Застывшие краски сменяющихся сезонов

Хо, хо, летите, светлячки, Там вода горчит, А здесь сладка, Хо, хо, по горной тропке, сюда! ほたるこい (Hotaru Koi) (японская детская песенка)

 – А вы слышали? Говорят, они заколдованные.  Коё поднимает глаза, оторвавшись от созерцания чаши в руках. По вздернутым ушкам она понимает, что смогла этой короткой фразой заинтересовать беспокойных лис. Даже младший лисенок, поджавший свои смоляные хвосты, рискнул посмотреть в ее сторону.  – Еще с древних времен, – Коё чуть качает головой, и кандзаси в ее волосах ловят яркий пробивающийся в комнату сквозь распахнутые сёдзи свет. Лисы моргают, моментально реагируя на это, словно сороки какие, но затем снова немо внемлют ей. – Один очень одаренный оммёдзи заколдовал их. И с тех пор в некоторых местах можно увидеть светлячков, исполняющих танец, в котором зашифрованы тайные послания.  – Оммёдзи? Как Абэ-но Сэймэй? – уточняет Чуя.  – Еще могущественнее.  – Чего ради могущественному оммёдзи развлекаться со светлячками? – Дазай немного раздраженно смотрит на остатки зеленой гущи в чашке. Его притащили сюда пить этот чай, чего он вовсе не желал. У него были свои планы, включающие по большей части ничегонеделание, ну а еще он хотел ради интереса погонять немного нового приемыша Мори-доно, который по причине того, что именно Дазая угораздило его найти, привязался к нему больше всего. Этот момент стал для серебристого лиса слегка неожиданным, смущающим и в какой-то мере отягощающим. Даже сейчас эта нервно распушенная чернобурка сидела к нему даже слишком близко, словно в очередной раз искала спасения. Дазаю это не нравилось. Вообще никоим образом. Потому что дико напоминало его собственное состояние, когда он оказался в доме Мори-доно. Но попытки отогнать это глупое создание проваливались, и он все равно то и дело лип.  С другой стороны: такой вот весь мягонький и в то же время насупившийся – он вызывал смех внутри и желание подразнить. Но Осаму пока сдерживался, тем более под боком была всегда другая жертва для этого, и он уже явно замучил Чую тем, что щипал его то и дело за хвосты, а он вздрагивал и терпел, видимо, поклявшись себе, что не посмеет во время распития чая с Коё разнести все вокруг только потому, что Дазай его бесит!  – Среди светлячков прячутся души умерших. А если с ними сблизиться, можно много чего полезного узнать и обрести, – Коё это говорит со знанием дела, но что для нее магия – для Дазая привычная картина мира. Но души ушедших – они со своим характером, это не мелкие духи, что уже трепещут перед кицунэ, потому что те могут их легко подпалить даже маленьким огоньком. Тут немного другой мир. И признаться, неподготовленным лезть туда не хотелось, а Мори-доно пока их не особо просвещал. Специально, наверно. Какой там Абэ-но Сэймэй! Мори-доно явно пострашнее этого человека будет.  – А как мы узнаем, что это те самые заколдованные светлячки? – Чуя, словно послушный мальчик, складывает руки на коленях, готовый внимать, однако за Дазаем не перестает следить краем глаза; интересно, он рискнет ему двинуть прямо в этот момент, если его как следует все же дернуть за хвост?  Честно говоря, дергать за хвост – это как-то совсем скучно. Чуя сидит себе сейчас, весь такой заинтересованный словами Коё о танцующих от силы древнего заклинания светлячках и душах умерших, что могут тайно прийти в эту ночь во время хотаругари. Хочется растормошить.  – Наверно, они скучают, – Чуя внезапно делает заключение. – Души умерших. Почему у них остаются чувства, присущие живым?  – А что такое чувства, Чуя-кун? Почему они должны тоже умереть? Ты никогда не думал, куда они деваются, когда исчезает оболочка, где они хранились?  