Застывшие краски сменяющихся сезонов

 – Не подлизывайся! – рявкает Чуя, и Акутагава шарахается в сторону, пытаясь скрыться от него за своими распушенными хвостами, словно его собирались атаковать, но с черных кончиков хвостов рыжего лиса лишь мелкие искорки скатываются – дико горячие, но пока не задели никого – вреда не будет, да и таят они быстрее, чем касаются циновки: с опытом кицунэ учатся рассчитывать силу даже в таких мелочах, и Мори, наблюдавший за этим, мог бы подивиться, если бы не был отвлечен другим более важным делом.  Чуя же не собирается более уделять внимание лисе-чернобурке, хоть тот и поскуливает рядом жалобно, выражая все свое сожаление и, к раздражению Чуи, на хрен не нужную благодарность, но в самом деле – куда более важные заботы у него тут перед носом разлеглись. Чуя, немного передвинувшись, подтаскивает к себе ближе деревянную чашку, где уже почти не осталось мази, и он собирает ее кусочком ткани по стенкам, дает пропитаться насквозь, а затем бережно меняет высохшую повязку на плече Дазая, совершенно не заботясь о том, что его чуть ли не нежность в этом деле может кого-то смутить.  Дазай во сне дергается, слегка бьет хвостами, но не просыпается. Чуя разглядывает слой ткани – что скрывает его шею. Все пропиталось кровью. Он прежде никогда не видел, чтобы кицунэ получали такие раны. А ведь совсем маленькими они не раз рисковали стать жертвами охотников на ёкаев. И, видимо, тогда им все время везло. Им бы и сейчас повезло. Просто Дазай – тупая лиса – сам виноват!  Нет, в этот раз не он виноват. Чуя снова грозно смотрит на прижавшего уши Акутагаву. Лучше бы он не возвращался в человеческий облик. Так он выглядит еще более несчастным сейчас, смотреть на него невозможно, и хочется снова на него накричать, обвинить, ударить даже! И ни одна живая душа здесь не удержит, но… Чуя и без того ощущает, как его позвоночник кипит буквально от огня, готового вырваться наружу, и, осознавая, что на самом деле бессмысленно распаляться, он подавляет в себе эту злую энергию, едва не сорвавшись: когда глянул за спину Акутагавы, приметив за фусума мелькнувшие черные с синим отливом хвостики.  – Коё-кун! – позвал Мори. – Вижу, гостья наша проснулась уже? Веди ее сюда. Пока греется новая порция для Дазая, я осмотрю ее еще раз.  Коё, одетая в кимоно с теплой подбивкой (видимо, только вернулась с улицы, где северный ветер вместе со своим словно режущим дыханием принес еще и снеговые тучи), ввела за руку маленькую щуплую лисичку. Ее закутали в одежды потеплее, в которой она невольно утонула, ее два хвостика вяло волочились по полу, на белых кончиках мерцали черно-серебристые искорки, но толку от них не было никакого. Она хоть и выглядела смущенной, но глаз не отвела, когда Чуя недовольно вытаращился на нее. Скорее это он поторопился не смотреть.  Уж ее-то он точно не мог ни в чем винить. И Акутагаву тоже. Кого вообще винить? Он посмотрел на Дазая. Кицунэ не болеют. Если их не поражают магией. Дазай бредил; хотя уже, наверное, час, как почти что успокоился: Мори прочел какие-то заклинания над ним, и это возымело действие. Но надо было следить за тем, чтобы постоянно менялись повязки на ранах, мазь следовало накладывать свежей и не давать засохнуть, иначе бестолковым станется лечение.  – Коё-кун, прикажи, чтобы для Гин-тян пожарили тофу. Все же кицунэ любят тофу? Покажи мне свои запястья. Со следами такого колдовства я справлюсь, переживать не стоит. Сделаю чуть больше мази той же, что используем для Дазая.  – Мори-доно, вы говорили еще утром, что Дазай скоро очнется. Уже вечер. И ему становилось хуже.  – Ты ждешь от меня мгновенного чуда, Чуя-кун? Если так уж честно, то чудо я мог совершить, если бы удержал этого паршивца, но, как сам видишь, чудеса на то и чудеса, что не имеет за собой привычки случаться часто. Так что будем работать, с чем есть. Посмотрим, что покажет эта ночь, а там я уже буду думать дальше, если улучшение не наступит. К сожалению, мне очень сложно делать прогнозы.  Чуя метнул снова недовольный взгляд на Акутагаву, и тот отвел глаза. Нет, точно! Дазай его куда сильнее злил! Даже пнул бы его сейчас, да не поймут же! Акутагава так и сидит, не уходит, пытается помогать, но шугается его взгляда. А еще видно, как сильно переживает. Может, поэтому Чуя и терпит, несмотря на собственные переживания. Акутагава чуть ли не льнет к кицунэ, что спит болезненным сном. Для него он теперь даже больше, чем бог, который его спас. Дазай таки выполнил свое обещание, которое дал ему и не мог забыть. И момент настал, но кто в нем просчитался?  Юная лисица, словно никогда вообще в жизни не ела, поглощала тофу, сидя рядом со своим братом, и совсем не знала, как ей себя вести, но, кажется, это и не беспокоило ее вовсе. Чуя отвернулся. Ему было жалко этих двух чернобурок, но он все равно не мог смириться с тем, что Дазаю из-за них досталось.  В тот день, когда он нашел и спас Акутагаву, в тот же день он пообещал ему, что найдет и его сестру. Чуя понятия не имел, что долбануло Дазая в голову вдруг разбрасываться такими обещаниями; во всяком случае, когда Чуя издевался над ним, мол: ты, Дазай, стал жалостливым, в ответку он получал хвостами по лицу, но так или иначе: Дазай дал обещание и не исполнить его не мог.  