***
Сознание возвращается в тело с отрезвляющим хлопком. Чувствительность медленно, но неотвратимо возвращается, проясняя картинку перед глазами. Мир Елены Вакареску со скрипом поворачивается, встает на положенное место. Окончательно в голове проясняется, когда скупой голос системы сообщает, что они прибыли на нужный этаж. Грязно выругавшись, Елена, неловко извернувшись на чужих руках, падает на пол, встречаясь сломанным носом с кафелем. Кричит так громко, что Дазаю приходится быстрее проворачивать ключ в замке, чтобы не перебудить соседей. Подхваченная сильными руками подмышками, она оказывается на коврике в прихожей. С прикосновениями возвращаются и воспоминания прошедших нескольких часов — дежурная перепалка, экстази, алкоголь, минет в кабинке колеса обозрения и переломанный нос. Собственного тела уже давным-давно не жалко, но эти приручающие нежностью ладони вкупе с искаженным от ярости лицом дают совершенно невообразимый эффект. Дазай Осаму не хочет ее тело, хотя оно, без сомнения, приятный бонус, но жаден до девичьей боли. Он хочет чужих страданий, как живительного нектара из сердцевины божественного цветка, с гордостью носить следы ее поверженного самомнения. Как есть, Елена поднимается на колени и уползает вдоль стеночки в ванную, запираясь на замок. Дазай, наблюдающий за этим странным действом, лишь молча проходит на кухню, даже не предприняв попытку исправить положение. Да и о каком исправлении может идти речь, если под солнечным сплетением скапливается обжигающий восторг из-за увиденной боли. Он всегда так жил, даже нашел работу, удовлетворяющую эту нездоровую тягу к издевательствам, но идеально выстроенный замок из песка смыло набежавшей волной рыжеволосой бестии. С каждым днем мучить тупоголовых бандитов, которые не способны были оценить изощренные пытки, становилось все скучнее, Чуя все реже выдавал нужную реакцию на его шутки, а появившаяся будто из-под земли Елена внесла в опостылевшую жизнь красочных оттенков. Юноша заглядывает в холодильник, но из съестного находит лишь бутылку скисшего молока и порцию мяса для Горошка, орущего при виде вернувшейся хозяйки. Дазай рыскает по полкам и шкафам, чтобы в самом последнем найти среди пачек сигарет и мотков прочной веревки упаковку лапши быстрого приготовления. Он ставит кипятиться чайник. Елена сползает вниз по двери, прижимается затылком к твердой поверхности. Словно из прохудившихся целлофановых легких разом выкачали весь воздух, не давая сделать и вдоха. Ребра сдавливают грудную полость раскаленными кольцами. Она заполошно хлопает ртом, скребет пальцами по горлу, пока голос внутри черепной коробки не приказывает дышать на счет. Ноги бессознательно дергаются, пальцы конвульсивно дрожат на коже, расчерчивая шею до красных полос. Стены давят, сужаются, грозясь раздавить, и девочка ребром ладони давит на сломанный нос, прикусив язык до боли, чтобы не закричать. Приступ плавно отпускает из своих удушающих объятий, возвращает стены в привычное положение, оставляя девушку корчиться на кафеле. Вакареску заливает пол под собой кровью, размазывает ее пальцами, чертя сюрреалистичные узоры. Спасительная дверца в Страну чудес уже маячит перед расплывающимся взором, но клятый Осаму стучит в дверь и спрашивает о самочувствии. Елена отхаркивается и тычет в дверь средним пальцем, отправляя Дазая в увлекательное путешествие прямиком в задницу. Ползком, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы продышаться, Елена добирается до унитаза и, перекинув волосы на плечо, засовывает два пальца в рот и давит на корень языка. Рвотный спазм прокатывается по пищеводу и гортани, выдавливая наружу остатки больничного обеда, алкоголя и наркотика. Колючие слезы выступают в уголках глаз, расчерчивают на щеках влажные