самому большому и горячему костру угаснуть, а обострённым эмоциям — смолкнуть внутри. Время… У Гука теперь его предостаточно. Дни проходят в одиноком безделье — он засыпает и просыпается под бормотание из телевизора, иногда пытается развлечься компьютерными играми, а иногда — неожиданно залипает на час-другой, перебирая документы в папках, прихваченных с работы. Вдруг хочется переделать договоры, которые лежат и ждут своего часа ещё с прошлого месяца, хочется перепроверить таблицы и сверить расчёты или… Просто прийти в офис с утра и, пожелав коллегам хорошего дня, погрузиться в привычную рутину. В такие моменты Чонгук вздыхает и с грустью осознаёт, что сильно скучает по работе — даже несмотря на все минувшие события, которые перечеркнули желание находиться в некогда любимом офисе жирной чёрной линией. Так протекает первая неделя его бесцельного существования, и Гук всерьёз планирует провести подобным образом и вторую, но всё меняется в одночасье, когда, выйдя утром на улицу с целью прогуляться до супермаркета, он вдруг встречает свою хорошую знакомую — пожилую госпожу Пак. Солнце светит по-особенному ярко, а неминуемо приближающийся месяц май радует свежестью распустившейся природы и грозится вдохнуть хорошее настроение и приподнятость духа даже в безнадёжно унылого Чонгука. Тот, конечно, не спешит поддаваться — покидает жилище всё с тем же равнодушно-удручённым выражением лица и с ним же шагает по тротуару, игнорируя позитивный настрой, витающий в воздухе. Женщина обнаруживается посреди палисадника во дворе их дома: что-то неразборчиво бормоча под нос, она возится с цветником и невысокими кустарниками, ловко управляясь маленькой садовой лопаткой. — Бабушка, доброго дня! — приветствует Чонгук, подходя ближе, и по причине непритворной радости от встречи даже выдавливает из себя что-то наподобие улыбки. Кажется, мышцы его лица уже забыли, что такое улыбаться… — Давно вас не видел, совсем пропали. — Надо же! Приятно видеть тебя, Чонгуки, — тут же отзывается та, просияв. Она выпрямляется, оставив лопатку на земле и приветливо глядит на соседа. — Ох, в последние месяцы я почти не бываю дома. Недавно вернулась от старшего сына, гостила в Кванджу. А ты как поживаешь, мой дорогой? — Я… всё так же. У меня всё по-старому… — Гук произносит это убедительно и повседневно, но неосознанно отводит взгляд в сторону, словно внезапно проникнувшись интересом к разнообразию растительности палисадника. Собеседница рассматривает его с любопытством. — Очень скучаю по вашим историям. Заходите в гости, не забывайте соседа. Госпожа Пак кивает, расползаясь в тёплой улыбке. — Обязательно, Чонгуки, обязательно. Вот только завтра мне снова предстоит отъезд — собралась навестить старую подругу на острове Чеджу. Честное слово, совсем не успеваю побыть дома… — Она вздыхает, разведя руками, и ненадолго задумывается, после чего продолжает: — А знаешь что… Если ты ничем не занят — приходи сегодня на ужин. Я собралась приготовить свой фирменный суп с говяжьими рёбрышками, ты точно оценишь. У Чонгука невольно загораются глаза от услышанного. — Ох, звучит заманчиво… Честно, я уже очень давно не ел домашней еды… — Ну вот и замечательно! — Соседка по-доброму посмеивается, подмигнув. — Тогда жду тебя вечером. Чонгук колеблется совсем недолго, а затем согласно кивает, принимая предложение. Время, проведённое с бабушкой, всегда проходит интересно и душевно, а Гук сейчас нуждается в подобном досуге как никогда сильно. Пребывание в четырёх стенах без дела, оказывается, выматывает гораздо сильнее, чем работа в офисе — даже если трудиться там от рассвета до заката без перерывов и обеда. Ему необходима моральная разгрузка. День проходит в воодушевлённом ожидании вечера, потому не тянется так долго и мучительно, как предыдущие. А лишь наступает оговорённый час — донельзя пунктуальный гость уже стоит на пороге соседской квартиры, прихватив в качестве подарка купленные утром свежие фрукты. Небольшое жилище бабушки напоминает музей: множеством интересных вещей, статуэток, фотографий усыпаны не только стены, но и, кажется, любые горизонтальные поверхности мебели — так, что невозможно пройти мимо и не зацепиться взглядом за очередной любопытный снимок или памятную безделушку. Госпожа Пак многократно рассказывала, что её покойный супруг был военным, отчего молодость пары проходила в постоянных переездах. Успев пожить в самых разных уголках родной страны — и даже немного за её пределами, женщина многое повидала и накопила бесчисленное количество историй, ярко запечатлевшихся в памяти. И сейчас, перебирая свою любимую коллекцию вещей и фотографий, что сквозь года несут в себе частички её жизни, она любит вспоминать о былом: разглядывать их, протирать от пыли, переставляя с места на место, и с теплотой на сердце окунаться в воспоминания о событиях давно ушедших лет. Чонгук