***
Она резко садится на постели, рукой шарит по груди, стараясь нащупать раскрученную рану, но под пальцами только кости и тонкая кожа. Сердце лихорадочно скачет в груди, и требуется много времени, чтобы прийти в норму. В голове звенит мерзкий голос, раскалывая изнутри и пропитывая ядом, приправленным сладкой ложью. Елена кидает взгляд на заснувшего Акутагаву у своей постели, следит за трубочкой от капельницы. Аккуратно извлекает иглу из катетера и вгоняет себе в руку, сразу же подкручивая колесико, чтобы жидкость начала поступать мощным и быстрым потоком. Ей плевать на безопасность, стерильность и прочую ерунду. Здесь и сейчас имеет значение только то, чтобы в голове хотя бы на час образуется спасительная тишина, иначе она просто не выдержит и вскроется. Это далеко не первый и точно не последний раз. Лезвие, нож, осколок стекла, да любой острый предмет находит начало в дрожащей ладони, когда шумы в голове настолько изнуряют, что желание жить мгновенно испаряется. Играть со смертью никогда не было страшно, окружающая действительность представлялась намного страшнее. Вакареску опускает босые ноги на кафель и подходит к окну, распахивая створки и пропуская в комнату прохладный ветер. Обхватывает себя руками, чтобы стало теплее, но тонкая ткань больничной рубашки все равно пропускает прохладу. Предвкушение скорого пиздеца ворочается в солнечном сплетении, и, не заставив себя долго ждать, в палату заходит Осаму, одетый с иголочки в дорогой костюм и накинувший больничный халат поверх. Сначала он замечает Елену у окна, потом переводит взгляд на задремавшего юношу. Коньячные глаза злобно сверкают, кулаки в карманах брюк необоснованно сжимаются. Предугадать то, что будет дальше, нетрудно — одним размашистым шагом Осаму пересекает разделяющее их расстояние и пинает ножку стула, стремясь таким образом разбудить Акутагаву. Он хватает того за шкирку, как нашкодившего котенка, и сдергивает со стула, тычком между лопаток отправляя к выходу. — Пошел вон! — Ты не обязан делать все, что он прикажет, Акутагава, — фыркает Елена, рассматривая свои ногти. — Хотя бы раз дай ему отпор. Взгляд юноши проясняется, на дне глаз и в солнечном сплетении бурлит лихая уверенность, но стоит Рюноскэ с вызом глянуть на своего учителя, как вся напускная бровада пропадает, оставляя за собой чувство глухой безнадеги и отвращения к самому себе. Он молча выходит из палаты, прикрыв за собой дверь. — Это что, саботаж? Ты знаешь, что я с тобой сделаю? — Удиви меня. Она намеренно игнорирует приближающегося, как сокрушительное цунами, главу исполкома. Все ее существо поджимается перед грядущим апокалипсисом в лице Дазая Осаму, который теперь уж точно не сможет проигнорировать происходящее. Выводить его из себя, играя на острие событий, приятно и даже захватывающе. Елена все ждет, когда тот сорвется, покажет истинное лицо, разбив при этом тысячи слоев масок, за которыми прячется неуравновешенный садист. Вакареску отхватывает кулаком по ребрам и от неожиданности сползает по стене вниз. Свежий шов болезненно пульсирует, и Елена машинально прикрывает голову руками, подтягивая колени к груди. Внутри все ликует и радостно взрывается разноцветными конфетти, но на лице проступает умело отыгранный страх. Дазай не останавливается и, сцепив узловатые пальцы на изящной шее, пришпиливает девчонку к стене на уровне своего лица, дышит и рычит в плотно сжатые губы, и заглядывает на дно увлажнившихся глаз. — Этот длинный язык, да в правильное бы русло, — Дазай демонстративно закусывает губу, сверкая коньячными глазами. — Пошел нахуй! — рычит Елена, впиваясь короткими ногтями в руку Осаму. — Я без тебя разберусь, что мне нужно делать, грязная шлюха. Девушка на секунду столбенеет, переваривая услышанное, а затем, надув щеки, плюет ему в лицо. Пелена ярости застилает глаза, а внутри плещется, бурля, вязкая магма ненависти, которую