Разломились пополам

      Мори звонит ему с самого утра и вызывает на ковер. Дазай устало трет сонное лицо, с трудом выпутывается из одеяла и идет на кухню за кофе. Принимает душ, в спешке переодевается и на ходу пытается привести волосы в божеский вид. Он никогда не мучается похмельем, но организм бунтует против любого резкого движения, ярких цветов и громких звуков. Водитель ждет у подъезда, и Дазай в очередной раз возносит мысленные благодарности боссу за предусмотрительность.       Небо Йокогамы ранним утром похоже на шарик пломбира, утопающий в сливочно-малиновом топпинге. От этих аппетитный сравнений к горлу подступает тошнота, но Осаму сдерживает себя, отвернувшись к окну. Дорога пустая, только редкие автомобили с сонными владельцами, мусоровозы, грузовички поставщиков спешат по своим делам и самые первые автобусы подъезжают к остановкам. На тротуарах рассекают свежий воздух спортсмены и собачники. Почти идеалистическая картина не укладывается в голове — брюнет знает этот город другим. Ночью, когда добросовестные люди и заурядные работники запираются по домам, на асфальтированные вены Йокогамы выступают они, бродячие псы Портовой мафии. Помогают заработать недельную выручку пабам и клубам, трахают до изнеможения девок и красивеньких мальчиков в публичных домах, спонсируют наркотрафик и всячески отдыхают от дневного безделья. А утром обязательно дежурный полицейский найдет свеженький труп неугодного бунтовщика, посмевшего перейти дорогу голодным зверям, спущенным с цепи. Лицемерие, разврат, гниль и жестокость расцветают и разрастаются на теневой стороне портового городка, как раковые метастазы, а он, Осаму Дазай, этому способствует. Планирует зачистки, контролирует наркотрафик и дергает за нужные ниточки, чтобы весь этот искаженный грязью спектакль продолжался.       В кабинете приятный полумрак, прохладный ветерок с залива проникает в распахнутые настежь окна и остужает разгоряченное тело. Мори сидит в излюбленном кресле, просматривая бумаги, но стоит Дазаю подойти ближе, как сразу же откладывает документы и просит подчиненного присесть. Элис безуспешно пытается справится с, подхватываемыми легким ветерком, листами бумаги.       — Как ты себя чувствуешь, Дазай? Веселая была ночь?       В голосе начальника Дазаю чудится неприкрытая издевка. В глазах едва ли не двоится, голова будто налита свинцом. И нет, ночь не была веселая. Он пил в компании Оды, изливая потоки ругани и грязи на рыжую девочку, которую, наверное, сейчас трахал Мори прямо на больничной койке. Перед глазами рисовались живописные картины тонкого угловатого тела, испещренного толстыми полосами уродливых шрамов. Крошечные веснушки на плечах и бедрах, словно крошки миндального печенья, пляшут в тусклом свете больничных ламп. Елена гнется и демонстрирует чудеса растяжки, закинув обе ноги Огаю на плечи, скрещивает лодыжки и притягивает мужчину ближе к себе. Стонет до отвратительного красиво и сладко, отчего в животе у Осаму все тает и плавится. Ему поперек горла встает желание вскрыть это изящное горло, искромсать красивое лицо, чтобы желтые глаза больше никогда не смотрели так преданно на кого-то, кроме него, Дазая. Он бросает бутылку в стену, в пьяном уграе что-то настойчиво пытается донести до друга, а тот лишь участливо кивает и пытается успокоить. Одасаку едва удается уложить друга в постель, напоив снотворным, чтобы он уж точно проспался и забылся хотя бы на несколько часов.       — Все хорошо, вам не о чем беспокоиться.       Огай удовлетворенно хмыкает и складывает пальцы домиком у подбородка. Их мучают одни и те же мысли, заполненные до отказа одним-единственным человеком, как прокуренная комната — дымом. Вакареску, разнузданная и растрепанная, с преданностью на грани веры смотрит в глаза и молча покоряется, подставляя беззащитное горло под зубы своего мучителя. Доведенные до ручки красочными фантазиями, мужчины с горьким привкусом лжи на корне языка возвращаются в реальность, где рыжая бестия может сколько угодно прогибаться и подставляться под разнообразные ласки, но в глазах всегда будет неприкрытое неповиновение.       — Вэй совсем отбился от рук. Мне нужно, чтобы ты съездил к нему в казино и сделал так, чтобы человек пришел к верным выводам. А если он все же не додумается, устрани.       — Хорошо, — он уже давно перестал реагировать на подобные задания с щенячьим визгом, но тот факт, что можно убрать человека, который давным-давно костью поперек горла стоит у Осаму, несомненно радует. Вэй, владелей казино, всегда доставляет хлопота — отказывается платить Мори крошечный процент за возможность вести дела на территории города, а Дазаю, как верному псу, приходиться с этим разбираться.       — Возьми с собой Елену. Ей будет полезно узнать, как ты работаешь.       Молодой человек замирает в кресле, не смея шелохнуться. Ни один мускул на лице не выдает ощутимого напряжения, но на дне немегающих, застывших глаз Мори нащупывает недовольство. С тех пор, как босс узнал о планах Дазая, любой шаг или осторожное движение просматривается под микроскопом, а чуткая рука Огая по-отечески ласковой оплеухой отгоняет юношу от Елены, как нашкодившего ребенка от вазочки со конфетами. И эта просьба взять девочку с собой — лишь очередной щелчок по носу обманутого пса на потеху его хозяина. Мори прекрасно осведомлен, как работает его подчиненный и в чем заключаются его методы — Дазай умело и крайне эффективно находит слабые места и мастерски на них давит — и лишний раз продемонстрировать Вакареску ужасы человека, к которому ее приставили, не помешает.       — Все будет в лучшем виде, Огай-сан, — демонстративно раскланявшись и расплывшись в широкой ухмылке, Дазай покидает кабинет босса.       Настроение резко ухудшается, поэтому Осаму отправляется в собственный кабинет, где обнаруживается Чуя, на которого всегда можно сцедить излишек яда.       — Что, красавица моя, опять прохлаждаешься?       