дорожки и скрываются за воротом рубашки. Она давится рвотой, пока на языке не появляется отвратительно-горький привкус желчи. Утирая рот тыльной стороной ладони, рывком снимает с себя окончательно испорченную кровью рубашку, шорты и рваные на коленях колготки. Сделав над собой усилие, Вакареску поднимается и на дрожащих ногах заходит в ванную. Включает холодный душ на самый сильный напор и, скользнув по стенке вниз, подтягивает к груди покрасневшие из-за металлического пола кабинки аттракциона коленки. Ощущения такие, будто товарный состав жестокости Дазая проехался бритвенно-острыми колесами по ней несколько раз. Елена растирает ладонями худые плечи и выступающие ключицы, чтобы отмыться от грязи и въедливых прикосновений, а воспаленный разум токсично-неоновой всплывающей рекламой напоминает, что ей это нравится. Прирученное к жестоким рукам и людской мерзости несформировавшееся сознание девочки перевернуло все с ног на голову, и боль теперь воспринимается иначе. Весь эмоциональный диапазон, будто выжженный кислотой, лишь изредка мигает где-то на фоне, когда добрая подружка боль взрывается ярким сочным фейерверком и служит лакмусовой бумажкой как обозначение того, что Елена все еще жива. Елена ловит себя на забавной мысли, что лица всех ее мучителей были размытыми, как испорченная фотопленка, но лицо Дазая четко стоит перед глазами, отпечатывается на изнанке век раскаленным тавром. Холодные тяжелые капли воды оседают на плечах и волосах, катятся по щекам вместо слез, смешиваются с кровью и грязью на коленях. Прикусывая дрожащую от накатывающей жалости к самой себе губу, Елена не может принять тот факт, что никто из сильных и взрослых мужчин никогда и ничего не мог ей сделать, а этот сломанный мальчик-садист, Дазай Осаму, пробрался так глубоко под кожу. Его хочется выскрести, выцепить и раздавить, как мерзкого паразита, но он наверняка оставит в ее организме свою часть, убивающую изнутри. Почему-то именно на нем бракованный механизм каким-то чудом заработал, и теперь токсичное чувство собственного ничтожества серной кислотой разъедает нежную плоть за крепкой раковиной моллюска. Елена выключает воду, когда тело начинает колотить крупной дрожью из-за всеобъемлющего холода, пробирающего до самых костей. Насухо вытирается, полотенцем промакивает волосы, чистит зубы и обнаженная, как есть, выходит на кухню. Дазай лениво ковыряется в ленточках лапши вилкой, когда замечает голую девушку с кислотно-рыжими волосами, мокрыми сосульками лежащими по плечам. Она молча проходит к холодильнику, наклоняется, чтобы достать из морозилки упаковку с замороженным горошком, и прикладывает ее к пострадавшему носу. Взглядом, словно красным лучом снайперского прицела юноша, скользит по узеньким спине и пояснице, иссеченными пухлыми красными рубцами. Будто кто-то с особой методичностью хлестал хрупкую фигурку плетью, наказывая. Девчонка оборачивается, и Осаму вперивается глазами в небольшие полушария круто вздернутой вверх груди, звездочку шрама от пули в районе седьмого и восьмого ребра и толстую полоску рубца от пупка до лобка. Дазай поднимается и, отложив вилку, сиплым голосом сообщает: — Я не хотел ломать тебе нос. Рыжая обрывает его резким жестом и уходит в сторону клетки Горошка. — Расскажи эту сказочку кому-нибудь другому. Тебе нравится делать больно, а я люблю чувствовать боль. На этом и закончим. Взгляд у нее острый, словно рваный край консервной банки, и вся она какая-то ершистая и изломанная, но в хрупком теле чувствуется та несгибаемая сила, которая обещает Дазаю, что, если тот вдруг перейдет черту, Елена не побоится свернуть ему шею. Боль — их порочный замкнутый круг, связывающая по рукам и ногам цепь и обоюдоострый ошейник. Они с Осаму единые звенья цепи, отдающей густым ароматом страданий и стекольной крошки в горле. Дазай по привычке знал, что слезть с этого, как с героиновой зависимости, нельзя — один раз, и Страна чудес с изощренными пытками на каждом углу тебе обеспечена. Елена открывает дверцу клетки и, посадив птицу на плечо, удаляется в спальню. Осаму еще несколько мгновений стоит в тусклом освещении желтой лампочки, а после оседает обратно на стул, рухнув головой на скрещенные руки. Он четко ощущает, будто это рыжая бестия выебала его в рот, жестко прогнув под себя. Быть выебанным Дазаю не шибко-то нравится.