незамедлительно хочется выплеснуть на этого человека. Вязкая слюна попадает промеж глаз, стекая по прямому носу и щеке. Дазай такого оскорбления не выносит и со всей силы прикладывает подчиненную затылком о стену, оставляя на ней разводы крови и несколько рыжих волосков. Пальцы надавливают на бьющуюся венку, перекрывая доступ к кислороду. Он наклоняется, прошептав у самого уха: — Еще хоть раз ты откроешь свой блядский рот… — И что ты мне сделаешь? — у нее голос хриплый, надтреснутый, но Вакареску откровенно улыбается ему в лицо, не обращая внимания на разливающуюся боль в затылке. Все самое плохое и грязное, гнилое и мерзкое всплывает со дна, показав свое отвратительное лицо. По мозгам бьют разношерстные ликующие голоса. Она может сказать, что ей до противного больно и тошнотворно, но яркое и токсичное удовольствие разливается по венам, отравляя организм. — Я убью тебя! В доказательство своих слов он сильнее сжимает пальцы на тонкой шее, ощущая каждый чужой вздох. Глаза у девушки машинально закатываются, с губ срывается тихий хрип в перемешку со вздохом. Дазай давит сильнее, ощутив торжество победы и пульсирующее внизу живота сладкое томление. Ее реснички мелко дрожат, губы синеют, но Елена не предпринимает никаких попыток освободиться, хотя может вполне спокойно пнуть его ногой. — Что за блажь, Елена? — второй ладонью он бьет девушку по щеке, заставляя ее посмотреть на себя. — Нравится, когда делают больно? Он считает рваный пульс, вдохи и выдохи и позволяет себе надавить сильнее, чтобы наглая девчонка жалобно заскулила, вымаливая пощаду. Но Елена не просит, а Дазай заводится пуще прежнего. Вакареску поджимает ноги, вверяя свою жизнь малознакомому человеку с повадками садиста, позволяя решать, когда она сможет глотнуть кислорода. В ней явно что-то сломалось и коротнуло, раз способность дышать, отобранная мразью Осаму, не кажется ей чем-то важным. Все внутри склоняет голову перед неукротимой силой и плещущейся яростью юноши, глаза которого отчаянно блестят влажной поволокой удовольствия. — Попроси хорошенько. Елена беззвучно шевелит губами, и Дазай ослабляет хватку, позволяя вдохнуть и произнестись едким словам: — Пошел ты… Он рычит и стискивает шею сильнее, не позволяя сделать и вдоха. Дазай демонстрирует свое умение причинять людям боль, которое не раз заставляло плакать и умолять о пощаде тысячи отпетых бандитов и людей, неугодных Мафии, но эта маленькая дрянь хнычет и скулит, прося большего. Она кусает губу, кидая на него отчаянные взгляды, а Осаму лишь хочется загнать стоящий колом член ей в глотку и трахать влажную узость рта. Он уверен, ни одна шлюха из борделей Коё или случайная девка в баре не смотрелась бы так прекрасно, как Елена на коленях перед ним. Опыт подсказывает, что Вакареску из таких, что позволяют делать с собой все, что его гнилой душе угодно, но глаза все равно будут смотреть с презрением и ненавистью, будто он никогда не будет выше грязи на ее ботинках. — Попроси меня, дрянь, и я сделаю тебе хорошо. Голос у Осаму приторно сладкий, пропитанный лживой добротой и мнимой заботой, но ничего из этого нет на самом деле. Лишь красивая иллюзия, на которую по собственной воле клюет девчонка. Он хочет тряхнуть ее еще раз, чтобы растормошить и напомнить, кто здесь на самом деле хозяин, и ослабляет давление пальцев. Елена, наученная и отточившая умение добиваться своего, с придыханием заглядывает ему в глаза и тянет желанное: — Пожалуйста, папочка. Дазай выполняет просьбу. Хриплый голос обрывается на полуслове, когда тщедушное тело начинается отключаться. Елена не сопротивляется, принимая свое наказание. Воздуха давно уже не хватает, перед глазами все плывет в зыбком мареве. Она чувствует, что сладкое забытье уже близко, когда вместо звуков голоса Дазая и жизни города за окном начинает слышать собственный неровный пульс. Девушка