Дазай лишь фырчит. У него совсем нет настроения слушать заумные речи. Мори-доно обещал, что они отправятся на озеро. Здесь, вблизи их дома в лесу у рек тоже можно было наблюдать, как мечутся светлячки, но это уже наскучило, и они тут все какие-то вялые. Они с Чуей пытались их вечно гонять лисьими огоньками, да только поджигали невольно порой. Смотрелось завораживающе, но жестоко.  – Светлячки могут обмануть, – внезапно звучит голос рядом.  – Не за ними ли ты пошел, Акутагава-кун, попавшись в чужую ловушку? – интересуется Дазай, глянув на него и удивляясь, что это тихое и хмурое создание вдруг решило подать голос.  Осаму опускает глаза в сторону: Акутагава, пусть от него никто и не требовал, старался сидеть на коленях ровно, но видно было, что ему тяжело, при этом чернобурый лис стискивал свои зубы, не показывая посторонних эмоций, хотя Дазаю иногда казалось, что он улавливал тонкий скулеж в чужой груди, к тому же он прекрасно помнил, что там скрыто под складками легкого летнего кимоно. Пропитанные мазью повязки по-прежнему окутывали плотно лодыжку в месте, где в плоть впились зубья заговоренного капкана. Мори-доно сказал, что сможет это вылечить, но рана, видимо, по-прежнему беспокоила, если ее потревожить.  – Нет, – поколебавшись, отвечает он четко, но далее болтать не намерен.  – Тогда ж чего боишься? – Дазай его просто дразнит слегка, но тот весь только больше насупился.  – Думаю, это скорее похоже на опасение, – приходит ему на помощь Чуя. – Вполне разумно быть готовым ко всему!  – Тогда ты не очень разумный.  Дазай всего лишь неожиданно пихает Чую плечом, зато тот едва не роняет дорогую чашу, и в этот миг можно видеть, как леденеют глаза Коё, но Дазай уже не сделает их отношения сложнее, чем они есть, особенно после того, как он хорошо так пошарил в ее сборниках старинных заклинаний и гаданий, так что ему все равно, и он ловко срывается с места, несмотря на немой запрет, пока Чуя всеми правдами и неправдами спасал чашку от участи быть разбитой – вещь дорогая и хрупкая, ей повезло, что кицунэ при желании не занимать ловкости, и Чуя-таки поставил ее аккуратно на стол, но мгновение – и он уже мчится, весь искрящийся местью за такую подставу, следом за Дазаем, который ловко в образе лисицы, промчавшись через весь сад, перемахнул уже через высоченную ограду.  Но Чуя не простил бы себе в жизни, если бы не смог догнать его! С победным лисьим воплем заваливает его, мгновенно реагируя на то, что Дазай тут же вернул себе прежний облик, не позволяя таким образом вцепиться себе зубами в холку!  Ну раз так!  Лисой удержать вредное забинтованное создание сложнее, и вот груз на спине уже становится тяжелее, и весьма ощутимо начинают мять тут же спину кулаками. Точно потом все будет болеть!  – Сдаюсь! Только за уши… Ай, нет!  Коварный смех раздается совсем близко, пальцы сжимают больно, но потом отпускают, и Дазай ощущает, как смыкаются слегка зубы. Ему хочется извернуться, взглянуть на своего мучителя, но тот не пускает, урчит ему довольно в самое ухо и давит на плечи еще сильнее, чтобы даже рыпнуться не смел.  – Я же сказал, что сдаюсь, – Дазай, впрочем, заранее знал, что его шалость ничем приятным не кончится, а Чуе только дай повод. В ответ что-то несвязное, потому что ухо все еще пытаются грызть, и остается лишь вздыхать.  Перед глазами скачут какие-то мелкие испуганные их шумом духи, и Дазай инстинктивно в игривом порыве хочет на них броситься, чтобы разогнать, напугать, и даже удается спихнуть с себя Чую, отхлестав хвостами прямо по лицу, благо в зубы те не попались, но рыжая тушка все равно наваливается, перехватывая крепко за грудь. Чуя трется подбородком о его шею, ворча недовольно на мерзкие бинты, закусывая их, и мешаясь своими растрепанными волосами, – теперь его точно не отдерешь.  – Эй, ты там определись, загрызть или приласкать меня хочешь, – у Дазая сердце обрывается, когда мир переворачивается, и ему уже вовсе не до мелких духов, потому что он развалился на спине и его безостановочно целуют, навалившись сверху.  