***
Утро выдается пасмурным, но удушливо теплым. Налитый влажностью тяжелый воздух противно липнет к коже, заставляет волосы виться и не дает нормально вдохнуть. Тусклые облака, будто присыпанные мукой, не пропускают и лучика света. Дазай ставит перед Еленой тарелку с омлетом, но та лишь качает головой и закуривает в удушливой духоте квартиры. Юноша присаживается напротив и медленно принимается за еду — в такую погоду и жить не охота, не то что есть. — Ты выпила таблетки? Вид у нее такой, будто Осаму предложил ей сброситься с многоэтажки. Демонстративно выбирая из каждого пузырька одну пилюлю, Елена горстью закидывает их в рот и запивает горьким кофе. Отек вокруг носа немного спал, а покрасневшая отечность все еще напоминает о вчерашней ночи. — Не делай такое лицо, будто это я один во всем виноват, — ворчит Дазай, остервенело сжимая в пальцах вилку. Рыжая ничего не делает, лишь молча глотает свой кофе и курит, выпуская струйку дыма в потолок, но большущие глазища топят Дазая в раскаянии, как вязкая трясина. Эти люминесцентные склеры, как зеркала, отражают его гниль и уродливую личину, показывая, словно в кинотеатре, тот самый двадцать пятый кадр с искаженным истинным лицом главы исполкома. Аппетит совершенно пропадает. Елена усмехается — знает, чертовка, о губительной особенности своих желтых гляделок, — одним глотком опустошает кружку и уходит в спальню, чтобы одеться. Дазай, как привязанный, движется за ней, на пороге комнаты толкает девчонку в спину, из-за чего та тычется носом в дверцу шкафа и скулит на высокой ноте. Брюнет сжимает пальцы на ее затылке, вдавливает пострадавшим носом, пуская усилия регенерации коту под хвост. Елена рычит, слезно просит отпустить, пинает по колену, но Осаму стоит на своем, прижимая ее лицо к твердой поверхности и, склонившись, шепчет в самое ухо, щекоча теплым дыханием пряди вокруг ушной раковины: — Прекрати смотреть на меня так, дрянь проклятая! Это ты во всем виновата. Обыкновенно сдержанный, мастерски контролирующий себя Дазай рядом с ней вмиг теряет все свое напускное спокойствие, выпуская наружу спрятанного за многочисленными замками садиста. Девчонка воет, скребет ногтями по дереву, брыкается, но юноша все напирает, вдавливает носом в дверцу до хруста, чувствуя разливающуюся по телу приятную дрожь. Пах мгновенно наливается тяжестью, в голове отчаянная круговерть мешает все мысли в кучу и, поддавшись порыву, Дазай зарывается носом в рыжую макушку и ломает переносицу до конца. На один короткий миг Елена отключается, но, не сумев перескочить через собственный болевой порог, кричит от разрывающей голову боли и оседает на подкосившихся ногах. Осаму ловит ватное тело, любовно рассматривает съехавшую набок косточку носа, наливающийся отек вокруг и струйку крови, орошающую губы. Он оседает на пол вместе со своей ношей, баюкает раненую девушку у себя на руках. Бережно придерживая затылок, Дазай накрывает чужие губы, мажет себя в теплой жидкости и скулит, как раненый, когда член в брюках болезненно дергается от всепоглощающей вседозволенности в осоловевших глазах девчонки, контроль над своим телом, который она вручает ему так просто и легко, что на минуту становится страшно. Боязно от того, что в любую минуту он может заиграться, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и своими руками сломать эту хрупкую куклу, безоговорочно вверившую ему, садисту, свою жизнь.***
