Железное сердце

      День выдался на редкость солнечный. Тучи, обычно нависавшие над Номвой, разошлись; небо было синим, как акварель, и на нём чешуёй росли белые облака.       Все столики на летней веранде кондитерской, к которой подошёл Лу, были заняты — горожане радовались тёплой для осени погоде и выходному дню. Нарядные дамы в красивых платьях и шляпках подносили к губам изящные чашечки из тонкого фарфора и резали маленькими серебряными ножиками пирожные и торты; дети пили лимонад, солидные господа в костюмах предпочитали кофе с ломтиками горького шоколада. В витринах красовались чудные торты, украшенные взбитыми сливками и сахарными цветами; горками лежали разноцветные конфеты.       Именно у этой кондитерской Лу арестовали ровно четыре года назад.       День был такой же солнечный и ясный. Пятнадцатилетний Лу отправился в центр с пятью лорелями в кармане. Это был его единственный выходной на неделе: он работал на заводе и целыми днями только и делал, что шлифовал одинаковые детали на станке. Занятие унылое и бессмысленное, но никаких стремлений к чему-то большему у него не было. Он подозревал, что это из-за механического сердца, которое делало его бесчувственным к ежедневной рутине. Впрочем, мать всегда внушала ему, что нужно довольствоваться тем, что есть, и не искушать судьбу пустыми мечтами.       В свободный день он тщательно намывался, надевал свой единственный костюм, завязывал галстук, начищал ботинки и садился на первый монорельс в центр. Ему нравилось бродить среди толпы нарядных горожан, заглядывать в витрины магазинов, которые после окончания войны снова заполнились товарами, слушать разговоры и на какое-то время забывать о том, что на следующий день снова придётся вставать по заводскому гудку, тащиться в цех и быть шестерёнкой в огромном механизме.       Он начинал путь от главного вокзала, по проспекту, который тянулся до дворца короля-наместника. По пути Лу обязательно покупал у мальчишки-разносчика газету, присаживался за столик в недорогой кофейне и читал последние новости за чашкой кофе. Раз в месяц ходил в кинотеатр. Покупал, конечно, самые дешёвые места, наверху, на балконе, где на простых стульях усаживались работяги с семьями и друзьями. Когда начинался фильм, Лу переставал чувствовать запах табачного дыма и слышать разговоры соседей: он погружался в иной мир, где красивые люди страстно любили друг друга и ненавидели врагов, целовались, стреляли, фехтовали и красиво ездили верхом.       После кино он обязательно останавливался у кондитерской «Крокембуш». Это была самая дорогая и старая кондитерская в Номве, где он не мог позволить себе даже чашку кофе. Ему просто нравилось любоваться на многоярусные торты, пирожные всевозможных форм и цветов, конфеты и шоколад.       В тот день Лу себе не изменил и как всегда остановился у кондитерской, чуть поодаль от летней веранды. В витрине был выставлен огромный торт в виде зáмка с башнями, шпилями, флагами, лестницами и стрельчатыми окнами. Такой торт, пожалуй, не прошёл бы в дверь его дома. Как его сделали? Из чего? Сколько он стоит и кому достанется?       Лу представил гиганта-богача с золотой цепочкой от часов, тянущейся по всему толстому пузу. Гигант возьмёт лопату вместо ложки и разом отрубит половину прекрасного зáмка. Раззявит громадный рот и сожрёт башенки со шпилями и флагами.       Налюбовавшись на торт, Лу собрался продолжить прогулку, когда стеклянная дверь кондитерской резко распахнулась настежь, стукнувшись о стену. На улицу выбежал ребёнок лет восьми, мальчик или девочка — с виду не понять: одежда мальчишеская, но сзади болтается жиденькая светлая косичка; вместо одного глаза — окуляр в медной оправе. За ребёнком поспешал солидный господин в костюме. Одной рукой он держал цилиндр, другой трость. В петле жилета болталась часовая цепочка. Часов на ней не было.       — Держите её! — закричал господин, указывая тростью на ребёнка. Манера говорить безошибочно выдавала в нём пертовца. — Держите воровку! Она украла… она украла мои часы!       Прохожий попытался было заступить маленькой воришке дорогу и схватить её, но она ловко увернулась и помчалась дальше.       — Воровка! — послышались возгласы. — Держите её!       Уже несколько человек бросились ловить девчонку. Она запросто обогнула молодого франта, перепрыгнула подножку, которую попытался поставить бородатый господин в монокле, обернулась на главного преследователя и вдруг со всего маху врезалась в толстого городового. Плюхнулась на землю, но тут же вскочила на ноги и попыталась проскользнуть у служителя порядка между ног, но тот успел ухватить её за косичку. Воришка извернулась, как дикий зверёк, и укусила его за руку. Городовой охнул и отпустил её, но тут подоспел обворованный господин. Недолго думая, он размахнулся тростью и со всего маху опустил её на тощую спину воришки. Раздался глухой удар, и девчонка с писком рухнула на землю.       — Ах ты дрянь! — прорычал господин и занёс трость во второй раз.       Опустить её ему не удалось. Лу в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние, перехватил трость, вырвал её из рук владельца и швырнул на проезжую часть.       — Эй, боксёр, противники в весе пера для тебя легковаты! — крикнул он. — Лучше со мной подерись!       Монокль выпал у господина из глаза и закачался на цепочке.       — Со… сообщник!! — завопил он, указывая трясущимся пальцем на Лу. — Это сообщник! Задержать его! Городовой!       Городовой засвистел в свисток, раздувая щёки, потом схватил Лу за руку.       — Только попробуй бежать!       Тем временем девчонка, оценив обстановку, вскочила на ноги и исчезла в собравшейся толпе.       Лу сбросил с себя руку городового.       — Да не бегу я, дядя!       — А ты вмажь ему, — одобрительно посоветовали из толпы зевак. Кто-то засмеялся и засвистел.       Громыхая сапогами по брусчатке, прибежали полицейские, при виде которых толпа начала рассеиваться. Обворованный господин немедленно бросился к ним.       — Господа! — воскликнул он. — Негодяй с сообщницей ограбил меня и угрожал моей жизни!       Лу заломили руки за спину и надели наручники, свезя кожу на запястьях.       Уже в участке он узнал, что обворованный господин действительно гражданин Перта. А это значило, что вменят ему не просто нападение. В барабане пертовской судебной лотереи были такие варианты, как разжигание межнациональной розни, препятствие процессу интеграции, поддержка реакционного режима, нарушение мирных соглашений и даже терроризм.       Оглядываясь в прошлое, Лу думал, что ему повезло: некоторые из этих вариантов грозили смертной казнью или ссылкой на каторгу. Но его отправили в тюрьму на четыре года, обвинив всего лишь в неуважении к представителям законного правительства и сопротивлении сотрудникам полиции.       В последнюю ночь в камере предварительного заключения он лежал на деревянных нарах, пытаясь осмыслить произошедшее. В голове мелькали обрывки событий: вот судья в покосившемся парике слушает возмущённые показания гражданина Перта и пытается зевнуть с закрытым ртом, сохраняя суровое выражение лица. Вот мама в своём лучшем платье пытается что-то сказать, но начинает плакать, и судья требует позвать следующего свидетеля. Вот гражданин Перта слушает приговор и смотрит торжествующе.       Наверное, будь у него живое сердце, он бы плакал. Или тревожился, предвидя тяжёлую жизнь в тюрьме. Но механическим сердцем он ощущал только пустоту. Не сказать, чтобы раньше в его жизни было много смысла, но крупицы радости всё же выпадали на его долю: прогулки по городу, витрины кондитерских, редкие спокойные семейные вечера. А теперь впереди только лишения…       Он отвлёкся от мыслей, услышав голос.       — Эй, Длинный! — сказал голос радостно и возбуждённо. — Я ж не ошиблась, а? Ты тут, Длинный? Синеглазка! Тут ты?       