Чуя все время будто куда-то торопится, все время суетится, словно Дазая вот так возьмут и вырвут, и оттащат куда-нибудь за шиворот, чего он часто заслуживает. Чуя держит его за щеку, словно предостерегает от того, чтобы тот попытался увернуться, а у того уже в самом деле дыхания не хватает, но он и сам подставляется, когда Чуя ворошит бинты на груди, а потом резко дергает Дазая на себя, заставляя сесть, отчего голова окончательно плывет из-за резкой смены положения и мельтешащих перед носом рыжих волос и ушек…  – Чуя! – Дазай резко дергает его за мохнатое ухо, едва не скидывая с себя, и Накахара дергается, да и пугается он вовсе не от того, что ему сделали больно, а по голосу было ощущение, будто Дазай там вошь какую словил с огромными зубищами и нахальными замыслами!  – Ай, ты совсем охренел уже? А если я дерну снова и сильнее?!  – Да погоди ты! – Дазай попытался сесть, при этом с силой надавливая на Чую, чтобы склонился ниже, а тот едва ли не тыкается носом ему в живот и ворчит по-лисьи, клацает зубами, словно забыл, что у него сейчас немного не те клыки. – Ты видел свои уши? – Дазай ведет по краешку аккуратно пальцем. – Обалдеть, скоро станешь, как настоящая лиса!  – Чего? – голос звучит приглушенно, Чуя дергается, но Дазай не выпускает, а потом еще и тянет снова к себе, вжимаясь носом в левое, отведенное в сторону ухо. Чуя ни черта не поймет, что с ним не так, из-за чего уже весь изнервничался. – Блин, объясни уже!  – У тебя на самых кончиках и по краешкам начала шерсть сильно темнеть. Представь, они станут такими же черными, как у обычных лис!  Чуя наконец-то отпихивает его от себя и ощупывает собственные уши, шевелит ими, словно проверяет, а не изменилось ли в самом деле чего, но потом лишь пожимает плечами. Его это не особо заботит, не отваливаются и ладно. Он с самого утра пытался подлезть к Дазаю и остаться с ним наедине, чтобы в очередной раз устроить раунд сражений с собственной смелостью: как далеко он сможет зайти в своих желаниях. Сам, не под давлением Дазая, который то и дело провоцировал, а потом делал шаг назад. Но сейчас он доволен, потому что с него стаскивают верх кимоно и оглаживают острые лопатки теплыми ладонями, и Чуя только вошел во вкус, и…  – Дазай-кун!  После оклика Мори откуда-то со стороны дома совсем пропадает желание лезть к Чуе под кимоно, а тот сам замер, прикидывая, стоит ли реагировать.  – Он где-то близко, слезай, – Дазай запаковывает его обратно и сам подскакивает на ноги. – Наверно, пора уже собираться, а то не успеем на озеро к темноте.  Они переглядываются. Чуя так и сидит, раскидав свои хвосты в стороны, взгляд хитрый. Дазай закатывает глаза и наклоняется, потянуть его за руку, заставив подняться и, склонившись, задевает своим носом его с едва заметными следами веснушек. Не реагирует, даже когда слышит уже голоса прислуги из дома, предупреждающей, что, если они немедленно не появятся, Мори-доно уедет без них.  – Хочешь спрятаться здесь?  – Я не пропущу светлячков. А ты никуда не денешься.  Какая уверенность! Дазаю приходится теперь уже догонять его. ***  Чуя глубоко вдыхает, когда слышит полушепот на ухо: - Тишь летней ночи – Увязался за мною Кроха-огонёк.  Он не успевает ничего сказать, как Дазай раскрывает перед его носом ладонь, на которой лежит светлячок. Мгновение – и он очухивается, вскакивая на лапки и тут же срываясь с места, подальше от своего мучителя. Его уже не видать, и Чуя разглядывает только перед собой тонущий постепенно во тьме силуэт Фудзиямы, чуть скрытый зарослями вишни в том месте, где они расположились вместе с Мори-доно и его свитой. Они даже здесь умудряются обсуждать какие-то дела, но кицунэ едва ли подобное заботит. Они шухерятся чуть в стороне, ближе к кромке воды, не обращая внимания на то, что края их хакама уже намокли, зато здесь свежо. Оба лиса тянут воздух носами – охотничьи инстинкты, временами тлеющие внутри угольками, снова вспыхивают, но тут же гасятся. Где-то совсем рядом заяц, а там в озере – рыба, но сегодня это не вызывает интереса.  