В загривок впивается зубами неприятное ощущение чужого присутствия. Рыжий медленно поворачивает голову и находит взглядом Осаму, прислонившегося плечом к дверному косяку и сверкающему гаденьким выражением на лице.       — А ты чего такой опухший, всю ночь оплакивал свою долбанутую потаскушку?       Рука чешется от желания прописать непослушному мальчишке подзатыльник. Бесить Чую всегда приятно и весело - он забавно реагирует и выглядит, как бешенный чихуахуа. Поэтому он выходит из тени и, приласкав теплой ладонью юношескую макушку, вплетает пальцы в рыжие кудри, сжимает и резко дергает на себя, прошептав у самого уха:       — Знаешь, Чуя-кун, вы с ней подозрительно схожи, — голос у Осаму маслянистый, затягивающий в ловко устроенную ловушку. У Накахары от этого тембра внутри все поджимается от желания разбить осамовский нос о свою твердую коленку. — Ты тоже рыжая потаскушка?       Мальчишка шипит разъяренной кошкой, подскакивает на стуле, чтобы извернуться и стукнуть брюнета прямо в самодовольное лицо кулаком, но тот предусмотрительно ускользает в сторону, где загребущие руки Накахары его не достанут. Румяное от едва контролируемой ярости лицо пацана заслуживает высших похвал, и чувство удовлетворения от полученного результата медом стекают по шероховатой поверхности дазаевой души. Доводить рыжего до ручки равносильно ходьбе по краю обрыва и танцу на острие ножа, неминуемо грозящего смертью, а выходить сухим из воды из их перепалок сделалось едва ли не ежедневной целью.       Накахара оказывается перед ним в мгновение ока и заносит ногу, чтобы дать смачного пинка, но проклятый Дазай уворачивается и выбивает землю из-под ног ловкой подсечкой. В ушах сквозь пульсирующую злость пробиваются слова Мори о закопанном топоре вражды и командной работе, но самодовольная рожа главы Исполнительного комитета и поведение полного придурка не способствуют контролю гнева со стороны рыжего.       — Когда же ты уже сдохнешь, забинтованная дрянь? — рычит Чуя и проезжается кулаком по скуле. Дазай шипит и бьет противника по уху, оглушая хлестким ударом ладони.       Они толкаются, пинаются и раздают друг другу затрещины еще пятнадцать минут, пока Осаму не надоедает нелепая игра, и он, пригладив растрепавшиеся волосы спокойно отходит к своему столу, всем видом демонстрируя нежелание марать руки о такую грязь, как Чуя Накахара. Это заводит парня пуще прежнего, он вновь лезет в драку, но брюнет выставляет ладонь с оттопыренным средним пальцем и просит помолчать минутку, пока он позвонит по делам.       Парнишка бесится, в бессильной ярости хлопает ртом и сжимает кулаки, но молчит, когда Дазай уточняет у регистратуры время выписки своих учеников. Пока марлевая мразота флиртует с девушкой на том конце провода и кокетливо накручивает на палец провод стационарного телефона, рыжий закусывает губу от обиды из-за недостатка внимания, но вовремя вспоминает, что внимание Дазая ему вообще никуда не уперлось, и возвращается к своим делам, чтобы выдохнуть и заняться бумагами, которые попросил подготовить Мори еще вчера вечером.       Дазай заканчивает разговор, пометив на бумажке нужное время, и решает заняться документами: читает отчеты, перепроверяет ведомости из бухгалтерии и заполняет бланки маскировочной конторы для отмыва денег. Чуя иногда кидает на него колючие взгляды, но брюнет мастерски их игнорирует, прокручивая ручку между пальцами. Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее Осаму убеждался, что эти короткие потасовки являются лишь способом снятия стресса у обоих, а не проявлением чистой ненависти. Чуя приходит к тому же выводу, что и напарник, но, не пожелав в очередной раз тешить его самолюбие, молчит. Но стоит брюнету уехать по делам, как мигом становится одиноко, и от скуки Накахара выполняет двойную норму документации. Через час, прихватив увесистую папку бумаг, рыжий покидает пустующий кабинет и тащится к боссу.

***

      Перед тем, как ехать в больницу, Дазай заезжает домой, чтобы взять чистые вещи для Елены и покормить галдящего ворона. Птица жадно стаскивает куски мяса с ладони молодого человека и утаскивает их в дальний угол клетки, чтобы никто не забрал ее богатство. Осаму складывает в небольшой пакет чистые вещи и покидает квартиру.       Всю дорогу до больницы он подрагивает в сладостном предвкушении удачной шутки. Кусает кончик большого пальца, чтобы скрыть улыбку, дергает ногой и щелкает пальцами, пока идет по коридору до палаты. Елена встречает его кислой миной на лице и списком медикаментов, необходимых для полного восстановления. Он передает ей пакет и выходит в коридор, чтобы переговорить с главврачом и проведать Акутагаву. Как предвестник грядущей катастрофы, из-за дверей раздается громогласный вой раненного в ляжку слона, а затем появляется Елена, открывшая дверь с ноги. Сказать, что Дазай доволен, значит не сказать ничего. Пышущая злобой девчонка бросается в сторону главы исполкома, в запале ярости опалив волосы проходящей мимо медсестры вспышкой огня. Осаму успевает отхватить кулаком по ребрам и лицу прежде, чем скручивает чужие руки.       — Ты где нарыл эти шмотки, ублюдочная скотина? — орет рыжая, повиснув на руке начальника, но упорно продолжая попытки побольнее пнуть его ногой.       Акутагава, стоящий по левую руку от Осаму, в стеснении отводит глаза. Короткие шорты из черной кожи обтягивают стройные ноги, а колготки в крупную сетку ни капли не скрывают толстые бугры ярко-красных шрамов на молочной коже бедер.       — В секс-шопе была скидка и ты, как последний еблан, повелся?       Сыто облизнувшись, он опускает подчиненную на пол, предварительно отпихнув от себя. Праведный гнев, заостривший тонкие черты лица, красивым отпечатком застывает на весь день. Она резким движением поправляет ремешки на груди и фыркает в его сторону.       — Если будешь так много злиться, морщины появятся раньше времени, — с усмешкой добавляет Осаму, успевая ретироваться в сторону выхода до того, как Елена запустит в его сторону снятым ботинком.       