Лу сел на нарах и завертел головой. В камере — сырой, грязной, с ободранными стенами, — не было больше никого, как и за решёткой двери. Оставалось маленькое, забранное решётками окно под самым потолком. Он встал на нары и выглянул наружу.       В ночном сумраке он увидел остроносую девчонку с окуляром вместо одного глаза. Ту самую, что украла часы. Ту самую, которую Лу так опрометчиво ринулся защищать.       При виде него её лицо озарилось радостью.       — О, правда ты! А я тебя ищу-ищу, уже во сколько окон заглянула, а ты вот где! Меня Мышкой зовут. Будем знакомы теперь.       — Как ты сюда попала? — прошептал он. Следственный изолятор окружала стена в два метра высотой, усыпанная осколками стекла, по углам которой высились будки часовых.       Девчонка таинственно улыбнулась.       — А через люк, — сказала она. — Ливнёвка-то везде есть, вот я и пролезла. Я тебе сказать хотела, Длинный… спасибо тебе! Если б не ты, меня бы укокошили там!       Лу хмыкнул и пожал плечами.       — Жалко, что сам загремел… — сказала девчонка. — Ну да ничего, сейчас все самые нормальные в тюрьме! Всё нормально будет, Длинный, не дрейфь! Ты парень хороший, мы тебе обязательно поможем! Держись!       Тут она ойкнула, оглянулась, будто услышав что-то, и исчезла.       Лу постоял ещё немного, выглядывая в окно, но она больше не появилась.       Он лёг обратно и слабо улыбнулся в темноте. Что ж, он в тюрьме, впереди четыре года заключения… зато его поддерживает восьмилетка с искусственным глазом.       Завораживающие перспективы.       Тогда Лу представить не мог, что Мышка действительно сможет ему помочь. Но когда он вышел из тюрьмы через четыре года, с горсткой монет, узлом вещей и без малейшего понятия о том, что делать дальше, возле него материализовалась именно она — вытянувшаяся и повзрослевшая, но всё такая же остроносая и бледная.       — Привет, Длинный! — сказала она. — Молодцом держишься! Теперь всё хорошо будет. Я тебе устроиться помогу…       И ведь помогла же. До всего произошедшего Лу и подумать не мог, что когда-нибудь сможет войти в одну из лучших кондитерских города. Он бы просто не посмел.       Сейчас он без всякого стеснения толкнул стеклянную дверь кондитерской и вошёл внутрь, испытывая даже некоторое благоговение, как посетитель храма.       Он словно попал в коробку из-под торта. Розовые стены в полосатых обоях, изящные кресла с гнутыми ножками, картины с птицами. За прилавком стояла чистенькая, улыбчивая, завитая, похожая на фарфоровую куколку продавщица в кружевной наколке. Она отвешивала мармелад в бумажный пакет для полной покупательницы в зелёном пальто с рыжим меховым воротником. Покупательница недовольно оглянулась на Лу и поджала губы. Видимо, его потёртая кожаная одежда и короткая тюремная стрижка не вписывались в очаровательный интерьер.       Покупательница забрала мармелад и ушла, бросив на Лу последний осуждающий взгляд. Он подошёл к прилавку и сразу положил на него несколько лорелей, чтобы не нервировать продавщицу.       Девушка улыбнулась, показав ровные жемчужные зубы.       — Что для вас? — проворковала она.       Лу взял немного суфле, мармелада и коробку пирожных в виде цветов.       — Отличный выбор, — с улыбкой сказала девушка. — Это пюре из личи с белым шоколадом и конфи с малиной на хрустящем миндальном корже.       Лу не понял половины из того, что услышал, но ему всё равно понравилось, как это звучит.       Нагруженный коробками из кондитерской, он отправился на остановку монорельса. Удивительную подвесную дорогу построили ещё до войны: места для наземного транспорта в центре Номвы было мало, поэтому решили пустить вагоны поверху, над рекой. Вся конструкция, опиравшаяся на оба берега железными лапами, походила на гигантское многоногое насекомое.       Лу сел у окна в полупустом вагоне, устроив коробки на коленях.       Поезд поехал по знакомому маршруту. Кондуктор сонным голосом объявлял остановки.       