***
Скайхолд В тот же день Он зарычал, вкладывая весь свой вес в замах с достаточной силой, чтобы отрубить конечность, не теряя скорости. Удар сотряс его руку до плеча, заставив стиснуть зубы, поскольку его и без того измученные мышцы кричали о передышке — но этого он допустить не мог. Ему приходилось бороться, приходилось двигаться вперед, рубить и бросаться, пока истощение не взяло свое… …потому что как еще он мог заснуть ночью, если не был в бессознательном состоянии, вызванном подталкиванием его тела к самому болезненному пределу, который только можно себе представить? Альтернативой была еще одна пустая ночь, когда он будет лежать без сна, с головной болью и дрожью, не вполне уверенный, был ли это очередной побочный эффект от прекращения принятия лириума или последствием крайне мучительного эмоционального стресса, когда он позволил Дориану покинуть его комнату в слезах. Что же он за упрямый садистский ублюдок, если не может даже на пару минут отбросить свою гордость, чтобы успокоить страхи Дориана и спросить, как он может унять боль, что причинил своей глупостью? Что за бездумный монстр, раз позволил человеку, которого любил больше всего на свете, убежать, подгоняемому болью, за которую он был ответственен? А теперь Дориана даже не было здесь, он ушел на какую-то разведывательную миссию в Восточном Орлее – честно говоря, он был поражен, что ему удалось узнать так много, учитывая, насколько туманны были последние дни, — и он не мог пойти к нему и попросить прощения, пообещать, что, даже если он не знает, как искупить все, что он сделал, он обязательно попытается и сделает все, что в его силах, все, что Дориан попросит. Что, если Дориан умрет, если он умрет где-нибудь в глуши, так и не дав возможности извиниться, что, если его последние мысли о нем будут не более чем болью, сожалением и предательством… Он яростно закричал и взмахнул мечом по широкой дуге; раздался громкий хруст, стоило оружию вонзиться прямо в набитое соломой чучело и деревянную раму, все это треснуло пополам, как пересохшая в засуху ветка, медленно опрокидываясь на землю, когда солома высыпалась на тренировочный двор, как выпотрошенный зверь. Тяжело дыша, он протянул руку и вытер пот со лба тыльной стороной ладони, лицо покраснело не только от напряжения, когда он понял, насколько тихо во дворе вокруг него. Он нахмурился, когда увидел несколько десятков глаз настороженно уставившихся на него солдат, разведчиков и даже нескольких магов. — Возвращайтесь к работе, — прорычал он, вонзая меч в землю, чтобы подчеркнуть свою мысль. — Плотную стену щитов, строй тетсудо, прямо сейчас я не хочу видеть ни единого лучика света, пробивающегося сквозь нее, не то что проблеск магии. С крыши казарм, несколькими этажами выше того места, где Каллен вымещал свое мелочное настроение на ничего не подозревающих новобранцах, Кассандра в отчаянии бросила перо на стол, чернила брызнули на свободные листы пергамента. Крики во дворе не были таким уж редким явлением — если честно, если бы прошел день, когда ей не пришлось бы прерывать спарринги, ставшие жаркими, или ссору мага и храмовника, когда они встречались за пределами своих башен, это было бы удивительно. Но услышать столь яростный крик Каллена было, по меньшей мере, странно. Это не означало, что Каллен не был склонен повышать голос, если того требовала ситуация, но раздражение в его словах было явно новым и тревожным. Он всегда был сдержан и рассудителен, отдавал распоряжения и приказы твердым голосом человека, который ждет, что ему будут повиноваться; выкрикиваемые им приказы были понятны, но намека на угрозу в его словах не было. Оттолкнувшись от стола и бормоча проклятия — потому что, конечно, он должен был сделать правильный выбор, когда она заканчивала свои отчёты о событиях в крепости Адамант, чтобы притупить чувства, — Кассандра прошла вниз по лестнице, хмуро глядя на зевак, высунувшихся из окон на втором этаже, чтобы получше разглядеть представившееся зрелище. И довольно мудро с их стороны было удалиться подальше от её взгляда. Она вышла во двор и обнаружила Каллена, тяжело дышавшего над сломанным манекеном, очевидно, не обращающего внимания на слабые усилия, которые его солдаты прилагали в тренировках; большая часть людей отпрянула назад, когда она прошла мимо, делая отчаянные попытки притвориться, что они тренируются, хотя совершенно очевидно пытались подслушать. Кассандра остановилась и многозначительно посмотрела на них, пока до них не дошёл посыл, и они с неохотой возобновили тренировку. Каллен был в полном беспорядке — мокрый от пота и с красным лицом, — и она вздрогнула от резкого выпада и неконтролируемых рубящих ударов, которые пришлись на остатки манекена. Он всё ещё раскачивался на расколотом основании, меч резко рубил дерево, затупляя оскорблённое оружие ради всей этой истерики. Она боролась с желанием закатить глаза. — Командующий, — сказала Кассандра достаточно громко, чтобы вызвать интерес окружающих их солдат, которые всё ещё делали вид, что не подслушивают. Достаточно громко, чтобы, возможно, обратить внимание на сцену, которую он устроил. — Я полагаю, что Вы достаточно продемонстрировали свои знания и опыт любому, кто мог бы в этом усомниться. Может, присоединитесь ко мне в отдыхе, чтобы дать капитану Махрейну время убрать осколки? — Когда он не ответил, обернувшись вполоборота с мечом наголо, Кассандра вскинула брови и добавила: — Идём? Он хмуро посмотрел на неё, опустив голову, но этого было недостаточно, чтобы скрыть румянец на щеках. По тому, как он нахмурился, она могла сказать, что он понадеялся, что она примет покрасневшее лицо за жар от тренировки. Он знал, когда его разоблачали публично, пусть и косвенно. — Конечно, — отрезал он, слова были короткими и резкими, когда он почти небрежно вложил меч в ножны и потёр затылок, все его мышцы протестующе застонали, стоило ему перестать двигаться. — Прошу, веди, Искательница. Она не заслуживала его истерики — Кассандра была хорошим другом, лучше, чем он заслуживал, но, Создатель, он устал от собственной компании и отчаянно пытался обратить внимание хоть на что-то, кроме собственной потрёпанной самооценки. Он знал, что его голос звучит угрюмо, и знал, что заслуживает только того, чтобы его оттащили за ухо, как непослушного ребёнка, но понимание не обязательно означало действие. Кассандра прищурившись посмотрела на него, а