Осаму видит, как издалека за ними наблюдает Акутагава. Видно, что тоже хочет подобраться поближе, но путь до озера его сильно утомил, и он совсем притих. Какой-то совсем уж хмурый. Особо хмурый. Боится?  – Спорим, я больше тебя словлю? – Чуя тянет его за пояс хакама, привлекая внимание. – Потом сделаем из них фонарики. Чей будет ярче гореть, тот и победил.  – Это скучно, Чуя, – Дазай обмахивается веером утива, которым прежде словил того жирного светляка, что потом таскал с собой, да только вот выпустил.  – Ты так говоришь, потому что в прошлые разы мне продул. И теперь боишься, что окончательно станет ясно, что я охочусь лучше тебя.  – Лиса, что охотится на светляков? Самому не смешно?  – Это тонкое искусство, как говорит Мори-доно, – Чуя с важным видом обмахивается своим веером, а потом нещадно закусывает его, довольно глядя Дазаю прямо в глаза.  – Это мелкое искусство… Глупость какая-то, – он снова смотрит в сторону Акутагавы. Этот лисенок помладше их будет, а вид у него такой, словно повидал куда больше в этой жизни. Нет сомнений, что его стоило спасти и забрать в дом, ошибки нет, но с ним будет нелегко…  Дазаю не до этих мыслей!  Какой тут думать о чем-то серьезном, когда Чуя заставляет его подняться и тащит за собой, когда впереди густеет ночь, но дырами ползет ее полотно, потому что все ярче и ярче горят светлячки. Их стало теперь совсем много, и они словно плотным кольцом окружили тех, кто прибыл на них полюбоваться да словить. Может, правда, заколдованные?  – Дазай-кун! – Мори на миг отрывается от важного разговора. – Не уходите далеко, в этом лесу всякое водится, не говоря уже о том, что распугаете людей своим видом.  Дазай лишь мельком ловит его взгляд. Чего он так усмехается? Думает, что они испугаются всяких рассказах о душах мертвых? Следует ли ёкаю вообще подобного бояться? Судя по виду Акутагавы – кажется, стоит. Он с очевидным волнением взирает на них, его три угольных хвоста, которые с таким трудом отмыли и отчистили, нервно подрагивали. Он даже дернулся было вперед.  Дазай дал ему одно очень важное обещание, но сейчас об этом вовсе не думает, потому что вокруг порхают светлячки, и аж в глазах рябит, и он видит, как Чуя несется уже дальше по дорожке, разгоняя мелкие стайки и накрывая отдельных особо медленных особей веером.  Но он же их даже не собирает! Что он такое делает? Дазай уже и забыл обо всех, кто остался мирно наблюдать за огоньками на берегу. Он видит, как маячат дальше по дорожке рыжие хвосты, сейчас они кажутся едва потухшим пламенем, которое можно охватить, не боясь обжечься, кончики хвостов мерцают, словно дразнят светляков, но тех в сотни раз больше, и Чуя точно им не соперник, но не их он так зовет за собой, и вообще уже резво несется мимо сквозь их яркое сияние, едва не теряя по пути дзори, из-за чего смешно так скачет на одной ноге, и уже не так проворен, но лисе грации не занимать, и Дазай невольно любуется, думая о том, сколько еще времени продлится их столь безмятежная жизнь. Он не знает, как часто думает об этом Чуя, как сильно это отягощает его сердце, но сейчас его точно сжигают крохотные светлячки, и Дазай хочет распалить этот пожар, превратив в море света.  