Застывшие краски сменяющихся сезонов

– Не выглядит он как жилец.  – Тогда и нечего на него время тратить! Идем скорее! Если эти ищейки снова выйдут на наш след, сам будешь придумывать, как от них отбиваться!  – Не пойму, вроде как живой, – инугами склоняется, пытаясь смахнуть с шерсти снег, но тот уже налип, образовав тонкую колючую корочку льда. И все же он предпринимает попытку разворошить небольшой комок, что сливается со слепящей глаза поверхностью, и просто чудом минуты назад тяжелая нога не ступила на замерзшее тельце.  Одасаку без труда мог догадаться, что они наткнулись на маленького ёкая, но пока толком его разглядеть не получалось. Кицунэ. Довольно мелкий еще по меркам духа. Три хвоста его были болезненно поджаты, на лапках виднелись следы крови – поранился, когда перебирался через леса, заносимые снегом. И снег был тот необычный совсем, такого не бывало в их краях, говорили — проклятье, что призвано сгубить все живое, да только Ода со своим спутником прекрасно знали, что творение это был рук людских и с ох каким недобрым замыслом.  – Нет, не окочурился еще, – Одасаку аккуратно счищает льдинки с мордочки, а потом спешно заворачивает окоченевшего лисенка в свои одежды. – Заберем с собой. Едва ли он нас как-то замедлит.  Анго не возражает и хмурится в действительности вовсе не из-за задержки. Он чует охотников, что вот уже несколько недель гоняли ёкаев по местным краям, и не грешно будет свалить эту чрезмерную снежную и жестокую зиму именно на их старания.  Чувствуя, как замерзший клубочек холодит бок, Одасаку вместе с Анго спешит с открытого пространства в лес, в самую чащу. Они ловко заметают следы, уж ёкаем ли не знать, как спрятаться, чтобы глаз дурной людской не засек, но все же не чувствуют себя в безопасности, и шаг не сбавляют.  Ода время от времени проверяет – как там маленький найденыш, и все чаще ощущает, как тот слегка уже мнет ему бок лапками, пытаясь их отогреть. Анго даже пожертвовал кое-что из своих одеяний. Хаори с подкладом из шерсти тануки – его лично смастерил для себя хозяин, чтобы уютно в спячке переживать прохладное время года, но сейчас ему приходилось блуждать из опасения за свою жизнь, а накидка только стесняла его движения – так что в нее и завернули лисенка, поскуливающего от колющего до боли возвращающегося в тело тепла. Он толком не очнулся, но пытается зажигать огоньки, чтобы отогреть себя, да сил нет – и те гаснут сразу же – Ода, как бы грустно это ни звучало, может только радоваться, что его не подпалит лисье пламя.  – Думаю, мы неплохо так смогли оторваться, – говорит Анго, едва заметив место, где они могли бы сделать привал: старый храм, не заброшенный, но, видимо, в это неспокойное время, когда природа не по своей вине взбунтовалась, временно оставленный. Смотрится действительно годным для того, чтобы провести здесь ночь, спасаясь огнем.  Ода еще издалека приметил статуи комаину – их не занесло снегом, словно в какой-то момент каменные изваяния на своих постаментах поднялись и стряхнули с себя снежный груз, и снова уселись, замерев во имя того, чтобы нести свой долг и беречь это место. Такие размышления – словно хороший знак.  Прежде чем пробраться на территорию, оба ёкая на всякий случай проверяют, не будет ли какой иной дух против – но храм им оставлен, временно или нет, но на всякий случай, поколебавшись, кидают в качестве подношения монетки – они тут гости незваные, пусть и сами духами являются, и пусть это будет благодарность за немое гостеприимство, в коем они так нуждаются в сие тревожное время.  Они не проходят в само помещение храма – пробираются в соседние хозяйственные постройки, где можно будет спокойно устроить себе место для ночлега, не тревожа покой их временного священного пристанища.  – Позорно, – бормочет Анго. – Прятаться и убегать так вот – позорно.  – И все же это умнее, чем уповать на свою силу духа и ждать, когда подпалят хвост или отрежут голову, – Ода невольно сглатывает, но от неприятных мыслей его отвлекает завозившийся уже куда бодрее лисенок – да уж, мех тануки смог его немного прогреть!  Он вытащил его, держа под задние лапки, а тот, перепугавшись, задергался, желая быть освобожденным, да все же Ода решил попридержать.  – Если он будет так повизгивать, то сюда все сбегутся, – проворчал Анго, пытаясь разжечь костер посильнее. – Верещит так, будто ты ему хвосты отдираешь!  – Это ж лиса. Еще и маленькая. Они все такие громкие.  – Зато можно сделать вывод о том, что чувствует он себя лучше.  – Ну, быть напуганным, не значит чувствовать себя лучше, но все же живее, чем был.  Сакагучи заглядывает ему через плечо, поправляя свои очки, что, как считал Ода, носил для того, чтобы меньше выбиваться среди людей; молча оценивает лисенка, который – ну надо же! – перестал тявкать и теперь, притихнув, таращится на них, словно смирился, и то, как он сонно моргает, выдает его жуткую усталость. Он хоть все еще и дергает лапами, но сил все меньше, и, скорее еще и испугался такого пристального внимания. Весь теперь сжался, но смотрел пристально, прижав свои ушки, с кончиков которых слетали тут же потухающие голубоватые огоньки.  – Ну, жить будет, – хмыкает Анго и возвращается к своему занятию.  – Это несомненно, да только, – Одасаку приподнимает его на руках выше, глядя в темные глаза, хвосты и лапки чуть дрожат, и он чувствует сквозь хрупкую грудную клетку, как бьется сердце, но при этом всем своим видом маленький кицунэ упорно пытается продемонстрировать, что незнакомец живым его не возьмет! – что ж с тобой потом делать? Не оставить ведь теперь!  – Эм, я вообще-то не подписывался с лисами нянчиться, да и не до этого сейчас.  – Но не бросим же мы его.  Анго лишь вздыхает. Да, у него тоже не хватит духу на подобное. К тому же в такое опасное время. Не будь сейчас этих колючих снегов, не рыскали бы сейчас охотники – они вполне бы могли откормить его и отпустить, не пропал бы, но – Одасаку лишь садится на свое утепленное кимоно, что сложил на земле, и опускает лисенка рядом. Инугами возится в своем куле с вещами, вынимая оттуда набор с мазями, и кицунэ, прежде дергавший носом, пытаясь по запаху угадать, что происходит, подскакивает, но его тут же хватают за задние лапы – он хочет цапнуть, только Ода ловко одергивает руку.  – Я залечить твои порезы хочу, глупая лиса, – всего лишь порошочек с добавлением корня васаби для того, чтобы обработать ранки от всякой темной заразы, но просто так эта смесь не поможет ёкаю, и Ода применяет свою магию, чем, видно, заинтересовывает лисенка, и тот прекращает возиться и махать своим хвостами, отпугивая руки, грозя обжечь их огоньками – да только кицунэ сейчас невдомек, что в такую холодную погоду – лисий огонь для инугами – лишний источник важного тепла, и это уже не кажется таким страшно-опасным.  С лапами покончено, и можно даже помочь Анго немного с их запоздалым ужином, и разжечь еще один костерок. Сакуноскэ отворачивается всего на миг, а потом – уже вместо кицунэ со вздыбленным серебристым мехом, видит темноволосого мальчишку с торчащими ушками, и ладно бы – отчасти это даже хорошо, что он обратился в такую форму, но вот сейчас совсем не к месту! Лисенок, сам испугавшийся такого спонтанного обращения, тут же попытался укрыться своими хвостами – на нем-то всего лишь было хакама, да легкое кимоно, что явно не годилось для такой погоды – кожа мгновенно покрылась мурашками, и он весь затрясся, лишившись мехового покрова.  – Вот глупое существо, – ворчит тут же подскочивший к нему Анго, который сориентировался быстрее, он заворачивает в свое хаори, пытаясь спрятать торчащие ноги; справляется удачно, но хвосты и голова остаются торчать. Смотрится смешно, и Одасаку уже чувствует, как буквально проникается этим кицунэ. – Окочуришься ведь! Чего превратился? Совсем ума нет?  Тот лишь фыркает ему по-лисьи в ответ, но более не удостаивает ничем. Зато тянет носом воздух – да-да, маленькая пушистая мелочь, холодно тут, очень холодно. Лисенок смущается, ежится и прикрывает нос одним из хвостов, скинув с кончика огонек в высунувшиеся ладошки, и тут же спрятав их. Что ж, тоже вариант.  Одасаку с налету не лезет к нему с вопросами. Анго, пока возится с рисом, шепчет свои предположения о том, что малец вообще говорить не умеет, дикий, наверно, совсем, из удаленных лесов, и при храме никогда не был, чтобы хоть какой-то разум обрести. Но Ода видит, как тот следит за ними. Мальчишка с самого начала просек, что сейчас он в относительной безопасности, поэтому не пытался удрать, однако о полном доверии речи не шло. Ребенок, а глядит так, будто выискивает какие-то нехорошие помыслы своих спасителей. Взгляд тяжелый и тревожный. Так смотрят, когда сознают всю ситуацию, опасности и исход. Но Одасаку и подумать не может даже о том, что можно его как-то обидеть.  