расслабляется, повиснув на руках мучителя безвольной тушей. Осаму резко разжимает пальцы. Ловит безжизненное тело и бережно кладет на кровать. Вакареску лежит под ним безвольно, не дыша. Сердце бьется в горле неугомонной птицей, прошивая тело неосязаемым страхом — убил. Смотрит увлажнившимися распахнутыми глазами, как грудная клетка девочки приходит в движение. Елена резко распахивает желтые склеры глаз. Она осуждающе смотрит на него, прошивая взглядом по позвоночнику вниз, тянет слабые руки к шее и позволяет телу прийти в себя. — Слабак, — слышит Дазай на грани шепота и тянет ладонь, чтобы погладить по разбитой макушке, но девчонка отпихивает его руку, злобно сверкая глазами. Осуждение на ее лице такое плотное и осязаемое, что он встает и подходит к окну, желая то ли закурить, то ли выброситься. Хочет выбрать второе, но лишь достает из внутреннего кармана пиджака помятую пачку и прикуривает, выпуская струйку дыма в серое утреннее небо. Вакареску неожиданно оказывается рядом, тянет носом терпкий дым и забирается на подоконник, свесив ноги вниз. Изматывающая тишина давит на барабанные перепонки. Осаму первым нарушает молчание, сцепив руки на груди и гадко улыбнувшись. — Я так и думал, что у тебя фетиш на это. Елена по привычке хочет огрызнуться, но отчего-то скалится в ответ. Хрупкое спокойствие оседает на плечах и кончиках пальцев. Пульсируют отметины от пальцев на горле, горло першит и тянет сухостью, чувствуется легкое головокружение и свинцовая тяжесть во всем теле, но она довольна. — У тебя стояк, так что не тебе меня судить. Дазай хмыкает и тянет руку, чтобы провести по сухим губам, собирая кончиком большого пальца капельки крови. Он тянет палец в рот, как маленький ребенок, забыв про сигарету, пеплом осыпающуюся на подоконник. — Поможешь мне с этим? — красноречиво опускает взгляд вниз, где член рвет плотную ткань брюк. Елена закатывает глаза и фыркает. Демонстративно скривившись, утирает рот тыльной стороной ладони, прошивая юношу злобным взглядом. — Сам себе поможешь, не маленький. — Я ведь могу взять силой, — предупреждающим шепотом щекочет ухо. Длинные узловатые пальцы совсем неожиданно скользят по шейным позвонкам, касаются кожи, за секунду оказываются на шее, легко и совсем ненавязчиво окольцовывают ее. Она вздрагивает от пугающей нежности — человек рядом с ней ужасает разнообразием ролей и масок, умело меняя грубость на ласку, а ненависть — на заботу. Ладонь поднимается выше, накрывая щеку, и подушечкой большого пальца Осаму обводит контур чужих губ, цепляет за нижнюю, проникает в рот, пройдясь по ряду крепких зубов. Елена островатым резцом прикусывает его палец, языком ведет по фаланге, наблюдая за дрожащими от удовольствия зрачками Осаму боковым зрением, а затем, наигравшись, легким шлепком отбрасывает от себя чужую руку, скривившись. — Еще раз потянешь ко мне свою культю, я тебе ее сломаю. Она вырывает сигарету из его рта и тушит окурок о левое запястье. Пепел шипит и искрится на свеженьких порезах, разнося по телу жидкое приятное тепло. Забирается обратно в комнату, заваливается на постель и просит Дазая поскорее покинуть помещение. Брюнет сжимает кулаки, впиваясь ногтями в тонкую кожу ладони, захлебываясь в злости и ненависти. Смотрит потемневшими глазами на девушку, умело сыгравшую на его желаниях, насытившуюся и выбросившую его, как ненужный хлам. Рациональная его часть пытается втолковать, что он сам, Дазай, поступает так каждый раз с другими людьми, искусно манипулируя и извлекая выгоду, но задетое самолюбие кровоточит и просит отмщения. — Думаешь, я не найду, кого выебать? — рычит он, занося руку, чтобы ударить наотмашь, но Елена ловко перехватывает ладонь, вывернув чужие пальцы. Она отталкивает его в сторону двери и плюется словами, как ядом, прожигая его броню: — Тогда почему ты до сих пор здесь? Вопрос не требует ответа, он риторический и