затем жестом пригласила следовать за собой, шагая рядом, будто они не спеша прогуливались, словно друзья; она бросила ледяной взгляд на солдат, уставившихся на них, и повела Каллена в затенённый уголок двора возле крепостной стены, где они смогли бы уединиться. Она оставила его немного подготовиться, а сама пошла за колодезной водой, позволив ему погрязнуть в юношеских эмоциях, которые он изо всех сил старался подавить, прежде чем вернуться к нему с парой глиняных чаш в руках. Он был упрям — она могла видеть блеск в его глазах и сжатые челюсти, которые заставили его демонстративно колебаться, прежде чем потянуться к предложенной чаше. Она удержалась, чтобы не пихнуть её в его глупую руку, но смягчилась, стоя перед ним с протянутой чашей и наблюдая поверх своей. В конце концов, жажда Каллена победила. Он едва не выхватил её, с хмурым видом поднеся к губам и осушив в три глотка. Он выглядел ужасно. Очевидно, он плохо спал, судя по тёмным кругам под глазами, и она знала, что он не ел ни в столовой, ни в своей комнате. Если бы она не знала об их ссоре с Дорианом, то была бы всерьёз обеспокоена тем, что его уход из храмовников взял верх. — Командующий, — начала она и тут же исправилась, — Каллен. Я считаю честью быть той, кому ты доверяешь, и, надеюсь, ты знаешь, что я точно так же доверяю тебе. В его глазах промелькнули эмоции — возможно, чувство вины, — а потом он снова уставился в пустую кружку, ничего не отвечая. Она подавила желание вздохнуть. — Ты доверил мне судить, когда ты теряешь самообладание, — сказала Кассандра. — Когда твоя работа на благо Инквизиции перестанет быть для тебя главным приоритетом или ты больше не сможешь служить ей, ты просил меня вмешаться и принять решение, которое не можешь ты. — Когда Каллен ничего не ответил, Кассандра подошла немного ближе. Её голос пронзал до костей. — Когда ты начал спать с ним, я подумала, что это ошибка — мои инстинкты говорили, что он будет только отвлекать тебя. Но, вопреки моим ожиданиям, он, казалось, сделал тебя счастливым, и я была удивлена тем, как ты перестал нуждаться в надзоре, несмотря на твой собственный скептицизм. Она раздражённо махнула рукой. — А теперь я нахожу тебя в таком жалком состоянии. И что я должна думать обо всём этом? Он поморщился, крепче сжимая кружку в руке, и отвернулся, чувствуя, как в животе ворочается горячий и острый комок стыда. — У меня же создалось впечатление, что моя преданность своим обязанностям стала предметом беспокойства, — ответил он хрипло, пытаясь выдать дрожь в голосе за простое раздражение. — У тебя есть ко мне какие-то конкретные замечания или это просто пощёчина, поскольку ты, очевидно, не одобряешь то, чем я занимаюсь в свободное время? — Свободное время? — переспросила она, подняв брови и многозначительно оглядывая двор. — У нас с тобой совершенно разные понятия о термине «личная жизнь», Каллен. Он посмотрел туда, где Махрейн убирала обломки тренировочного манекена, который он сломал в приступе гнева. — Я… не могу поспорить с этим. — Это, пожалуй, самое разумное, что ты сказал за последнее время, — произнесла она, а её губы дрогнули в намёке на улыбку. — В последние несколько месяцев я столько раз видела тебя счастливым, в чём, я была совершенно уверена, ты решил себе отказывать. А сейчас… Кассандра говорила холодным, редким, немного командным тоном, её ладонь лежала на его руке, и, когда он взглянул на неё, её взгляд был менее жёстким, чем голос. — Ты сказал мне, что отдашь Инквизиции не меньше, чем отдавал Церкви, и я поверила, потому что ты честный человек и всегда отдаёшь больше, чем требуется. Но то, что ты построил с Дорианом… Она остановилась, явно не зная, насколько можно его подтолкнуть, и Каллен почувствовал, что мир вокруг замер. Он не мог точно сказать, почему ему необходимо, чтобы кто-то сказал ему эти слова, почему он хотел, чтобы она объяснила всё ему, но его охватило отчаяние. Он устал от навязчивого хоровода мыслей, бесконечно ругая себя, приводя одни и те же усталые, жестокие аргументы. Даже если она собиралась лишить его ног — в метафорическом смысле, конечно, — лучше это, чем зацикливаться на собственном самобичевании. В противном случае он так и не поднимет головы, продолжая сражаться в одиночку, и в конечном итоге это станет его погибелью. — Насколько бы еретично это ни выглядело, но есть вещи поважнее Инквизиции, — произнесла Кассандра. — А ты больше, чем Командующий. Ты человек с очень человеческими потребностями и страхами, и, если мы отпустим всё, что делает нас людьми, чтобы восстановить мир, это будет действительно очень холодный мир. Каллен нахмурился, надеясь, что это скроет то, как защипало его глаза от подступивших слёз. — Мне не нужен кто-то ночью в моей постели, чтобы считать себя человеком, Кассандра, и тем более ещё меньше, чтобы я мог выполнять свою работу. — Я этого не говорила, — мягко упрекнула она его. — Я просто указываю на то, что тебе не нужно отказывать себе в том, чего ты хочешь, из-за какого-то ошибочного предположения стать лучшим лидером. — Она сжала его руку. — Ты любишь его, Каллен, помоги тебе Андрасте, но ты его любишь. Он почувствовал, как по телу пробежала горькая дрожь, тоска, смешанная с отчаянным, жалким признанием того факта, что он был достаточно глуп, чтобы думать, что может дать кому-то особенному, такому необыкновенному, как Дориан, любовь, заботу и обожание, которое он заслуживает. Почему он даже осмелился надеяться? Он только разрушил всё хорошее, за что так или иначе пытался уцепиться. Удивительно, что Инквизиция не рассыпалась, как карточный домик, просто благодаря его присутствию. — Андрасте сейчас ничем не может мне помочь, — тихо ответил он. — Я сам застлал постель собственными недостатками, и сам виноват, что теперь мне нужно в неё лечь. Нет смысла обсуждать то, что случилось в прошлом. Кассандра позволила панике повиснуть между ними, мягко касаясь костяшек Каллена. — Ты прав, — сказала она наконец таким беззаботным тоном, что он взглянул на неё с подозрением. — Нет никакого божественного провидения, что могло бы тебе помочь. Андрасте поддерживала безнадёжные дела, когда видела, но даже у неё был свой предел. — Она лукаво улыбнулась, явно ожидая, что он присоединится к её шутке. Когда он промолчал, она крепко похлопала его по руке. — Есть одна вещь, которую ты можешь сделать, — медленно произнесла она. — Это может быть