Он не трогает его, пока они возятся с готовкой. Слышит лишь легкий треск искорок, что кицунэ сбрасывает с кончиков хвоста, чтобы поддерживать тепло. Он не заснул еще лишь от того, что его все еще потряхивает, но слегка оживает, едва чует запах тягаю. Ничего более изысканного ему тут не предложат, но кицунэ тут же подается вперед, едва ему вручают полную чашу, и Ода садится со своей порцией рядом с ним, пододвигая поближе к себе, чтобы согревать, а Анго, забрав остатки, устроился по другую сторону.  Лисенок – кто бы сомневался! – до жути проголодался! Не колебался – схватился за палочки и принялся запихивать в себя рис, что едва ли не проливал на себя воду из чаши – прихлебывал, и немного неуклюже из-за мешающей, но согревающей накидки, стирал рисинки с подбородка. Он очень пытался есть аккуратно, и вообще было видно, что Анго ошибся – не дикое это создание, кицунэ просто был насторожен. Скорость исчезновения риса, однако, была изумительная, да и таким образом он пытался быстрее прогреться изнутри. Они с Анго, замершие, переглянулись, забыв, что надо вроде как есть, и их каша ждать не будет – остынет, но так и не шевельнулись, наблюдая за тем, как лисенок облизал губы и вопросительно задрал голову.  – Какая прожорливая лиса, – Анго первым отдал ему часть из своей порции, но потом все же принялся доедать то, что у него осталось. При случае, они могут приготовить еще – запасов риса и листьев чая у них хватит, а снега вместо воды сейчас столько, что точно беспокоиться не стоит.  Одасаку же идет другим путем. У него сохранилась запасы нарэдзуси, и он щедро делится ими, а тот будто бы чего-то такого и ждал.  – Надо все же его будет куда-то пристроить. А то объест нас совсем. А кто знает, когда сможем пополнить провизию, будучи в укрытии.  Одасаку кивает, но на самом деле не особо вслушивался. Анго вообще-то прав, и таскать столь мелкого кицунэ с собой – дурная идея, но пока он совсем не представляет, где же тот будет в безопасности. И вообще – надо бы его разговорить! Но рот его занят, он жует рис, задумчиво глядя перед собой. Только сейчас Сакуноскэ заостряет внимание на его запястьях. Они плотно перемотаны, и он невольно тянется к ним, но в последний момент одергивает руку, слыша утробный угрожающий звук из груди маленького существа. Лисенок, а рычит так, будто взрослое злобное чудовище. Однако момент агрессии тут же заедается остатками риса. Кицунэ шмыгает носом, ставит чашечку перед собой и закутывается плотнее в накидку. Он зевает, один раз, другой, и все – он готов завалиться набок.  Одасаку закутывает его в свое утепленное кимоно, но тот возится еще чего-то, устраивается, а потом все же зарывается в одежды, лишь пушистые полностью просохшие от тепла костра серебристые хвосты мелькают, а потом и они скрываются, и слышится глухой чих, после чего – сопение. Провалился в сон, и инугами с тануки наконец-то сами очнулись – и не заметили, как пристально наблюдали за устраивающим себе гнездо кицунэ.  – Холодно будет ночью, – бормочет Анго. – Надо будет следить за костром. А то и сами окочуримся. Дурные какие-то заклятья стали люди насылать. И себя сгубят, и нас всех.  – Да думаю, они и сами не поняли, чего натворили. Явно не их это знания, а с ёкаями связались, что научили их такое вытворять, да не справились с силами природы, и вот – такая беда. Одни боги теперь могут победить эту непогоду, но люди к ним не взывают. И злятся еще больше, и нам прилетает.  – Дурное время. Нас так скоро всех истребят.  – Не на ночь о таком говорить. Ложись, я послежу за костром, потом поменяемся.  Анго сначала задумывается, но потом соглашается. Ода видел, что тот устал гораздо сильнее, а он сам еще пока чувствует в себе силы продержаться. Тануки подтаскивает импровизированное лисье гнездо из их одежд чуть ближе к костру, умудрившись не потревожить комочек внутри, и сам устраивается рядом с ним, намереваясь так сохранить общее тепло.  В течение пары часов Одасаку не только следит за пламенем, но и время от времени выбирается из укрытия, осматривая территорию храма. Ночь, освещенная толщей снегов. Уж сколько лет он живет в этом мире, но прежде не видел, чтобы таким покровом была укрыта земля. Дотянуть бы до весны… Случится ли эта весна, если так и дальше охотники будут баловаться колдовством, что им неподвластно? Не только ведь ёкаи, но и все живое сгинет в эту зиму иначе! Раз переживут, два – а если затянется? Как быть? Но Одасаку не видит возможности это объяснять и готов бороться – пойманным быть он не желает.  