Патронат

      Я сидел в кабинете с книгой в руках, когда услышал грохот с кухни. Я предполагал, что произошло, Джесс после обеда вызвалась сама все прибрать, так что просто спросил:       — Джесси, что там такое? Что-то разбила?       Небольшое замешательство, а затем весьма неуверенный ответ:       — Нет.       Это прозвучало скорее как вопрос, чем как утверждение, поэтому я поспешил на кухню посмотреть, что произошло.       На кухне я особо не удивился, когда увидел, как Джессика ползает по полу, стараясь собрать все осколки. Судя по их цвету, это был чайник.       — Джесси, — от неожиданности она дернулась, и чуть не порезалась о кусочек посуды, который хотела поднять.       Обернулась, и посмотрела на меня со смесью страха и вины. Ну вот зачем она так, я абсолютно не хочу, чтобы она меня боялась.       — Джесси, принеси пожалуйста пылесос, а я соберу оставшиеся осколки.       Она только молча кивнула и убежала. Да что такое? О чем она вообще думает, что так себя ведет? И зачем было мне врать? Чувствую, день перестает быть томным, придется разбираться.       Когда она вернулась с пылесосом, я уже собрал все крупные осколки, и, прежде чем начать шуметь, собирая кусочки поменьше, спросил:       — Расскажешь мне, что случилось? Почему ты соврала, что ничего не разбила?       Я говорил мягко, без злобы, совершенно не желая ее пугать, но она все-равно дернулась, будто я кричал, и это понравилось мне еще меньше. Так и не решаясь даже посмотреть на меня, она просто молчала, разглядывая пол.       — Ладно, иди, я пока все уберу. Потом поговорим, хорошо?       — Я могу и сама убрать, — на меня все еще не смотрит, ну хоть заговорить решилась.       — Я сам, не хочу, чтобы ты порезалась, — я улыбнулся, но, кажется, Джесс даже не увидела этого, только сжалась и вышла.       Минут через 10, окончательно убедившись, что все осколки убраны, я пошёл к Джесс. Не желая пугать ее еще сильнее, я не сказал ей ждать меня в кабинете, давая возможность спрятаться от меня, если она захочет. К счастью, девочка, немного успокоившись, все-таки сидела в кабинете, хоть и на диване, а не в кресле. Но, если ей так проще, то я точно не против.       Сев рядом с ней, я попробовал приобнять ее, но Джессика не расслабилась, и я убрал руку.       — Ты ведь не порезалась, пока убиралась? — как и всегда, ее благополучие в первую очередь.       Девочка только помотала головой, и я вынужден был настоять:       — Джесси, милая, я хочу слышать тебя. Пожалуйста, мне нужен диалог, не монолог.       Небольшое замешательство, затем тихое:       — Нет, не порезалась. Я аккуратно.       — Хорошо. Что случилось?       — Ну, я помыла посуду, стала вытирать ее. А заварник выскользнул, и упал, и разбился. Я правда не специально, честно! Поверь!       — Тише, тише, конечно, я верю, — кажется, от этого заявления ей стало немного легче. — Я и не сомневался, что это — случайность. Но почему ты сразу не рассказала мне, что произошло? Почему соврала, что ничего не разбила?       Девочка просто пожала плечами.       — Джесс, пожалуйста. Давай вслух.       — Не знаю, — она судорожно вздохнула, и я взял ее за руку. — Я... Я испугалась, что ты рассердишься, я не хочу, чтобы ты меня наказывал.       Ну вот, теперь она плачет, а ведь я даже не ругал ее. Все-таки притянул ее к себе, и, поглаживая по плечам и голове, стал успокаивать.       Только когда она немного утихла, я продолжил:       — Джесс, разве я, хоть раз, был жесток, или несправедлив с тобой?       — Нет, что ты.       — Может я наказывал тебя за случайности, или когда ты была против наказаний?       — Нет, — смутилась, видимо, поняв, к чему я.       — Тогда чего ты испугалась? Я бы в жизни не наказал тебя за разбитый чайник, а если бы вдруг сошел с ума, и решил бы наказать, ты ведь можешь отказаться! Так зачем было мне врать?       — Я не хотела тебя разочаровать, — в голосе слезы и вина. Она понимает, что сотворила глупость.       — Но твое вранье разочаровало меня куда сильнее разбитого чайника. Чайник — это просто вещь. Завтра купим новый. Но ты обманываешь меня уже в третий раз! В начале ты не подумала и ушла из дому, надеясь, что я не узнаю. Потом не могла заранее предугадать, что напьешься на вечеринке. Но сейчас же ты намеренно солгала! И почему? Потому что не захотела брать ответственность за случайно разбитый чайник?       — Дядя Ник, пожалуйста, прости. Мне ужасно жаль!       Она почти сорвалась на крик, и я понял, что переборщил. Вечно забываю, что даже мое спокойствие способно ее расстроить.       — Джесс, я не злюсь, и, разумеется, я тебя прощу. Но это не отменит того, что ты провинилась, ты же понимаешь?       Угрюмо кивает, всхлипывает.       — Я совершенно не хочу тебя наказывать, и, конечно, ты тоже этого не хочешь. Но ты виновата, ты повела себя как маленький ребенок, не пожелав признаться в такой мелочи, испугавшись ответственности. Решила, что соврать лучше, чем признаться. Понимаешь?       — Понимаю, — девочка прижимается ко мне, видимо, желая получить подтверждение того, что я не зол, и я целую ее в макушку. — Это было очень глупо, да?       — Да, сознайся ты сразу, мы бы просто прибрали осколки, и все прошло бы мирно.       — Накажешь меня? — снова эта надежда в голосе, будто я хочу ее наказать, и могу передумать.       — А ты считаешь, что заслужила?       — Ну, ты же сам сказал, я виновата. Видимо, да. Какая же я глупая.       — Нет, милая, ты не глупая. Ты сделала глупость, но тебя глупой это не делает.       — Спасибо, — она, наконец, смогла поднять на меня взгляд, и даже слабо улыбнуться. — Ты всегда такой добрый, даже когда должен злиться на меня, — кажется, страх ушел, уступая место раскаянию и грусти. — Как ты меня накажешь?       Она покраснела, как и всегда, когда речь заходила о порке. Я задумался. Дело в том, что меня расстроила не столько ее ложь, сколько ее ребячье поведение. Я всегда старался относиться к ней, как ко взрослому человеку, и совершенно не ожидал такого. Более того, она соврала потому, что испугалась наказания, и выпороть ее за это я точно не мог, это было бы просто бесчеловечно. С другой стороны, спустить все на тормозах тоже нельзя, какой бы она ни была хорошей, как бы ни старалась, безнаказанность — не выход.       — Чтож, — девочка подняла на меня выжидающий взгляд, и мне стало ее жаль, — думаю, мы поступим так. Раньше я давал тебе одно общее наказание за все огрехи. Сегодня я наказания собираюсь разделить.       Жду ее реакции, продолжая держать за плечи, но она просто кивает, ожидая продолжения.       — В начале я накажу тебя за ложь. Поскольку это не первый раз, накажу я тебя более сурово, чем раньше. 15 ремней должно хватить. Согласна?       — Угу, — не спорит, как и всегда, но снова прижимается ко мне. Как же ей не хватало заботы раньше, если сейчас она ловит каждую крупицу, даже когда я собираюсь ее пороть?       — Что касается второй части, это будет наказание за твое детское поведение. Я собираюсь наказать тебя так, как наказывают маленьких детей. И тут, уж прости, обсуждать это наказание я с тобой не буду.       — Что? Нет, пожалуйста! Ты говорил, что всегда будешь обсуждать со мной мои наказания!       — Да, но, если ты мне врешь, как я могу тебе полностью доверять? Прости, но с детьми не обсуждают, как их будут наказывать. Твоя безответственность была абсолютно детской, и наказание будет соответствующим. Оно точно не нанесет тебе вреда, и тебе не стоит его бояться. Прошу, я пока не сделал ничего, чтобы потерять твое доверие, так поверь мне, что это будет справедливо.       