Железное сердце

      Ближе к полудню совсем распогодилось. Прозрачное ледяное небо очистилось от облаков, солнце светило и пригревало почти по-летнему. Снег таял и собирался в лужи. По улицам побежали ручьи, а дома украсились бородами сосулек, с которых капала вода. Бронированный тюремный паромобиль медленно полз по утратившему чистоту ноздреватому снегу, расплёскивая его в стороны. За паромобилем шагали автоматоны, и лучи солнца играли на их полированной чёрной броне.       Оливер ехал во главе процессии в сопровождении небольшого отряда конной полиции. У него были все основания ожидать беспорядков, поэтому охрану он подбирал тщательно. И сейчас понимал, что сделал это не зря. Кортеж двигался по проезжей части, словно по людскому морю. Тротуары были забиты молчаливыми, напряжёнными людьми, которых едва сдерживали полицейские, стоявшие живым ограждением на всём протяжении пути. Фонари были облеплены детьми, как сахарные головы — мухами. Люди высовывались из окон, глазели с крыш домов, толкались на балконах. На Паровом мосту полицейским пришлось разгонять толпу кнутами.       Оливер не мог отделаться от мысли, что если вся эта человеческая масса разом решит броситься на них, то их не спасут ни кнуты, ни даже орудия автоматонов. Но любой толпе нужен вожак, а тот, кто мог бы повести бэльморцев за собой, сидел сейчас в бронированном автомобиле без окон, избитый, изуродованный и скованный по рукам и ногам.       Когда миновали мост и выехали на широкий Моторный проспект, который вёл на главную городскую площадь, произошёл казус. Прорвавшись через заграждение, из толпы на тротуаре вырвалась высокая женщина в сбившемся набок платке и старом залатанном пальто. Она бросилась едва ли не под ноги лошади Оливера и закричала:       — Убийцы!! Где мой сын?!       Лошадь шарахнулась было в сторону, но Оливер удержал её железной рукой. Пешие полицейские схватили нарушительницу, но она принялась вырываться с удивительной для такой тощей женщины силой. Трое дюжих полицейских едва могли с нею справиться.       — Где мой мальчик?! — кричала она. — Лу! Лу, я здесь! Я с тобой!       Она рванулась, вывернулась из пальто, оставив его в руках полицейских, кинулась вперёд и схватила лошадь Оливера под уздцы. Оливер взмахнул кнутом, но хлестнуть безумную не успел, потому что в этот момент чугунная крышка люка посреди дороги поднялась и отлетела в сторону. Подобно огромной монете, она прокатилась и упала с глухим металлическим звуком.       Мгновение Оливеру казалось, что он слышит всё: как урчит мотор паромобиля, как тикают детали внутри автоматонов, как дышит огромная замершая толпа.       В следующий момент из отверстия люка выпрыгнул получеловек-полупаук на металлических ногах. Расставив эти тонкие ноги и упершись ими в землю, получеловек открыл огонь по процессии.       Всё смешалось: грохот выстрелов, крики, ржание испуганных лошадей. Камни мощёной дороги вдруг прыгнули навстречу Оливеру, и он оказался на земле, в грязи и слякоти. Оглушённый, ошеломлённый, он увернулся от копыт и встал. Голова гудела, словно в ней поселился улей пчёл; окружающие звуки доносились глухо, словно из-под толщи воды. Его пихали и толкали; он огляделся и увидел, что автоматоны окружили паромобиль с двумя осуждёнными и прицелились из пушек в толпу.       Прямо перед ним оказался человек с механической рукой. Человек стоял к нему спиной и целился в полицейского из ружья. Медленно, слишком медленно Оливер потянулся за револьвером и выстрелил человеку в голову. Перешагнул через упавшее тело и двинулся к паромобилю.       В следующий момент что-то дёрнуло его назад. Он так же медленно обернулся и увидел ту сумасшедшую, что пыталась их остановить. Губы её шевелились, но он не слышал голоса и не понимал, что она пытается ему сказать.       