Лу сотни раз проезжал над теми же перекрёстками и церквями, набережными и домами, а теперь испытывал странное горькое чувство, возвращаясь к прежней жизни. Он вырос из неё, как из старой одежды, и всё же жалел о ней.       Внизу сначала мелькали солидные многоэтажные доходные дома, украшенные колоннами, лепниной и статуями. Затем потянулись более простые и низкие домики, окружённые садами. Потом поезд поехал мимо фабрик и заводов из красного кирпича. Это был район трущоб, где селилась беднота. Район, где Лу вырос.       — Мальтертон, конечная! — объявил кондуктор.       Лу, к тому моменту оставшийся в вагоне один, вышел на остановку. Даже павильон здесь был не стеклянный, как в центре города, а жестяной.       Вагоновожатый зазвонил в звонок, и поезд уехал. Лу остался один.       Он спустился вниз и оказался на берегу реки. В центре река была закована в гранит и мрамор; к воде спускались широкие лестницы, по обеим сторонам которых стояли статуи львов и грифонов. Здесь же река текла вдоль простых серых блоков и несла вдоль них весь тот мусор, что в неё скидывали местные жители.       От реки начинались жилые кварталы: беспорядочно выстроенные домишки. Лу углубился в лабиринт узких петляющих грязных улочек. Дорог здесь не было, местами стояли невысыхающие лужи, отражая солнце. Через особенно глубокие лужи тянулись старые грязные доски. Изредка попадались кудлатые собаки и такие же кудлатые дети. За покосившимися заборами на верёвках сохло неказистое бельё.       Улочки вывели его к небольшому аккуратному домику, выкрашенному в зелёный цвет. Видно было, что об этом домике заботятся больше других: забор был подновлён, на крошечном клочке земли росли цветы, на окнах висели чистые занавески. На заборе сидел полосатый кот и обстоятельно вылизывал лапу.       На завалинке сидела старушка в ватном пальто и калошах, надетых поверх шерстяных носков. Руки с распухшими суставами она сложила на коленях.       — Привет, — сказал Лу, подходя к старушке.       Она подняла на него мутноватые синие глаза и посмотрела подозрительно.       — А ты хто? — осведомилась она дребезжащим голосом.       — Совсем рехнулась, — сказал Лу. — Не узнаёшь?       Старушка посмотрела на него задумчиво, потом её сморщенное лицо озарилось радостью:       — Внучек? А где ты был? Вырос-то как, а я тебя ещё совсем крохой помню… Совсем забыл нас… А кафект принёс?       — Какие тебе конфеты? Ума нет — нет конфет.       Радость на лице старушки утихла. Она тяжело вздохнула и поджала и без того тонкие губы.       — Я думала, ты мне что-нибудь принесёшь. А ты не принёс… Ну что поделать. Что поделать… — и последовал ещё один тяжкий вздох.       — Хорош причитать, — Лу ухмыльнулся и положил ей на колени пакет с суфлейными мягкими конфетами. — Мать дома?       Старушка вцепилась в пакет и сунула в него нос. Тут же на лице её заиграла широкая улыбка.       — Кафекты! Вот удружил, милый мой, спасибо тебе!       Дрожащей рукой она вынула конфету и положила в рот.       — Да вкусные какие! Да какие мяхкие! Вот радость-то…       — Мать, говорю, дома? — повторил Лу нетерпеливо, но старушка продолжала расхваливать конфеты, потеряв интерес к окружающему миру.       Тогда Лу толкнул калитку и прошёл во дворик.       Здесь тоже почти ничего не изменилось. Кажется, даже цветы росли те же самые.       Из будки вылезла лохматая собака, встряхнулась и хрипло гавкнула. Лу прикрикнул на неё и вошёл в дом.       Он очутился в маленькой кухне, посреди которой стоял стол, покрытый клетчатой скатертью. Вдоль стен расположились шкафы с утварью, а у дровяной плиты хлопотала темноволосая женщина в выцветшем голубом платье и фартуке. Она обернулась, услышав, что кто-то вошёл, и на её красивом, пусть и слишком худом лице появилось строгое выражение.       — Вы почему без стука? — спросила она.       — Мам… — сказал Лу. Горло у него перехватило: то, что заменяло ему сердце, вело себя странно и явно давало сбои.       