Обидней всего было, что ушел он с Акутагавой без него. Чуя прям скрежетал зубами от злости. Как вообще эти два идиота могли пойти без него?! От них в бою толку никакого. Ладно, Дазай, если придавит лень посильнее, вполне себе сильный лис (главное, ему не говорить об этом), он может с врагами справиться, но те охотники-колдуны, что держали у себя Гин и некогда Акутагаву, по своей силе вполне могли посоревноваться с Мори-доно – он сам так сказал, когда изучал раны Осаму. И что же! Да, Акутагава доволен – сестра при нем, и ему едва шерсть опалило, уже вон даже ничего не осталось! А Дазай с момента, как вернулся и грохнулся в обморок, так и блуждает в каких-то туманных мирах.  – Уйди отсюда, – рявкает на Рюноскэ Чуя, когда тот снова пытается пристроиться рядом. Он отсаживается назад и хмуро-виновато смотрит на Накахару в ответ: Чуе и самому неприятно, ведь он прежде никогда не смел его шпынять, а тут просто не получалось сдерживаться!  Чуя заменил все старые повязки, пропитав их свежим раствором мази. Уже время клонилось к утру, но он так и бдел возле Дазая, распугивая горячительный бред, развевая над ним золотистые лисьи огоньки – все кошмары горящей крови тогда скрывались в тень и не туманили, но ненадолго. Чуя сам такому научился в моменты, когда Коё брала его с собой изгонять из людей нехороших духов, а теперь это, к его мрачной радости, помогало и Дазаю. Но как же этого было мало!  – Мори-доно, я не вижу никакого положительного действия от всех наших действий. Есть что-то еще? – Чуя спросил это уже когда окончательно рассвело, а улучшение не спешило принести с собой облегчение.  Мори и сам видел слабое действие его снадобий, и он пытался что-то придумать, но его лишь отвлекали, и он, повторно обрабатывая раны Гин, глядевшей на Чую с подозрением, посетовал:  – Если бы сейчас цвели цветы, я бы мог приготовить кое-что более действенное. Из живых свежих цветов. Но еще рано даже сливе расцветать, так что придется обходиться тем, что есть сейчас. Надо найти другое решение этой задачи. Я очень волнуюсь: кто знает, чем обернется это заклятие, в любом случае, просто так само не исчезнет и ни к чему хорошему не приведет, если мы его запустим и будем ждать. Да, цветы бы были в помощь, но разом их цвести я не могу принудить, к сожалению.  Чуя втянул носом воздух. Снаружи дома – все еще зима, и ей просто даже неприлично будет в это время уступить свое законное место. Законы природы? Кто способен их нарушить? Чуя уж точно на подобное не был способен. Он глянул на Акутагаву. Чего это он вдруг такой задумчивый стал? Поднялся с пола и подошел к скрывающим их от холода ставням. Хвосты его подрагивали, а уши были прижаты к голове, но вдруг навострились, словно он что-то приметил такое. Чуя только-только хотел окликнуть его, но тот вдруг, и даже к удивлению своей сестрицы, рванул на улицу, обратившись в лиса, и мгновенно скрылся из виду. Честно говоря, Чуя впервые видел, чтобы Акутагава столь стремительно двигался.  Его внезапное исчезновение озадачило, но не более. Дазай требует его внимания сейчас куда в большей степени. Чуя проводит подле него еще одну ночь, лежит рядом близко, словно так пытается согреть: околдованные сильными заклятиями лисы могут испытывать жуткий колючий холод, что изводит их, и ощущение – будто кости все трещат. Дазай беспокойно зачем-то шарит руками по татами, и Чуя перехватывает его руки, иногда незаметно подносит к губам, тяжело выдыхая, и пока никого нет – то и дело склоняется к нему, целуя в губы, словно таким образом проверяя его дыхание. Мори-доно не предвещал летальных исходов, но и не мог сказать, когда и с какими последствиями тело кицунэ освободится от чужого пагубного воздействия.  – Чуя-сан.  Голос Акутагавы… Это же его голос? Чуя слышит его сквозь клубы своих сгущенных то предела переживаний размышлений: он низко склонил голову над успокоившимся на его коленях Дазаем, касается мягко губами его лба, гладит его щеки, и совсем не хочет обращать внимание на черную лису, но та настойчиво зовет его, рискуя серьезно нарваться, и Чуя ведь не пожалеет – поджарит, сил хватит спалить, и тот даже ответить не сможет, но в итоге, окутывая Дазая своими хвостами, хмуро смотрит наконец-то в ответ.  – Чего тебе? Шею свернуть?  – Чуя-сан выслушает меня?  – Быстрее шею сверну, если не прекратишь тут жалко тявкать! Говори! Чего? Где ты вообще шлялся? Столько времени прошло!  – Я раньше знал одного человека! Хотел найти его. Он знаком с богиней, что управляет феями, способными разбудить цветы в любое время года!  – Вот это тебя несет! Откуда ты можешь знать? Даже Мори-доно таких не знает.  – Был один человек. Он был не из наших мест, странник. Я встретил его… Еще давно, до того, как нас с Гин поймали. Он жил на берегу, тогда он позволил нам с сестрой обитать вблизи него и охранять от всякой нежити, что пыталась напасть на него. Мы охраняли его сад от воров и вредителей, пока однажды Гин не пропала, а я не отправился на ее поиски, тоже попавшись к охотникам. Я домчался в место, где ранее он жил, но его уже давно там нет. Духи, которых я там встретил, сказали, что он вернулся к себе в Поднебесную страну.  