Девочка задумалась, и я ее не торопил. Отстранившись от меня на время этого спора, сейчас она снова вернулась ко мне под бок, и я знал, что она согласится. Наверное, не стоило так пугать ее второй частью наказания, но меня серьезно огорчило произошедшее, и я подумал, что немного стыда и переживаний сработают лучше всего.       Вдруг она спросила:       — Будет очень больно?       Я же знакомил ее с ремнем, должна понимать, чего ждать. Или она про вторую часть?       — Даже близко не так больно, как 30 розог. Ты вполне справишься, я обещаю.       — И ты снова начнешь мне доверять после наказания?       — Разумеется, Джесс. Ты же знаешь, после наказания на тебе не будет лежать никакой вины. Я все еще считаю тебя хорошей девочкой.       — Тогда делай, что считаешь нужным. Я... Мне правда жаль, и я верю тебе.       — Умница, — я снова чмокнул Джессику в макушку, — тогда идем.       Как бы Джесси не было страшно, она смогла преодолеть свое волнение, и, в этот раз, разделась сама, что, разумеется, не могло меня не порадовать. Положив подушку на кушетку, я попросил ее лечь и уточнил:       — Тебя привязывать, или справишься сама?       — А вы держать не сможете? — она действительно этого хочет?       — Нет, иначе я не смогу прицеливаться.       — Тогда не надо, я лучше сама.       — Как хочешь, — провожу рукой по ее волосам, чтобы подбодрить. — Главное не прикрывайся руками.       Вижу, как она напрягается, пока я складываю ремень, и мне снова становится ее жаль. Конечно, она заслужила наказание, но, может, ремень —это слишком? Сглупила, с кем не бывает? Как же я не хочу снова делать ей больно, я ужасно привязался к ней за это время. Да у нее же только-только сошли следы от розги! И теперь опять…       Приходится буквально отгонять от себя эти мысли, уже ведь все решили. В конце концов, самое страшное в ремне — это пряжка, а она крепко спрятана в моей ладони. Ни за что не познакомлю эту девочку с этим страшным куском металла.       Глубоко вздыхаю и, чтобы скорее прервать ожидание своей воспитанницы, спрашиваю:       — Готова?       — Дда, мистер Уилсон.       Она действительно готова, даже ягодицы расслабила сама, и я начинаю.       Первые удары Джесс молчит, и я, помня опыт с Джонни, обращаю на это внимание:       — От твоего молчания легче никому не будет, — это не совсем правда, ее крики для меня мучительны, но ей этого знать не нужно. — По твоей реакции я определяю силу удара, и, если реакции нет, я могу предположить, что бить надо сильнее.       — То есть, если я кричу громко, вы ослабляете удар? — голос измученный, ей было действительно больно, но провокация очевидна. Чтож, если шутит, значит не переборщил.       — Джесс, я тебя вроде за вранье наказываю, — с этими словами опускаю ремень на ее попу, чуть слабее, чем раньше, но все-равно вызывая стон. — Не думаю, что манипулировать мной при этом — хорошая идея.       — Извини, — черт, теперь она плачет.       — И ты, — глажу ее по голове, чувствуя себя виноватым, — давай продолжим как раньше, ладно?       — Угу.       Даю ей еще пару секунд собраться и приготовиться, и продолжаю. Теперь девочка реагирует как обычно, и я могу отслеживать ее состояние.       Мне хватает 10 ударов, чтобы вся ее попа стала красной и горячей, а сама она плакала не переставая. Но, как и всегда, остановиться она не просит (что весьма похвально, многие взрослые на это не способны), так что я уверен, что остаток она тоже выдержит.       Оставшиеся 5 ударов приходятся по самому низу ее ягодиц, делая их почти пунцовыми. Разумеется, Джесси отреагировала бурно, даже поднялась на локтях после второго удара, но оставила попу на месте, так что я не стал на это реагировать.       