Периметр чист, и он может дальше греться возле пламени, кутаясь в теплую накидку. Анго был прав. Ужасно холодно. Они меняются где-то через час, и Одасаку сразу проваливается в нездоровый какой-то сон, и вырывают его оттуда резко и неприятно, шепча, что кто-то посторонний бродит вблизи. Анго такие вещи хорошо чует, и не стал бы просто так дергать друга. Если понадобится, они готовы напасть и сражаться, но, к счастью, чужаки, кем бы они ни были, уходят дальше, и два ёкая, затаившиеся возле тории, только вздыхают с облегчением, но еще некоторое время бдят, боясь, что угроза не миновала.  – Неживой это был кто-то, – кривится Анго. – Даже не знаю, хорошо это или плохо.  – Если неживое и недоброе, то едва ли бы оно решилось пробраться на территорию храма.  – И то верно, но все равно тревожно. Утром придется уйти. А мы еще не решили, что с лисой делать. С собой точно не возьмем.  Одасаку это понимает, хотя… Может, он бы и поспорил. Лисенок был уж больно очаровательным, хотя, наверное, это его так цепляет из-за того, что вот уже продолжительное время они с Анго видели только не самые приятные вещи на своем пути, а тут – пушистая белая лиса. Кстати, как он там?..  Кицунэ проснулся и возился в попытке снова образовать вокруг себя теплый кокон. Он, почуяв их присутствие, замер, и, кажется, был испуган из-за того, что остался один, стрелял глазами по сторонам, будто что-то искал, да найти не мог. Одасаку сразу подоспел к нему, усадил к себе на колени, прижав крепко и пытаясь заново отогреть, а того бьет дрожь, словно холод грызет его прямо изнутри.  – Мерзлячий какой, – Анго как-то грустно смотрит то на него, то на костерок их – не знает, стоит ли разжечь сильнее, но тогда они рискуют снова какую живность-неживность привлечь к себе. – Может, дать ему сакэ хлебнуть?  Одасаку отрывает от себя лисенка, который стучит зубками, и он прижимает к себе хвосты, почему-то даже огоньки более не пускает. Силы у него все еще не восстановились, будь он постарше, было бы проще.  – Давай сюда свое сакэ. Оно и мертвого подымет.  Анго лишь хмыкает довольно. Ему ли не гордиться своими запасами! Только самое лучшее, и ничего, что лис – еще мелочь мелкая. Анго устраивается рядом, подтащив маленькой бочоночек. Посудки у них тут сейчас не найдется, потому берут походную чашу, из которой до этого вкушали рисовую кашу. Сакагучи вскрывает свое сокровище высшего сорта, хотя до этого тщательно берёг, и наливает, предварительно промыв снегом емкость. Кицунэ замирает, если не считать того, что его так и потряхивает, принюхивается, трет нос рукавом своего тонкого кимоно, кончики его хвостов вздрагивают, но ушки уже не прижаты – торчат, и он заинтересованно моргает, а потом тянет руки, хватая чашу, но пьет не сразу, вот только размышлять некогда – делает несколько глотков.  – Хорошо пошло, – ухмыляется Анго, когда видит, как лисенок, хоть и ворча, опрокидывает в себя остатки. Вкус мягкий, но все же не особо по нраву ребенку, но изнутри ему становится хорошо, и он облизывает влажные губы, тихо фырча.  – Неужто и правда все выдул? Понравилось?  – Ода склоняется к нему, а тот сонно сначала кивает головой, а потом мотает ею усиленно. Сложно прочитать такой язык жестов, но очевидно лишь то, что ему становится немножко легче, и снова тянет в сон.  Анго остается следить, а Одасаку, завернув обратно кицунэ в теплое хаори, укладывает его близко к себе, так и согревая до самого утра.  Сны уже давно лишь беспокойные, в них бурные воды, темные, темнее любой ночи бесснежной и безлунной, и в них пустота, стучащаяся в самое сердце и пытающаяся проникнуть в него, просочиться, пока тело погружено в беспамятство, и бороться так сложно, особенно когда память и предательские нехорошие чувства против тебя.  Одасаку пробуждается от этой темноты, и не сразу понимает, в чем вообще дело и почему по лицу скользит что-то приятное и теплое, и это слегка пугает.  – У тебя нос замерз. Я позаботился о нем. И в твоей голове плохие духи водятся. Я знаю того, кто умеет их прогонять.  Ода дергается, а потом, сообразив, привстает на локте, разглядывая сидящего возле кицунэ с распушенными хвостами – кажется, теперь понятно, что потревожило его, оставив дуновение летних трав, будто впитанных лисьем мехом в дни солнечные и длинные. Маленький лис внимательно смотрит на него: он упаковался в хаори, голова да эти самые хвосты торчат, щечки бледноватые, и все же выглядит он получше, чем накануне вечером. Кажется, сакэ помогло ему пережить эту ночь. Хочется улыбнуться.  – Привет. Отогрелся? Как себя чувствуешь?  Лисенок склоняет голову набок, но потом произносит:  – А можно еще ту крепкую водичку?  – Вот так благодарность! Водичка! – бурчит Анго, который снова возится с завтраком, снова тягаю, тут у них особо оригинальностью не отличишься, но зато сытно. – Назвать такой напиток, чуть ли не небесами созданный, водичкой! Сакэ это, глупая лиса!  – Какой занудный тануки!  – Ты, знаешь ли, тоже не золото! А я ему еще хаори из своей шерстки пожертвовал!  – Анго, что ты с ребенком споришь? Эй, ты голодный, наверно, опять? Как тебя зовут хоть?  – Дазай Осаму, – небрежно бросает он, при этом не отрывая взгляда от Анго, из-за чего тот настораживается, но затем закатывает глаза.  – Ладно, дам тебе еще глоточек. Но сначала поешь.  – А мы его не споим так? Мелкий совсем…  – Я не мелкий! Я уже самостоятельный! – заявляет кицунэ.  – Так чего же ты, самостоятельный и не мелкий, один в снегах делал? Заплутал? – спрашивает Одасаку, радуясь наконец-то тому, что кицунэ, судя по его виду и разговорчивости, помирать точно не собирается.  – Я… – и он вдруг подскакивает и начинает суетиться, да его слегка ведет от недостатка сил, и Ода ко всему прочему несколько раз получает искрящимися синим пламенем хвостами прямо по лицу, благо, что это было лишь щекотно, и его не огрело настоящим лисьем огнем. Уже который раз. – Рыбка! Потерял! Рыбаки ее выловили, а я совсем чуть-чуть у них взял! Я Чуе обещал! – кажется, он сейчас разрыдается от осознания того, что не уберег свою добычу.  – Рыбка? О…Что с тобой случилось?  Дазай не сразу реагирует на вопрос, у него трагедия вселенского масштаба. Одасаку не порицает его за то, что воровать у людей нехорошо, смысла нет подобное кицунэ втолковывать в голову, когда для них рыба – такая ценность.  – Зима разозлилась, – наконец-то отвечает он. – И злые люди вместе с ней напали. Так много снега. Не знал, куда бежать.  – Ох, – Ода не может удержаться – гладит его по голове, а тот мотает ею и в бессилии перед случившейся с ним напастью прижимает уши. Недоволен собой, злится и жутко расстроен, бормочет что-то о том, что ему надо вернуться, но куда вернуться-то? – Где твой дом? Мы тебя отведем. Отведем же? – Одасаку смотрит на Анго, который старательно накладывает рис в чашку, поджимает губы на фразе инугами, но кивает, не собираясь разводить бессмысленных споров.  – Я шел в сторону горы вдоль озера, а живем мы у того, что ближе к месту, где заходит солнце, и озеро там глубокое и чистое, и зимой не мерзнет! Даже такая стужа не должна была его сковать, а тут оно покрылось льдом! А через него шли люди! Нехорошие. Я не знаю, куда убежал теперь. Чуя теперь точно плохое обо мне будет думать.  – Полагаю, речь об одном из озер у подножья Фудзисан, – Анго произносит вслух догадку, которая зародилась и в голове Одасаку. – Ты живешь там? Хм, из твоих слов можно предположить, что это озеро Мотосу, верно, кицунэ?  Тот кивает, но как-то неопределенно. Сакуноскэ показалось, что лисенок не совсем в курсе названий местности, где расположен его дом.  – Хм, там тоже все в снегах. Но эти тупые ищейки явно уже прочистили это место, – Анго прикидывает путь. – Не хочется особо туда возвращаться, однако. Там много военных рыщет последнее время.  – Ну, с твоим набором сакэ, тебя они точно не вздернут.  – Не шути так, Одасаку, – Анго наблюдает за тем, как кицунэ набрасывается на еду. – Я переживаю не из-за этого. Вопрос в том, есть ли смысл лису туда возвращаться. Может, уже некуда.  А кицунэ ведь все слышит, и ему уже никакой рис в горло не лезет. Он и прожевать не может толком, и сказать, и лишь хвосты, что заметались, выдают его волнение.  – Ты только не подавись, лис…  – Я должен вернуться! – он болезненно сглатывает. – Очень должен!  Звучит по-детски капризно, но в то же время уверенно, и ничто его сейчас тут не удержит! Он даже уже доедать не хочет, и толком не объясняет всех своих переживаний, что сейчас выдают его искорками, что сыплются с хвостов, и эти уже обжигают, и вообще могут даже тут учинить пожар, поэтому Ода ловит лисенка, пытаясь успокоить.  – Эй-эй, погоди! Погоди, сейчас соберемся и пойдем! Не надо метаться и все сносить!  – А если там никого уже нет? – вдруг спрашивает он, глядя на него во все свои глазища. – А если Чуи там нет?!  