Железное сердце

      — А что это ты тут делаешь? — Мышка подлезла Лу под руку, нечаянно пихнув в бок острым локотком. Он поморщился: с момента драки в катакомбах прошло две недели, и рана почти не беспокоила, если в неё, конечно, не тыкали локтями.       Мышка заглянула в миску, в которой он взбивал яичные белки, и её глаз округлился от удивления.       — Ух ты-ы-ы-ы! — она потыкала белую пышную массу пальцем.       — Хочешь фокус?       Лу взял миску и перевернул над её головой. Мышка пискнула и прикрыла макушку руками, но из миски не пролилось ни капли.       — Ой, а как ты это сделал?! Это магия?       — Это химия, — уныло сказал Эшли. Он чистил картошку для ужина. Весь стол уже был в очистках, а сам Эшли перемазался и порезал палец. Результатом его трудов были три маленькие печальные картофелины, от которых почти ничего не осталось.       — Ты учил химию? — поинтересовался Лу, начиная аккуратно вмешивать белки в тесто.       — Чего я только не учил… — вздохнул Эшли, мучая очередную картофелину. — А толку-то?       — А я до химии не добрался. Читать и писать выучили, и сразу на завод… У тебя-то семья побогаче была, наверное?       За эту неделю Лу успел ему много чего выболтать: сам не понимал, как так получалось — Эшли задавал вопрос, а потом так внимательно, слушал, участливо глядя широко раскрытыми глазами, что ему хотелось рассказать вообще всё. Он и рассказывал: о работе на заводе с десяти лет, о том, что в тюрьме жизнь не слишком-то отличалась от жизни на воле, — и там, и там работаешь, разве что в тюрьме еда бесплатная… Но стоило задать вопрос самому Эшли, и тот выскальзывал из беседы, как рыба из рук. Вот и сейчас промолчал, сосредоточившись на картошке.       — А я вообще в школу не ходила, — сказала Мышка, вертясь у Лу под ногами и пытаясь запустить палец в тесто. — Но читать по вывескам выучилась. Могу читать «полиция», «булочная», «бакалея»…       Лу отодвинул её руку, уже подобравшуюся к миске, перелил тесто в форму и сунул в духовку. Поворошил дрова в плите, а потом сел и отобрал у Эшли нож.       — Почему ты не умеешь чистить картошку, ты же служил? Вас там разве не заставляли?       — Меня — нет.       Эшли с видимым облегчением пошёл мыть руки.       — Ты офицером был, что ли? — спросил Лу, принимаясь за чистку картошки.       — Как у тебя хорошо получается, — сказал Эшли. — Любишь готовить?       — Люблю, — проворчал Лу, ловко расправляясь с картошкой. — А вот ты не любишь отвечать на вопросы. Ни про семью, ни про армию… Ты обо мне уже всё знаешь, а я о тебе — почти ничего.       Эшли вернулся за стол и пожал плечами.       — Не о чем рассказывать. Рос в приюте, а когда исполнилось шесть, меня забрала к себе одна женщина…       — Приёмная мать?       — Нет, не совсем. Она стала моей опекуншей и учительницей. А в армии от меня особого толку не было…       — И опять ты по сути ничего не рассказал.       Эшли рассмеялся:       — Я тебе правду рассказал. Что поделать, если вот такой я неинтересный человек?       Лу покосился на него с обидой, но промолчал и вернулся к картошке. Спасаешь человека, получаешь ножом в бок, приводишь его к своей маме, а он не хочет даже про себя рассказать.       Он начистил картошки, перемешал со специями и обложил ею тушку курицы. Курицу мать смогла купить благодаря тому, что взяла в два раза больше заказов на починку одежды. Картошку Эшли чистить не умел, зато легко управлялся с иглой. Вдвоём с матерью они ловко штопали дырки, ставили заплаты, пришивали пуговицы и зарабатывали чуть больше денег, чем раньше.       Когда мать вернулась, разнеся чистое бельё по домам клиентов, ужин был уже готов. Эшли накрывал на стол, Мышка сидела с ножом и вилкой наготове, а сам Лу усаживал за стол бабушку. Суровое лицо матери слегка смягчилось. Даже железной женщине, которая всю жизнь с трудностями справлялась сама, приятно бывает прийти домой и обнаружить чистую кухню и готовый ужин.       Лу подумал, что как-то так нормальная жизнь и выглядит — с семьёй и совместными трапезами.       За ужином мать заговорила о новостях, которые узнала от клиентов.       — Говорят, в городе волнения. Кто-то пустил слух, будто бы полиция Перта ищет мага…       Раздался глухой стук: это Эшли уронил на пол нож и полез под стол его доставать. Мать удивлённо на него покосилась и продолжила:       — Якобы у Старой Лисы был ученик, и пертовцы об этом узнали. И теперь некоторые считают, что маг вернётся и поможет свергнуть Перт. Послушай, — обратилась она к Эшли, который как раз вылез из-под стола и теперь смотрел в тарелку с таким вниманием, будто боялся, что курица с картошкой исчезнут, — ты ведь служил, должен знать: были у вас маги, кроме Сибиллы Маркс?       Эшли медленно поднял на неё взгляд. Выражение лица у него было холодным и злым.       — Да, был один, — неохотно ответил он. — Только зря народ на него надеется.       — Это ещё почему?       — Потому что этот маг — трус и предатель, — сказал Эшли. — Из-за него мы проиграли битву. Он никому не придёт на помощь.       Мать поджала губы. Лу поёжился, радуясь, что на этот раз не он тому причина.       — Некоторые люди, — сказала она ледяным тоном, — очень любят критиковать других. Там не один он был, а ещё солдаты, офицеры, сама Лиса, в конце концов. И никто из них ничего поделать не смог! Но некоторым надо свалить всю ответственность на одного человека, чтоб себя лучше почувствовать.       Эшли криво и жалко улыбался, глядя в тарелку. Лу ему сочувствовал, но считал, что любой, кто вступил в перепалку с его матерью, сам виноват. Поэтому он молча ел и переглядывался с Мышкой, которая ухмылялась с набитым ртом, радуясь, что в этот раз достаётся не ей.       — Вы оба, — продолжила мама, бросая грозный взгляд на Лу, — лучше б верили, что маг вернётся. Тогда у вас будет надежда, что вы не проведёте остаток жизни на чердаке!       Отповедь была окончена. Мать с величественным видом вернулась к еде. Мышка посмеивалась и украдкой поглядывала на Лу.       После чая Эшли хотел было собрать посуду со стола, но мать его остановила.       — Я сама. А юная леди, которая обсасывает куриные кости, хотя я уже говорила ей, что это неприлично, мне поможет.       Мышка пристыженно отложила кости в сторону и неохотно встала из-за стола. Заниматься домашними делами ей не нравилось, но если кто-то и мог заставить маленькую бандитку мыть посуду и подметать пол, то это мама Лу.       — Я тогда спать, — сказал Эшли, показательно зевая и потягиваясь. — Спокойной ночи.       — Я тоже. — Лу вскочил из-за стола и вслед за ним пошёл к лестнице, ведущей на чердак.       Он закрыл люк в полу чердака и для верности затащил на него мешок картошки. Потом ощупью дошёл до постели, опустился на колени — Эшли тут же обнял его, потянул к себе.       Лу не собирался позволять. Сначала хотел услышать хоть что-то, получить ответ, перестать чувствовать себя попрошайкой, которому пообещали монетку, да так и не дали. Но его тянуло к Эшли, ему хотелось Эшли, и то, что Эшли каждую ночь спал рядом, делало эту тягу мучительнее. Когда однажды ночью Эшли прижался сзади и сунул руку ему между ног, Лу не оттолкнул его, а закрыл глаза и кусал собственный кулак, пока Эшли дрочил ему, целуя в шею и в плечо. С тех пор они занимались любовью каждую ночь — мучительно тихо, осторожно, не допуская ни шороха, ни вздоха, ни стона. А днём делали вид, что ничего не происходит.       Они целовались, Эшли гладил его спину под рубашкой, Лу торопливо расстёгивал пуговицы на его брюках. Ему не нравилась эта спешка, попытки урвать удовольствие впопыхах и в темноте, он хотел бы совсем другого. Видеть Эшли, смотреть ему в лицо, долго целовать его и ласкать. Но для него только темнота, скрытность, торопливые движения, тихий резкий выдох Эшли и собственное острое удовольствие, от которого закатываются глаза и всё тело содрогается.       Потом они молча лежали в темноте, прислушиваясь к звукам снизу: льётся вода, звенит посуда, приглушённые голоса Мышки и матери — слов не слышно, только интонации: Мышка смеётся, мать строго ей выговаривает.       «Что будет с нами дальше? — спрашивал себя Лу. — Сколько ещё мы будем сидеть на чердаке и надеяться, что нас не найдут?»