Когда все закончилось, я с большой радостью убрал ремень, искренне желая больше никогда его не использовать, и подошел к горько плачущему ребенку, который все еще лежал на кушетке, не решаясь вставать без моей команды. В начале осмотрел попу и отметил, что пока синяков на ней нет, поскольку ремень ни разу не попал ребром, но место перехода попы в ноги явно будет тревожить Джессику ближайшие пару дней.       Перешел к ее голове, нежно запустил руку в ее волосы. Безумно хотелось ее поднять, обнять и утешить, но она все еще наказана, и впереди вторая часть, поэтому говорю:       — Когда будешь готова — вставай, нужно будет закончить твое наказание.       — Мне больно, мистер Уилсон, — едва выдавливает это сквозь слезы, заставляя меня почувствовать себя тираном.       — Знаю, милая, знаю. Но ты ведь понимаешь, что заслужила? Понимаешь, что я этого не хотел?       Она только кивает, продолжая плакать, и я даю ей время прийти в себя. Мы оба привыкли, что я утешаю ее после порки, и нам обоим теперь тяжело, что я не могу полноценно пожалеть ее сейчас.       Только через несколько минут девочка решается встать с кушетки и посмотреть на меня.       — Я готова ко второй части. Что мне делать?       — Идем, — беру ее за плечо и веду к единственному в комнате пустому углу, утыкая ее в него носом.       Вижу, что она удивлена, поэтому поясняю:       — Да, Джессика, я считаю, что до определенного возраста угол — отличное наказание для детей, и, поскольку твое поведение было детским, накажу я тебя именно так. Тебе нельзя выходить, разворачиваться и трогать попу, пока я не разрешу. Поняла?       — Да, мистер Уилсон, — она снова плачет, и, если честно, этого я не ожидал.       Для себя я решил, что 15 минут в углу для девочки вполне хватит, чтобы обдумать произошедшее, и при этом не сильно устать, в том числе и эмоционально. И если в начале этого времени я слышал только тихие всхлипы из угла, то потом они переросли в горький плач, а к концу времени Джесси просто рыдала, уперевшись лбом в стену. Решая прибегнуть именно к этому способу воздействия, я абсолютно не ожидал такой реакции, я даже предположить не мог, что ее это так расстроит.       Когда я через 15 минут подошел к ней и сказал, что она может выходить, она просто пронеслась мимо меня, выбегая из комнаты вся в слезах. Это меня безумно испугало, она ведь не могла возненавидеть меня за то, что я поставил ее в угол? Взял крем и пошел за ней, надо ее утешить, помириться в конце концов. Я прикипел к ней, и точно не хотел ее обижать.       К счастью, она лежала на диване в кабинете, продолжая плакать в подушку, а не спряталась наверху. Подошел к изголовью, присел рядом с диваном, и тихо спросил:       — Джесси, тебя так сильно обидела вторая часть?       Она отвечает не сразу, но когда говорит, мне становится жутко от обиды в ее голосе:       — Зачем ты так со мной? Это же ужасно стыдно и унизительно!       — И мне безумно жаль, что пришлось поступить так с тобой, правда. Но, Джессика, ты ведь просто не оставила мне выхода.       Не знаю, поверила ли она мне, или просто хотела немного ласки, но Джесс позволила себя обнять, и теперь выливала все свои слезы на мою футболку.       — Пожалуйста, никогда так больше не поступай со мной, я не хочу.       — Неужели угол хуже порки? — я действительно этого не понимал. — Расскажи, что тебя так расстроило?       — Мне, наверное, было бы проще, если бы угол был перед ремнем. Но когда мне было больно, а ты оставил меня одну, стоять там, это было ужасно! Пожалуйста, пообещай мне так не делать.       Вот оно что, девочке просто не хватило утешений. Она хочет заботы.       — Джесси, моя хорошая. Пообещай мне вести себя хорошо, тогда и мне не придется тебя наказывать. Поверь, мне тебя очень жаль, и мне совсем не нравится тебя обижать, или делать тебе больно. Но, пока ты делаешь прежде, чем думаешь, мне придется это делать, понимаешь?       — Угу. Ты простил меня?       — Ну конечно, — я покрепче прижал ее к себе, — ты же знаешь, я всегда тебя прощу. Отдыхай, я знаю, что тебе было тяжело.       — Не уходи снова, я не хочу быть одна, — теперь она хватает меня за футболку, не выпуская. Неужели я стал так для нее важен?       — Я буду с тобой, пока ты не уснешь, а потом пойду заниматься ужином. В любом случае, я рядом. Дай мне смазать следы кремом, и засыпай, ладно?       — Хорошо, как скажешь.       Я смазываю ее попку кремом, отмечая, что краснота уже начала спадать, укрываю ее пледом и сажусь рядом с ее головой, гладя по волосам и успокаивая. Заснула девочка быстро, вымотанная своими же переживаниями. Дождавшись, чтобы она перестала всхлипывать во сне, я ушел на кухню.       Вернулся я к ней часа через полтора.       Джессика лежала, отвернувшись к стене, и тихонько сопела. На подушке влажное пятно, она плакала во сне. Мне было жаль ее, но она заслужила то, что произошло, и сама это понимала.       Я подошел, и аккуратно, чтобы не разбудить, приподнял одеяло. Большая часть красноты с ее попки уже спала, но кое-где еще оставались следы, которые к вечеру перерастут в легкие синяки.       Также аккуратно опускаю одеяло. Не хочу тревожить, пусть думает, что я только пришёл. Кладу руку ей на плечо и начинаю легонько трясти:       — Эй, Джесс, просыпайся. Давай же, милая, скоро ужин, — я уверен, она не обижена на меня. И я должен показать, что тоже не злюсь. — Как ты себя чувствуешь?       Джессика открывает глаза, и начинает переворачиваться лицом ко мне. Я придерживаю ее, чтобы она не сделала сама себе больно.       — Ой, а сколько я проспала? — трёт глаза и потягивается, будто и не было сегодня никакого наказания, будто я просто разбудил ее утром к завтраку.       — Не слишком долго, — улыбаюсь я и присаживаюсь на край дивана. — Так как ты себя чувствуешь?       — Все хорошо, мистер Уилсон, правда, — Джесс смотрит на меня, и слегка краснеет. — Простите, что так вышло, я правда не специально...       — Сейчас тебе уже не за что извиняться, я давно тебя простил, - аккуратно, почти нежно поднимаю ее лицо, заставляя посмотреть мне в глаза. — Джессика, пойми меня правильно. Я наказал тебя не за то, что ты разбила чайник. Я наказал тебя за то, что ты соврала, попыталась скрыть это от меня. Мы ведь уже обсуждали это, — девочка вновь стыдливо опускает глаза. Она понимает, что я говорю правду. Что она сама виновата в случившемся.       — Простите, мне так стыдно, — голос тихий, почти неслышимый.       Я знаю, что, если продолжу, она снова заплачет, поэтому останавливаюсь и обнимаю ее. Чувствую, как она расслабляется. Тихо говорю:       — Все хорошо, милая. Я не злюсь. Ты ведь хорошая девочка, просто оступилась. И прекрати называть меня мистер Уилсон, сейчас же ты не наказана.       Убедившись, что она в порядке, выхожу из комнаты и иду накрывать ужин. Вскоре Джесс, умывшись и одевшись, приходит ко мне, садится за стол, и мы вместе ужинаем, общаясь и смеясь.       После ужина Джесси уходит к себе. Я не мешаю, не хочу вторгаться в ее дела. За ужином она была в хорошем настроении, так что я не волнуюсь.       Перед сном вновь захожу к ней, чтобы снова смазать попку кремом. Она послушно спускает шортики и ложится передо мной на кровать, даже не пытается спорить. Осматриваю оставшиеся следы: пара небольших синяков на самом низу ягодиц, пройдут через пару дней. Бережно втираю крем, он приятно холодит ей кожу. Помогаю подняться, желаю спокойной ночи и иду к себе.       А ведь всего две недели прошло с ее первого наказания, и всего 4 дня со второго. Надеюсь, сегодняшнего хватит до конца.       Не хочу ее больше наказывать.       Просто не могу.