уже бывал в этой квартире, но тем не менее не сдерживается от соблазна залипнуть в гостиной на десяток минут: не спеша прохаживается по периметру комнаты и изучает бабушкины коллекции — будто видит впервые; пока та суетливо возится на кухне, подготавливая стол к ужину. Супом, как гость и подозревал, дело не обходится — на тарелках одно за одним возникают и другие вкусные блюда: здесь и чапче, и токпокки, и курица в кисло-сладком соусе, ну и гвоздь номера — конечно же ароматнейшее и хрустящее домашнее кимчхи. Финальным штрихом на картине грядущего вечера возникает бутылка макколи, нарисовавшаяся прямо посередине стола. Чонгук, увидев её, несогласно таращит глаза и по обыкновению долго отпирается от перспективы потерять конец дня где-то в мутном забытье опьяневшего сознания. Но соседка твёрдо отстаивает свою позицию под лозунгом «только пару бокальчиков», утверждая, что не выпить за редкую встречу — настоящее преступление. Гук, конечно, быстро сдаётся. Каждая минута, проведённая в хорошей компании, — как бальзам для израненной души. Бабушка много рассказывает о своих недавних разъездах, о жизни детей и внуков, попутно припомнив и несколько новых историй из прошлого, которые всегда особенно нравились Чонгуку. Тот слушает с упоением и без притворства наслаждается встречей — даже собственные безутешные мысли, не отпускавшие всю последнюю неделю, вдруг притормаживают и отходят на дальний план, прекращая беспорядочно вращаться в голове. Гук не забывает оценить и любезно предложенные угощения, от вкусовых качеств которых на автомате прикрываются глаза, а большой палец изображает в воздухе одобрительный жест. Он давно ничего не готовил дома, да и потягаться с кулинарными способностями госпожи Пак вряд ли способен, поэтому уплетает ужин за обе щеки, не переставая нахваливать и благодарить радушную хозяйку. Увы, после второго бокала макколи благоприятный сценарий вечера идёт трещинами: алкоголь, вместо того чтобы развеселить и расслабить, оказывает противоположное действие — только обостряет негативные чувства, которые, напротив, хотелось бы сегодня заглушить. Чонгуку по-прежнему нравится и компания, и еда, и атмосфера вокруг, но он начинает неосознанно выпадать из разговора, зависать по несколько минут — мучительные думы напоминают о себе, множатся всё резче и интенсивнее, царапают изнутри всё болезненней. Он внезапно осознаёт тот факт, что время задушевных разговоров с бабушкой неминуемо подойдёт к завершению, а значит, придётся вернуться в свою безмолвную действительность: туда, где он снова абсолютно одинок — и теперь уже не только в реальной, но и в виртуальной жизни тоже. Фатальное одиночество. Когда-то этот статус был для Чонгука обыденностью, а сейчас… К нему приходится привыкать по новой, и это совсем не легко и просто. Тоска — тот самый гость, которого на ужин никто не приглашал, — снова и снова проявляется на лице Гука даже в те моменты, когда он улыбается, стараясь непринуждённо поддерживать беседу. Это не ускользает от внимания его собеседницы — слегка сощурив глаза и склонив голову набок, она словно считывает каждую эмоцию в мимике парня, невольно замечая что-то неладное в его состоянии. Но разговор на эту тему не заводит — избирает молчаливую тактику и лишь наблюдает со стороны, решив, что, если у гостя будет желание, он сам поделится своими проблемами. К слову, Чонгук всегда уважал и мысленно благодарил её именно за это качество — она не задавала лишних, столь нелюбимых им вопросов. Вскоре настенные часы показывают одиннадцать, и Гук начинает возиться на месте, размышляя, что госпожа Пак, наверное, уже очень устала и хочет спать, а потому настало время прощаться. Но та вовсе не выглядит сонной и диалог сворачивать не спешит: разливает по бокалам остатки выпивки, отставляет пустую бутылку в сторону и, резко отойдя от рассказа о своей учёбе в университете, неожиданно уводит тему в совершенно другую сторону. — А ты, получается, у нас в отпуске, Чонгуки, — начинает она, не отводя от гостя внимательного взгляда. — Да ещё и в таком долгом! Целых две недели. — Угу… — мычит тот без всякого энтузиазма, отправляя в рот токпокк и лениво его пережёвывая. — Целых две. — А что же ты совсем не выглядишь радостным? — будто осторожно и мягко прощупывая почву, интересуется госпожа Пак, стараясь звучать как можно более ненавязчиво. — Разве отпуск — это не то, чего ежегодно с большим нетерпением ждёт каждый рабочий человек? Чонгуку не хочется вдаваться в подробности, объясняя, почему он так сильно не любит отпуска и праздники, и нагружать собеседницу своими депрессивными рассуждениями. Хочется сохранить атмосферу вечера лёгкой и позитивной, потому он в очередной раз украшает свою мрачную физиономию маской радости и беззаботности и лишь неопределённо дёргает плечом, уходя от ответа. К счастью, бабушка тему не развивает и докопаться