Чуя легко поддается, когда его перехватывают, сразу сжимает щеки Дазая пальцами, на кончиках которых вспыхивают красно-фиолетовые огоньки, что тут же сыплются на землю, разлетаясь в стороны и все еще продолжая мерцать. Он выгибается, целует в губы, растягивая удовольствие. Такой всегда неугомонный, но жаждущий томных ласк. Он довольно фырчит, бьет хвостами, распугивая сгущающиеся вокруг огоньки, а Дазай даже не замечает, что его – творят тоже самое, словно обрели отдельную от хозяина жизнь. От Чуи пахнет костром, хотя Дазай, наверно, и сам каждой шерстинкой им пропитался; он тащит его в самую чащу, и ворох огоньков, растревоженный еще сильнее, в страхе взлетает выше над землей, а Дазай и не видит – глаза закрыты, потому что во рту сладко, а Чуя заваливает его, прижимая к мощному стволу, и теперь точно просто так не отстанет!  Дазай готов поклясться, что у Чуи сейчас глаза горят ярче, чем все огни светляков вокруг, но он не может всмотреться: рыжий лис проворно оставляет у него поцелуи на шее, легко сдирая бинты, и Дазай только и может, что зарываться ему в волосы, поддаваться и едва успевая вдыхать.  – Признайся, Чуя, ты передумал со мной соревноваться в охоте, потому что в этот раз я бы все же победил! – Дазай изворачивается под ним, заваливая набок и хватая за руку, тут же начиная мягко прикусывать костяшки пальцев, а затем сжимая зубами кожу на запястье.  – Ни черта! – уверенно, хотя и немного задыхаясь, отзывается тот, почесывая белеющее в озаренном зелено-желтыми огоньками пространстве ухо, что дергается невольно от удовольствия. – Больно надо мне охотиться на что-то мелкое, когда есть добыча пожирнее!  Да ужас, как его сейчас распирает от самодовольства! А еще смотрит так – боится сказать и попросить. Осаму столько раз обнимал его, когда они проваливались в сон, когда просто хотелось согреться, когда было страшно – как бы стыдно ни было это признать. Это что-то чувственное – оно было всегда, но скрытое, слабо мерцающее, словно еще не время. И в те мгновения – Чуя подставлялся сам под руки, и ему до тошноты было мало того, как пусть и до головокружения, но оставляя чувство голода, почти каждую ночь по телу шарили руки, и он стыдливо прижимался лбом себе в плечо, пока чужие пальцы изводили его до приятно-болезненных ощущений, после чего он изворачивался и скользил губами по влажной груди, до самого низа, и вроде как уже тогда они все же набирались смелости глянуть друг другу в глаза, даже когда Чуя облизывал покрытые густым семенем губы.  Ночи той зимой были самыми теплыми в их жизни, но все еще не заполняющими до краев. И весна цвела еще ярче, и объятия были крепче, но они будто бы пользовались этими неоконченными мгновениями, а сейчас уже невозможно, хотя оба опять теряются, вроде как же давно сообразив, что делать, но не придушив окончательно остатки детских сомнений.  Светлячки или же чужие души – твари наглые. Не боятся вовсе двух кицунэ, чуют, видимо, что им вовсе не до них, и окутывают все плотнее своим сиянием, парочка самых смелых даже садится на влажную от пота кожу, пристраиваются на то и дело вздрагивающих хвостах, но и не мешают – одно неловкое движение – и всмятку, и вся красота разрушится напрочь, но разве о таком думаешь? Дазай тянет к себе Чую за руки, укладывая его рядом с собой и жмется губами к его скуле.  – Мы все еще можем поменяться.  Чуя вдавливает его руку себе в грудь, изворачиваясь, хвосты мешаются и в то же время мягко скользят по оголенным бедрам Дазая.  – Ты же сам хвастался, что овладел магией, ну же, неужели зря анэ-сан тебя тогда чуть не заколдовала, когда узнала, что это ты рылся в ее записях.  Овладел. Ну, Дазай был весьма ленив для того, чтобы практиковать что-то такое, из того, что было за пределами непосредственно его дара кицунэ, разве что в идеале мог вытравливать всю эту дурную энергию, что брал на себя Чуя, растворяя ее до состоянии ничто, но в остальном… Впрочем, даже так он вполне сможет воспользоваться тем, что вычитал, и заглушить боль в чужом неподготовленном теле, да куда сложнее при этом не сорваться и заставить себя действовать аккуратно.  