Инугами и тануки без понятия, кто такой Чуя, но зачем задавать вопросы, если и так очевидно, как важно сейчас узнать, есть он там или нет? Анго лишь тяжело вздыхает, хотя не забывает налить обещанную порцию сакэ, но Дазаю уже не до нее, и тот снова слегка оскорбляется, что теперь отвергли напиток, поэтому сам залпом допивает, едва ли пьянея и приступая к быстрым сборам. А еще им надо продумать путь: так, чтобы не задержаться в пути и чтобы не попасться на глаза тем, кто так жаждет выпустить их дух из человеческого тела, да загубить окончательно. Кицунэ уже и не обращает внимания на холод. Укутался в накидку, да скачет неуклюже вокруг в недовольном нетерпении, ворчит что-то там на своем, и инугами лишь отдаленно понимает его бормотания, и ему самому передается это волнение, и он уже тоже торопится, подгоняя Анго, из-за чего тот злится, но быстро все же собирает их пожитки, и перед выходом еще проверяет, как там обстановка снаружи – не караулит ли их кто, и они пускаются в путь, двигаясь теперь уже ниже по склону, почти что возвращаясь назад, но иным путем, и, как хочется надеяться, более безопасным.  Новый день принес небольшое облегчение. Холода не спали, однако ж снега лениво, но поддались солнечным лучам, и с небес ничего пока что не грозило свалиться мертвецким морозом. Глядишь, и растают так, и спадет совсем колдовство. Охотиться на ёкаев в одночасье не перестанут, но все легче будет скрыться, когда не надо бороться со стихией, у которой в буквальном смысле вызвали несдерживаемый приступ ярости.  Дазай пытался сам пробираться через снега, но все еще не набрался достаточно сил, он по-прежнему мерзнет, да и полученные раны хоть и были подлечены, но еще на зажили, и Одасаку тащит его на себе, да и так теплее, к тому же мягкие лисьи хвостики – то еще изысканное удовольствие, когда касаются кожи. Дазай принюхивается всю дорогу, надеясь уловить что-то знакомое, и тихо поскуливает от какой-то собственной слабости, а Одасаку уже мысленно подбирает слова, что выскажет тем, кто за ним должен был присматривать! За маленькими духами надо следить, они уязвимы и слабы, легко могут стать жертвой охотников или иных недоброжелателей, тех, кто не понимает их природы, ниспосланной на землю, а тут – посмотрите, разгуливал один! Ох, Одасаку точно выскажется!  – Не смей там только скандалы да ссоры устраивать, – внезапно предупреждает Анго. Неужели на лице у него прочитал все намерения? – Я тебя хорошо знаю! Ты не замечаешь даже, как негодуешь, аж уши и хвост дергаются! Если опять начнешь поучать монахов, то только распугаешь всех!  Ода лишь улыбается ему в ответ, мол, он и думать о таком не смеет, но разве старого друга обманешь! Вон как быстро просек его настроение! И он делает вид, будто внял его предупреждению, а сам все равно мысленно дико возмущен! Невежество сущее – оставлять детей одних! Он и сам на попечении некогда имел щенят, и уж ему ли не знать, что значит приглядывать за маленькими ёкаями! Ответственность! Нет, он обязательно выскажется!  Озеро Мотосу встречает их непривычной картиной. Покрытое льдом, оно пугает, хотя у самого берега корка тонка и вот-вот все же треснет, уже проглядываются недовольные таким положением дел воды, и все же – нехорошее это колдовство, явно от истинных демонов ада взятое. Ода выпустил Дазая, чтобы тот смог сориентироваться, куда же именно им двигаться. Кицунэ жмет к себе хвосты ради тепла и с сожалением смотрит на озеро, что-то бормочет о том, что из-под такого льда будет сложно достать рыбу, но потом вспоминает все же, что есть заботы у него куда поважнее и, чуток подумав, ведет их, как ему кажется, в сторону своего дома.  – Здесь пара деревень в округе, – подмечает Анго. – Но кто знает, как там к нам отнесутся. Лучше подальше держаться. Дазай-кун, местные вас не обижают?  – Мы прячемся, – отзывается тот, он хмурится, мотает головой – видно, что сильно устал, силы, что, казалось, подкопились в нем за ночь, сейчас подходили к концу. – Нам в лес. Но… Тут везде снег. Не пойму, куда свернуть, – звучит как крайняя степень усталого отчаяния, сдобренного накатывающими слезами.  – В той стороне вроде нет никаких поселений. Точно туда? – Одасаку, глядя на темнеющие лесные холмы, укрытые частично снегами, ощущает неуверенность, будто они не туда пришли. Но Дазай, собравшись и подумав, кивает, и хочется надеяться, что они не зря огибали озеро, чтобы добраться до другого его берега, потратив время и уповая на удачу, и счастье, что никто в тот миг не приметил их.  