до истины не пытается. Лишь делает маленький глоток из своего бокала, а потом, улыбнувшись широко и состряпав крайне интригующее лицо, выдаёт совсем уж неожиданное: — Скажи, мой дорогой, а ты бывал когда-нибудь на Чеджу? Гук даже близко не понимает, к чему вопрос, но на яркую улыбку отвечает взаимностью, попутно помещая в рот ещё один токпокк. — Ни разу. Да я вообще мало где бывал, бабушка… А почему вы спрашиваете? — Наверное, ты слышал что-нибудь об этом острове? — Конечно, слышал. — Кивает Чонгук, продолжая жевать. — И видел многократно на фотографиях. Очень красивое место. Соседка некоторое время молчит, словно в последний — контрольный — раз что-то тщательно обдумывая, а вид её в ходе мыслительной деятельности становится всё более загадочным. — Хотел бы поехать? — выдаёт она, вынуждая гостя от удивления даже приостановить жевательный процесс. — Я?.. — Хохотнув, тот тычет пальцем в собственную грудь, словно за этим столом есть ещё кто-то, кому женщина могла бы адресовать вопрос. — Ну конечно хотел бы. Когда-нибудь обязательно… — мямлит растерянно и без всякой уверенности в голосе, не понимая, зачем вообще она завела такой странный разговор. Госпожа Пак, как и прежде, старательно наблюдает за каждым его жестом и движением. — Ты не понял, Чонгуки. Я говорю вовсе не про когда-нибудь. — Хитро изогнув бровь, проговаривает она. — Я говорю про завтрашний день. Совсем растерявшись, Чонгук обмякает на стуле, опустив плечи, и просто молча таращится на собеседницу, заторможенно моргая. Неужели он выпил настолько много, что потерял способность понимать окружающих? Эти так называемые «пара бокальчиков» точно не могли закончиться ничем хорошим… Гук на всякий случай жмурится, стараясь по-быстрому протрезветь, и старательно вслушивается в слова бабушки. А та уверенно продолжает, не обращая внимания на озадаченный вид гостя: — Моя подруга держит гостевой домик недалеко от моря — в южной части острова. Сможешь разместиться у неё — уверена, тебе там очень понравится. Правда, пляжный сезон ещё не открыт, но туристов это совсем не смущает. Природа Чеджу прекрасна в любое время года, и там всегда есть что посмотреть. Глаза парня всё сильнее округляются, пока смысл произнесённых госпожой Пак слов оседает на поверхности усталого, полупьяного сознания. Даже привстав на месте, гонимый шквалом вспыхнувших эмоций, он смотрит в упор на собеседницу и отчаянно пытается понять, о чём она толкует. Звучит всё как-то фантастически. — Погодите, бабушка, я ничего не понимаю… О чём вы говорите? — Мыслительный процесс наконец приводит к результату, два плюс два складывается, но удивление вопреки ожиданиям не рассеивается, а лишь растёт с каждой секундой. — Вы зовёте меня на Чеджу? А когда?.. — Да прямо завтра, когда же ещё! — Расхохотавшись, соседка всплёскивает руками. — Ведь твой отпуск не будет длиться бесконечно! — Завтра?!.. — на всякий случай ещё раз переспрашивает Чонгук, но следом, внезапно растянув широкую улыбку, посмеивается и опускается обратно на стул. — Да нет, вы шутите. — Нисколько не шучу, Чонгуки! — заверяет госпожа Пак настолько серьёзным тоном, что веселье тут же стирается с лица её гостя. — Что может быть лучше путешествия после долгих месяцев утомительного офисного труда? Ничто не поможет так быстро восстановить силы. — Протянув руку, она хлопает оторопевшего Гука по плечу и, едва заметно подмигнув, добавляет: — И душевное равновесие. — Бабушка, я не… — Походишь на экскурсии, посетишь самые красивые места, увидишь море… Не собирался же ты сидеть в своей квартире все две недели? — На самом деле, я это и собирался делать… — смущённо дёрнув уголком рта, сознаётся Чонгук. — Я даже не знаю… Госпожа Пак качает головой и заговорщицки щурится. — Так что? Моё предложение принято? Гук долго смотрит на женщину и просто молчит — не находит ни сил, чтобы отказаться, ни храбрости, чтобы согласиться. Предложение такого рода — последнее, что он ожидал услышать за этим ужином. Конечно, если бы перед ним сидел кто-то другой, Чонгук уже придумал бы тысячу и одну отмазку, чтобы никуда не ехать. Ведь его не интересуют путешествия от слова совсем, он даже на ближайшие месяцы (а может, и годы?) не планировал никаких подобных поездок, не говоря уже о завтрашнем дне. Однако сомнения, возникшие из ниоткуда, словно держат за руку, не давая ответить категорическое «нет». Его отношение к пожилой госпоже Пак всегда было тёплым и глубоко уважительным, поэтому всё, что она говорит или делает, представляет для Гука некую особенную важность. Если бабушка вдруг ни с того ни с сего предлагает ему отправиться на Чеджу, значит в этом, без сомнений, есть какой-то смысл. Чонгук потирает пальцами лоб, улыбается неуверенно и только беззвучно пожимает плечами. И с того момента будни его спокойного, размеренно и уныло текущего отпуска переворачиваются с ног на голову…