уничижительный, как контрольный выстрел в голову. Оба человека в комнате знают на него ответ, но сказать вслух никто не решается. Дазай вылетает из палаты, как ошпаренный, напоследок шарахнув дверью. Он собирает стены и углы плечами, невидящими глазами пытаясь найти выход по памяти. Можно поехать к Оде и хорошенько надраться, можно заехать в один из клубов, принадлежащих Мафии, и найти девчонку, чтобы снять напряжение и забыться. А можно и совместить. Дазай заводит мотор машины, бьет по педали газа и набирает номер Сакуноске. Ночью Елена пробирается на пост охраны и ворует у охранника сигареты, намереваясь вытравить произошедшее. Дазай — не тот человек, которому стоит показывать свои слабости. Он из той породы людей, которые обязательно воспользуются минутой слабостью, чтобы станцевать чечетку на твоих страхах, фобиях и триггерах. Елена сама такая же — их так научили. Заставили выжечь на подкорке головного мозга простую истину, что, если не ты сломаешь других, другие сломают тебя. Бессонница накатывает волнами, обостряясь на фоне отказа от таблеток и ухудшения психического состояния. Время тянется медленно, словно мед стекает по стенке сосуда. Курит она взатяг, забравшись на подоконник и свесив босые ноги на улицу через распахнутые створки. Одна за другой, выпуская сизый дым через нос в покрытое чернильной дымкой ночи небо Йокогамы. Ветерок слабо колышет ветви деревьев во внутреннем дворе больницы, ласкает разгоряченные от лихорадки щеки. На третьей сигарете случается приступ. Собственные ладони, стены и потолок палаты, темное небо начинают обильно кровоточить, словно кто-то сорвал созревший нарыв. Голос в голове, разрастаясь и заполняя голову, твердит, что только Елена виновата во всем: убила собственную мать, соблазнила отца, заставляла страдать невинных. Она закрывает рот ладонью, подавив крик, из-за чего на языке оседает солоноватый вкус крови. Привычным движением тушит начатую сигарету о бедро, расцветающее такими же ожогами еще с прошлых кошмаров, чтобы вернуться в реальность. Существующий мир проступает сквозь багряную пелену проевшимися пятнами от кислоты, оставляя внутри ощущение, будто мутную болотную заводь взбаламутили. Елена опасно кренится вперед, жмурит глаза, не позволяя слезам пролиться на щеки, и снова закуривает, подавив всхлип. Она с трудом может отличить иллюзию от реальности, умело подмененную сломанным сознанием. Когда-то давно психиатр говорил, что вторая личность, засевшая в ее мозгу, подменила травмирующие воспоминания, заменив на более угодные ему для дальнейших манипуляций. Несколько лет назад это могло поддаться лечению, но, ведомая приказам в своей черепной коробке, девчонка закатила истерику и прилюдно вскрыла вены осколком хрустальной вазы, чтобы отец забрал ее из жуткой больницы, где плохие люди в белых халатах могли вытравить из нее единственного друга. На десятой сигарете ее выгибает дугой, Елена чуть не улетает вниз с подоконника — толку мало, третий этаж, и все равно не расшибешься. Она тушит никотиновую палочку о внутреннюю сторону бедра, прокусывает запястья до крови, вырывает несколько клочков волос, но палата продолжает гореть, объятая ярким пламенем. Горит и Вакареску. В носу стоит запах горящей плоти, кто-то кричит, прося о помощи. Скрючившись, Елена хихикает и сует руку в бушующее пламя, наблюдая, как кожа, лопаясь и пузырясь, стекает на кафель, обнажив кость. Голос в голове кричит, что она должна сгореть, чтобы очиститься от скверны и греха, а девушка язык зажигалкой опаляет, чтобы вернуться в реальный мир. Получается с десятой попытки, потому что кость без кожи и мяса не может попасть по рычажку. Рот наполняется горячей вязкой кровью, сердце стучит под челюстью, отбивая рваный ритм. По щекам текут обжигающие слезы, но с губ рвется бесовское хихиканье, а пальцы сами собой ложатся на следы прикосновений Дазая. Она повторяет