Дазай пытается исправить положение пластырем с дурацким рисунком крошечных динозавриков — клеит полосочку на ранку и спрашивает, как она себя чувствует. Безразличный, мертвый взгляд остекленевших глаз Елены вперивается в переднее сидение машины. Девчонка не реагирует ни на слова, ни на прикосновения. Она поверхностно дышит, прислонившись виском к стеклу автомобиля, изредка моргает и игнорирует любые попытки Осаму ее растормошить. Когда он в очередной раз тянет руку, чтобы щелкнуть ее по носу, Елена бросается вперед и, щелкнув зубами, впивается в юношеское запястье хваткой бультерьера. Дазай вскрикивает от неожиданности и в попытке выдрать руку шлепает девчонку по лбу. С ниточкой слюны в уголке губ и диким хохотом Вакареску приходит в себя, будто выныривая из-под толстого слоя льда. — Это, блядь, не смешно! — А тебе в детстве не учили, что невежливо трогать людей без их разрешения? — парирует Елена, наконец перестав смеяться. Они молчат, пока водитель не останавливает машину напротив входа на базу. Дазай торопится на ежедневный разговор с Мори, а Елена вновь оказывается предоставленной самой себе. Девочка уходит в сторону кабинета главы Исполнительного комитета, где невыспавшийся Чуя с недовольным лицом уже корпит над бумажками. Лениво окинув взглядом комнату, девушка, удобно устроившись в кресле Дазая, нахально закидывает ноги на хозяйский стол и, откинувшись на спинку, забывается в липком, пропитанным пульсирующей болью сне.***
Его босс всегда отличался сдержанностью и умению не поддаваться маниакальным настроениям, что, несомненно, нравилось Дазаю, который сам скрывал за ледяной скорлупой безразличия бурю. Первое, что он видит, когда заходит в помещение, — лихорадочный блеск глаз из тени в углу. Расположившись на излюбленном кресле за шикарным столом из дорогой древесины, Огай старается сдержать улыбку на тонких губах, и длинные пальцы, без сомнения готовые вскрыть тебе глотку одним рассчитанным движением, подрагивают от нетерпения. Осаму даже боится предположить, что взбрело в голову боссу на этот раз. В прошлый — Мори подкинул ему огромную проблему в виде Елены, а еще одного неуравновешенного ребенка Дазай не переживет. Окруженный тремя неугомонными, характерными и диковатыми детьми, молодой человек чувствует себя не грозным мафиози, а нянькой, которой платят сущие гроши за ее работу. — Только не говорите мне, что вы подобрали еще одного оборванца, — произносит Дазай сухо и с упреком. Несмотря на широченную, хитрющую ухмылку, Огай закатывает глаза. Иногда вместо взрослого, наделенного высоким интеллектом молодого человека Дазай представляется ему пятилетним ребенком, ведомым эгоизмом и желанием собрать вокруг себя армию людей, готовых исполнить любой его каприз. Брюнет позволяет себе хамить и острить прямо во время совещаний или встреч с важными людьми, тратить немаленькую зарплату на дорогие машины и развлечения, но мужчина терпит его по сей день за умение хорошо выполнять свою работу, страсть к чужим страданиям и неординарный ум. — Как ты думаешь, смогут ли эти детки работать в команде, а, Дазай? Нет! Однозначно нет. Каждый из них обладает разрушительной способностью и, к сожалению, ужасным характером, что не способствует контролю этой самой способности. Одно неосторожное слово или действие может запустить эту бомбу, радиус поражения которой способен уничтожить целый город. Елена на дух не переносит Чую, и им едва удается существовать с Акутагавой вместе, чтобы не поразбивать друг другу носы; Накараха с лютой ненавистью смотрит на рыжую девчонку, забравшую