Патронат

      Следующие два дня прошли вполне мирно. Попа Джессики болела, и болела достаточно сильно, я действительно оставил синяки, и именно там, где намеревался. Каждый день, перед сном, я заходил к ней, укладывал ее на диван попой кверху и смазывал эти синяки кремом от ушибов, чтобы немного снизить дискомфорт. Тем не менее, сходили они медленно, и я отметил это для себя, намереваясь в следующий раз оставить меньше следов.       Однако, несмотря ни на что, Джесс не была обижена на меня, даже пошутила на эту тему в среду (на следующий день после наказания). Это было утром, она спустилась к завтраку, и садясь на стул, поморщилась и начала ерзать, хотя на нем и лежала подушка, чтобы ей было хоть немного мягче. Устроившись, наконец, с наименьшим для себя дискомфортом, она посмотрела на меня с улыбкой и выдала:       — Знаешь, после тренировок и пробежек, конечно, могут болеть мышцы, но я не думала, что они могут болеть ТАК.       Я рассмеялся, но решил не упускать момент, и напомнить ей, зачем она живет со мной.       — Знаешь, если ты снова нарушишь мои правила, то поймешь, что сейчас они и не болят, — я говорил это, смеясь, так что Джессика не особо испугалась моих слов.       Более того, я заметил, что она вообще стала меньше бояться меня, и спросил ее об этом.       — Ну, это трудно объяснить. Тебя я и раньше не очень боялась. Я ведь говорила, что боюсь скорее твоих наказаний. И я и сейчас их боюсь, думаю, мало кому захочется оказаться на твоих коленях повторно, — она смотрит на меня со смесью раскаяния и смеха, и я не могу сдержать ухмылки. — Но, понимаешь…я поняла, что даже когда ты сердишься, ты не причиняешь мне вреда. И от этого намного легче.       — Но, Джесс, я ведь всегда говорил, что не сделаю тебе плохо.       — Да, но поверила я не сразу.       Больше я ее ни о чем не спрашивал. Она стала немного смелее, и начала открываться мне, но продолжала слушаться, была вежлива, так что мне оставалось только радоваться таким переменам, и удивляться причине, по которой они возникли.       Я помнил, что забрал Джессику, намереваясь помирить ее с отцом, поэтому пригласил Ричарда к нам в пятницу, т.е. сразу после окончания запрета Джессики встречаться с кем-либо, кроме меня. В начале думал отвезти девочку к нему, но затем решил, что всем будет немного проще, если Ричард будет в качестве гостя. По крайней мере я надеялся, что это поможет ему быть немного сдержаннее. По телефону я рассказал ему, как Джессике жилось в эти дни, чем она занимается, как себя ведет, но не сказал ни слова о наказаниях, посчитав, что это касается только нас двоих, и попросил друга быть помягче с дочерью при встрече. Оставалось подготовить Джесс.       Поговорить о приходе ее отца я решил с ней в четверг, после обеда. Мы, по сложившемуся обычаю, пошли для разговора в кабинет и сели в кресла.       — Джесси, я хотел предупредить тебя, что твой отец придёт завтра посмотреть, как тебе тут живётся.       Было видно, что она этой новости совсем не рада. Я знал, что она все еще обижена на отца, и мне так и не удалось переубедить ее в том, что Ричи ее ненавидит.       — А это обязательно? Нельзя еще немного подождать?       — Джессика! Так нельзя, — я посмотрел на нее сурово, и кажется слегка испугал, поэтому постарался взять себя в руки, и продолжил максимально миролюбиво. — Почему ты не хочешь с ним видеться?       — Я не не хочу. Просто…Просто я боюсь, что он снова будет недоволен, и мы поссоримся.       — Мне кажется ты говоришь мне не всю правду, — она смотрит стыдливо, и я понимаю, что угадал. — Ты все еще обижена на него?       Какое-то время она просто сидит, глядя в пол, а затем молча кивает.       — За что? За то, что он отдал тебя под патронат?       Снова кивок, а затем обиженное:       — Он ведь даже не пытался сам что-то исправить! Просто отдал меня тебе на перевоспитание, словно щенка! Любящие отцы так не поступают…       — Джессика, посмотри на меня, — я наклоняюсь к ней и легонько дотрагиваюсь кончиком пальца до ее подбородка, заставляя поднять голову. — Твой отец, когда позвонил мне, прося взять тебя под патронат, сказал, что не знает, что с тобой делать, что не может понять, как с тобой общаться. Как думаешь, будь ему на тебя наплевать, он бы хотел восстановить контакт с тобой?       Она краснеет, и выдает тихое:       — Наверное, нет. Но почему он вечно ругает меня?!       — Потому что не понимает, что делать, и злится. Поэтому вам и нужно встречаться, чтобы понять друг друга.       Она задумывается, но, абсолютно по-ребячески, не желая признавать, что в чем-то может быть не права, выдает:       — Разве для этого нужен патронат?       Мне становится смешно, но я не показываю этого, и серьезно спрашиваю ее:       — Разве тебе плохо живётся со мной?       — Нет, что ты?       — Тогда почему ты так обижена на отца за это?       В этот раз она молчит долго. Видимо, раньше ей не приходило в голову, что жизнь со мной — идея Ричарда. Ей надо многое переосмыслить, поэтому я решаю отпустить ее подумать, но напоследок прошу:       — Пообещай мне, что не будешь грубить отцу завтра, и будешь с ним также вежлива как со мной.       — Я постараюсь, правда.       — Ну и хорошо. Тогда можешь заниматься своими делами.       Она уходит к себе, и проводит там пару часов, видимо обдумывая наш разговор, а затем возвращается вниз, и остаток дня мы проводим как обычно.       Спать она уходит рано, ссылаясь на то, что завтра будет трудный день. Уходя, она остановилась в дверях, и спросила меня то, о чем, видимо, размышляла:       — Дядя Ник, ты правда думаешь, что я ему нужна?       — Конечно. Отец любит тебя, поверь мне.       Она кивает, и уходит к себе. Примерно через 20 минут я заглядываю к ней, смазываю попу кремом, желаю спокойной ночи и оставляю ее одну.       Кажется, Джессика действительно верит, что все наладится. Лишь бы Ричард не подвёл…