Чуя слушал его, испытывая некоторое смущение, близкое, однако, к интересу. Удивлен был, что этот лис о чем-то таком говорит, и еще более был удивлен – как вообще он мог о таком говорить и кого-то знать. А Акутагава далее продолжал:  – Мы с Гин был еще маленькие тогда. Этот человек, его имя было, – Акутагава замялся, сильно нахмурившись и ударив хвостами по полу. – Один иероглиф – им обозначают китайскую сливу, что цветет в четвертый лунный месяц удзуки, остальные же мне в чтении были непонятны. Да и мы никак не звали его. Он позволял нам кормиться рыбой, что ловил, и несколько раз мы видели, как к нему жаловали из-за моря богини в сопровождении своих фей. Так мы и узнали, что среди них была та, что властна над цветами! Если бы мы могли найти ее и попросить зацвести цветы сейчас! Но я даже не представляю, где быть она может! Но смогу отыскать этого странствующего господина, но, Чуя-сан! Если бы вы со мной преодолели это расстояние!  Если в самом начале этого непонятного рассказа у Чуи и было желание прогнать подальше Акутагаву, то к концу, он уже сам нервно лупил хвостами по полу, выдавая тем самым свое волнение. Дазай в его объятиях спокойно сейчас спал – над его лицом кружили красные, словно сгорающий закат, огоньки, как будто бы отвлекая на себя всю его боль и чужое заклятие, что не желало исчезнуть. Чуя тоже прежде слышал об этих заморских божествах, еще при храме, когда он был совсем лисенком, о них поговаривали. И эта история с цветами… Неужто такое в самом деле можно безнаказанно устроить? Он не знал подобных примеров, но что-то внутри него заговорило – чутье. Лисье и древнее. И как тут не решиться? И Чуя не намерен был сидеть и ждать, пусть и не понимал даже толком, стоит ли вообще верить словам этой неразумной лисы.  Только… Он немного неуверенно взглянул на Дазая. Под чьим присмотром он оставит его тут? О, ну естественно, что тут полный дом тех, кто может позаботиться о нем, но лисьи огоньки вот никто не умеет создавать, а Чуя был уверен, что таким образом он помогал ему держаться и не впадать в лихорадку, что первое время особо сильно изводила.  – Как долго нас не будет… Я бы не хотел уходить, оставив Дазая одного.  Акутагава снова весь как-то стушевался, но глазами стрельнул в сторону сестры, которая тихо сидела в углу, обвив хвостами чашечку с тофу. Ощутив к себе внимание, она тут же встрепенулась:  – Накахара-сан, – она припала к полу сложив руки и прогнув изящно спину. – Если позволите, если только позволите, – как чисто звучал ее голос – и Чуя уже заранее знал, что ответит: – если я могу хотя бы так выразить свою благодарность – позвольте я останусь присматривать за Дазай-саном.  Чуя не особо был избалован тем, чтобы перед ним себя так вели, поэтому едва не прикрикнул на нее в смущении, чтобы не смела тут перед ним кланяться, но разве есть у него время на такие глупости? Он чуть крепче сжал Дазая, все так же укрывая его своими хвостами, но спокойно затем выдохнул и уложил обратно на футон.  – Сейчас же тогда идем. Гин-тян, останешься здесь, – Чуя подхватил с хвоста несколько красных искорок: не знал, насколько их хватит без него, но так, под присмотром собственных огоньков, ему будет легче оставить Дазая одного. – Все, некогда ждать! Сейчас же отправляемся!  Акутагава, не ожидавший такого рвения, еще несколько секунд тормозил, и даже не шелохнулся, когда рыжий лис алой стрелой пронесся мимо его носа, и только еще спустя мгновение он сам, обратившись, рванул следом за ним в лес, над которым зависли снеговые тучи.  Прежде Чуе никогда не приходилось даже думать о том, чтобы пересечь море и оказаться на той стороне. Если бы он и пожелал подобного, то не один и ни с кем-то другим, но сейчас они вместе с Акутагавой стояли на берегу, глядя на холодные волны. Два лиса, внемля звукам природы, воззвали к лисьей богине, прося о помощи ради того, чтобы пересечь неспокойные воды. Чуя знал, что молитва его эгоистична, что не во благо окружающего мира она, а лишь для того, чтобы его сердце не разрывалось и смог он облегчить муки того, кто изводит это самое сердце, но он очень просил дать ему силы промчаться через это море на ту сторону.  Наверное, все жители побережья видели яркие огненные вспышки, подобные лучам солнца в самый ясный день, что буквально обрушились с небес, превратив двух лис в огненные вихри, что в одно незабвенное мгновение промчались, сорвавшись с родного берега до другого.  Кто здесь живет в этом мире на огромной суше – Чуя лишь прежде слышал рассказы. Одни противоречили другим, порой бессмысленные, а порой совсем несуразные, но здесь, в небольшом городе, где они оказались, все было и чужим, и в то же время – здесь обычные люди, и такая же магия: во имя добра, и во имя зла созданная. Ничем не отличается. Скрываясь в лисьих шкурах, они с Акутагавой ожидали, когда чуть стемнеет, чтобы не привлекать к себе внимание. В море виднелось множество джонок – откуда они плыли и куда отплывали? Здесь все заняты делом, и они тоже должны заняться своим!  – Акутагава-кун, куда нам идти? Ты уверен, что найдешь этого человека? – Чуя задает этот вопрос, едва тьма окутала город – огни тут тусклые, но лучше двум юношам с лисьими хвостами и ушками не попадаться на глаза посторонним – кто знает, как они воспримут это, если их и дома готовы чаще всего опасаться, даже если в их обликах ждут благо.  Чернобурый лис прикрыл глаза. Чуя ничего не знал о его способностях, но теперь был поражен: кажется, Акутагава в самом деле мог легко отыскать кого-то на большом расстоянии. С самого начала их стремительного путешествия он стал набираться уверенности и теперь уже нисколько не сомневался в том, где и как надо искать. Чуя не привык полагаться на тех, в ком прежде не было возможности убедиться полностью и наверняка, но вот опять что-то, что, возможно, зовется обыкновенным чутьем, подсказывало ему: умнее будь, внимай тому, кто от всего сердца желает помочь; и Чуя не мешал – внимал.  – Ты зовешь его человеком, но человек ли он? – Чуя не может не задать этот вопрос Рюноскэ, когда он определяется с направлением, где следует искать. – Люди столько не живут. Или он подобен Мори-доно? Или это прерогатива долгой или вечной жизни тех, кто живет по законам этой страны?  – Я не могу знать, Чуя-сан.  – Хах, и не боишься ведь вести к нему. Впрочем, мне тоже бояться нечего. Лисье пламя спалит кого угодно! Пусть у него даже все боги будут в друзьях! Надо будет – заставлю его помочь! – Чуя понимал, что горячится раньше времени, но отчего-то хотелось показать себя этому неопытному лису рядом с ним: он, плюнув на гордость, принял его помощь, чтобы поскорее вернуть Дазаю здоровье, но и показать свои слабые стороны – Чуя к подобному относился с долей отвращения, не особо при этом замечая даже, что Акутагава вовсе не задумывался о том, что такие заботы могут беспокоить его старшего спутника, у него были свои причины – такие долги отдать невозможно, но хоть капельку воздать за участливость и бескорыстную помощь он желал всем своим лисьим духом!  – Мы пришли, – сообщает Акутагава, когда они оказываются перед небольшим домиком, где мог обитать какой-нибудь рыбак.  Чуя хоть и с сомнением смотрит на это жалкое сооружение, но и его ощущения теперь обострились до предела: он прекрасно ощущает, что внутри не обычный человек, а тот, кто умудрен чем-то больше, чем жизненный опыт. Кажется, в этот миг он в самом деле поверил, что они не зря пересекли столько пространства, сорвавшись столь стремительно!  Прежде чем попроситься войти, они изучают местность. Здесь вокруг снуют духи, совсем незнакомые и чужие, но не рискуют они приблизиться к двум кицунэ, не представляя, что можно от них ждать. Лисы тихо обговорили, как лучше будет представиться, и решено было, что лучше Акутагава сам первым явится этому человеку, но пока они обсуждали, тот внезапно сам возник на пороге, явно не случайно – присутствие лис не могло остаться незамеченным. Человек, выйдя на прохладный воздух, повел себя сразу настороженно, не предполагая добрых намерений у посетивших его внезапно поздним вечером духов, которые еще и прибыли откуда-то издалека, но прежде чем судить, он все же, опытом наученный, постарался вникнуть в ситуацию, и теперь внимательно взирал на двух кицунэ, явных сородичей местных хули-цзин. Быстро оценил их, просчитав, что лисы еще молодые, но силами полные, а один из них… Даже знаком.  – Приветствую, – вдруг произнес человек. – Кажется, мы имели возможности знавать друг друга, верно?  – Господин! – Акутагава вышел вперед, чуть прижав ушки к голове, едва распрямился после поклона. – Вы помните меня? Мы с сестрой жили подле вас когда-то давно!  – Было такое, отрицать не стану. Кто это с тобой пожаловал? Но важнее, что вам обоим надо, что так далеко вас занесло?  – Меня зовут Накахара Чуя, – отчеканил он четко, но при этом не забывая о почтительности, едва ли при этом сохраняя терпение: Чуе, однако, казалось, что если он сейчас поведет себя как-то не так, то и помощи не дождется.  – И что же тебя сюда привело? Я вижу, что что-то важное, но тут и любой заметит.  – Акутагава-кун рассказал, что вы знакомы лично с богиней, что может заставить цветы раскрыться в неположенный для них срок! Я прошу вас попросить ее сделать это!  – Какой шустрый кицунэ! Зачем это ты, нет, даже с чего ты решил, что вообще имеешь право просить о подобном?  – Это человек меня о таком спрашивает? Духа? Людям изначально неведомы силы духов, и почему они их получают – тоже хочется спросить, почему они имеют право на подобное? Почему они овладевают колдовством, которое способно навредить духам да так, что едва умереть можно или же страдать долгими днями!  – Хороший вопрос ты задаешь, разве что слишком грубо звучишь, но я отвечу. Людям определенным это дается ради защиты от подобных тебе. Может, ты и благородный лис, как я могу знать, но вот сейчас – твои хвосты вспыхивают то и дело от волнения, и вдруг ты решишь спалить мой дом, а я, не имея возможности, и спасти свое имущество не смогу. Но к чему мы будем спорить с тобой? Ответь конкретно на мой вопрос. Или уходи.  – Цветы нужны для лекарства. Тот, кто очень мне близок, сильно пострадал от колдовства людей.  – Ему угрожает скорая смерть?  – Нет! – у Чуи аж дыхание перехватывает от такой мысли. – Но ничего не помогает победить этот недуг, и никто не знает, сколько это будет продолжаться и чем кончится. Я не хочу знать в итоге. И есть возможность приготовить цветочное снадобье, но рано для срока цветения.  – Богиня Цветов однажды уже понесла наказание за то, что вне ее ведома и по ее недосмотру цветы распустились не в свой срок. С тех пор она очень строго следит за своими делами, и людские прихоти ей, будь то обычный крестьянин или же сам император – никому она не позволит такие вольности, как попытку вмешаться в силы природы. Но вот духи прежде ни о чем подобном не просили. Разве сами себе вы не можете помочь?  – Я мог бы, – цедит Чуя сквозь зубы, раздражаясь из-за этих пустых разговоров, готовый уже за шиворот тащить человека, заставить его показать путь, но все же видел: так просто побороть себя он не позволит, так что приходилось взывать к залежам терпения, что Чуя натренировал, общаясь с Дазаем, но там чаще он выходил с проигрышем, а здесь пока что даже удавалось сохранять почтительность. – Но у меня получается лишь успокаивать действие заклятия.  Человек молча смотрел на двух кицунэ, задержавшись взглядом на Акутагаве особо, будто подмечая, как тот вырос с тех пор, когда он видел его последний раз. Молчание затягивалось, и Чуя, поскрежетав зубами, но снова смахнув огоньки с кончиков хвостов, которые нет-нет да и ссыпали горстями искорки, произнес:  – Я буду в долгу. Кицунэ помнят свои долги.  – Мне ничего не надо от духов, тем более от тех, что прибыли издалека. Но я вижу, что Акутагава здесь тоже не просто сопровождать тебя, лис, явился, ему тоже это важно. В те времена помощь двух маленьких лисят была для меня очень важна. Мне было жаль, что они пропали, и я даже не знал, что тому причина. Теперь – могу ясно видеть. Акутагава Рюноскэ, ты не сказал ни слова о своих причинах, но вижу, что просишь о том же самом. Хорошо. Не мне принимать конечное решение. Вам надо отправиться к одной из знаменитых в этой стране гор, на ту, что зовется Пэнлай, в обитель бессмертных. Людям, которые не достигли определенных знаний, никогда не сыскать их, но вы, близкие сородичи хули-цзин, вполне сможете справиться с такой задачей. Когда гора предстанет пред вами, ищите скалу о Несчастной судьбе, а оттуда ваш путь лежит к затаившейся там Красавице, пещере, где обитает бессмертная богиня Цветов. Если не убоится она своей покровительницы, великой богини, Си Ван Му, и рискнет снова накликать на себя ненужное внимание Лунной богини, что однажды и стала причиной ее падения на землю, то, быть может, окажет вам свою помощь.  Ощущая что-то вроде смущения и благодарности, Чуя не знал, на кого ему смотреть: на человека, что оказался столь снисходителен, или на Акутагаву, который ничего и не сделал, заслужив добро лишь прошлыми своими заслугами, из которых едва ли когда-то думал получить выгоду. Всегда было интересно, почему вообще Дазай решил притащить его в дом Мори? Спасти – одно, но оставить при себе? Чуя не ревновал, Дазая у него никто никогда не отберет, и Акутагава едва ли решится, но все же? То, что случилось сейчас – лишь стечение обстоятельств, но неужели подобное точное стечение этих самых обстоятельств – это то, что сможет вернуть Дазаю здоровье?  Они с благодарностями откланиваются: не престало кицунэ так вести себя перед людьми, да еще и перед чужаком, но они сами тут чужие, и чужак проявил к ним благодушие: как еще иначе на это отвечать?  Чуя едва ли представлял богов за морем больше, чем о них говорилось в рассказах. Островной Пэнлай – царство золотых и серебряных дворцов, украшенных нефритом и яшмой, садами, где на деревьях зреют драгоценности.  Богиня Инари не забыла о своих подопечных, покинувших родные края, и дала вновь силы перебраться на плавающий в неведомых морях гору-остров, что виделся издали, словно тучи над безумными водами.  Никого из разумных существ, добравшись до Пэнлая, они сразу не повстречали, но зато в каком обилии встретили здесь белых зверей и птиц, которые с неменьшим непониманием в глазах смотрели на них, словно на что-то едкое и инородное. Двум лисам с их пепельной и подобной красному золоту шкурами тут сталось даже как-то неловко, и Чуя молча и издалека принялся дуться на Дазая: он со своим снежным мехом тут бы вполне зашел за своего! Вот уж подстава! Но их никто не тронул. Отнесся с подозрением к духам из дальних краев, но и без враждебности.  – Чуя-сан, мы тут долго будем блуждать в поисках. И, кажется, снежная буря грозит начаться. Спросим у кого-нибудь путь?  Чуя хотел было кивнуть, но тут его внимание привлекла небесная колесница, что неслась издалека и вот-вот должна была промчаться над их головами. Кто был в ней – не разглядеть, но сопровождающие ее – Чуя готов был поставить на кон все свои драгоценные хвосты и рискнуть предположить, что эти создания – самые настоящие феи цветов. Он никогда их не видел, но кто бы еще нес на себе столь чудесное переплетение цветочных и травяных ароматов? Острый нюх кицунэ послужил подсказкой, и даже Акутагава без дополнительных слов смог постичь догадку, и оба они метнулись следом за ними.  