почти все свободное время Дазая, которое он раньше тратил на перепалки с Чуей, с Рюноскэ он худо-бедно нашел понимание, заключающееся в обоюдном молчании и обменом редкими репликами; Акутагава же предпочитает вообще ни с кем не общаться, только смотрит на него, Дазая, как преданная собака на своего хозяина. — Они скорее переубивают друг друга, чем скооперируются, — отфыркивается Осаму. Ему совершенно не нравится, куда клонит начальник. Одна мысль страшнее другой скользят в уме, но он отмахивается от них, как от назойливых мух. — Какой в этом вообще смысл? — По отдельности они прекрасно могут справится вместе, но, если возникнет ситуация, которая будет требовать командной работы, все может обернуться непредсказуемыми последствиями. В словах Огая была доля истины, но когда Дазай представляет всего на минутку, что ему самолично придется убирать весь тот бардак, учиненный этой троицей неугомонных подростков, ему становится не по себе. Он едва может справиться с кем-то одним, а тут босс предлагает объединить эти три элемента во взрывоопасную субстанцию, готовую рвануть в любую минуту. — Не думаю, что из этой затеи хоть что-то получится, — деланно сокрушенно покачивает головой юноша. — Не думаю, что мне нужно твое мнение по этому вопросу, — ехидно парирует Мори. — Это приказ, Дазай. Парень лишь пожимает плечами и, услужливо улыбнувшись, выходит в прохладный коридор. Будто у него и без извращенных затей Мори нет занятий. Ему нужно разобраться со скопившейся горой документов, которая не стала меньше даже после того, как часть была отдана Чуе; нужно что-то делать с Еленой и тем фактом, что любое их взаимодействие заканчивается ее травмами; необходимо помочь Одасаку, который еще давным-давно просил о помощи в бухгалтерии их подставной фирмы для отмывания денег. План реализации задания Мори возникает в голове сам собой — Дазай улыбается, как накормленный досыта кот, и с самодовольным видом влетает в собственный кабинет.***
— Это что еще, блядь, значит? — возмущенно вопит Чуя, окончательно разочаровавшись в этом дне. Вступая в ряды Мафии, он совсем не ожидал, что целыми днями ему придется перебирать дурацкие бумажки, заполнять и перепроверять отчеты за Дазаем, довольствуясь редкими вылазками на зачистку. Разрушительные последствия Порчи, возможность подраться и заработать авторитет были и до сих пор являются ключевыми факторами, почему он еще не забросил эту работу к чертям собачьим. Его даже не пугала перспектива получить пять пуль в живот и сломанную челюсть, но Огай, человек, которого он ценит и уважает, никогда так с ним не поступит. И вот сейчас, вместо погонь и драк, Накахара получает незабываемый остаток дня и вечер, проведенный в стенах кабинета бухгалтерии. Это здание досталось Мори от предыдущего главы Портовой мафии, успевшего оборудовать старый склад в приемлемое для работы место. Здесь были столы и стулья, приемная и кабинеты начальства для переговоров, а Огай лишь добавил уюта и блеска. Сейчас, пройдя среди корпящих над бумагами работников офиса, Дазай отдает в надежные руки Оды трех шокированных подростков. — Спасибо, Дазай, — вокруг ласковых глаз Сакуноске лучики-морщинки расползаются от понимания, что друг не забыл о его просьбе. — Лишняя пара рук никогда не бывает лишней. Осаму лишь пожимает плечами и, раскланявшись, уходит обратно в главное здание. Одасаку, развернувшись на пятках, призывает ребят следовать за собой и уводит их в небольшую комнатушку предназначенную для хранения бумаг и канцелярии. Шесть длинных, до самого потолка, стеллажей, стол и стул; пол и полки завалены коробками, папками и стопками документов. — Вам предстоит навести здесь порядок, — говорит мужчина, почесывая колючий от щетины подбородок. — Не уйдете домой, пока не будет