его захват, прикрывает глаза, прокручивая в голове голос, наполненный злостью и ядом. Тело прошибает сладкой истомой, пальцы на ногах поджимаются от удовольствия. Но это все равно не сравнится с умелыми руками Осаму, подарившего сладость смерти на корне языка. Елена представляет, как он сейчас трахает какую-то девку, которую подцепил в баре или клубе. Он берет ее грубо и резко, поставив в унизительную коленно-локтевую, имея, как течную суку, а в его глазах нет ни капли жалости и страха, которые Вакареску увидела в первые секунды пробуждения после долгожданной отключки. Она может понять безразличие, боль, ненависть и желание унизить, но что-то светлое и живое ей чуждо. Собака, всю жизнь терпевшая побои и жестокость, никогда не сможет доверительно подставить беззащитное горло. Курить больше не хочется, но она тянет сигареты в рот, играет с зажигалкой, прижигая порезы и свежие укусы на запястьях, продолжая тихонько посмеиваться.***
Засыпает она только под утро, ворочаясь в неспокойной зыбкой дреме. Сбивает простынь под собой, сбрасывает одеяло на пол и кричит во сне. Состояние резко ухудшается, приближающаяся истерика накатывает, как волна. Акутагава, разбуженный криками, зовет медсестер и звонит прямиком Мори, обойдя Дазая. Тот разговаривает грозно, чуть ли не рычит, и приказывает Рюноскэ не отходить от Елены. Ее приходится приковать к постели, чтобы поставить успокоительное. Юноша обхватывает себя руками, стараясь уйти от животного первобытного страха перед этой девочкой, чередующей адские крики, угрозы расправы и жалобный скулеж. К приезду Огая Елена приходит в себя, но выглядит из рук вон плохо. Лопнувшие капилляры под глазами, потухший мертвецкий взгляд, искусанные в порыве истерики губы и исцарапанная шея, покрытая синяками. Акутагава к ней подходить не хочет, сидит на кресле, поджав под себя ноги, чтобы в любую секунду подскочить и уйти. Елена раскачивается из стороны в сторону, лепечет что-то себе под нос и смотрит в одну точку лихорадочными дрожащими зрачками. Мори приезжает через тридцать минут, сразу же просит Акутагаву покинуть палату и вызывает главврача. Девушка замечает сменившиеся лица, только когда Огай, подцепив пальцами подбородок, поворачивает ее лицо на себя. — Здравствуй, милая, — ласково, словно обращаясь к раненой птице, тянет мужчина. Вакареску расплывается в блаженной улыбке и тянет руки к нему, как малыш к своей маме. Врач предупреждающе заносит руку, но Мори, отмахнувшись, помогает девушке забраться к себе на колени. — Как ее состояние? — Швы мы сняли вчера, они хорошо заживают. Общее состояние стабильно, но меня беспокоят попытки причинения вреда себе и психическое состояние пациентки. Настоятельно рекомендую обратиться к психиатру. Елена на коленях Мори всхлипывает, вжимается в него всем телом, цепляясь руками за сильные плечи. Она заглядывает ему в глаза и на грани истерики просит: — Не надо, Мори-сан! Я прошу вас, пожалуйста. Они убьют Его. Она цепляется пальцами за одежду, тянет на себя и доверительно жмется к телу. — О чем ты? — решает уточнить Мори. — Я уже лежала в психиатрических больницах, проходила через это. Он зашел слишком далеко, эволюционировал из субличности в полноценную, и препараты только злят Его. А если разозлить, отыгрываться будут на мне. Мужчина понимающе поджимает губы, смотрит в безумные глаза и прижимает Елену к себе за талию. Окидывает цепким взглядом следы на шее и даже догадывается, кем они оставлены. Несложно, на самом деле. — Акутагава-кун сказал, что у тебя сегодня был приступ. Он приподнимает подбородок пальцами, накрывает своей ладонью чужие следы и на пробу придавливает. Девчонка дрожит и ведет бедрами, проезжаясь по паху Огая. — Да, был. Но я не хочу об этом говорить, — слишком резко отрезает она, подставляя горло под чужие пальцы. — Я хочу, чтобы вы прописали мне что-то сильнее тех