немного неортодоксально, но… Ты в самом деле пытался с ним поговорить? Каллен застонал, разрываясь между смехом от её ужасной попытки пошутить и страданием от воспоминаний. — Дориан очень ясно дал понять, что считает мои ответы на его вопросы недостаточными, — сказал он ровным голосом, глядя на их руки. — Я ничего не могу сделать, чтобы изменить человека, которым я был до Инквизиции, или то, что произошло в Киркволле и… И Дориан не сделал этого, то есть, он был обеспокоен тем, как я решил раскрыть некоторые… аспекты. И он… Потом он ушёл. В Изумрудные Могилы, очевидно. Ты, конечно, это знала, мне не нужно было этого говорить, это было очевидно и… Он всё бормотал и бормотал. А потом захлопнул рот, громко клацнув зубами. — Это не имеет значения, — сказал он через секунду. — Мы пытались, и я просто… Нет… Он заслуживает кого-то получше. Ему нужен кто-то получше. Кассандра пожала плечами. — Возможно, — сказала она. — Возможно, он действительно заслуживает лучшего или нуждается в ком-то получше, чем ты можешь сейчас ему дать. Возможно, есть кто-то ещё, кто мог бы дать ему всё то, что ему нужно и чего он заслуживает — я в курсе, что они с Железным Быком пришли к некоему тесному взаимопониманию в последние несколько месяцев. Возможно, раз ты ушёл в сторону, то они будут… — Довольно, — резко сказал он, грудь внезапно сжалась от ревности. Кассандра ничего не сказала, пока он ёрзал, потирая рукой затылок, и пытался восстановить дыхание. Ему не нравилось быть ревнивцем, но её слова поразили его до глубины души; он не хотел указывать Дориану, как себя вести, но и думать о другом человеке, дающем что-то Дориану, тоже не хотел. И, уж конечно, не хотел представлять никаких губ, кроме собственных, прижимающихся поцелуями к его шее и нашёптывающих ему среди ночи. — Но он хочет тебя, — мягко сказала Кассандра, дав ему время успокоиться. — Я обнаружила, что желание раздражающе трудно игнорировать. — Она снова прищурилась и наклонилась к нему чуть ближе. — Мне любопытно… Просто интересно, как ты отреагировал на его беспокойство? Он вполне разумный человек, и явно был одурманен тобой, раз не замечал твои прошлые неосторожности за последние несколько месяцев. Он покраснел и отвёл взгляд, сжав челюсти. — Я… Чёрт возьми. — Я был немногословен с ним. Уклончив. Это был не самый лучший день для меня, и для него, очевидно, тоже… — Он ущипнул себя за переносицу, морщась от нарастающей головной боли. — Он был явно не в лучшем настроении и нуждался в терпении, которого у меня не было. Я был… менее чем понятлив. — Это одна из твоих стратегий, не так ли? — спросила она. — Ты говоришь мне только половину правды и надеешься, что я не докопаюсь до остального. — Она тяжело вздохнула. — Полагаю, это означает, что он пришёл к тебе, нуждаясь в понимании и утешении, а ты был не слишком гостеприимен. — Он сам не знает, о чём просит — ему было бы ещё больнее… — И с чего это вдруг ты решаешь, что лучше для него? Более вероятным мне кажется, что ты стремился защитить собственные чувства — и как бы ты себя чувствовал, если бы тебе было нужно, чтобы он был честен с тобой, а он со всем упрямством не делал этого? — Её голос смягчился, по крайней мере, в громкости, но не в силе. — Весь этот вздор и хандра из-за минутного разочарования. Вы оба такие дети. — Я… — Он снова оборвал себя и вздохнул. — Да, — неуверенно закончил он. — Я собирался сказать «нет», но это действительно так. На несколько секунд он замолчал. — Именно поэтому Дориану нужен кто-то получше, — упрямо сказал он. — Кто-то, кто не будет так обращаться с ним из-за минутного… глупого недопонимания и… — Угх, — проворчала Кассандра, раздражённо оттолкнув его. — Дыхание Создателя, Каллен, иногда у этих манекенов больше здравого смысла, чем у тебя. Вы любите друг друга. У меня нет большого опыта в тонкостях любви, но я понимаю, что это требует страданий, заботы, внимания… ночи в одиночестве, оскорблённые чувства, и, да, иногда это означает, что ты чувствуешь, что недостаточно хорош для человека, который внезапно стал значить больше, чем подсказывает здравый смысл. — Это… на самом деле звучит знакомо, — сказал он слабым голосом. — Но это не имеет значения, если ты считаешь, что недостаточно хорош — решение остаётся за Дорианом. Он любит тебя, а ты любишь его. И, боюсь, вы застряли друг с другом. Её губы дрогнули в улыбке, когда Каллен попытался заговорить, но не смог придумать, что сказать. — Командующий, я знала, что Вы немногословны, но никогда не думала, что Вы лишитесь дара речи. — Я не лишился дара речи, я просто… — Избавьте меня от своих протестов, командующий — если у Вас есть аргументы против меня, выскажите мне их своим мечом. — Она подошла к стойке с оружием возле кузницы и схватила два деревянных тренировочных меча, кинув один Каллену, и повернулась. — Ты слишком раскрываешься при замахе — как и в рассуждениях. Я могла бы дать тебе более подходящий шанс защитить себя. — О, неужели? И ты, вероятно, не подумала, что это может быть просто тактика, чтобы обмануть тебя должным чувством безопасности, чтобы я мог нанести более решительный удар? — Он провёл пальцами по удобной потёртой рукояти меча, положив на него руку, поколебавшись. — Я… Ты действительно веришь в это? Насчёт Дориана? Я… я имею в виду… — Что вы оба дети малые? Да, я действительно в это верю. — Она рассмеялась, когда он сверкнул глазами. — Я знаю тебя уже много лет, Каллен, и видела тебя в наихудшие моменты. Но я никогда не видела тебя счастливее, чем когда ты с ним. Так что, да, я в это верю. Каллен на мгновение задумался, а затем покачал головой, наконец улыбнувшись. Он повёл плечами, поморщившись от раздавшегося хруста, а затем направил тренировочный меч в её сторону. — Ну, что ж, не хочешь отстоять своё мнение? — Мнение, что ты выставляешь себя полным идиотом с мечом наперевес, или мнение, что ты выставил себя идиотом из-за красивого личика? — И то, и другое. Она улыбнулась немного резче. — С удовольствием, командующий.***