Сопровождающие саму богиню Цветов, которая и путешествовала в колеснице, феи первыми приметили незваных гостей и шепотками стали передавать весть богине, и та в какой-то момент оглянулась, не скрыв своего удивления. Нахмурилась, но предпринимать ничего не стала. То ли любопытство ею овладело, то ли что еще, но она так и позволила им следовать до самой своей обители.  Уже в самой пещере богини оба лиса позволили себе предстать в человеческом облике. Окруженные феями, они не могли ступить куда-то дальше, а за спинами снаружи началась настоящая снежная буря. Лишь бы не прогнали прочь в такой момент – мелькает в голове Чуи, но больше его внимание сосредоточено на богине Цветов, которая, не скрывая настороженности и капельки смущения: уж больно польстило ей внимание столь симпатичных существ, взирала на них.  Не имея ни малейшего понятия о том, как следует к ней обратиться, Чуя, не умеющий к тому же вести витиеватые разговоры, однако, выступает вперед и склоняется перед богиней, и что-то такое в ее взгляде, вроде бы мягком, но величественном, заставляет его, духа, так и держать голову склоненной и сбивчиво немного приветствовать. Позади и Акутагава что-то пробормотал – позорище: ни одного, ни у другого нет опыта подобного общения, это не воззвание к лисьей богине, которая подобна матери, это совсем другое, и Чуя почти жалеет, что плохо учился, когда им подсовывали умные книги, где часто говорилось о том, как вести себя почтенно, но богиня: то ли сегодня так благосклонна, то ли сама она такова по своей натуре, лишь снисходительно улыбается:  – Как сложно мне представить, что могло привести сюда двух лис, – она приблизилась к Чуе, который вскинул на нее наконец-то глаза и лишь моргнул, когда она из любопытства решила прикоснуться к нему, зарывшись сначала пальцами во всклоченные рыжие волосы, а потом зажав пальцами лисье ухо. Чуя едва не заурчал от такое нежности, но вовремя опомнился – вот это дурман! Прежде с ним такого не было, но богиня и не думала как-то его сводить с ума, сама еще понятия не имела, как ей стоит воспринимать такой внезапный визит к ней. – Впервые у меня такие гости. Попросить моих фей подать вам чай? Издалека да надо ведь отдохнуть, иначе какая я хозяйка!  – Будем благодарны, – Чуя зыркнул на Акутагаву, и тот снова склонился, – но позвольте, госпожа, не тратить зря время.  – Вот как? Хм. Вы знаете, видимо, кто я. А кто вы? Я знаю ваших сородичей, но не более. И какие у вас могут быть ко мне дела? А могу я хвост потрогать?  – Зачем? – опешил Чуя, но она уже схватилась за меховушку, и к ней тут же припрыгали ее феи, но руки не тянули, а лишь зашептались на своем наречии, восхищаясь лисьей шерсткой. Чуя еще больше зарделся, что аж с испуга выдернул хвост из чужих рук. – Я…  Вот что ей сказать?!  – Меня зовут Накахара Чуя. Кицунэ со мной – Акутагава Рюноскэ. Вы догадываетесь ведь, откуда мы прибыли? Из страны за морем. Мы живем в окрестностях великой горы Фудзи, известной вам, наверное. Лисья богиня Инари помогла нам сюда добраться. И у меня есть к вам просьба.  – Так вот сразу? Просите о чем-то? А как же чай? Вы потом скажете, что я негостеприимна. Попейте со мной чаю прежде. Или же вам подать вина?  – Вина! – выпалил Чуя.  – Чуя-сан, вас с вина ж разнесет…  – Заткнись, – шикнул он на него, предвкушая уже смочить горло после долгого и беспокойного пути.  Богиня пригласила их сесть вокруг столика, куда им и подали пышущее ароматом вино, и Чуя, под смешки окруживших его плотным кольцом фей, сразу влил в себя, только и успев ощутить благородный вкус, а потом снова наполнив им рот.  – Какой милый лисенок, – оценила богиня Цветов. – А второй что? Смущается?  Акутагава и правда смущался, и чисто из волнения пригубил слегка, но до Чуи ему было далеко! А вкус понравился! С таким вкусом и забудешь, зачем явился сюда, и на миг как-то даже страшно стало, что Чуя-сан забудется, и глаза у него будто бы замерцали ярче, но он не забывает перейти к делу:  – Госпожа. Мы к вам с просьбой. Один человек, обладающий доступными лишь бессмертным здесь знаниями подсказал, как вас найти. И от него же мы знаем, что вам и вашим феям по силам сделать так, чтобы все цветы распустились средь зимы, – Чуя все еще ощущал божественный вкус вина на языке и губах, оно сластило его разум, но и оно же почему-то невольно напоминало о той сладости, что поражала его в моменты, когда Дазай был рядом, до стыдного близко, и – в таких чувствах никогда не забудешь о том, зачем сюда пришел, чем бы его не опьянили: – Я прошу вас. Я очень прошу вас сделать так, чтобы цветы раскрылись в этот миг!  Феи вокруг тут же зашептались чуть ли в ужасе, а сама богиня Цветов на миг застыла, но больше от удивления. Знакомое чувство посетило богиню, и она даже мельком так подумала: а не подослала ли к ней Лунная богиня этих кицунэ, чтобы снова вывести ее из себя. Остановив повизгивания своих фей, она произнесла:  – Постараюсь не рассматривать сразу вашу просьбу как проявление нахальства, и прежде поинтересуюсь основаниями для проявления такой смелости.  – Это моя вина, госпожа! – Акутагава рискнул подать голос чисто из страха, что Чуя-сан на самом деле захмелел, и ляпнет чего не того, а Чуя тем временем сам не особо верил, что эта вечно прибитая лиса-чернобурка вдруг стала проявлять столько инициативы. – Некоторое время назад я был спасен серебристым лисом из капкана, что расставили охотники на ёкаев. Вызволив меня и забрав с собой, лис пообещал мне найти мою сестру и вызволить ее. Обещание сейчас исполнено, но он пострадал из-за колдовства, под которое попал. Побороть его очень сложно, но если бы сейчас цвели цветы, то это можно было бы сделать в короткий срок, не запуская лечения болезни, последствий которой никто не берется предсказать.  Акутагава замолчал. Шептались вокруг лишь феи, а Чуя внимательно следил за богиней. Хмурый ее вид что-то ему не особо понравился.  – И это все? Заставить силы природы встрепенуться ради этого? Если бы каждый из-за своих «хочу» просил о подобном, то цветы бы быстро исчезли с лица земли, истратив все свои силы на бесконечное цветение. Был уже одни случай, когда одурелая правительница сказала свое «хочу», а другая, кхм, госпожа, подставила меня под это. И не только меня, – она многозначительно глянула на своих фей – те разом притихли и понурили головы. – Из того, что я услышала, я не нахожу ничего того, что потребует от меня пойти против установленных законов, которые я должна неукоснительно соблюдать. Сожалею, но зря вы пришли, хотя мне приятно было на вас взглянуть.  – Госпожа, – Чуя отругал себя перед этим мысленно за то, что не сразу и не первым заговорил о цели этого путешествия, – послушайте еще раз. Это не просьба ради прихоти. И не ради того, чтобы любоваться цветами…  – Так чего же тогда? – вскрикнула одна из фей. – Цветы, по-вашему, чего ради созданы? Вы об их чувствах задумывались? Вы думали о том, какого им, когда их никто не видит?  Чуя аж оторопел от такого заявления. Нет, он никогда о таком не думал на полном серьезе. Но должно ли вообще это его волновать?  – Цветы, однако, служат людям и лекарством, – тихо заметила одна из фей. – Не все так красивы, чтобы ими любовались. А те, что красивы, порой на более и не годятся, кроме как видеть их.  – Когда человек видит красоту, его душа просветляется, – отчеканила снова первая фея. – Не говори тут таких глупостей о бесполезности.  – Вы вольны спорить, сколь угодно, – ох, Чуя, может, и пожалеет, что не вникает в их глубокую философию о понимании красоты, но… – Меня не волнует эта ваша вся красота, и не будет волновать, если мне придется пережить все вероятные беды, грозящие кицунэ, ради которого я прошу вас, ради которого я здесь. Вы что? Верите в то, что можно излечить душу и при этом знать, что можно было излечить ее более верным путем, но возможность была упущена? Не нужны мне будут никогда и ни за чем никакие цветы и ничего более!  – Какое кощунство! – обиженно выкрикнула одна из фей, но богиня Цветов лишь приложила пальцы к губам, призывая ее да и всех помолчать.  Она поднялась с места и подобралась ближе к рыжему кицунэ. Его глаза в самом деле были слегка ярче обычного от вина, но смотрел он ясно – мысли его были ясны, и она определенно могла это заметить, но хотела понять до конца. Чуя чуть вдохнул аромат, исходивший от ее шелковых одеяний. В нем было все: сладость и приторность садовых цветов, и горечь диких трав. Она выглядела сейчас пугающе серьезной и собиралась задать наверняка крайне важный вопрос, и Чуя не хотел даже знать, что может статься, если он не постарается дать на него ответ.  – Я права: я слышала внутри тебя звон отчаяния? – она провела рукой по его хвостам, совсем мягко, желая лишь погладить и приласкать. – Этот кицунэ, за судьбу которого ты молишь и готов даже в споры со мной вступить, что он для тебя? Говори честно. Я хочу понимать. Есть ли то, ради чего я должна задуматься и не отослать вас прочь едва буря оставит в покое эту гору, так уж и быть. Ты скажешь мне?   Чуя сглотнул. Говорить? В окружении их всех? Богиня ждет ответа. Она не торопится, хотя взволнована и задумчива; феи молчат – следят за ними, нет! – они следят за ним, ждут его слов, и ее решения, уповая на ее мудрость.  Чуя оглянулся на выход из пещеры – там и правда буран. Дома тоже, наверное, снег. С чего он взял? Понятия не имеет. Просто кажется. Может, чутье какое подсказывает. Лисы прекрасно чувствуют изменения природы. А уж он тем более, где бы ни был. А Дазай… Так далеко. Никогда не был от него столь далеко, но это ради него. Быть может, в самом деле: зря он сейчас беспокоит своими капризами богиню, и все образуется, и Мори-доно найдет иного рода выход. Не все же было потеряно… Только! Мысленно он возвращается к тому, о чем говорил минуты назад одной из фей: как будет он потом ощущать себя, если будет знать, что не предпринял ничего, что можно было, и просчитался? Там не только до цветов не будет дела…  – Цветы… Я понимаю их важность для вас. Но будет ли мне вообще смыслом что-либо, даже собственная жизнь, не будь другой жизни, что поддерживает ее? Где искать замену, когда невозможно это? Я не хочу потом жалеть. И мне все равно, если я сейчас кажусь вам тем, кто зря нарушил ваш покой. Я… – Чуя облизнул губы, на которых все еще хранился вкус вина, и всмотрелся в богиню. – Я боюсь, что однажды мое сердце будет вынуждено освободиться от оков и найти путь к покою, но при этом все еще будет биться, перекачивая то, что дает жизненную энергию – мое тело ведь все равно несет в себе черты того, что свойственно людям. Я не хочу этого мертвого покоя в душе. Я хочу, чтобы был тот, кто будет раз за разом уничтожать его. Вы понимаете мои слова? Вы понимаете, что будет, если исчезнет то, что вселяет жизнь? Отрежут наживую, и это единственное, что я никогда не смогу терпеть.  – Я и понимаю тебя, и в то же время не совсем, – произнесла богиня Цветов, помолчав некоторое время, изводя тем самым Чую, который и так жутко страдал от того, что приходится говорить подобное тут при всех! На Акутагаву, который едва дышать перестал, так вообще было чуть ли не стыдно коситься. Чуя… Это не стеснение. Это просто личное. – Мне кажется, ты знаешь об этом что-то другое, не то, что знаю я. Непривычно твое понимание, но очевидно это: когда возлюбленные не могут жить друг без друга. Как некрасиво – заставлять богов завидовать. Мы так уподобляемся людям. Я приняла решение.  – Как так? – феи тут же бросились к ней, перепуганные. – Нас опять погонят прочь отсюда! Наказания не избежать!  – Прошлое наказание было вовсе не за то, что мы нарушили законы природы, если вы помните. И приняла я его лишь ради собственного достоинства перед лицом этой… Лунной выскочки! Я была самоуверенной в чем-то и не уследила за ситуацией, не предвидела ее и вступила в спор, спровоцировав сама же себя на наказание. Кто ж знал, что земной правитель наберется наглости указывать цветам расцвести, а я, не чая последствий, скажу прежде этого, что это и будет мне указанием, а не слова какой-то там богини, – хоть и прошло время, а богиня Цветов все еще была недовольна тем, что когда-то случилось. – Но сейчас: я сама готова за всем проследить. Кроме того… Ну разве вы забыли, как поступают те, кто умен? Хитрят. И я могу схитрить. Цветы ведь должны распуститься не ко времени не в Поднебесных краях, а за краями, за пределами, на родине этого кицунэ, который ответил мне на мой вопрос. И раз так, пусть они там цветут. Всего несколько часов, чтобы можно было ими воспользоваться. Не для глаз, но все же для души. Ведь их цветение по-своему излечит чужую душу, не дав ей задрапироваться туманами. Ну? Чего вы ждете? Я даю указание: повелевайте цветам в стране, где раньше всех видят солнце, дать сок бутонам и распуститься. В людском мире сейчас стремится жизнь к пробуждению, так пусть же цветы до самого заката живут жизнь, как в период своего естественного цветения, а я прослежу, чтобы ни один цветок при этом не пострадал.  Чуя уже почти не слышал ее слов. Он сидел, прикрыв глаза, уши его были безвольно опущены, но то было облегчение и взметнувшаяся к облакам до самых божественных высот надежда. Он взывал про себя к Инари, но та в ответ шептала ему благодарить не ее, а благосклонность, что оказалась столь отзывчивой внутри богини Цветов. А еще был Акутагава, и Чуя теперь не представлял, как отплатит ему такой долг. Но вот уж точно не беда!  Они отправились в обратный путь, едва погода перестала распугивать все живое. Застать в полном цвету пробужденные раньше срока растения им было не суждено, но едва они оказались в родных местах, то могли отовсюду слышать разговоры о том, как среди зимы глицинии вдруг раскинули свои сине-фиолетовые навесы, камелии наполнились ярчайшими цветами, замерцав белым, красным, розовым и желтым среди ветвей; розы тут же ощетинились, намекая своими шипами на то, чтобы лишний раз никто не тянул руки к сочным бутонам; гортензии выстроились рядами, тесня друг друга огромными соцветиями; слива, возмущенная тем, что в ее срок сакура раскрылась во всей своей красе, старалась перещеголять ее красотой своих ажурных цветков; даже осенний ликорис заполнил поля, превратив их в горящее кровью море, воинственнее ликориса были, наверное, лишь хризантемы с их острыми лепестками-кинжалами; все-все цветы, что когда-либо прорастали на этой земле, очнулись ото сна; за ними не отставали и травы, уверенные, что в пользе своей они точно не уступают цветам, пусть и не дано им являть красоту. Чуя же и не желал увидеть прекрасное явление: он торопился домой, чтобы узнать, что там с Дазаем.  Они только прибыли, а Мори-доно уже настаивал отвар, приготовленный из лепестков самых разных цветов. Аромат их струился из приоткрытого горшочка, наполняя комнату, где лежал больной лис, и уже это стало способствовать прояснению его сознания. Вымотанный, Чуя сразу пристроился вблизи Дазая в ожидании его скорейшего пробуждения и желая поведать всю историю под скептическим взглядом: о, Чуя был уверен, тот не будет ему верить из принципа, но, если бы ему пришлось и дальше объяснять богине Цветов, почему для Чуи эта тупая серебристая лиса столь важна, он бы назвал и его дурные качества. Все это имеет значение лишь при жизни обоих. Чуя не уверен был, что богиня до конца все это смогла понять, но услышать – оказалось достаточно. Достаточно, чтобы он знал, что теперь можно будет вздохнуть спокойно.