чисто. Оставляя шокированных детей разбираться с бардаком, Сакуноске покидает комнату, прикрыв за собой дверь. Переглянувшись, троица сходится во мнении, что никто не убирал в этой комнате с момента основания офиса, а весь ненужный хлам скидывался именно сюда. Уходят добрых пятнадцать минут, чтобы просто прекратить препираться и начать делить обязанности. Акутагаву, как самого усидчивого и болезненного, решают посадить перебирать бумаги. Свалив коробки на пол и освободив место, Чуя и Елена выкладывают перед ним многоярусные пачки документов, оставив за ним сортировку, когда сами беруться освобождать полки и стеллажи, чтобы протереть пыль и разложить отсортированные бумаги по местам. Рюноскэ за все время чихает от силы четыре раза, тогда как Елена не может прожить и минуты, чтобы не расчихаться от витающей в спертом воздухе пыли. Со сломанным носом это делать оказывается очень трудно и болезненно, но отлынивать от работы ей не позволяет осатаневший Чуя, не желающий проводить свое время таким образом. — Почему мы вообще должны это делать? — возмущается парень, передавая стопку с бланками Елене, которая в свою очередь скидывает их вниз, в руки Акутагаве. — Мы, солдаты, должны перебирать хлам, когда тут сидит целая орава офисного планктона! И где, спрашивается, справедливость? — Все гораздо проще, дурака ты кусок, — беззлобно отбривает девушка, едва успев зацепиться за последнюю ступеньку лестницы, чтобы не упасть от очередного приступа чихания. — Дазай хочет сделать из нас бойз-бенд. Такая простая мысль, озвученная прямолинейной девушкой, отзывается в телах молодых людей приступом бунтарского неповиновения и легким сердечным покалыванием. Работать одному было почетным и важным, будто в тебе перестали видеть ребенка и наконец разрешили занять место за столом рядом со взрослыми. — Это еще зачем? — изумляется Накараха, успевший подавиться воздухом и откашляться. — Во-первых, есть ситуации, которые требуют командных решений, — рассудительно начинает Елена. — Во-вторых, когда мы находимся в одной кучке и кто-то один может нести ответственность за другого, нас проще контролировать. — Раньше же мы как-то справлялись, — недовольно бурчит внизу Акутагава. — Давайте будем честны до конца, каждый из нас, мягко говоря, не пальцем деланным и характеры у нас — сахар со стеклом. И я понимаю это решение — в ответственный момент мы можем сорваться, не успеть проконтролировать свою способность, и тогда хлебать нам эти последствия ситечком. Странно слышать такие разумные речи из уст сумасшедшей девицы, но они оба, Чуя и Рюноскэ, воздерживаются от согласия, хотя разумное зерно в этих словах и есть. Через два часа приходит Ода, чтобы проверить своих помощников и принести им три упаковки разогретой лапши и пакетики с шоколадным молоком. Пока дети молча едят, мужчина разглядывает аккуратные стопки отсортированных бумаг, два первых чистых стеллажа и усталые моськи детишек. На сытый желудок работается крайне лениво и трудно, но, подгоняемые желанием уйти сегодня домой, Елена и Чуя успевают разобрать еще два шкафчика, а Акутагава — разложить по стопкам «Важные», «Могут понадобиться» и «Лучше сжечь ко всем чертям» документы из коробок. К этому моменту на улице уже темно, а в здании не остается никого, кроме них, Одасаку и сторожа. Когда мужчина заходит в комнату, чтобы отправить помощников домой, он обнаруживает их заснувшими прямо на полу: Акутагава дремлет за столом, опустив голову на сложенные руки, Елена надсадно сопит сломанным носом и подставляет ноги в качестве подушки для Чуи. Умиляясь такой картине, когда трое диковатых, прямолинейных и свободолюбивых подростка спят, свернувшись под боком друг у друга, как котятки, Одасаку закрывает дверь и из солидарности остается вместе с ними в пустом офисе, решая перелопатить дневную норму документов для следующего дня.***