Рюноскэ галантно предлагает ей свой плащ, но Вакареску отмахивается, повыше подтягивая шорты и решая сыграть в предложенную Осаму игру. Вдвоем добираются до машины, собирая каждый липкий и жадный взгляд, садятся по обе стороны от Дазая в натянутом, как леска ловушки, молчании. Незатейливая мелодия со сладкозвучным мотивом, безразличный водитель и перспектива быть застигнутым подогревают томное желание внизу живота, разгоняет по венам вместе с кровью. Взгляд цепляется за переломанные пальцы девушки, теребящие кромку коротеньких шорт. Воздух в машине тут же сделался горячее знойного бриза у берегов Африки, поэтому молодой человек ослабил узел галстука и гулко сглотнул — ярко выраженный кадык скакнул вместе с гранью бинтов. С самодовольным выражением на лице рыжая скользит кончиками пальцев по изуродованной коже бедер, цепляя ногтями один рубец за другим, заставляя взгляд Осаму акцентироваться на каждом из них и задуматься о происхождении. Вражеский нож? Осколок стекла в дрожащих от истерики руках? Лезвие бритвы, проезжающееся по плоти бесчисленное количество раз? Он бы не отказался взглянуть на изысканные попытки дойти до точки невозврата, почувствовать на губах сладкое послевкусие безысходности и скорой смерти. Ему по вкусу больше придется рассеченная плоть, срывающиеся капли крови и окрашенная вода в ванной. Елена то любовно обводит подушечкой большого пальца особенно толстый шрам, то натягивает колготки, облепляя ими тонкое бедро.       — Прекрати это, если не хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо здесь! — задушенно рычит Дазай, вцепившись пальцами в собственное колено.       — У тебя кишка тонка.       Желание продемонстрировать толщину своих кишок прямо сейчас стучит в висках, но, к огромному сожалению, водитель останавливает машину у доков. Дазай покидает автомобиль с гудящей от мыслей головой и планами свернуть шею мелкой паскуде. Они идут в кабинет, Чуя вздергивает тонкую бровь при виде девчонки, но молчит, остерегаясь карающего взгляда Осаму. Елена по-хозяйски устраивается задницей на столе и ждет дальнейших указаний, пока тот роется в бумагах. Наконец, он выуживает помятую черно-белую распечатку фотографии одутловатого китайца с жидкими волосами и прикрепляет магнитом к специальной доске.       — Сегодня у нас особое задание, — торжественно сообщает Осаму, уперев руки в бока. — Этот старикан сидит у Мафии в печенках уже третий год. С ним надо разобраться.       — И кто пойдет? — задает волнующий его вопрос Чуя, у которого в животе печет от нетерпения показать себя перед Огаем.       — Я и Елена, вы же с Акутагавой можете быть на сегодня свободны.       Накахара фыркает и вылетает из кабинета, шарахнув дверью. Плевать, он найдет, чем себя занять. В конце концов, выходных у него со дня вступления в Мафию почти не было, поэтому предвкушение провести вечер в компании бокала вина и любимого сериала не представляется таким уж дурным.       — Это будет зачистка или мы просто объясним старому пердуну, что гнуть пальцы веером перед Мори — не лучший вариант? — уточняет Елена, перебирая тонкие нити колготок пальцами.       Дазай неосознанно цепляется взглядом за шрамы, и в голове всплывают выписки из ее личного дела с пугающими описаниями трясущейся от ломки Елены, елозящей лезвием по запястью. Перед глазами тут же рисуются душераздирающие картины изломанной от передоза на грязном полу какого-то гадюшника рыжей девочки с перетянутой ремнем бледной ручкой. На сгибе локтя, в средоточении синеватых дорожек введена игла одноразового шприца с остатками мутного вещества. Глаза с крошечными точками зрачков закатываются за веки, у уголка искусанных губ скапливается пена. Осаму поджимает губы, смаргивая ужасающее наваждение.       — Если до него быстро дойдет, то можно и оставить в живых. Но он настолько всем осточертел, что проще убрать мусор и посадить на его место послушного болванчика.       Вакареску усмехается — то спокойное пренебрежение, с которым Осаму говорит об убийстве, отзывается в солнечном сплетении густым жаром. Сразу же представляется сюжет, как хладнокровный Дазай Осаму выуживает умопомрачительно красивыми пальцами пистолет из кармана пальто, любовно оглаживает курок и стреляет воображаемой жертве в лоб. Мозги кровавым фейерверком оседают на полу и стенах, попадают Елене на лицо. С губ срывается неровный вздох — молодой человек оборачивается и вопросительно выгибает бровь.       — Чего вылупился? — рявкает она, уставившись на него в ответ.       Дазай опускает лукавый взгляд и отпускает девочку до вечера в свободное плавание, договорившись встретиться в назначенное время около выхода. Елена шатается по зданию, рассматривает коридоры и комнаты, работников бухгалтерии и обычные боевиков, считает возможные пути отхода и все окна. Случайно встречает Оду, когда прогуливается по третьему этажу.       — Здравствуй, Елена, — мужчина улыбается до румянца на щеках и скребет по щетине ногтями, вспоминая их последнюю посиделку на кухне квартиры Дазая. — Ты, должно быть, ищешь Акутагаву?       Никакого Акутагаву она не искала и искать не хочет, но на всякий случай кивает. Никакого стратегического интереса из себя Одасаку не представляет, не владеет информацией, по словам Дазая, работая обыкновенной шестеркой у более старших сотрудников, но иногда даже самая мелкая рыбешка может знать то, чем удивиться и акула. Все же лучше не пренебрегать возможными полезными знакомствами.       — Возможно.       — Он в тренировочном зале — спустись по лестнице в подвал.       Они вместе спускаются по главной лестнице в неловком молчании и, чтобы поскорее избежать ее компании, Сакуноске прощается на первом этаже и сворачивает за угол. В подвальных помещениях зябко и пахнет сыростью. Несколько тусклых лампочек освещают длинный коридор, отбрасывая на покрытые конденсатом стены длинные тени. Единственная дверь в конце приглашающе открыта. Елена проскальзывает в щель и оказывается в прямоугольной бетонном помещении с различными снарядами и тренажерами. В одной рубашке кромсающий лентами-лезвиями Расемона боксерскую грушу бледный Акутагава задыхается в кашле. Но парень упорно продолжает тренировку, не обращая внимания на приступ. Она хлопает в ладоши, привлекая внимания парня.       — Ты когда-нибудь себя убьешь в слепом стремлении соответствовать всем пунктикам Осаму, — сообщает девушка, останавливаясь около парня и прижимая холодную ладонь к пышущему жаром лбу.       — Тебе не понять! — взвывает Рюноскэ, смахнув руку рыжей, хотя благословенная прохлада чужой ладони несомненно спасает. — Он заглядывает тебе в рот просто так — даже не нужно стараться.       Елена отступает и складывает руки на груди.       — Он это делает только потому, что хочет трахнуть, а не за какие-то великие заслуги, — поясняет она, плюхнувшись задницей на маты. — Если хочешь внимания, может быть, стоит подставить задницу?       Акутагава бьет быстро и больно — кулак проезжается по губам, зацепив нос. Верхняя губа трескается, а из носа тонкой струйкой стекает кровь. Елена морщится и разминает челюсть, смеется заливисто в лицо парню, грозясь отхватить еще парочку ударов.       — Что, не настолько сильно он тебе нравится, чтобы рисковать шкуркой? Ничего, дойдешь до ручки, и тогда станет все равно!       Рюноскэ тушуется, отступает в спасительную тень, чтобы девушка не заметила ярких пятен румянца.       — Ты с ним не спишь, да? — решает уточнить он.       — Нет, не сплю. Если уж и ложиться под кого-то, то только за большие бонусы. Единственная полезная установка, которой меня научил отец.       Елена вся делается как-то меньше, подтягивает колени к груди и кладет голову на скрещенные руки. Сердце Рюноскэ сжимается в панике — он никогда не умел успокаивать людей. Когда маленькая сестренка плакала, единственное, что он мог сделать, — быть рядом. Поэтому молодой человек выходит из полумрака и присаживается рядом, прижимаясь боком.       — Почему отец учил тебя такому? Никто бы не позволил собственной дочери спать с кем-то за сомнительные награды!       — Семейные ценности переоценены, — с серьезностью поясняет Елена, потирая подбородок. — Моя мать была героиновой наркоманкой, отец вырастил для себя шлюху, а в пять лет дедушка повесился на моих глазах. Не удивлена, что выросло такое.       До того, как оказаться в Мафии, они с Гин были сиротами. Шатались по городу без присмотра, ели помои и боролись за свою жизнь. Тогда Акутагава думал, что хуже жизни, чем у них, нет. А у Елены была крыша над головой, достаток и семья — паршивая, как оказалось, но все же была. На поверку одни сломанные люди породили на свет такого же искалеченного человека. Триггер на триггере, попытка заговорить — сплошное минное поле, наркотическая зависимость, попытки суицида и психическое состояние, держащиеся на соплях.       — Убери эту жалость со своего лица, — рычит на него Вакареску. — У меня все прекрасно.       Она замахивается, чтобы влепить ему оплеуху, но Рюноскэ успевает увернуться. Елена вскакивает на ноги, сжимая кулаки до побелевших костяшек. Жгучее раздражение волнами пульсирует в груди, грозясь перерасти в настоящий пожар. Акутагава замечает, как ее руки от кончиков пальцев до локтей раскаляются добела, поэтому он предусмотрительно отступает, готовясь отражать атаку.       — Какие вы все добренькие, аж тошнит! Засунь свою жалость себе прямо в задницу, Акутагава. Может быть, я и распоследнее дерьмо, но жалеть себя не позволю.       Рыжая стремительно покидает помещение, оставив после себя запах гари. Идет на чистом упрямстве, не замечая проходящих мимо людей, пока не утыкается лицом в чью-то грудь.       — В глаза, что ли, долбишься? Отошел с дороги!       Поднимает голову, скрещивая взгляды с недовольным Осаму.       — Нам пора, — коротко объявляет он и уходит, развернувшись на пятках.       С минуту она думает, что по-хорошему следовало бы послать Дазая к черту, но лишь покорно идет за начальником, размышляя о способах свернуть шею самодовольному ублюдку. У входа их уже ждет машина — сегодня они одни. Чтобы успокоиться, Елена следит за сменяющимся пейзажем дороги в занимающихся сумерках: фонарные столбы, как пухленькие светлячки, зажигаются вдоль трассы, люди на тротуарах спешат к подъезжающему автобусу, лавки одна за другой закрывают свои двери. Дневная идиллия уступает место своей темной сестре, проявляя, словно пятно от кофе на тонкой бумаге, опасную сторону Йокогамы. Публичные дома, казино и бары распахивают гостеприимные объятия заплутавшему путнику в мир порока и тьмы. Барыги, словно появляясь из-под земли, уже предлагают свой товар проходящим мимо людям, заманивая заинтересовавшихся в тень переулков. Под ложечкой сосет от знакомых судорог желания вновь ощутить растекающееся по венам ядовитое тепло дозы героина.       — Мне нужны сигареты, — канючит она, выгибая трясущиеся мелкой дрожью пальцы. Осознав, что никто ее не услышал, Елена надсадно вскрикивает: — Мне, блядь, нужны сигареты!       Водитель, вздрогнув от резкого звука, продолжая следить за дорогой, наклоняется и достает из бардачка пачку сигарет и зажигалку. Протягивает нервной девушке, чья дрожащая рука не с первого раза забирает протянутое. Она злится, чертыхается, когда огонек промазывает мимо кончика сигареты. Дазай с усмешкой наблюдает за тщетными попытками, твердым уверенным движением обхватывает ладонь девочки своей и помогает прикурить.       — Мори будет просто в восторге, узнав, что главный козырь в его рукаве — это сумасшедшая наркоманка.       — Завали свое ебало, пока я тебе все зубы не пересчитала! — рычит Елена в ответ и со всей дури пинает по колену.       Дазай шипит от боли, но сохраняет остатки контроля над собой, чтобы не убить рыжую дрянь прямо сейчас. Разговаривать с девчонкой и раньше представлялось трудным, но сейчас, обозленная и раздражительная из-за нехватки дозы, она сделалась просто взрывоопасной.       — Когда ты употребляла в последний раз?       — Когда были деньги, — бурчит она, нервно докуривая сигарету до фильтра. Дазай слышит неровный стук ее зубов, лихорадочное дыхание и видит, как ее язык движется по иссохшим губам.       — То есть до того, как сбежала от отца?       — Какой ты догадливый…       Они молчат до самого прибытия. Елена успевает выкурить три сигареты одну за другой и пропахнуть отчаянием и тревогой. Люминесцентные глаза в сгущающейся темноте тускло горят, отбрасывая на впалые щеки кривые блики. Скорченная фигурка, приваливаясь к двери автомобиля, режет Дазаю по глазам яркими вспышками сварки — наверное, таким же жалким и беспомощным его видит Ода. Машина останавливается около входа в неприметное двухэтажное здание из серого кирпича. Обшарпанная вывеска приглашает покупателей купить различные сувениры на память — прикрытие. Дазай заходит внутрь, проходит мимо прилавков, заставленных статуэтками, кружками, магнитиками и прочей чепухой, распахивает дверь подсобного помещения с лестницей, ведущей вниз. Оборачивается на Елену — та, наконец, берет себя в руки и вновь становится холодной и безразличной, ступая за ним бесшумной поступью. Светлая кожа в тусклом свете помещения подчеркивает болезненного вида рубцы.       Вдвоем они спускаются по расшатанной конструкции и оказываются перед еще одной дверью с двумя охранниками-шкафами по бокам. Завидев Осаму, они тут же бледнеют и, раскланявшись, открывают перед ними дверь, пропуская гостей внутрь.       — Нравится, когда люди перед тобой расшаркиваются? — интересуется Елена, ловко лавируя между официантками и посетителями игорного дома.       Комната кажется больше, чем выглядит со стороны. Несколько столов для рулетки, игровые автоматы, барная стойка и столы для покера. Люди толпятся вокруг столов, чтобы понаблюдать за чужой игрой, горячо поддерживают игроков, шокированно шепчутся о высоких ставках. Дамы в вечерних платьях чинно распивают разноцветные коктейли у бара, сплетничают и кокетничают направо и налево. Елену передергивает — когда-то и ее точно так же выводили на подобные мероприятия. В качестве дорогого аксессуара девочку таскали по роскошным ресторанам и отелям, представляли публике, а если она приглядывалась кому-нибудь, то ее сразу же подкладывали под выгодную персону.       — А ты что, завидуешь?       Рыжая рассерженно стреляет глазами и гневно огрызается:       — Конечно, завидую. Я — всего лишь дырка, в которую можно свой член засунуть, и место мое рядом с ними.       Она кивком головы указывает на расфуфыренных девиц и, толкнув Дазая угловатым бедром, проходит дальше по залу. Юноша осекается — должно быть, собственное положение долгие годы не дает девушке покоя, а сейчас, когда все изменяется, хочется, чтобы к ней, наконец, перестали относится, как к вещи. Да, Мори ведет себя с ней заботливо и ласково, лечит и на многое закрывает глаза, но все же использует в собственных эгоистичных целях. Он же, Дазай, ничем не лучше — хочет утереть боссу нос, воспользовавшись подчиненной. Брюнет встряхивает головой, отгоняя чужеродные мысли: с каких это пор его волнуют чужие чувства?       Широкими шагами он настигает Елену у бара, хватает ее за локоть и тащит за собой в сторону завешенного ярко-красным балдахином угла. Оттянув ткань, он вталкивает девушку внутрь. На атласных подушках в окружении двоих миловидных японок восседает грузный китаец с реденькой шевелюрой. Одна девушка активно кормит господина Вэя виноградом, нашептывая что-то на ухо. Заметив внезапных гостей, мужчина вздрагивает, но тут же расплывается в улыбке до самых ушей, приглашая Дазая присоединиться к нему.       — Что же привело тебя ко мне, Дазай-сан?       Рыжая осматривается — двое охранников за ложем господина, камера в правом углу комнаты. Ничего сложного, вот только девицы поднимут шум.       — Да как-то скучно стало, решил развлечься.       Глава исполкома по-хозяйски ведет пальцами по крышечкам разномастных бутылок, выуживает из коллекции непочатую бутыль виски и, ловко вскрыв ее, наливает себе в бокал на два пальца. Китаец кривится от такого неуважения, но предусмотрительно молчит.       — Я всегда рад приветствовать такого уважаемого гостя. Весь зал в твоем распоряжении.       — И без тебя знаю, — молодой человек присаживается на стул, любезно пододвинутый одним из охранников, закидывает ногу на ногу. Играет напитком в бокале, отбрасывая золотистые блики на тонком стекле. — Как дела? Никаких проблем с бизнесом?       Китаец судорожно сглатывает, утирает вспотевший лоб мясистой ладонью и прогоняет девушек с колен. Те разочарованно что-то тянут, но послушно покидают помещение. Мужчина садится, почти что ложится под ноги Осаму, и вязким, словно патока, голосом спрашивает:       — Кто это с тобой, Дазай-сан?       Липкий взгляд китайца скользит по стройным ногам, обтянутым тонкой сеткой колгот, торчащим из-под белой рубашки соскам. Дазай знает, как девочка выглядит со стороны, сам добивался такого эффекта, но видеть чужой голодный взгляд на этом теле сродни кислоте, растворяющей слабое нутро с булькающим шипением. Он недовольно кривит губы, сжимает бокал до треска и кидает взгляд на Елену.       — Моя напарница, — рычит Осаму.       — А я думал, твоя сучка.       Рыжая под боком сжимает кулаки от едва контролируемой злости, краска яркими кляксами выступает на щеках, ушах и ключице. Она может убить этого мерзкого старика прямо сейчас, но Дазай еще не закончил свое представление.       — Если я прикажу, она сожжет тебя заживо, так что будь осторожен с языком, — обворожительно улыбаясь, советует Дазай.       — Как же быть осторожным, когда перед тобой такие аппетитные ножки?       Осаму больше не находит в себе сил терпеть.       — Ты надоел Огаю. Либо ты платишь прямо сейчас, либо завтра же на твоем месте будет сидеть кто-то другой.       Китаец крякает от удивления, предпринимает попытку отпозти назад, но лишь неуклюже ворочается на подушках. Осаму вынимает пистолет из кармана и, не целясь, стреляет промеж глаз. Тело с приглушенным шлепком оседает на пол. На лице навсегда застывает выражение удивленного недовольства. Охранники дергаются, чтобы достать оружие, но Елена выскакивает вперед и, активировав способность, поджигает собственную руку.       — Ничего личного, ребятки, он больше не был нужен Портовой мафии. Но, если вы будете благоразумны, я нашепчу боссу парочку слов, и, может быть, кого-нибудь из вас посадят на его место.       Осоловевшие мужчины смотрят на тело у ног Осаму и, вскинув понимающие взгляды, кивают. Дазай спокойно допивает свой виски, встает и покидает комнату вместе с Еленой. Девочка стремительно идет вперед, вбивая каждый шаг в потертый ковролин. Кулаки сжаты и накалены до температуры Солнца — на самом деле нет, но Дазаю нравится так думать — и вид у нее такой, будто готова низвести брюнета до атома. Парочка людей оборачиваются на них: наверное, слышали выстрел, но, узнав в юноше главу Исполнительного комитета Мафии, тут же теряют к ним интерес.       Осаму успевает ухватить рыжую за локоть, стоит им выйти на улицу. Елена разворачивается на пятках и, замахнувшись, бьет прямо в челюсть, сдирая костяшки о чужие зубы. Парень отшатывается, прижимает ладонь к окровавленным губам, проходится языком по зубам, проверяя их целостность.       — Как же я, блядь, ненавижу вас, мужчин! Вы принимаете нас за вещи, играетесь, пользуетесь и безнаказанно губите. И ты ничем не лучше — хочешь поднагадить Огаю за мой счет.       Дазая коротит от той лютой животной ненависти, что сквозит в распахнутых глазах. Ощерившаяся, как волк, Елена сжата и напряжена, готова к нападению. Где-то в грудной клетке, на стыке реберных дуг взрывается осколочной гранатой, затягивая черной дырой нежное, еще живое сердце. Двадцать пятым кадром проскальзывает мимо ночных фонарей уязвленный взгляд коньячных глаз.       — Думаешь, ты такой сложный и загадочный? Никто не сделает больнее, чем ты сам себе? — каждым словом, как градом пуль, расстреливает бинтованное тело. — Торкает только близость смерти? Так я точно такая же. Тогда зачем ты пытаешь сделать мне больно?       Ее воспаленный, саднящий голос впивается в сознание колючей проволокой, цепляя иголками по мягкому. Осаму хочется прекратить эту пытку, сломать и без того надтреснутую Елену, чтобы самому перестать с каждым словом бросаться грудью под танковые гусеницы ее правды. Загнанная в угол, как и любое живое существо, девчонка показывает клыки, рычит и выцарапывает когтями драгоценную свободу.       — Давай напьемся и вскроемся в ванной?       Он бы мог сказать что-то утешающее, соврать в конце концов, но с губ срывается нечто честное и ядовитое. Девочка на мгновение замирает, опешив от сказанного, а после заливается адским хохотом. Редкие прохожие оборачиваются на разворачивающуюся сцену, а Елена, надрывно смеется ему прямо в лицо, обнаженного в своей уязвимости с распахнутой душой. Она чуть ли не падает, заваливаясь назад, захлебывается слюной, упирает ладони в колени, чтобы продышаться.       — И это все? — у Вакареску красное лицо, хриплый от смеха голос и слезинки в уголках глаз. — Это все, что мне может предложить самый грозный член Портовой мафии? Напиться до свинячьего визга и вскрыть себе вены?       Дазай молчит — у него больше ничего нет. Раскуроченный, раздетый до основания вспарывающим взглядом безразличных глаз. Он ждет своего приговора, пока Елена пугающе долго молчит, затягивая своими искривленными пальцами петлю на его шее. Юноша боится оторвать глаза от носок собственных ботинок, но, когда все же осмеливается, замечает мокрую дорожку от слезы на правой щеке, из-за неоново-розовой вывески напротив окрасившейся в яркий цвет.       — Это самое лучшее, что я когда-либо слышала…       Ярким фейерверком на периферии сознания взрывается облегчение. Их все еще разделяют злосчастные метры, загустевший воздух, пропитанный влагой, и гул города, но невидимой красной нитью протягиваются обреченные слова, замыкаясь на шеях, как иллюзорная удавка. Прямо сейчас, в эту минуту, они ближе, чем когда-либо будут, и уже гораздо сплоченнее, чем были. Дазай протягивает руку, а Елена с безотчетной радостью на лице ее принимает. Игнорируют машину с водителем и спускаются по улице пешком, наслаждаясь прохладной темнотой вечера и уютным молчанием. Из баров доносятся пьяные крики и галдеж; из клубов на улицу вываливаются разгоряченные девушки и парни, закуривают и закидываются разноцветными таблетками. В ближайшей подворотне рыжая находит дилера, как натасканная на наркотики собака. С ее легкой подачи купюра из кошелька мафиози оказывается в руках барыги, а у них — зип-пакетик с экстази. Как-то раз они с Чуей пробовали траву и кокс, чтобы расслабиться после очередной зачистки, но до экстази все никак не дошли руки, и теперь с энтузиазмом старшекурсника, показывающего неопытному ребенку сигареты, Елена заставляет Дазая проглотить одну таблеточку, вторую же кладет себе в рот.       — Вставляет, конечно, не так сильно, как кокаин или герыч, но поможет расслабиться.       Этого достаточно, и Дазай отпускает ситуацию. Они успевают дойти до «Люпина», когда начинается действие наркотика. Помещение бара плывет и плавится от сигаретного дыма, у стойки и за столиками мафиози всех сортов и рангов расслабляются после тяжелого дня. Бармен, заприметив Осаму, подзывает их ближе, где сразу же образовывается два свободных места. Комната пляшет и кружится, как искусная балерина, в пьяном шуме и легкого джаза из колонок. От душного жара комнаты Елену ведет и убаюкивает, но она упорно продолжает игнорировать высоченный табурет. Хихикает от мельтешащих перед заплывающим взглядом огоньков люстр. Брюнет не чувствует ничего, кроме легкой эйфории и безмятежности, но на его напарницу волшебные таблеточки оказывают просто поражающий эффект: взъерошенная, красивая, разгоряченная и ласковая, словно течная кошка. Ластится, подставляется под умелые ладони и все норовит залезть на колени. Они успевают распить на двоих бутылку дорогущего виски, когда кончик холодного носа ведет вдоль артерии на шее, а горячий рот томно шепчет на ухо:       — Скучно, — в привычной манере растягивать гласные сообщает рыжая.       