Скайхолд Несколько недель спустя Как ни удивительно, переписка никогда не была сильной стороной Дориана. Его талант к остроумию, казалось, распространялся только на его язык, только чтобы обращаться к чрезмерным попыткам пошутить на бумаге, которые он неизбежно перечитывал слишком придирчиво, в итоге возвращаясь и исправляя. Он мучился из-за этого, обычно психуя от крайнего разочарования и неудачи, а кончик его пера так яростно царапал бумагу, что она рвалась, в конечном счёте уничтожая всё, чего он достиг. Не то, чтобы он не любил писать Меварис — в конце концов, она была его единственной связью с родиной. Его семья была делом безнадёжным, а большинство друзей давно покинули из-за его «радикальных» наклонностей, но Меварис… Она смело продолжала борьбу с консерватизмом и традициями в манере, о которой он мечтал, но вступал в неё, когда требовал случай. Она была жизнерадостна, остроумна, прекрасно разбиралась в политике и держала руку на пульсе перемен, но всё же находила для него время. Расспрашивала его о здоровье и безопасности, убеждалась, что он хорошо питался и не мёрз на холодном юге. Она дразнила его, предлагая прислать одеяло или носки в следующей посылке вместо пряного печенья, которое он так любил. Как будто он был ребёнком, отправившимся в какое-то приключение забавы ради — впрочем, он не то, чтобы возражал. Это был гораздо более добрый жест, чем все, что когда-либо делали его собственные родители. «И то, и другое прекрасно, если такие экстравагантные расходы не превышают твою казну, Мэй», — дразняще писал в ответ Дориан. — «Потому что мне было бы неприятно думать, что ты обратишься к Магистериуму просто ради каких-то варежек». Он улыбнулся, когда обе посылки пришли несколько недель спустя. Он грыз печенье, пытаясь выразить в письме свою благодарность, а пальцы его ног согревались в роскошных шерстяных носках. Когда он пытался ответить, руку остановило то, как закончилась её записка: «Мне неприятно думать, что ты живёшь на варварском юге, где никто не заботится о тебе и не понимает твоих странных вкусов — хотя ты сам сбежал на юг, так что кто я такая, чтобы судить о твоих вкусах? Пожалуйста, скажи мне, что у тебя есть друзья, которые добры к тебе. Или есть кто-то, с кем ты проводишь время?» Как он должен был ответить на этот вопрос? «Ну, да, Мэй, так вышло, что я развлекался с бывшим храмовником-ферелденцем с сильными руками и улыбкой, от которой у меня слабеют колени, даже если его невежество в отношении еды заставляет меня содрогаться от ужаса. Ох, а как там погода?» Если кто и мог понять его затруднительное положение, то это была Мэй — она бросала вызов гораздо большему, чем просто традиции, когда вышла замуж по любви (более того, за гнома!), и за годы, прошедшие со смерти Торольда, она не выказала желания марать память о нём ради собственной политической карьеры. Если кто-то и способен мягко улыбаться и поддразнивать его в перерывах между разумными советами насчёт отношений, так это она. И было что-то ужасающе определенное в том, чтобы изложить всё это в письменном виде. Одно дело — бороться с собственными нервами, когда они вместе на людях, особенно здесь, в безопасных стенах Скайхолда. И совсем другое — сесть и намеренно написать: «Я влюблён в человека, с которым, кажется, хочу провести весь остаток своей жизни». Он смотрел в окно, размышляя о чудовищности этой мысли. Он не мог уверенно ответить Мэй ничего хорошего, по крайней мере, ничего такого, что пришло ему в голову на данный момент, и Дориан отложил перо, отодвинувшись от стола. Головная боль нарастала за глазницами, заставляя поморщиться, когда он встал на носочки в мягких носках, вытягивая руки над головой, чтобы выпрямить спину. Они с Калленом были… лучше, по крайней мере, они могли разговаривать друг с другом в совсем небольших дозах. Ни один из них не пытался затронуть тему прощения в отношении их ссоры, и большинство разговоров, по общему признанию, были довольно поверхностными, обходя любые темы, которые могли считаться спорными. Они не оставались наедине с тех пор, как он вернулся из Изумрудных Могил, хотя в стаканчике на его столе ждала увядшая роза. Никакой записки, конечно, но он замер, чтобы вдохнуть аромат цветка, воображая, что может уловить слабый след запаха Каллена, оставшийся в комнате. Это не было извинением или признанием вины, но это было… что-то. Попытка связаться? Предложение мира? Вопреки всем чувствам самосохранения, которыми он обладал, он носил эту проклятую вещь в петлице, будто это был лучший корсаж, который можно купить за деньги. Когда Каллен стоял рядом с ним в столовой, слишком крепко сжимая тарелку побелевшими от напряжения пальцами, он молча смотрел на цветок, приколотый к груди Дориана. Помоги ему Создатель, у него не было бы ни единого шанса в Тевинтере — было удивительно, что он не совершил ошибку месяцами ранее в Халамширале, разрушая все для них. Он так открыто выражал свои эмоции, так искренне и честно, так освежающе, что Дориан почувствовал, как его решимость колебнулась прямо там, в общем зале. Поэтому он пожелал Каллену доброго вечера и отужинал в другом месте, где мог бы побыть наедине со своими мыслями, смущенный болью и неудовлетворенный тоской по этому проклятому щеночку в теле человека. Самым разумным, самым взрослым поступком было бы просто поговорить с ним. Но было страшно — это означало не только сковырнуть уродливую рану, оставленную их последним спором, но и признать вслух свою потребность в нём. «Я хочу провести остаток своих дней с тобой, Каллен, но, будь добр, объясни мне, каково теперь твое отношение к магам — мне просто неприятно думать, что ты попал в ловушку отношений с кем-то, кого ты даже человеком не считаешь. Это сделало бы званные обеды ещё более неловкими». Он поморщился. Остроумный даже в самые худшие моменты самоуничтожения. Каллен никогда не давал ему ни малейшего повода сомневаться в нём до тех пор, пока Кошмар не стал над ним насмехаться. И даже тогда он не пытался защититься или унизить Дориана за его беспокойство; он спокойно переносил каждое обвинение, ничего не отрицая из того, что Дориан бросал в него. Он не приставал к нему, требуя извинений — он оставил его в покое и не сказал никому ни одного жестокого или колкого слова о нём. Всё, что он сделал — оставил ему розу, будто это был какой-то обречённый роман из ужасных книг Кассандры. — Агх, — пробормотал он, в отчаянии проводя рукой по волосам. — Венедис, дружище, ты собираешься прятаться в своей спальне, как наказанный ребёнок, отныне и до скончания веков, или собираешься набраться смелости и сделать что-нибудь? Они заключили какой-то неловкий мир, но с подстёгивающими вопросами Мэй неловкий мир был недостаточно хорош. Он любил Каллена — это законченное предложение, никаких «но», «если» и «или» не нужно. Он любил Каллена. Все остальное второстепенно. Он глубоко вздохнул и уперся в кровать дрожащими руками, садясь на край, чтобы натянуть сапоги. День только начался; без сомнения, Каллен сидел в своём кабинете, как всегда заваленный бумагами. Возможно, он найдёт лучшее применение его времени. В эти дни в главном зале никогда не было тихо: немного Орлесианской знати, иностранных дипломатов и влиятельных торговцев, стремящихся выслужиться перед Намаэтель; к счастью, он двигался достаточно быстро, попытайся кто-нибудь привлечь его внимание, он сможет пройти, игнорируя их. Последнее, чего он сейчас хотел — оказаться пойманным и втянутым в обсуждение позиций Намы на спорных территориях вокруг Перендейла или какой-то другой кровавой мирской ерунды. Когда он проходил мимо Соласа по пути к комнате Каллена, у него хватило наглости раскритиковать его носки, будто он был одним из тех, кто мог судить его потрёпанную одежду и эстетику бродяги. Дориан сказал то же самое, а смех Соласа преследовал его до самой улицы. Прогулка по мосту, казалось, заняла целую вечность, и он не мог припомнить, чтобы когда-либо в жизни чувствовал себя настолько незащищённым; кто-нибудь внизу во дворе мог просто посмотреть вверх и увидеть, как он направляется к комнатам Каллена, или наблюдать за ним из окон библиотеки, или шпионить с балкона, или… Он резко выдохнул сквозь стиснутые зубы, демонстративно расслабив руки, сжавшиеся в кулаки по бокам. У двери Каллена Дориан остановился, слегка прижав ладонь к дереву. В последний раз, когда он был здесь… дела пошли не очень хорошо. Но он хотел его. Дориан постучал и вошёл прежде, чем Каллен пригласил его войти. Его мать всегда говорила, что ему не хватает хороших манер. — Мне всё равно, что нам необходимо, чтобы это произошло — поговорите с интендантом, если возникнут проблемы с поставками, но нам нужно, чтобы проект Дагны для серных фильтров продвигалась намного быстрее, чем до сих пор. — Каллен вручил список поручений Махрейн и оглянулся на дверь, заметив движение боковым зрением. Он слегка напрягся при появлении Дориана, его сердце затрепетало, словно птица в клетке из рёбер, когда другой мужчина довольно небрежно встал в расслабленную позу возле двери. — Сир, будет сделано, сир. Мне нужно будет отправить больше гномьих дыхательных аппаратов в Крепость Грифоньих Крыльев, у нас было несколько парней, которые вернулись с хрипами в лёгких, но я приведу работы в порядок сегодня днём. Он стоял там так же непринужденно, будто не прошло и недели с тех пор, как Каллен поднял голову и увидел, что он ждёт его, будто для него было вполне комфортно и совершенно нормально ждать его в комнате. В нём не было никакой нервозности, никакого намёка на разочарование или гнев; на самом деле он выглядел настолько непринуждённо, что у него перехватило дыхание, будто Дориан всегда должен быть в его комнатах, в его жизни, а последние несколько недель были лишь неудачной аномалией. — Я… Это превосходно, — сказал он, скрывая свою заминку, и повернулся к капитану, стоящей перед ним. — Не забудь связаться с сестрой Лелианой, чтобы убедиться, что от Райлена нет новостей. — Сир. Она поклонилась, прижав руку к сердцу, и направилась к двери, вежливо кивнув Дориану, когда проходила мимо. Казалось, она уловила общее настроение в комнате и предусмотрительно закрыла за собой дверь, после чего они остались вдвоём. Каллен вздрогнул. Он демонстративно перетасовывал бумаги на столе перед собой, безо всякой надобности складывая их во всё более ровные стопки. — Дориан, — тихо произнёс он, стараясь не встречаться взглядом — легче было смотреть на свои руки, притворяясь, что он разглядывает лежащие перед ним отчёты. — Тебе что-то нужно? От смешка Дориана по спине снова пробежала дрожь, а в животе от этого звука разлилась дрожь. — Ты, — сказал Дориан весёлым тоном. Он подошёл ближе, сцепив ладони за спиной, и застенчиво улыбнулся, остановившись возле стола Каллена. – Ты – всё, что мне было нужно, Каллен. Каллен моргнул, ошеломлённый откровенной честностью ответа. Последние несколько недель они лишь вежливо кивали друг другу в коридорах, чувствуя себя неловко и измученно из-за ссоры, и они смирились с мыслью, что испортили всё навсегда. Надежда вспыхнула в груди, безжалостно подавленная мгновением позже жестокими насмешливыми голосами в его голове, заставив откашляться и отвести взгляд. — Я, эээ… — Он рискнул бросить быстрый взгляд на Дориана, и его сердце дрогнуло от неуверенной ухмылки, которая скривила его губы. — Я… Хорошо. Это не то, чего я ожидал. Он снова отвернулся, борясь с желанием нервно забарабанить пальцами по столу или потереть затылок, потому что это было гораздо большим, чем он ожидал, и даже через тысячу лет он не осмелился бы надеяться на такой ответ. Создатель, он хотел надеяться. Движения Дориана были извилистыми и гибкими, грациозными, как у крадущейся кошки, и с тем же хищным блеском в глазах; он внимательно наблюдал за ним краем глаза, его пульс учащался с каждым шагом, он был полностью зачарован его приближением и слишком влюблён, чтобы обращать на это внимание. Его дыхание сбилось, когда Дориан присел на край стола, каждое движение было медленным, осторожным и обдуманным, когда тот потянулся к нему. Веки Каллена затрепетали, когда его пальцы коснулись кожи, а дыхание застыло в груди, не в силах заставить его шевельнуться; Дориан нежно обвёл контур его подбородка, челюсти, губ… Кончики его пальцев скользили по коже осторожно, так, что даже пёрышко казалось бы тяжёлым по сравнению с ними. — Дориан… — прохрипел он. — Дыши, аматус, — послышался шёпот в ответ. Пальцы опустились ниже челюсти и обхватили подбородок, в то время как другая рука поднялась, чтобы откинуть волосы с его лба. – Я знаю, что стоит упасть в обморок, но в наш первый разговор после столь долгого времени будет лучше, если ты будешь оставаться в сознании. Он приподнял лицо Каллена аккуратными, настойчивыми пальцами, сердце забилось немного сильнее, когда он почувствовал, как большой палец медленно скользит взад-вперёд по его нижней губе. Аматус… Отчаянная, голодная надежда вспыхнула от того, как привычно, дразняще Дориан назвал его любимым при легкомысленном флирте. Он вздрогнул от прикосновения мягких, ухоженных пальцев, скользнувших по его коже в гораздо более интимном жесте, чем он ожидал вначале. — И, смею добавить, когда