А Чуя ему доверяет. Всегда доверял, даже в те моменты, когда насильно мог окунуть головой в пруд, потому что тупая скумбрия опять устроила ему какую-нибудь подставу. Чуя вот особо не заботился о том, чтобы бить не так сильно, но Дазай свою злопамятность прибережет для кого другого, и он прижимает к себе пахнущее дикой свободой тело, внутри которого движется то медленно, то быстрее, отвлекаясь лишь на то, чтобы убрать от лица распушенные и сходящие с ума хвосты. Свои да чужие.  Огненное сияние все тусклее, от него уже толку никакого, и Дазаю не надо больше сосредотачиваться на том, чтобы быть уже столь чутким, в нем о костяные прутья бьется дикая лиса, и она лучше знает, как надо поддаваться инстинктам. А Чуя выбирается из тисков, предварительно целуя в удивленно раскрытые губы.  – Медленно соображаешь, Дазай, – шепчет он и вскакивает, мгновенно разворачиваясь и распугивая мельтешащих светящихся жучков, что так и парят вблизи, не имея ни стыда ни совести.  Этот веер из шести хвостов, крепкая изогнутая спина, к которой липнут влажные кудряшки – Чуя нетерпеливо хватается за ствол дерева, впивая в него острые коготки, необходимость терпеть его на самом деле дико изводит, но Дазай не уступает себе в удовольствии: совсем не обращает внимания на укоризненные взгляды, бросаемые через плечо, когда губы и язык касаются мягкой кожи ягодиц. Чуя сдавленно выдыхает и даже не пытается глушить этот лисий скулеж, потому что так с ним уже делали, но сейчас было в разы чувствительней.   Кажется, вместе со светляками, сюда пришли в самом деле чужие души и провели какой-то тайный обряд, вынув из кицунэ их собственные и слепив и них что-то одно, что прежде никак не могло обрести единую форму. Дазай путается от таких ощущений, сжимая бока Чуи, склоняясь к нему ниже, пытаясь подцепить кожу зубами, но лишь скользит ими по ней, и все зачем-то думает об этом единстве, к которому ищет ключ с самого начала, с которого его Инари или кто иной перевязала с Накахарой, разделив между ними все переживания, что обрушились на них еще в самом начале жизни по самое горло. И как бы он ни пытался понять, ни спрашивать, ни вычитывать среди умных строк, которые по большей части на самом деле кажутся ему совершенно бестолковыми, крайне тупыми и пустыми, все это остается непостижимым.  Зато он сам сейчас, полный эмоций от близости, склоняющийся вновь к Чуе, чтобы поцеловать, – это все правильней всего на свете, даже если кто-то попытается убедить в обратном. Светлячки забирают и сжигают их жизни до этого момента.  Они так и вьются струйками света, несмотря на лениво накрапывающий дождь, остужающий редкими капельками разгоряченную кожу. Чуе, похоже, это нравится – заваливать себе на колени и перебирать темные пряди волос, почесывая серебристые ушки и склоняться время от времени, чтобы поцеловать в губы и в нос. Они так и сидят на собственной измятой одежде. Дазай зевает во весь рот, мешая себя чмокнуть лишний раз, из-за чего Чуя слегка лупит его по щеке.  – Ты неласковый.  – Да хрен тебе.  Ладно, это совсем неуместный упрек. Просто у Чуи в самом деле не всегда получалось. Или это просто Дазай с чего-то был о себе высокого мнения? Он ни на ком не проверял, а все жалобы Чуи воспринимал, как проявление язвительности, с него станется.  – Они куда прекраснее мерцают, когда их не прячешь, – внезапно приходит к выводу Накахара, глядя на блуждающие хаотично огоньки. Призраки, души – какая разница?  – Ты тоже, если не прятать под одеждой, куда больше привлекаешь, – скалится Дазай, довольствуясь тем, что Чуя растерялся, не зная, как реагировать на это заявление: следует ли разозлиться и вмазать?  – Ты смотри. Не думай, что мне не хватит духу закопать тебя где-нибудь в этом лесу, тупая шкура, – Чуя намеренно теперь сдавливает его ухо, а потом вдруг настораживается, впрочем, Дазай тоже уже успел уловить, и они взволнованно переглядываются. – Ищут нас?  – Это не Мори-доно. Стал бы он упираться, – Дазай прекрасно представляет ход его мыслей: вроде как предупредил насчет опасностей, а если что – сами виноваты. Подумаешь, отдерут хвосты, их вроде как до девяти отрастает, так что хоть с чем-то да останетесь. Да, именно так.  Они снова бросают друг на друга взгляды, потягивая носами пропитывающийся слабым дождем воздух, а потом спешно одеваются, заметая и без того уже измученными хвостами следы своего бурного пребывания на этом месте, а потом крадутся в сторону звука. И Дазай слегка хмурится от вида бредущей прихрамывая чернобурой лисы с двумя веерами утива, которые они посеяли по пути, пока гнались друг за другом, уворачиваясь от попыток зацеловать; Акутагаву снарядили сопровождать Юки-куна, что прислуживал в доме Мори, и даже сейчас он не посмел от него отстать. Парню было лет шестнадцать, пугливый, он брел следом за лисом, боясь лишний раз задеть его, и причитая что-то о призраках, и шугаясь светлячков, что завели вокруг них безумные пляски, прям как рассказывала Коё! Но это лишь светляки, и капелька воображения.  – Неужто решил, что нас привидения сожрали? – Чуя с некоторым скепсисом глянул на Дазая. – Кажется, он уже чует, что мы рядом.  Счастье Акутагавы, что он не решил нагрянуть раньше, да и хорошо, что всю толпу не притащил с собой, впрочем, Мори-доно явно уже отошел ко сну.  Им даже не пришлось выходить самим – превозмогая то, как неприятно рана напоминала о себе каждый миг, Акутагава поторопился к искомой цели, распугивая светлячков, которые нервировали своей внезапной вблизи него активностью и в то же время завораживали, кружась.  – Акутагава-кун, – Дазай отогнал от лица светляка, по привычке желая слегка подпалить вдогонку лисьим огнем, – зачем ты так поздно ходишь по лесу и собираешь за собой целый строй призраков? Взгляни, они так и вьются за тобой!  Тот на миг замирает, подавляя в себе желание оглянуться, а вот его спутник застывает от ужаса, посчитав, что лисы в самом деле видят больше и вокруг них застыли мертвяки.  – Вы надолго пропали, Дазай-сан, – Акутагава смотрит прямо на него. – Я… Я подумал, что лучше… Осмотреться. И не дать никакой твари никого увести.  – Ты серьезно веришь, что такое возможно? – Чуя не злится, но недоволен тем, что их отвлекли друг от друга из-за такой глупости.  – Кажется, личный горький опыт, – Дазай догадывается лишь по виду Акутагавы, который упорно продолжает скрывать волнение за хладнокровием. – Надеюсь, Мори-доно ты ради этого не потревожил?  – Нет. Ни в коем случае.  – Я рад, что ты не настолько глуп. И, как видишь, мы нашлись, и особо в помощи не нуждаемся.  Акутагава чувствует, улавливает в какой-то момент всю плотность скопившейся между ними энергии, и лишь мельком выдает свое понимание, как не вовремя он сюда заявился, но – снова это непроницаемое лицо, он теперь старается не смотреть практически на них, подавляя нарастающую неловкость. Дазай делает шаг вперед к нему, заглядывая в лицо.  – Меньше волнения, Акутагава-кун. У тебя есть другие для того причины. А это всего лишь светлячки. Маленькие и глупые. Иди спать.  Он послушно кивает, и даже забывает, что не один сюда пришел, и побежал бы прямо по той же заросшей дорожке, по которой добрался сюда, да приходится просто ковылять, но он совсем себя не жалеет.  Дазай не собирается о нем заботиться, но последит. Чуя тем временем поправляет у него на шее плохо завязанные в спешке бинты. Дождь то ли все еще моросит, то ли это с деревьев налетает влага, облепляющая лицо. Светлячки все еще возятся вокруг них, и Дазай на миг думает о том, что не против уйти по их следу, но они с Чуей все же выбирают пока что путь назад.