Потом скрюченными пальцами она вцепилась ему в лицо.       Звуки и скорость вернулись, полоумная оглушающе визжала:       — Верни мне моего сына, мразь!!       Он ударил её кулаком в грудь, и она отлетела, ударившись спиной о столб; раскрыла рот, беззвучно хватая воздух. Он дотронулся рукой до саднящей щеки: на белой перчатке осталась кровь. Оливер снова поднял револьвер, но выстрелить не успел: сзади на него прыгнуло нечто маленькое и верещащее, тут же ухо пронзило острой болью: нечто укусило его, а руками попыталось вцепиться ему в глаза. Он закинул руку за спину, схватил существо за горло и швырнул перед собой: это оказалась девчонка. Разъярённый до крайности, он поднял револьвер, и тут знакомый голос у него за спиной сказал:       — А Перт, как обычно, смело сражается с женщинами и детьми…       Оливер обернулся, одновременно взводя курок, но получил удар по запястью. Револьвер выпал.       Перед ним стоял Эшли Бенджамин, ничем не похожий на жалкого манерного типа, которого притащили в кабинет Оливера несколько месяцев назад. Исчезла полубезумная улыбка, болезненное выражение лица и взгляд искоса: теперь он смотрел прямо и яростно.       Он легко ушёл от атаки Оливера и ударил его прикладом ружья в лицо.       Голова взорвалась от боли, перед глазами взвился фейерверк. Стало трудно дышать. Он обнаружил, что стоит на коленях у фонарного столба, хватая воздух ртом, потому что носом дышать не получалось.       Мимо бежали люди, грохотали выстрелы. Он видел, как автоматоны начали стрелять по толпе. Люди метались, кричали, падали. Другие стреляли в ответ. Одного автоматона свалили с ног, другого развернули, и он начал палить по своим. В плотном заграждении из механических воинов образовалась брешь, и люди пробились к паромобилю с осуждёнными. В ход пошли ломы. Бронированные двери вскрыли, и под ликующие вопли толпы наружу вытащили двоих приговорённых к казни.       Оливер нащупал на земле собственный револьвер. Поднял его почти машинально.       Он видел молодого лидера восстания очень хорошо. Револьвер коротко рявкнул, и тот упал на руки толпы. Отчаянно закричала женщина.       А перед Оливером возник молоденький светловолосый парень с рукой на перевязи. Здоровой рукой новый противник держал большой полицейский револьвер.       Последним, что Оливер увидел, было чёрное оружейное дуло. Потом грохнул выстрел, а больше не было ничего. ***       Крики, выстрелы, стоны раненых — творился настоящий хаос. Сложно было понять, кто сражается и с кем.       Лукреция пробилась через толпу и упала на колени рядом с сыном, схватила его за руку.       — Лу… мой мальчик, я здесь, я с тобой… — прошептала она, кончиками пальцев касаясь его разбитого, распухшего до неузнаваемости лица. Он повернул к ней голову и попытался улыбнуться. На губах у него выступила кровь.       — Не… волнуйся… — прошептал он. — Оно же… металлическое… заменят…       Впервые за много-много лет она заплакала, прижимая его руку к груди. Она не замечала, что происходит вокруг, но крики «Танки! Танки!» всё-таки услышала.       Танки шли с Моторной площади один за другим. Весь проспект содрогался от лязга гусениц и грохота моторов. Огромные, серые, беспощадные.       Стрельба на площади прекратилась. Люди в ужасе смотрели на приближающиеся чудовища. Огромную толпу охватил паралич. В наступившей тишине смешивались лязг гусениц да стоны раненых.       Лукреция повернула голову и вдруг встретилась взглядом с Эшли. Губы у него дрожали, взгляд был диким. Воздух вокруг вибрировал, сворачивался в вихри, шёл рябью, словно поверхность пруда.       Лукреция сквозь слёзы глядела на него, продолжая обнимать сына. Держала его после рождения и держала теперь, в его последние минуты.       