я был тем, кого ты ожидал, аматус? – спросил Дориан со слабым намёком на смешок в голосе. Пальцы Каллена вцепились в подлокотники кресла, ему не терпелось прикоснуться к нему, но он слишком боялся протянуть руку. — Я… — Его голос опасно дрожал, эмоции душили его угрожающе легко по сравнению с лёгким флиртом Дориана. Он изо всех сил пытался найти нужные слова, желудок сжимался и неуверенно кувыркался, а сердце учащенно билось, когда между ними повисла тишина. — Ты скучал по мне? – спросил Дориан в наступившей тишине, когда Каллен продолжал молчать. Он сглотнул и, наконец, открыл глаза. — Я не понимаю, почему ты здесь, — сказал он так тихо, что Дориану пришлось наклониться ближе, чтобы услышать его. Он не мог смотреть на него, глаза скользнули в сторону. — Но, да, ужасно. — Ужасно, да? Создатель, звучит серьёзно, — подразнил Дориан, запустив пальцы в волосы Каллена. Он наклонился ближе и заговорщически зашептал: — Я тоже по тебе скучал. Его сердце подпрыгнуло, когда совесть воздвигла стену, чтобы помешать ему рвануть вперёд. — Дориан, — мягко сказал он, – то, как я обращался с тобой, было бессовестно, и я не могу простить себя за это. Я ни на секунду не думал, что моё поведение было приемлемым, и я… Он тысячи раз репетировал свои извинения за последние несколько недель, пытаясь найти нужные слова, чтобы выразить всю глубину своего горя, раскаяния и вины. Они говорили друг другу резкие вещи, но Каллен… Каллен знал, что он единственный, кто действительно виноват; Дориан только выразил законные опасения и отнесся к нему с покровительственным презрением. Дориан имел полное право требовать от него честности и полной открытости в том, что касалось его собственной безопасности. Видел ли он в нём сломленного человека, всё ещё преследуемого теми вещами, которые он пережил, или он смотрел на него и видел только то, что он сделал после, что он увидел какая ненависть подпитывала его в течение стольких лет? Дориан знал, что он видел мага, смотря на него. И даже без лириума, без доспехов, он всё ещё видел себя храмовником. Пальцы Дориана крепко сжали его подбородок, и на мгновение искорки веселья в его глазах погасли. — Ты больше, чем то, что ты сделал, — сказал он низким, настойчивым голосом. — И ты больше, чем то, что с тобой сделали. Каллен сглотнул, наконец позволив себе взглянуть в эти грозные серые глаза. — Ты заслуживаешь гораздо большего, чем то, как я обращался с тобой, — начал он. Дориан вздохнул и потянул Каллена за ворот рубашки. — Если ты ещё раз скажешь мне, чего я заслуживаю, не позволив самому принимать решение, я вполне могу закричать, — сказал Дориан, подтаскивая его к краю сидения. — Я хочу тебя. Он крепко поцеловал его прежде, чем Каллен успел возразить или вмешаться в разговор, объясняя, почему он не должен этого делать. На самом деле рот его был открыт, ответ застыл на губах, и Дориан, воспользовавшись этим упущением, наклонился над его губами, спустя секунду посасывая верхнюю смело, голодно и насмешливо. Он скользнул вперёд так нетерпеливо, что почти упал с края стула, его руки автоматически легли на бёдра Дориана по обе стороны от его колен, чтобы успокоиться; любое возражение, которое он мог бы высказать, казалось совершенно неуместным, разум был восхитительно пуст перед лицом его желания, в то время как рот был занят другим. Язык Дориана дерзко скользнул по его нижней губе, улыбка тронула лицо, когда он мягко куснул его верхнюю губу, достаточно, чтобы Каллен задохнулся. Его руки скользнули по изгибу ног Дориана ровно настолько, чтобы он мог удержаться — совершенно бессознательное движение с его стороны, каким бы удачным оно ему ни казалось, — его голова кружилась от пьянящей, отчаянной волны дикой потребности, которая вспыхнула в нём при поцелуе Дориана. Создатель, он скучал по этому — скорее, скучал по нему, а не только по физической близости. Он скучал по тому, чтобы скрывать смех над его нелепыми выходками или слушать увлеченные разглагольствования о недостатках определённого автора или научного метода, которые совершенно не имели смысла для него, но, очевидно, значили для Дориана целый мир. Он скучал по дружескому соперничеству в их шахматных партиях, кратким моментам передышки в напряжении и действиях наступающей войны. Он скучал по Дориану — по его ленивым поцелуям, когда он просыпался рано утром, по его нелепым вопросам поздно вечером, когда один из них или они оба не могли уснуть, и Дориан брал на себя смелость развлекать их такими глупостями, как: «Если бы ты был животным, то каким?» или «Почему твой ответ не лев, когда должен быть он?». Ему не хватало безумной привязанности, когда он прикасался к нему пальцами во время чтения, или когда он предлагал ему кусочек ужина, когда тот боролся со своим собственным страхом стоять публично рядом с ним. В его постели было более холодно и одиноко, чем он хотел себе признаться, даже за пределами их ограниченных сексуальных отношений. Когда он засыпал за письменным столом только для того, чтобы в предрассветные часы доковылять до постели, его кровать была болезненно пуста без распростёртого на ней Дориана. Когда он просыпался, дрожа и испытывая тошноту от ночных кошмаров, гораздо труднее было успокоиться, когда рядом не было никого, за кого можно было бы уцепиться, кого-то тёплого, безопасного и живого. Раньше это никогда не было проблемой, но он никогда не знал того комфорта, которого ему не хватало, той поддержки, в которой он сам себе отказывал. Создатель, он так скучал по Дориану. Он дрожал отчаянно, целуя его, пока Дориан проводил пальцами по его волосам, бормоча мгновением позже: — Прости, Дориан, — заикался он между поцелуями. — Мне очень жаль, Создатель, мне так жаль. Он был теплом, в котором Каллен отказывал себе последние несколько недель; всё было знакомым и удобным, когда он существовал в этой тёмной пустоте. Он не понимал, как стал настолько зависимым от присутствия Дориана, повлиявшего на его жизнь, но это была близость, которая заставила Каллена чувствовать себя в безопасности после десятка лет боли и одиночества. — Мне тоже, — прошептал Дориан, и дрожащий смешок вырвался из его рта, когда Каллен начал осыпать его поцелуями. — Прости меня, аматус, мне не следовало выходить из себя… — Тебе не следовало выходить из себя? А что я? Я был всего лишь жалким ничтожеством, Дориан, и я… Дориан снова крепко поцеловал его, губы