Миниатюрная ладошка в попытке найти точку опоры на груди Осаму соскальзывает прямо на вздыбленную ширинку. Дазай шипит и дергается, а теплое дыхание играется с темными прядками у уха, пустив стаю мурашк вдоль позвонков.       — Мы можем поехать домой и заняться более интересными вещами.       На своеобразное предложение Вакареску хихикает и, щелкнув парня по носу, пробирается ему под руку, укладывается на чужие колени. Не может спокойно пролежать и минуты, вся вертится и изгибается, чтобы заглянуть начальнику в лицо:       — Ты когда-нибудь был в луна-парке?       Дазай прыскает в кулак, но девушка не обращает на это внимания, продолжая сверлить юношу взглядом. Нелепость вопроса его поражает. Час назад они хотели напиться и совершить двойное самоубийство, а сейчас Елена лежит у него на коленях и с серьезным лицом и шальными глазами спрашивает, был ли он в парке развлечений.       — Нет, никогда.       Рыжая тут же вскакивает, едва не выбив ему зубы макушкой, выуживает из внутреннего кармана пиджака кошелек, расплачивается за выпивку и тянет на улицу. Обдолбанные и пьяные, они вываливаются в отрезвляющую ночь Йокогамы, путаясь в ногах и только божьим попущением поймав такси. Бьющие по глазам фонарные огоньки, алкоголь вперемешку с наркотой и нелюбопытный водитель становятся катализатором путаницы конечностей, влажных поцелуев и загнанного дыхания на двоих. Девичьи пальцы уже забираются под пояс брюк, когда автомобиль тормозит и водитель сообщает сумму за поездку. Бурча неразборчивую благодарность, Дазай расплачивается, и оба выходят из машины.       Запертые на замок кованые ворота, замеревшие на ночь аттракционы, как гигантские чудовища заставшие под действием заклятия, безмолвно высятся над ними. Дазай осматривает массивный замок и, цокнув языком, разочарованно пинает брошенную мимо урны жестянку из-под газировки. Его лишили секса и возможности хотя бы раз прокатиться на колесе обозрения — эти вещи сравнивать нельзя, но лишиться обеих за одну ночь не очень хочется. Он оборачивается на булькающие звуки, будто что-то закипает в кастрюльке совсем рядом, — обхватив раскаленными ладонями замок, Елена плавит прочный металл. Когда расплавленной лужицей последняя преграда стекает к ее ногам, рыжая открывает ворота со скрипом и бочком проникает в образовавшуюся щель. Дазай следует за ней, обернувшись, чтобы проверить, нет ли поблизости свидетелей.        — И как это должно работать? Электричество включают только утром, и ловить нам здесь ничего, — раздраженно цедит Осаму. Почему же он не подумал об этом раньше?       Рыжая прикладывает палец к губам, призывая быть тише, и бесшумной тенью подбирается к крошечной будке охранника, владелец которой бессовестно храпит прямо на рабочем месте. Подпрыгнув на носочках, девушка стучит в оконце, пытаясь обратить на себя внимание. Мужчина, всхрапнув в последний раз, подскакивает на кресле от неожиданности и, вытаращив глаза на незнакомцев, хватается за дубинку, размахивая ею, и кричит во всю громкость:        — Вы еще кто такие? Как вы сюда проникли? Я сейчас полицию вызову!       Деловито отодвигая подчиненную, Осаму демонстративно отгибает полы пиджака, демонстрируя кобуру с пистолетом, вынимает из бумажника пачку купюр и, махая перед носом охранника, любезно улыбается. Прекратив тыкать в них дубиной, мужчина покидает свое рабочее место и, замирая перед мафиози в немом шоке, вопросительно выгибает густые брови.       — Любезный, мы совершенно точно не собираемся причинять вред вам или этому чудесному месту. Мы всего лишь хотели воспользоваться этим великолепным аттракционом, — охранник, проследив за рукой Осаму, осматривает остановленное на ночь колесо обозрения. — Можно?       Пожав плечами, мужчина забирает протянутую пачку и призывает странную парочку следовать за собой. В электрическом щитке поднимает автоматы, запуская электричество. Как по щелчку пальцев, разноцветные фонарики на фонарных столбах загораются, освещая дорогу. Охранник ведет их за собой по дорожке из оранжевых кирпичиков прямо к громадному аттракциону, выуживает один ключик из множества таких же на поясном кольце и, вставив в специальное отверстие на панели управления, запускает аппарат. С тяжелым рокотом самолетных турбин механизм приходит в движение, медленно прокручивая разноцветные кабинки. Мужчина останавливает аттракцион, когда очередная кабинка подходит к платформе, чтобы запустить пассажиров.       — Ведите себя осторожно и не высовывайте руки из окошек.       Он закрывает дверцу, проверяет средства защиты и запускает движение с панели. Растекшись по скамеечке напротив, Елена стеклянными глазами-фонариками глядит в мелькающие балки, конструкции, ночное небо, усыпанное алмазной крошкой звезд и верхушками желтых огоньков.       — Знаешь, в детстве меня пичкали рассказами о рае и аде. Отец говорил, что, если я не буду его слушаться, обязательно попаду в ад. Как думаешь, это правда?       Дазай впервые не знает, что ответить. Мори просил беречь психическое здоровье его подопечной, приведенное в шаткое равновесие тотальными усилиями целого штата врачей, и абсолютно любой ответ способен снести неустойчивую конструкцию из страхов и пережитых критических моментов, как ветер шалаш из тонких веточек. Они поднимаются все выше и выше, ночной город недоверчиво раскрывает перед ними свои улочки и потаенные местечки, как бутон свои лепестки по утру. У обоих в головах голодным червем застревает мысль о том, как всего пару часов назад они вместе хотели вскрыться в ванной, чтобы на следующий день их нашел обеспокоенный Ода, вспухших от воды и обескровленных. Дазай заглядывается на исполосованные ноги и выглядывающие из-под манжетов рубашки запястья, густо прокрытые тонкой сеткой рубцов, и отравленный разум не покидает мысли о том, как часто она была на волоске от такой желанной смерти. Он пытается построить в голове цепочку событий, которая довела юную девчонку до подобного состояния.       