Они просыпаются утром следующего дня с затекшими шеями и задеревеневшими телами из-за того, что кто-то очень входит в комнату, принося с собой густой аромат омлета, сыра и сосисок. Нагруженный вилками, пакетами из доставки, чайником и стаканами Сакуноске вваливается в складское помещение и выгружает на стол свою поклажу. Сонных, уставших и голодных детей он отправляет в туалетные комнаты, чтобы те умылись и прополоскали рты водой, пока он разрезает омлет и заваривает в трех пластиковых стаканчиках кофе. Вернувшись, едят прямо из контейнеров пластиковыми вилками, запивая сладким кофе. Мужчина помогает Елене обработать нос, хотя ускоренная регенерация сделала за ночь все возможное, чтобы как можно скорее залечить треснувшую кость. — Как ты умудрилась так приложиться? — спрашивает он, хотя внутри отчаянно ревет сирена, предупреждая, что он забрел на запретную территорию. — Это ее Дазай так отоварил, потому что она ему не дает, — ехидно поясняет Чуя, за что получает локтем по ребрам. Завязывается небольшая потасовка, но Сакуноске, схватив драчунов за шкирку, успевает оттащить их друг от друга до того момента, когда острые ногти Елены успевают добраться до глаз Чуи. Мужчина уносит грязную посуду и наказывает поскорее разобраться с оставшимися стеллажами, чтобы он мог с чистой совестью отпустить детей к обеду отсыпаться. Работают молча и слаженно: Чуя и Елена разбирают шкафы от завалов и моют от пыли, а Рюноскэ — перебирает бумаги и помогает раскладывать их на чистые полки. Работы оказывается больше, чем они ожидают, поэтому успевают разобюраться со всем лишь к шести вечера, а затем Ода сообщает, что ребята славно потрудились и машина с водителем, готовым отвезти их по домам, уже ждет у выхода. Ночной воздух приятно холодит кожу после целого дня, проведенного в душном пыльном помещении. Идут до машины молча, прислушиваясь к шороху накатывающих волн, приглушенным звукам жизни Йокогамы и собственному дыханию. Водитель косится в зеркало заднего вида на странную троицу — Чуя рычит и требует смотреть на дорогу. Первым до дома подвозят Акутагаву. Парнишка коротким кивком прощается и спешит до подъезда. Этот район целиком и полностью при строительстве был отдан под элитные жилые комплексы, где сейчас живут сливки высшего света и члены Портовой мафии. В самом начале жили, в основном, бандиты с низким рангом и шестерки, ближе, — где высаживают Накахару — приближенные к Исполнительному комитету, а в самом центре, куда завозят Елену, только самые важные для организации люди. Лифт медленно поднимается до нужного этажа, звук проворачивающегося в замке ключа подобен взрыву шумовой гранаты в оглушающей тишине квартиры. Из кухни не доносится звон тарелки, телевизор молчит, и девушка замирает в нерешительности. Подобравшись, будто готовясь к атаке, Елена как можно тише закрывает дверь и по стенке проходит по коридору дальше. Дазая нет ни на кухне, ни в спальне, а тонкая полосочка света из-под двери ванной комнаты моментально заставляет насторожиться. Она дергает за ручку, но дверь оказывается ожидаемо закрытой. Какое ей вообще дело, что там делает Осаму? В какой момент стало не все равно? Но червяк любопытства уже впивается глубже в плоть и требует его удовлетворить. У нее не хватит сил выбить дверь с ноги, слишком слабая, чтобы вынести с плеча, а если применить способность и взорвать эту дверь ко всем чертям — на шум сбежится весь этаж. Елена вспоминает, что Дазай все время носит пистолет в кармане своего черного плаща, и спешит в коридор, где, нашарив дрожащими руками оружие, снимает его с предохранителя и направляется обратно в сторону ванной. Не целясь, Вакареску спускает курок, замок срывает с крепления