скользнули вверх по челюсти Каллена, а руки обвились вокруг шеи. — Давай поиграем в игру «Да» или «Нет», — предложил он, царапая зубами его подбородок, пока тот не задрожал. — Ты был храмовником? — Что? Дориан… — Ты был храмовником? Каллен слегка отстранился, чтобы встретиться с ним взглядом; в его глазах не было ни насмешки, ни презрения. Возможно, немного озорства, но в этом не было ничего необычного. — …да? — произнёс он нерешительно. — Случалось ли тебе в ходе выполнения своих обязанностей высказывать оскорбительное или бесчеловечное мнение о магах? — Желудок Каллена сжался, и он попытался отвести взгляд, но рука Дориана крепко сжала его подбородок, удерживая на месте. — Да или нет, Каллен. Он с несчастным видом облизал губы, стараясь не шмыгать носом и не чувствовать неловкости из-за мокрых дорожек от слёз на щеках. — Да, — хрипло сказал он. — И ты придерживаешься этого мнения? — Создатель, нет! — Его пальцы крепко впились в бёдра Дориана, заставив его тихо ахнуть, но в глазах не было боли. — Создатель, всё, чего я хочу — защищать людей, это было всем, чего я когда-либо хотел, и я… я совершал ужасные ошибки в погоне за этим. — Хм, я бы вычел очки за отклонение от игры, но твоя страстная защита заставляет меня быть с тобой помягче. Он почувствовал, как лицо заливает жар. — Дориан — это не игра, — сказал он. — Ты, кажется, решительно настроен отклонять любые серьёзные попытки обсуждения с помощью твоего жалостливого поведения, поэтому если я хочу получить от тебя ответы, чтобы облегчить твою совесть, я должен относиться к этому проще. — Дориан... — Когда-нибудь, выполняя свои обязанности, ты оказывался в ситуации, когда хладнокровно убил мага? Он так резко сжал челюсти, что зубы болезненно клацнули. — Что бы ты сделал, если бы я ответил «да»? — Твой ответ «да»? — Нет, я спрашиваю. Что бы ты сделал, если бы мой ответ был «да». — Это совершенно не по правилам игры, командующий Резерфорд. — Я никогда… — Он оборвал себя на полуслове прежде, чем смог пробормотать что-то и сказать то, о чём потом пожалеет. — Я никогда не отнимал жизнь хладнокровно, — тихо продолжил он, глядя в сторону, чтобы не видеть неизбежного разочарования в глазах Дориана. — Мои руки далеко не чисты, я буду первым, кто это признает, но и… я всегда старался. — Он снова почувствовал, как слёзы горят в глазах, и сжал зубы от разочарования. — Я не самый хороший человек, но никогда не был таким. Дориан провёл большим пальцем под его левым глазом, потом под правым, смахивая слезы, которые грозили пролиться по щекам. Через мгновение он почувствовал лёгкое прикосновение поцелуя к своему лбу, открыл глаза и увидел, что Дориан смотрит на него сверху вниз. — И теперь всё позади, — прошептал он, и выражение его лица было таким нежным, что Каллен почувствовал, как мир накренился, таким невыносимо уязвимым и колким он был в этот миг, что он не мог смотреть на него. — Ты рассказал мне, и мир не рухнул, правда? — Он огляделся, приняв заговорщический вид. — Хотя, по словам матери Жизель, видеть храмовника и мага вместе сродни концу света. Это вызвало слабый смех, хриплый от слёз, и улыбки Дориана, когда он смеялся, захватывало дух. Когда Дориан снова медленно наклонился, давая ему достаточно времени, чтобы потребовать сохранять дистанцию, он в самом деле затаил дыхание в ожидании этого момента. Его глаза закрылись за секунду до соприкосновения, нос Дориана мягко коснулся его, когда губы на мгновение зависли над его, а дыхание было тёплым на чужих губах, прежде чем он преодолел последние полдюйма, чтобы поцеловать его с такой изысканной осторожностью, что красные храмовники могли бы прямо сейчас начать захват крепости, а он бы даже не заметил. Он протянул дрожащую руку, чтобы провести пальцами по волосам Дориана, мягко пробежав по тщательно выбритым бокам, которые казались бархатными под кончиками его пальцев; он обхватил затылок рукой и почувствовал тот самый момент, когда Дориан растворился в нём. — Я так скучал по тебе, глупый. Как ты смеешь заставлять меня чувствовать себя таким несчастным? Я так тосковал по тебе, негодяй, так тосковал! Я даже не мог… Я не мог… — Дориан вцепился в него, и Каллен был совершенно уверен, что если отпустит его, то больше никогда не сможет обнять снова. Иррационально, конечно, но Каллен чувствовал, что имеет право на небольшую иррациональность после того, что они пережили. — Я люблю тебя, Каллен Стентон Резерфорд, самый ранимый ферелденец на Свете, — сказал Дориан, прижимаясь лицом к волосам Каллена. — Как ты смеешь заставлять меня тосковать? Когда Дориан скользнул к нему на колени, водя носом, лаская и воркуя, Каллен вздрогнул и обхватил его руками, сильно дрожа, но не слишком гордый, чтобы отрицать тот факт, что плачет. Он так крепко обхватил его, уткнувшись лицом в грудь, притиснув к креслу. — Я не хочу снова причинить тебе боль, — сказал он приглушённым голосом, пряча лицо — тем лучше, на самом деле, потому что это означало, что он скрывал предательское заикание в голосе, которое, казалось, только усиливалось. — Я не хочу, чтобы ты боялся меня или когда-либо имел повод бояться. Прости меня, прости, я так люблю тебя. — Тшшш, — прервал его Дориан. Он обхватил затылок Каллена, вплетая пальцы в его волосы, шепча ему что-то, пока приглушенные извинения и слёзы не утихли. — Ты словно гигантский щеночек, ты не можешь сделать ничего такого, что могло бы меня напугать, — сказал Дориан. — В конце концов, я самый невероятно талантливый маг во всём Тедасе, не так ли? Так что найдётся не так много вещей, которые могут меня напугать. — Ты боишься высоты, — пробормотал Каллен, уткнувшись в его грудь. — О, и вот внезапно открылся сезон охоты на бедного невинного Дориана? Есть ли ещё какие-нибудь серьёзные недостатки, на которые стоит указать, может, ты считаешь мои уши неровными? — У тебя прекрасные уши. Он воплотил в жизнь эту мысль, подвинувшись на стуле, пока не достал губами до шеи Дориана, ведя вверх и нежно сжимая зубами мочку его уха, потягивая до тех пор, пока дыхание Дориана не потяжелело. Он игриво покусывал его ухо, пока Дориан не захихикал, повернув голову к нему. — Всё в порядке, аматус, — сказал он, погружаясь в поцелуй, приоткрыв рот со счастливым, удовлетворённым вздохом, и на какое-то время они потерялись в тихой близости ленивых поцелуев и нежных прикосновений. Когда они успокоились или, по крайней мере, стали