Тропы, если и были тут прежде, то сейчас под все еще снегом, тот уже рыхлее стал, но по-прежнему скрывает все под собой, и приходится пробираться, и маленький лисенок уже из последних сил, но все увереннее в своем выборе ведет их – а Одасаку все больше сомневается, и лишь уверяет себя в том, что кицунэ, даже маленькие, далеко не глупы, и вполне себе могут отыскать свой потерянный дом.  А ведь он даже толком не подумал, а что же он ждет увидать? Поселение людей, к которому прибились кицунэ? Место, где их не обижают? Или храм? Это казалось таким вероятным. Мало ли, в какой глуши могли его возвести, они и сами в подобном схоронились ночью, и тут – вполне могло быть что-то подобное.  Одасаку почти не ошибся. Он в самом деле – увидал впереди старые тории, испещренные трещинами, заброшенные уже явно не один десяток лет. И дальше – там и правда был храм, очень старый и очень забытый, и какой-то оттого даже пугающий. И – он сразу ощутил. Никого там нет. Кроме разве что маленького и трепещущего от страха сердечка.  Они с Анго едва уворачиваются от пущенных в них ярких, словно растекшаяся по небу лава, снопов огней. Лисье пламя. Агрессивное, истинное, опасное. От такого можно серьезно пострадать! Человеку бы так точно не поздоровилось!  – Что за дичь тут творится?! – ошарашенный Анго едва не роняет свою ношу, что тащил на спине, а там ведь сакэ! Бочонки не пострадают, но лишний раз сотрясать напиток – тануки удар хватит от такого непотребства в отношении любимого напитка, не говоря уже о том, что собственная шкура его все-таки тоже волновала.  – Чуя! – Дазай, решившись на последний рывок, едва ли не утопая в колючих сугробах, скачет вперед, и только сейчас Одасаку замечает мелькающие рыжие уши, что теперь показались полностью, а за ними – их обладатель. Мальчишка-лисенок, такой же мелкий, даже более худющий, из-за чего три его пушистых хвоста с черными кончиками, казались просто огромными. И все бы это выглядело прелестно, если бы не угрожающе мерцающее на них пламя, и будь тот, кто породил его опытнее, точно бы поджарил. – Чуя!  Заслышав свое имя, рыжий кицунэ покидает свое укрытие и сам несется навстречу, и Одасаку уже готов начать умиляться тому, что помог двум лисятам встретиться, но рыжий внезапно с размаху лупит добравшегося до него Дазая, и тот, сбитый с ног, явно не готовый обороняться, растеряв остатки тепла, растягивается посреди проложенной им только что тропки.  – Ничего так он его приложил, – тут же оценил Анго. – У лис это нормально?  – Без понятия.  А рыжий лисенок тем временем с явной обидой и слезами лупит своего собрата, а тот хнычет, но даже не пытается отбиться. Из их визга сложно что-то разобрать, но, кажется, этот Чуя таким образом ругает его, а Дазай лишь цепляется за его одежды, пытается куснуть, но получает по носу, а тот, ох, почти ревет, ослабев и сев на землю, дергая за темные волосы и позволяя себя наконец-то обнять. Тануки и инугами так в ступоре и стоят, не понимая этого лисьего урчания: дико шумные, они вдруг стихли, их хвостики, припрошенные снегом, безвольно раскинуты, лишь дергаются те, что с угольными кончиками, а потом рыжий снова бьет Дазая в грудь.  – Куда ты делся?! – причитает он. – Я думал… Тебя поймали! Или ты убежал и бросил меня! Или снова решил утопиться! Я бы покусал тебя тогда! Ненавижу!  Это звучит с такой долей обиды, что Одасаку невольно ее ощущает. Очень больно, до глубины души. Словно его окунули в густой страх, что сдавливал в этом месте все вокруг все это время. В этот момент Чуя вдруг смотрит на него, щурит заплаканные глаза и скалится недоверчиво, утробно рычит, хватаясь за Дазая, будто его у него пытаются забрать.  – Зачем ты привел сюда чужаков, дурак?!  – Они меня нашли, когда я заблудился! – вздыхает тот, даже не находя в себе сил оглянуться.  – А я говорил тебе не ходить туда! Ты меня оставил одного! – снова дубасит его, но потом вдруг отстраняется, недовольно стреляет глазами сначала на гостей незваных, а потом изучает взглядом Дазая, подскакивает и тащит за собой, чуть ли не на себе – и откуда столько силы? – Замерз, наверно! Тупая лиса! Никуда больше отсюда не пущу!  