Она ахнула и поднесла руки к губам.       — Лу… Лоуренс?       Он поставил на стол коробку с пирожными, шагнул к матери и обнял её, вдохнул такой знакомый запах: чистой одежды, её волос. К глазам подступили слёзы.       Но ненадолго, потому что в следующий момент мать оттолкнула его и залепила оплеуху. Лу отшатнулся, а она замахнулась ещё раз, и ему пришлось уворачиваться снова.       — Гадёныш! — сорванным голосом воскликнула мать, пытаясь дотянуться до него. — Сволочь! Уголовник!       Лу, отгораживаясь стулом, кружил по кухне, а она наступала на него.       — Хоть бы обо мне подумал! — кричала она. — Не нравилась тебе нормальная жизнь, тюремной романтики захотелось? Мерзавец! Отожрался на казённых харчах, вымахал, сукин сын!       Она схватила кухонное полотенце и замахнулась. Он перехватил полотенце, отобрал его и отшвырнул.       — Правильно, — саркастически заметила мать, — швыряй. Мама ведь подберёт и постирает за мальчиком.       — Мам, перестань! Давай поговорим, как нормальные люди!       — А нельзя с тобой разговаривать, как с нормальным! Уголовник! Такой же, как твой папаша-сифилитик!       — Я пирожных принёс, — увещевал Лу, зорко следя, как бы она не схватила ещё чего. В опасной близости стояла тяжёлая чугунная сковородка и лежал половник, которым он нередко получал в детстве. Лу не сомневался, что мать по-прежнему хорошо владеет этим грозным оружием.       — На кой чёрт мне твои пирожные?! Нам жрать с бабкой нечего! Пирожных он притащил, герой… лучше бы мозгов себе прикупил!       Она запустила в Лу сахарницей, которая пролетела в опасной близости от его головы, упала и усыпала сахаром пол.       — Я денег принёс! — воскликнул Лу в последней отчаянной попытке наладить взаимоотношения.       Мать замерла и затихла, недоверчиво глядя на него. Торопясь, он вытащил из карманов все оставшиеся монеты и выложил их на стол. Это была его доля после вчерашнего дела — тридцать лорелей. Не слишком большая сумма, но и не маленькая.       Мать потрогала монеты красной, загрубевшей рукой. Потом подняла на Лу взгляд.       — Посмотри мне в глаза, — сказала она особым тихим голосом, который он знал с детства. Этот голос был куда более угрожающим, чем любой крик. — Посмотри мне в глаза и скажи, что заработал их честным трудом.       Лу обычно врал, не моргнув глазом. Для человека без сердца это труда не представляет: угрызений совести он не мог испытывать физически. Но она видела его насквозь.       Он даже не успел ничего сказать. Мать сгребла деньги и швырнула ему в лицо. Лу едва успел отгородиться ладонью; монеты больно стукнули его по костяшкам.       — Убирайся из моего дома! — закричала она и вдруг судорожно закашлялась. Лицо её налилось кровью; она упала на стул и кашляла, прижимая руку к груди. Лу налил и подал ей стакан воды, но она оттолкнула его руку, пролив воду себе на платье.       — Уби… убирайся! — прошептала она. — И деньги свои забери!       Лу развернулся и вышел из дома, прикрыв за собой дверь. Деньги с пола собирать не стал.       Бабка сидела на лавочке и продолжала жевать конфеты, охая над ними и улыбаясь. На него даже не взглянула.       Лу пошёл прочь, не разбирая дороги. Он думал о том, что человеку с сердцем, наверное, было бы очень больно и обидно. Человек с сердцем, наверное, ждал бы иного приёма в родном доме; хотел бы радости, объятий, семейного вечера с чаем и пирогом, когда на улице уже темно, в доме тепло и уютно, на коленях мурлыкает кот, а в печке трещат дрова…       Но, конечно, всё это было не про него. Человек без сердца равнодушен ко всему. Его не расстроить и не огорчить.       Сидя в монорельсе, который увозил его от родного дома, Лу прислонился лбом к стеклу. Темнело, и в домах одно за другим зажигались тёплым жёлтым светом окна. Почему-то от этого, от мыслей о том, что там собрались за ужином семьи, он чувствовал себя ещё более одиноким и неприкаянным.       Точнее, чувствовал бы, будь у него сердце.