спокойнее, Дориан отстранился, чтобы взглянуть на него сверху вниз. Его волосы были восхитительно растрёпаны там, где Каллен проводил по ним руками, а губы стали красными и опухшими от поцелуев, его зрачки расширились от возрастающего возбуждения, которое послало волну жара прямо в пах Каллена. — Ты не спал. — Его голос был забавно хриплым после их страстных ласк. — Но меня, конечно, интересует вопрос, кошмары это, головные боли или ты просто решил, что очень важный и серьёзный командующий войсками Инквизиции, и сон для тебя — роскошь, которую может позволить себе кто угодно, кроме тебя самого? — Думаешь, так легко меня раскусил? Дориан насмешливо фыркнул. — Аматус, умоляю, как думаешь, с кем ты говоришь? Я бы с радостью поспорил, что ешь ты тоже не регулярно, потому что ты очень плохой актёр, и я, несомненно, выиграю, и, честно говоря, моему эго очень приятно, когда я выигрываю. Каллен ничего не мог с собой поделать — он рассмеялся. — О, так значит, мои попытки заботы и нежности теперь вызывают смех? — спросил Дориан. — И ты довольно неуклюже избегаешь моих вопросов из-за того, что я испытываю глубокое чувство беспокойства по поводу твоего благополучия, когда всё, что я спрашивал, было лишь о том, насколько сильная твоя боль. Несмотря на его возмутительно драматическую манеру формулировать вопрос, он был довольно прямолинеен. Каллен коротко выдохнул, что в других обстоятельствах можно было бы отнести к смешку, но сейчас он просто чувствовал себя измотанным. — Ничего особенного, — просто ответил он. — Ничего такого, чего бы я не переживал за последние десять лет, и это при условии, что я находил достаточно времени для сна, чтобы вообще видеть плохие сны… чего я не делал. Дориан нежно поцеловал его между глаз, прижавшись губами ко лбу, пока морщинка не исчезла. — То, что ты терпел это в течение десяти лет, не значит, что ты должен просто стиснуть зубы и терпеть еще десять лет, — сказал он. Его тон граничил с раздражением, и Каллен не мог удержаться от смеха, нежно обнимая его за талию. — Как бы унижен я ни был тем, что ты заботишься о моём здоровье, это не то, что можно исправить простым зельем или припаркой. — Он уткнулся носом в его подбородок, пряча лицо. — Это просто… Это часть моей жизни. — Это не значит, что я просто повернусь к тебе спиной и продолжу жить, в то время как ты будешь страдать, — многозначительно сказал он. Каллен печально улыбнулся, закрыв глаза и вдыхая его запах. — Ты помогаешь мне больше, чем представляешь, — пробормотал он, чувствуя его тепло и мягкость в своих объятиях. Он почти слышал, как Дориан строит планы в наступившей тишине. — Аматус, — медленно сказал он, словно всё ещё обдумывая что-то. — Мне в голову пришла одна мысль. — Действительно замечательный день — мне сообщить глашатаю? Ладонь легко хлопнула его по плечу. — Я бы хотел кое-что попробовать, — сказал Дориан. — Хочу, чтобы ты встретился со мной во дворе сегодня ночью. Когда вокруг не столь много любопытных глаз. — Мы думаем об одном и том же дворе? Центре деятельности Инквизиции, самой быстрорастущей политической и военной мощи в Тедасе? — Ты что, решил сегодня быть болтливым и ехидным? Каллен улыбнулся, уткнувшись ему в шею. — Я совершенно уверен, что нам обоим не помешало бы отвлечься, — продолжил Дориан, будто Каллен и не перебивал его. – И, Создатель знает, последние несколько недель были напряженными, так что… скажи, что встретишься со мной? Он отстранился, чтобы посмотреть на него, ища в его лице хоть какой-то намёк на то, чего следовать ожидать. Любой признак обмана или насмешки, жестокости, на которой настаивали голоса в его сердце, должны были быть там. Он не нашёл ничего, кроме искреннего предвкушения. — Конечно, — тихо сказал он, закрывая глаза и прижимаясь лбом к его лбу. — Всё, что ты захочешь, Дориан. Я… Я буду рядом, когда тебе будет нужно. Он потянулся к его руке, переплетая их пальцы, словно он был его якорем. — Встретимся у таверны в полночь, — прошептал Дориан. Он поцеловал его снова, с большим голодом, чем прежде, настолько, что это застало Каллена врасплох. Это граничило с жёсткостью, собственничеством, и они оба задыхались, когда Дориан отстранился. — Надень что-нибудь… доступное, хорошо, аматус? — промурлыкал Дориан Каллену на ухо, покусывая мочку так, что это могло означать только одно. — Я не могу обещать, что мои пальцы будут слушаться меня в такой поздний час. Его сердце ускорило бег от сочетания поцелуев и вкрадчивых слов. — В полночь, — повторил он чуть более хриплым от желания голосом, чем сам ожидал. – Я… Да. Да, конечно. Он сглотнул, когда Дориан ткнулся носом в учащенный пульс на его шее, мягко царапая зубами покрасневшею кожу. — А я… Если я не могу… — Он стиснул зубы, раздражённый собственным заиканием. — Если дверь закрыта, всё… хорошо? — спросил он, стараясь не съёжиться и надеясь, что Дориан вспомнил жалкую метафору, которую он использовал так давно. — Я не говорю, что это будет, я… Я просто, я не… знаю? Сердце Дориана сжалось; не потому, что Каллен спрашивал его о границах таким образом, подразумевая, что любые планы, которые он мог строить, чтобы владеть им в ту ночь, должны быть отложены, но потому, что он, казалось, так боялся спросить об этом, такой неуверенный в себе и в том, как объяснить это Дориану. Он задавался вопросом, сколько любовников говорили ему, что это не нормально, что дверь закрыта — как вежливо выразился Каллен, — это не то, что они стали бы терпеть. Конечно, они едва оправились от эмоционального опустошения, вызванного их недельной размолвкой, и вполне понятно, что ещё какое-то время ему будет непросто, но ведь Каллен должен знать, что даже в самый разгар ссоры ему никогда не придётся переживать за свою независимость и личную безопасность рядом с ним? Для Дориана он был гораздо большим, чем руки, губы, прекрасное тело и удовольствие, которое Дориан мог бы получить от него. Он провёл пальцами по центру груди Каллена, едва касаясь кончиками скомканной ткани его туники; когда он положил ладонь ровно, то почувствовал слабое биение его сердца напротив. — Я люблю тебя, — твёрдо сказал Дориан. — Ничто не имеет для меня большего значения, нет ничего важнее, чем быть рядом с тобой, что бы это ни значило. Каллен пристально посмотрел на него, а в глазах медленно вспыхнула искорка надежды. Он глубоко вздохнул. — Хорошо, — тихо сказал он. — Тогда в полночь.