Он утягивает его в сторону развалин храма, и там даже входа нет, лишь какая-то расщелина в завале, и вообще тут везде царит крайняя степень разрухи, но Одасаку внезапно осознает совсем иной момент: тут больше никого нет! Он растерянно косится на Анго, а тот выглядит тоже обескураженным. Они с чего-то ведь решили, что найденный ими лисенок живет вместе с кем-то и под присмотром, так сказать. Маленькие кицунэ, не одичалые, не забывающие о своем человечьем обличье, чаще всего растут при храмах под присмотром своих старших сородичей или почитающих их монахов или мико. А тут – два лисенка, которые еще не научились обращаться со своей дарованной им богиней силой, мелкие совсем, прячутся в этих развалинах. Они с Анго неуверенно переглядываются, и тот качает головой, и Ода, оставив свою ношу возле тории, на свой страх и риск, имея все шансы быть снова атакованным, пробирается по протоптанным следам, то и дело замирая и прислушиваясь.  В развалины храма сложно пробраться, но в своем истинном обличье он вполне сможет протиснуться туда, куда нырнули мальчишки. Из этого места давно ушла вся божественность и вера. Его уничтожали в слепой ярости войны, и запах, вкус крови – будто бы так и не выветрился. Плохое место. Особенно для маленьких духов. А здесь, кажется, в самом деле их дом. Мерцают лисьи огоньки, озаряя сдавленное тесное пространство и служа источником тепла, и тут – словно лисья нора, и можно спрятаться.  Убежище полнится шорохами и ароматом чая, какого-то странного, непривычного, самого простенького, но это верх способностей маленького кицунэ, что подогрел его спешно своим то и дело ускользающим от него пламенем – ведь руки так дрожат, но он уже уселся возле засыпающего Дазая и пытается напоить его, чтобы стало полегче, и не так тело болело от усталости, и с какой-то особой нежностью, полной дикого страха за чужую жизнь, укутывает его своими хвостами, прижимая крепче к себе, кусая за подрагивающее от смыкающихся на нем зубов мохнатое ухо.  Одасаку, держась ближе к выходу, все это видит, и ощущает угрозу, хоть его и не прогоняют. Он не может сейчас объяснить этому кицунэ, что в самом деле не хочет причинить им вред, и тот может сам в этом убедиться, ведь они вернули Дазая домой, но, кажется, доверие так легко не заполучить, или же они просто почему-то не понравились Чуе, что он сейчас так недобро глядит в ответ, крепче притягивая к себе уткнувшегося в него Дазая, укутав их обоих припрятанным здесь покрывалом. Одасаку хочется сказать, что не годится это никуда – не должны лисята тут оставаться одни, но он слышит, что Анго зовет его: им самим есть куда поторопиться, и он понимает, что лисы тут смогут спрятаться, их сложнее отыскать, а вот они сами – только выдадут их убежище.  – Одасаку, идем, – громче слышится снаружи голос Анго, который пытается заглянуть в щели между обваленными камнями. – Мы теряем время.  Он выбирается, возвращая себе снова облик человека, и на миг закрывает глаза, а потом все же смотрит на Анго перед собой.  – И оставим их тут?  – Слушай, они тут явно уже не первый день обитают. Не пропали. И сейчас не пропадут. Аура у этого места дрянная, ничего не скажу, но из-за этого сюда посторонние точно не полезут. Даже охотники…  – Но…  – Ты же понимаешь, что с ними мы далеко не уйдем? Надо скрыться, пока все не уляжется.  Ода хмурится. Да, он все это знает. Он заглядывает в разломы. Горят красные огоньки. Он видит среди них двух кицунэ, один из которых все так же враждебно глядит на него в ответ и готов спрятаться в еще более дальний угол этой импровизированной норы, лишь бы их не тронули. Не выкуришь, не напугав, а этого Одасаку хочет меньше всего.  – Нам лучше отсюда поскорее убраться, чтобы никто не увидел, как мы покидаем это место.  – Но как же… Они тут совсем одни…  – Ты тоже жил когда-то один. Не сгинул ведь. Они тут не пропадут так легко. Убежище хорошее. И… Вот, оставим им мою накидку. Могу и кимоно теплое пожертвовать. И риса часть… И бочонок сакэ, хотя спаивать детей – лисья богиня мне за такое спасибо не скажет, но пока этот холод не сойдет, а уж видно, что колдовство дало слабину, им вполне это поможет отогреться, если что.  Одасаку кивает. Да, он не может позаботиться обо всех, кого случайно встречает, но все же… Нет, Анго прав. И лучше поскорее убраться, а еще наложить на это место чары, что помогут его лучше скрыть. И свое кимоно он тоже оставит. И еще нарэдзуси. Все запасы.  Уходя, он не смотрит последний раз на погруженного в дарящий силы сон под яростной защитой рыжих хвостов Дазая, но очень хочет надеяться, что все же еще раз сможет встретиться с ним.