Патронат

      Когда я, в воскресенье, отправлял Ричи сообщение, я не надеялся на скорый ответ. Я не удивился, не получив ответа в воскресенье и понедельник, не удивился, когда его не было во вторник. А получив ответ утром среды удивился, уже думал он не решится ответить вообще.       Все это время жизнь шла своим чередом. Джессика и Джонни после всех этих скандалов только сильнее сблизились. Они снова целыми днями проводили вместе, и, когда Джесс возвращалась вечерами домой, и я спрашивал чем они занимались, она лишь смущенно улыбалась, краснела, и говорила что они просто гуляют или ходят в кино. Мне оставалось только надеяться, что они не натворят глупостей, что, на самом деле, было не сложно: я доверял им обоим.       Когда в среду Ричард все же решился мне написать, мы с Джесси как раз завтракали. Поначалу она не придала значения тому, что мне кто-то пишет - это не редкость. Но, когда я открыл сообщение и увидел там: "Допустим, я готов поговорить", в моем лице, видимо, что-то изменилось, потому что она спросила:       — Это он, да?       — Да, это Ричи, — постарался придать своему голосу безразличия.       — Что он пишет?       Это не звучит как просьба рассказать. Это требование. Чтож, она имеет право знать.       — Он пишет, что готов поговорить со мной. Я собираюсь обсудить с ним произошедшее в воскресенье.       Она задумалась.       — Как думаешь, он сожалеет?       По ее лицу вижу, какого ответа она ждет, поэтому беру ее за руку, прежде чем ответить.       — Я не знаю, Джесс. Я знаю только, что разговор у нас с ним будет длинным и неприятным. А как он начнется и чем закончится — знает только судьба.       Девочка не отвечает, только кивает и опускает взгляд. Уже привычно встаю, чтобы подойти к ней и обнять, и, почувствовав, как она прижимается ко мне в ответ, говорю:       — Не думай об этом. Насколько я помню, у вас с Джонни опять были планы на весь день, — она кивает и что-то бормочет себе под нос, но я не слышу что. — Вот и развлекайся с Джоном. А я поеду к твоему отцу, и вечером тебе все расскажу. Обещаю.       — Легко сказать "не думай"... Это ведь мои с ним отношения...       Эх, знала бы она, что я планирую... Я просто не мог позволить ей увидеть и услышать все то, что произойдет.       — Согласен. Но я не могу взять тебя с собой. На этом разговоре нас должно быть двое: я и он.       Мой тон не терпел пререканий, хоть я и старался говорить с ней мягко, и она смирилась. Даже не обиделась, вроде, что было просто замечательно.       — А если разговор закончится плохо? — кажется, этот вопрос волновал ее сильнее всего: даже футболку мою сжала в руке — верный признак, что она волнуется.       — Значит потом будет другой разговор, а за ним еще и еще. Главное, знай: я не позволю каким-то разговорам отразиться на тебе. Я уже говорил тебе, что всегда буду рядом, пока буду тебе нужен, и что, с окончанием договора на твой патронат, моя помощь тебе не закончится. Я не верну тебя отцу пока вы оба не будете к этому готовы.       Думаю, этот ответ ее устроил. Она снова кивнула, мягко отстранилась от меня и даже попробовала улыбнуться, давая мне понять, что она в порядке. Мне ничего не оставалось, кроме как улыбнуться в ответ.       Завтрак мы закончили молча и, пока я убирал со стола, она уже переоделась и собиралась убегать.       — Повеселись сегодня, только не забывай, пожалуйста, про правила. И передавай Джонни привет.       Это было уже привычным для нас прощанием перед ее прогулками, так что она уже особо не смущалась моих напоминаний о правилах.       — Мы будем очень-очень хорошо себя вести, — крикнула она, собираясь выйти, но вдруг остановилась. — Ты ведь расскажешь мне всю правду о вашей встрече?       — Я, вроде, никогда тебе не врал. Вечером все обсудим, честно.       — Ладно, тогда до вечера, — снова улыбается. Мне бы ее легкость.       — Ты сама приедешь, или тебя забрать?       — Лучше сама, я не знаю, до скольких и где именно мы будем гулять...       Я усмехнулся тому, как она смутилась, произнося это.       — Ладно, гуляйте. Если понадоблюсь — мой номер у вас есть.       — Конечно. Ты лучший! — все-таки подбежала обнять меня, а я уж думал просто сбежит.       — Беги, а то парнишка тебя заждется.       И она убежала, а я остался один, наедине со своей работой. Видимо, пришло время отвечать другу.       Взял телефон и набрал:       "Сегодня, в моем офисе, в 15 часов".       Отправил. К счастью, ответ пришел достаточно быстро:       "Буду".       И действительно, пришел. Даже без опозданий, так что, хоть я и приехал в офис заранее, долго ждать его не пришлось.Окинул старого друга взглядом и понял, что сожаления в нем не вижу. Скорее он просто был напряжен.       — Ну и зачем ты звал меня? — узнаю эту манеру, делает вид, будто делает мне одолжение тем, что явился.       — Как я и говорил, нам надо поговорить. Ты так не считаешь?       — Не понимаю, о чем именно ты собрался разговаривать. Опять будешь читать мне нотации?       — Постараюсь тебе кое-что объяснить. Идем, сядем.       Ну, хоть тут спорить не стал, и мы расположились в креслах, друг напротив друга, как делали это в тот день, когда подписали договор.       Ричард смотрел на меня, явно ожидая, что я начну говорить. Чтож, мне не сложно.       — Как по твоему, Рич, что Джессика чувствует по отношению к тебе?       — Я ей не нужен, — выплевывает это с вызовом, будто в этом виноваты все, кроме него.       — Это не так. Я уже говорил, что ты нужен ей. Но ей нужен тот Ричард, каким ты был неделю назад, когда гулял с ней по парку, обсуждал ее интересы, возил по магазинам. А того Ричарда, который ударил ее парня, она будет избегать, всеми способами. Джесс ведь этим и занималась, пока не переехала ко мне...       — Да что ты знаешь о том, как мы жили?       — Достаточно, чтобы понять — проблема не в ней.       — Хочешь сказать, что все порчу Я? — так удивлен, будто эта мысль действительно пришла ему впервые.       — А ты этого не замечал?       Вижу, что он задумался. К своему удовольствию, замечаю, что раздражение и самоуверенность в нем сменялись ужасом и тоской. Видимо, он и правда не понимал, что проблема в нем. Заговорил он только через несколько минут:       — И что мне делать? — голос тихий и задушенный.       — Исправляться. Тебе нужно срочно и кардинально менять свое отношение к дочери. Я хочу чтобы ты знал: я пообещал Джессике, что она сможет продолжать жить у меня даже когда придет время возвращаться к тебе. И сейчас она настроена так и поступить. Она ужасно обижена на тебя, Рич.       — Я извинюсь перед ней, — безумно хочу закатить глаза, но не позволяю себе этого. Заявление, что его дочь может к нему не вернуться будто вообще его не тронуло. Ну что за идиот?!       — Этого не достаточно! Ты уже извинялся перед ней, но выводов не сделал! — глубокий вдох, затем выдох. Пришло время рассказать ему о задуманном. — Я собираюсь сделать так, что ты надолго запомнишь, что обижать дочь — плохо.       — Что ты задумал?       Теперь ему страшно, и я на мгновение начинаю сомневаться в своих намерениях. Но потом вспоминаю, НАСКОЛЬКО расстроенной была Джессика, и сомнения улетучиваются.       — Я выпорю тебя, Ричард.       Разумеется, эта идея ему не понравилась. Помимо банального страха перед болью, который возникает у всех людей, которых ждет близкое знакомство с моей профессией, порка еще и очень сильно ударит по его самолюбию. А Ричард ОЧЕНЬ горд.       — Ты не посмеешь!       — Посмею. И сделаю я это с твоего согласия. Либо сегодня, здесь и сейчас, и никто об этом не узнает, либо в день, когда ты захочешь увидеться с дочерью, но тогда это произойдет при ней. Выбор за тобой.       Он задумался, хотя выбора то как такового я ему не оставлял. У него был только один шанс избежать наказания - никогда больше не встречаться с Джесс, но я был уверен (и очень надеялся), что этот вариант он и рассматривать не станет. Откровенно говоря, меня и вариант пороть его при Джесси не устраивал...       — А как же твое заявление, что меня пороть бесполезно? — очень слабый ход, будто я мог от этого передумать.       — Я не верю, что порка моментально исправит твое поведение. Такого просто не бывает. Я хочу показать тебе, как больно и плохо ты делаешь своей дочери, когда не обращаешь на нее внимания, срываешь на ней свою злость и обиду на весь мир, отказываешься принять ее парня. Только тебе я причиню физическую боль, и она пройдет через несколько дней. А Джесс со своей болью живет уже 4 года. Так что, выбор за тобой.       — Хочешь сказать, что просто хочешь сделать мне больно?!       А вот это уже обидно. Он ведь прекрасно знает, как я ненавижу причинять людям боль.       — Не хочу, но собираюсь. Мне надоело видеть, как Джесс страдает! Кто-то должен за нее вступиться, и этим «кто-то» буду я.       Он снова задумался. Очевидно, терять дочь он не хотел, но его самолюбие просто не позволяло ему признаться в этом.       — И что именно ты собираешься сделать?       Ого, вот это успех. Я думал, мы проспорим еще минут 20.       — Спустить с тебя штаны, перегнуть через кушетку и пройтись по твоей заднице тростью, — произношу это абсолютно безэмоционально, не давая ему шансов разжалобить меня. — Думаю, 40 полос должно хватить, чтобы ты, хотя бы в ближайшее время, помнил об уважении к дочери.       И, к моему удивлению, он согласился. Даже подписал соглашение, подтверждая, что добровольно идет на это, и законы я не нарушаю. Неужели он действительно понял, что что-то делал не так?       Отвел его в пристройку, сказал снять штаны и трусы, и лечь так, как лежала Джесс. Пока он ворчал, что он большой начальник и вынужден так унижаться, взял веревку, намереваясь его зафиксировать. Я не был уверен, что готовность Ричарда исправляться не испарится после первого удара. Разумеется, это понравилось ему еще меньше:       — Ну уж нет! Ты не станешь меня связывать!       Весьма забавное сопротивление от человека, который к этому моменту уже стоял голый по пояс.       — Нет, буду. Не хочу получить в глаз за то, что вынужден воспитывать тебя.       — Обещаю, что буду паинькой, - огрызается, и хочет чтоб я поверил.       — Будешь. Связанные все паиньки, — меня начинает злить его поведение, хуже разбалованного подростка. — Либо ты сейчас же ложишься и не мешаешь мне, либо я уезжаю, и в следующий раз мы будем общаться при Джессике.       Кажется, подействовало, хотя огрызаться он не перестал:       — Как скажете, мистер Говнюк...       Мдааа, очень многие подростки ведут себя приличнее. Заставляю его лечь животом на кушетку, оставив ноги стоять на полу, а руки связываю между собой и привязываю их к ножкам кушетки, чтобы он не мог вставать или прикрываться. Оставляю его лежать, а сам иду выбирать трость. Здесь арсенал значительно больше, чем у меня дома, и это занимает некоторое время, но я не переживаю: Ричард из тех, кому ожидание хуже самой порки, так что пусть терпит.       В итоге останавливаю свой выбор на ротанговой трости, в 1.5 метра длиной, и весьма гибкой. Пару раз взмахиваю ею в воздухе, наблюдая, как Ричард сжимается от свиста, и, удовлетворенный такой реакцией, встаю сбоку от него:       — Готов? Учти, жалеть не буду.       — А какой у меня выбор? — дерзости в голосе уже значительно меньше, можно считать это первыми результатами.       — Никакого, — говорю я и опускаю трость посредине его ягодиц.       Разумеется, он слишком горд, чтобы кричать или плакать. Только вот гордости хватило на 9 ударов, после чего он начал извиваться и стонать. Я наносил удары с таким перерывом, чтобы дать ему прочувствовать каждый удар отдельно, не позволяя боли стать монотонной, и позволял трости слегка «пружинить» по его попе — это делало удар больнее, а след менее долговечным. Каким бы уродом он ни был, вред я не причиняю никому. Наказание — это расплата за грехи, оно не должно травмировать: ни физически, ни морально.       Тем не менее, каждый удар оставлял на его попе яркую полосу, которая будет давать о себе знать еще дня 3-4 точно, и это при правильном уходе.       После 15 ударов он стал кричать и материть меня, на 20 крикнул:       — Я убью тебя, как только ты меня отвяжешь!       Черт, а я то думал до него дошло.       — Не о том думаешь. Это только половина тех страданий, что ты причинял своей дочери. Девочка терпела твои истерики и выходки вместо того, чтобы получать утешения после потери матери! Даже если ты не раскаешься, она хотя бы будет отомщена...       Он затих, а я продолжил. На 25 ударе вся его задница была покрыта перекрестными следами, и это меня абсолютно устраивало. Его дочь получила такое за подростковую глупость, он за свои выходки получит больше.       К 32 удару Ричард снова стал орать, но теперь не на меня, а просто от боли, просил прекратить и клялся, что все осознал.       «Если бы осознал, не просил бы закончить раньше» подумал я и продолжил сечь.       Заключительные 4 удара я нанес по его ногам, поскольку боялся рассечь кожу на ягодицах, которые стали опухшими и бордовыми, и это вызвало у моего друга еще больше криков.       Закончив, я не спешил его отвязывать: неспешно протер трость антисептиком и убрал ее в шкаф, попил воды, и только после этого начал развязывать ему руки, готовясь все-таки получить по лицу.       Не получил. Ричард, встав, выглядел жалко: лицо и ягодицы примерно одного цвета, ноги подкашиваются, одевается с огромным трудом.       — И ты считаешь, я делал Джессике ТАК плохо?!       — Ты делал ей хуже, — глядя на него не могу скрыть сочувствия. — Знаешь, ей настолько не хватало заботы, что она ни разу не обижалась на меня за наказания, но однажды обиделась за то, что я не пожалел ее после порки.       Он снова задумался.       — Я конченный моральный урод, да?       — Ты моральный урод, но не конченный, раз смог это признать. В твоих силах изменить себя.       — Она ведь все равно меня не простит...       — Окончательно, наверное, нет. Но она любит тебя, и, если ты постараешься, чужими друг-другу вы не станете. А я помогу, чем смогу.       На этом и порешили. Я попросил его не выходить на связь с Джессикой, пока он не будет окончательно готов, рассказал ему как ухаживать за следами от ротанга и договорился о встрече в воскресенье, снова у нас, чтобы Джесси было комфортнее.       Сесть за руль он был не в состоянии, и я вызвал ему такси, чтобы отправить домой, и посоветовал пару дней просто отлежаться, не выходя на работу (а такая возможность у него была).       Убедившись, что он уехал, навел в кабинете порядок, протер и убрал все, что мы использовали, и, чувствуя неимоверную усталость, отправился домой.       А ведь еще надо обо всем рассказать девочке.       Ладно, зато рядом с ней я успокаиваюсь. А, наказав друга, я в этом очень нуждался.       Очень.