таблеток. — Например? — Галоперидол, молиндол или диазепам. Что угодно, лишь бы отпустило. Пожалуйста, Мори-сан, я сделаю все, что вы захотите. — Я посмотрю, что можно сделать, — Огай нетерпеливо выставляет прочь врача, ласкает пальцами чужую шею, очерчивая синяки, оставленные Дазаем. — Кажется, я просил не связываться с ним. — Между нам ничего не было, не беспокойтесь. Мы просто повздорили. — Если хочешь, я могу передать тебя под руководство Коё. Конечно, скорее всего, она сделает тебя одной из своих шлюх, но Дазай больше не будет лезть. — Я и так шлюха, но все же останусь при Осаму. Он смешной и местами интересный. — Как скажешь, — пожимает плечами Огай, но мысленно все же делая пометку поговорить с Осаму. А затем заваливает Елену на кровать, утягивая в поцелуй и оглаживая руками стройное, гибкое тело. Девушка под ним мягкая и податливая, готовая на все и покорная. Огай разрывает на ней больничную рубашку и берет тело под собой с особой лаской и трепетом, грея пальцами шрамы, новые и старые. Вакареску вся в них, как холст в краске, но ему это даже нравится. Он клеймит ее шею засосами, кусает и зализывает. Движения плавные и мягкие, Огай жаден до прикосновений к ее рыжим волосам и восхитительному заду. Елена вопрошающе смотрит на него по-детски невинным взглядом, обрамленным пушистыми светлыми ресничками. От этих глаз жидкий огонь внутри пылает все ярче, заставляя подаваться бедрами вперед, упираясь головкой члена до упора. Он аккуратно двигается в ней, растягивая мягкие стенки твердым членом, разнося волны удовольствия вместе с кровью. Мори хрипит на ухо, уткнувшись в ей шею, пальцами оглаживает ребра и тазовые косточки. Кончив, он ставит ее на колени, заставляет прогнуться в спине и имеет еще раз, грубо и стремительно, играя на контрасте. Тянет за волосы, намотав пряди на кулак, больно щипает за соски и таранит бедрами светлые ягодицы. Ему по ушам бьет пошлое хлюпанье и громкие стоны, раззадоривая еще сильнее. Елена заводит руку, берет ладонь Огая в свою и прикладывает к собственной шее. Мужчина выполняет немую просьбу, сдавливая пальцами изящное горло, и утробно рычит на ухо. А у Елены перед глазами встает Дазай, с горящими от чистой злости взглядом, и его умелые пальцы, перекрывающие ей кислород. Она представляет, как юноша вновь прижимает к стене и душит, а Вакареску сильнее насаживается на член Огая. Они финишируют вместе, но представляют разное. Падают на кровать, не разрывая объятий. Мори ласково убирает с взмокшей шеи подопечной волосы, заласкивает языком собственные засосы, оставленные поверх синяков от Осаму. Тело Елены приятно болит и тянет, разнеженное оргазменной негой. Ей настолько хорошо в руках Огая, что хочется сделать ему приятно — она поднимается на колени и берет полутвердый член в рот, не ощутив ни капли отвращения. Глава Портовой мафии чистый, приятно пахнет и не перетягивает инициативу на себя. Член у него средних размеров, плотный, увенчанный сочной головкой и густо обвитый венками. На лобке аккуратный пушок, идущей дорожкой темных волосков к пупку. Мори гладит девочку по макушке, шепчет похвалу и просит посмотреть себе в глаза. Заливает семенем рот, а после собирает остатки с уголка ее губ, позволив облизать себе пальцы, расцеловать костяшки и кисти. С Мори хорошо и приятно, с ним чувствовать себя в безопасности за долгое время особенно сладко. Он нравится Елене, когда демонстрирует власть, работает с бумагами или штопает ей раны. Ее заводит его присутствие, элегантная сила и страсть в вишневых глазах. Ей хорошо с Огаем, а Кошмару люб Дазай, и бедное тело разрывается на части от противоречивых желаний, воплотить которые в жизнь кажется необходимостью. Она никогда не будет больше шлюхи у ног Огая, а другой исход кажется пошлым и неправильным. Мори способен приструнить ее демонов, может положить в больницу и способствовать лечению, но нужна ли она