Кабинка в нерешительности останавливается на самой вершине, и Елена, обуреваемая неукротимым восторгом приваливается в стеклу, прижавшись самым носом и ладонями. Осаму поднимается следом и заходит со спины, наблюдая за родным городом. Как вечный двигатель Йокогамы, его жители не перестают курсировать даже ночью, подпитывая своими грехами ненасытного бога. Не гасимые ни на секунду фонари освещают эстакады и бесконечные дороги-артерии, многоэтажные стеклянные исполины протыкают своими шпилями пористые облака.        — Красиво, не так ли? — скорее констатирует, нежели спрашивает Елена. — С такой высоты не видно всей этой мерзости и гнили. На этом аттракционе каждый день катается не меньше тысячи человек в день, но никто из них не задумывается об этом.       — Люди глупы, и в этом их грех.       — Мы с тобой тоже люди. И каждый день прикладываем руку к этому беспорядку.       — Можно уйти в любой момент.       — Не смеши меня, — отфыркивается Елена. — Мы не можем уйти. А если и можем, то только вперед ногами.       Говорить дальше не имеет никакого смысла. Оба были в трезвом уме, когда соглашались на подобную работу. Они осознавали последствия, и сейчас горевать над пролитым молоком бесполезно.       — Ты увидела то, что хотела? — уточняет Дазай.       Елена медленно кивает, и у Осаму срывает стоп-кран. Он зажимает подопечную между стеклом и свой грудью, перекрыв пути отхода выставленными около ее головы руками.        — А я — нет.       Носом тычется в сгиб шеи и плеча, сцепляет зубы на загривке. С девичьих губ срывается стон, теряясь во влажных звуках поцелуев на шейных позвонках. Слабый протест подавляется теплой ладонью, выдергивающей рубашку из-за пояса шорт и забирающихся под нее. Узловатые пальцы ведут по тугим кольцам ребер, цепляют пальцами сосок и выкручивают до боли. Неосознанно девушка поджимает под себя колено, пытаясь то ли вырваться из томительного плена чужих рук, то ли прижаться прижаться всем телом ближе. В копчик упирается чужое болезненное возбуждение — Осаму хватает малого, чтобы завестись. Крепкие зубы оставляют на тонкой коже шеи расплывающиеся отметины, пульсирующие ноющим чувством стылого неудовлетворения. Когда умелые пальцы незатейливо проникают под нижнее белье, скользят по гладкому лобку и давят на изнывающий клитор, вторая ладонь накрывает шею в нежном захвате, придушивая.       — Остановись! — шипит Вакареску, отпихивая чужую ладонь от собственного горла.       Тело дергается в конвульсиях от уверенных движений скользнувших внутрь нее пальцев, расходящегося тепла на чувствительном комочке нервов. Дазай ускоряется, потираясь стояком о тощую задницу, когда рыжая, взбрыкнув, освобождается из рук мучителя. Распаленный и озлобленный неудовлетворением, Осаму успевает впутать ладонь в рыжие волосы и дернуть на себя. Елена вскрикивает, но одним резким движением юноша прикладывает девушку лицом о стекло кабинки. Неясными подтеками кровь оседает на мутной поверхности, стекая тонкими струйками вниз. Он бьет снова, до хруста в ушах прижимая голову подчиненной о твердое стекло. Дазай опускает руку и Елена оседает на пол, отползая к противоположному концу кабинки, и прижимает ладонь к сломанному носу. Тихо всхлипывает, в мгновение трезвея, и со звериным страхом в крупинках-зрачках пялится на Осаму. Кровь стекает по пальцам, пачкая белоснежную рубашку и голые ноги. Разливающаяся боль не дает мыслить здраво, но все существо буквально кричит, что от этого человека нужно держаться как можно дальше.       — Такие бляди, как ты, никогда не попадут в рай. Ты сдохнешь в грязи и помоях, не способная ни на что, кроме как быть чужой подстилкой. Жалкая сумасшедшая шлюха!       Молодой человек усаживается обратно на скамеечку, перекидывает ногу на ногу и с отвращением стряхивает кровь с пальцев. Внутри все закипает от необоснованной злости и желания завершить начатое.       — Ты не заслуживаешь ничего, даже моего члена в своем грязном лживом рту.       Он с неприкрытым восторгом замечает, как Елену перещелкивает, глаза отупело гаснут, и девочка послушной марионеткой подползает к своему начальнику, уловив суть его слов. Трется щекой о чужие колени, промочив ткань брюк кровью и слезами. Подцепив пальцами пуговицу и собачку замка, тянет вниз штаны, чтобы подобраться к трусам, на которых влажным пятнышком блестит след предэякулята. Умело ласкает через белье, немигающим взглядом наблюдая за закушенной губой Дазая. Темные реснички юноши дрожат, отбрасывая тени на высокие скулы, а пальцы неосознанно сжимают волосы на чужой макушке. Она ласково сдвигает ткань белья, и с сочным шлепком эрегированный член прижимается к подрагивающему животу. Прозрачная сочащаяся из щелочки уретры жидкость склеивает темную поросль на животе. Осаму гортанно стонет, стоит обволакивающей тесноте горячего рта целомудренно обхватить изнывающую плоть. Юркий кончик языка дразнит уздечку, очерчивает выпирающие венки на стволе, выбивая хриплые стоны из груди. Изредка, совсем на чуть-чуть он позволяет глотнуть кислорода, пока вновь не заставляет ее уткнуться носом в свой лобок.       Он срывается, когда девушка в очередной раз заглатывает член целиком, уткнувшись носом в покрытый жесткими волосами лобок, а теплые пальцы играют с яичками. Накрывает ладонью рыжую макушку и, насаживая девушку на собственный член, остервенело двигает бедрами. Не имея возможности сделать и вдоха, Елена судорожно пытается глотнуть кислорода, заливаясь обжигающими слезами. Дазай рычит, до боли оттягивая пальцами рыжие волосы, сжимается, как сжатая пружина, и обильно кончает. Рыжая давится спермой, хлюпает кровью в носу и отлипает от юноши. Но он успевает ухватить подчиненную за подбородок, давит на челюсть, из-за чего вязкая слюна вперемешку с семенем стекает из уголков губ. Размазывает кровь, сперму и слезы по лицу, любуясь полученным результатом. Заплаканная, измазанная и совершенно сломленная девушка кажется падшим ангелом, обломавшим крылья о линии электропередач. Брюнет подбирает безвольную Елену и утягивает на собственные колени, укладывает голову к себе на плечо и, убаюкивая, нашептывает:       — Ты обязательно попадешь в рай. Такие девочки, как ты, всегда попадают в рай.