и дверь моментально распахивается, открывая неожиданную картину. В ванную, наполненной окровавленной водой, погружен молодой человек. Его руки со вспоротыми запястьями откинуты на бортики, рубашка и брюки давным-давно намокли, а на губах застыла блаженная улыбка. Елена откладывает пистолет на стиральную машинку и медленно приближается. Внутри все органы меняются местами, и пряный запах крови вбивается в ноздри. Она присаживается на бортик ванной и поднимает на уровень глаз чужую руку, осматривая рваные края раны, будто Осаму с остервенением елозил лезвием по коже. Разжимает пальцы, и мужская рука безвольной плетью шлепается о воду. Нормальный бы человек уже успел испугаться, набрать скорую и оказать хоть какую-то помощь, но Елена никогда не была обычным человеком. Где у других были гнев, страх, радость или злость, у Вакареску лишь холодное безразличие и раздражение. Такие люди, как она, лишенные совести, не умеющие испытывать вину, ценились в жестоком мире бандитов и наемных убийц. Диссоциативное расстройство личности или же социопатию, как и шизофрению, ей диагностировали еще в раннем возрасте. Безразличная до чужих чувств и переживаний, Елена измывалась над младшими и умело манипулировала взрослыми в своих корыстных интересах. Папа хлопал девочку по плечу и уверенно твердил, что из нее вырастет достойная замена, но гордость сменилась ужасом, когда девочка, не дрогнув ни единым мускулом на лице, забила собственную мать лопатой, когда та захотела определить дочь в клинику. Тогда она не понимала, почему окружающие сторонились ее, шугались по углам, но сейчас ей нет уже никакого дела до них. Вся их дружба, любовь и взаимоотношения — лишь белый шум, отвлекающий Елену от единственной верной цели. Рыжая прижимает два пальца к сонной артерии, прощупывает совсем слабенький пульс. Ведет вверх по челюсти, накрывает бледную щеку, ведет подушечкой большого пальца по безмятежным векам. Дазай будто бы спит спокойным сном, где не нужно каждый день бороться за собственную жизнь, а вечером — вскрывать вены в одинокой квартире. Она разочарованно усмехается и совсем легонько бьет в плечо, пытаясь расшевелить юношу. — Ты же обещал, что мы сделаем это вместе… В своей слепой попытке найти то, что хотя бы на долю секунду тронет очерствевшую душу, Елена пробовала наркотики, убивала людей пачками, пила и курила, но те сладостные минуты, когда острый край лезвие рассекает тонкую кожу запястья, не способно было заменить ничего. Пока не появился этот чертов ублюдок с коньячными глазами, надломанной душой и отчаянной тягой к смерти. Дазай Осаму перекрыл кислород тонкими музыкальными пальцами, а на исходе жизни показал, что он гораздо лучшее лезвия. Осаму ломал, гнул под себя, делал больно, но заставлял чувствовать. При взгляде на это скульптурное лицо, вылепленное богами по особой мерке ей в наказание, под солнечным сплетением Елены поднималась волна удушающей ненависти — почему именно этот надломанный мальчик с душой изувера подобрал код к системе управления и взял под контроль ее чувства и эмоции? Убеждая себя, что делает это лишь для собственного блага, Елена вынимает телефон из кармана брюк и набирает номер скорой. Это было сродни героиновой ломке — попробуешь один раз и больше никогда не сможешь остановиться. Прочувствовав этот яркий и сочный взрыв на грани болевого порога, Вакареску не хочет, чтобы это так быстро заканчивалось. Она не позволит ему лишить себя долгожданного удовольствия. Если его близость, те страдания, причиняемые им, заставляют выжженную землю эмоций дать новую жизнь, то необходимо сделать все возможное, чтобы этот засранец выжил. Оправдание хорошее — именно его Елена держит в голове, как базовую установку, пока кусает кожу на большом пальце в ожидании врачей.