будет ему, когда станет скучной и поломанной. Он ценит в ней бурю эмоций, коллекцию заболеваний и грязное прошлое, а умелый врач с легкостью подчистит, уберет шершавости и передаст в руки Огая отшлифованная куклу, которая наскучит ему через месяц. Ей просто нужно смягчить симптомы, и все будет в порядке. Мори бережно берет в пальцы руку девушки и проводит губами по порезам и ожогам от сигарет. Заглядывает в глаза и прижимается щекой к раскрытой ладони. — Я достану лекарство. — Спасибо, — Вакареску сыто улыбается и расслабляется в сильных руках. Голос в голове настойчиво повторяет, что этой заботы и ласки ей всегда будет мало. На самом деле Елене нужны садизм, боль и абьюзивные отношения, которые ей может с легкостью подарить Дазай. Он мог вручить плодородную почву для игр Кошмару, выведя Елену из шаткого равновесия, выстроенного с большим трудом при помощи препаратов и принудительного лечения. С каждым днем она теряет контроль над своим телом, отдавая бразды правления Ему. Второй личности нужно тотальное подчинение, а Осаму мог ему это дать, в ответ же Кошмар подарит главе исполкома власть над сломанной оболочкой. А вот союз с Огаем мог иметь неплохие перспективы — ласковый, заботливый и надежный мужчина сможет помочь ей вырасти в нормального человека. Мори выходит из палаты, встречаясь взглядом со злым, как черт, Дазаем. Теперь он видит Осаму совсем по-другому. Обиженный мальчик, у которого папуля отобрал игрушку. Мужчина плотоядно усмехается, ощутив на кончиках пальцев недавнее удовольствие. Он доволен и разнежен, как сытый зверь, но нечитаемая угроза маячит за спиной, заставляя все внутри похолодеть и сжаться в ожидании броска. — Я, кажется, просил тебя приглядывать за ней, а не марать. В голосе Мори неприкрытая злость и ревность страстного собственника. И Дазай это понимает, потому что сам такой же. Огай подходит к стойке регистрации и пишет короткую записку главврачу с рекомендациями по лечению. Юноша следует за боссом, чтобы выяснить о состоянии подопечной, но глава Портовой мафии продолжает свой монолог, идя по коридору: — Я знаю, что делаешь это, чтобы подгадить мне, но хуже только ей. В любой момент Елена может выйти из строя, и если ты будешь тому причиной, то я быстро разведу вас по разным углам. — А если я искренне люблю эту девушку и не хочу, чтобы вы трахали мою возлюбленную? Мори усмехается и насмешливо следит за румяным от злости лицом помощника. Ему понятны чужие чувства, но он всегда посмеет вмешаться, если Дазай перейдет черту. — Мы оба прекрасно знаем, что ни искренне, ни любить ты не можешь. Это просто не в твоей природе. — И что мы будем делать? — резонно спрашивает Осаму, сложив руки на груди. — Ты прекращаешь свои манипуляции, или я отдаю Елену под полный контроль Коё-сама. Глубоко внутри он знает, почему Мори поставил такой ультиматум. Но первичный шок и накатывающая волнами ярость из-за того, что его обставили, как глупого заигравшегося щенка, оглушает. За своими манипуляциями он совсем забыл, что босс далеко не дурак и у него тоже есть зубы. Конечно, отступить от задуманного ему не позволит собственная гордость, но впредь придется действовать осторожнее. — Вы прекрасно знаете, что я выберу, босс. Огай удовлетворенно похлопывает его по плечу и отступает в тень. — Ты поступаешь мудро, мой мальчик. Мужчина покидает госпиталь под звук удара кулака о бетонную стену. Стоя посреди сгущающейся темноты коридора, Дазай обдумывает дальнейший план действий. Теперь давить на Елену нельзя — Мори ему больше не доверяет и будет внимательно следить за ним. Он широким шагом возвращается в палату и, заглянув внутрь, обнаруживает главврача, делающего укол в перетянутую жгутом руку Елены. На мгновение их взгляды скрещиваются, но она тут же отворачивается, поджав губы. Понимая, что ловить сегодня нечего, Дазай закрывает за собой дверь покидает больницу.