Эшли смотрел на них. А потом закричал, и Лукреция закричала вместе с ним, чувствуя в себе невиданную ярость и силу, способную разрушить мир. Но она осталась на земле, а Эшли поднялся в воздух, и за его спиной развернулись два огромных синих крыла.       Со звоном лопнули стёкла в ближайших окнах. Дрожали стены домов, земля содрогалась, воздух вибрировал и гудел. Голос Эшли, обретший невиданную силу, загрохотал над проспектом, и люди кинулись врассыпную, зажимая уши.       — УБИРАЙТЕСЬ ВОН!       Дуло первого железного монстра загнулось вверх с оглушительным скрежетом. Эшли взмахнул синим крылом, и многотонная громада поднялась в воздух, а потом с шумом, на который вдалеке откликнулось эхо, обрушилась на колонну танков, сминая и отбрасывая огромные машины, как детские игрушки.       Заухали выстрелы из железных громадин, глухие звуки, которые Лукреция даже не слышала — чувствовала костями. Но выстрелы не достигали цели: снаряды вязли в воздухе, как мухи в меду.       — ПРОЧЬ! — загрохотал голос Эшли, заглушивший канонаду. Он свёл крылья вместе — снаряды рассыпались в пыль. Протянул вперёд руки — и танки с ужасным скрежетом и лязгом начали сминаться, как картонные коробки.       Лукреция увидела, как в одном из танков открылся люк, и из него выпрыгнул человек. Он размахивал белым шарфом и что-то кричал.       — Они сдались! Они просят пощады! — крикнула она, но и сама не услышала своего слабого голоса. Эшли же не слышал ничего. Чудовищная, разрушительная сила, от которой гудел воздух, от которой дрожала земля, рвалась наружу. В ней не осталось места пощаде или чему-то человеческому.       И когда Лукреция заплакала от бессилия и жалости к тем, кто сейчас умирал в железных чревах танков, вверх взметнулись огненно-рыжие сполохи энергии. Окутали Эшли, завертелись вокруг сплошной переливающейся сферой.       Напряжение из воздуха ушло, затих скрежет металла. Из танков полезли люди, которые тут же бросались бежать.       Огненная сфера бережно опустила Эшли на землю рядом с Лукрецией и рассеялась. Эшли, бледный, с синими губами, с чёрными от расширившихся зрачков глазами, осел на землю, дрожа и стуча зубами.       Плеча Лукреции коснулось что-то обжигающее. Она обернулась и увидела человека, закованного в медную броню с ног до головы. Страшное, белое с красными пятнами ожогов лицо склонилось к её лицу, а медная рука протянулась к Лу. Лукреция попыталась возразить, попыталась убрать эту чужую руку, тянущуюся к её сыну, но ничего у неё не вышло.       Лу, неподвижного и тяжёлого, охватило рыжее сияние. Охватило и рассеялось, а потом в тишине раздался лёгкий стук.       Это выпала на брусчатку расплющенная и деформированная пуля.       Лу открыл глаза и шумно вдохнул воздух, растерянно заморгал, оглядываясь кругом. А медный человек сделал тяжёлый шаг и упал на колени, потом неловко повернулся и рухнул на спину с металлическим звоном.       — Сибилла! — крикнул Эшли и бросился к упавшему человеку, склонился над ним… над ней?       — Я очень устала, — сказал упавший человек тихим скрипучим голосом. — Очень… устала.       Она закрыла глаза. Эшли прижал пальцы к её шее и долго держал, а потом поднял мокрое от слёз лицо и покачал головой.       — Что случилось? — спросил Лу, поднимаясь на ноги и слегка пошатываясь. — Мам? Ты что тут делаешь? Эшли?       Лукреция не ответила. Она встала и обняла сына, который перерос её на две головы и который был жив, несмотря на то, что по всем правилам должен был быть уже мёртв.       Откуда-то взялась Мышка: налетела, захлёбываясь плачем, и прижалась к ним обоим.       Эшли подошёл и срывающимся голосом сказал:       — Мы, кажется… победили.       Лу обнял его и притянул к ним. Так они и стояли, обнявшись, посреди площади, полной растерянных и ошеломлённых людей, и воздух пах гарью, кровью и порохом.