***
Елена молча ждет Мори возле машины, дергано курит и встречает его выжидающим взглядом. Он вырывает раскуренную сигарету из ее тонких пальцев, остервенело запихивает в салон автомобиля и приказывает водителю отвезти их до квартиры. Огаю нужно куда-то выплеснуть бурлящую злость и раздражение, поэтому он перетаскивает Вакареску на свои колени и припечатывает тонкие искусанные губы властным кусачим поцелуем. Девчонка мычит в соприкосновение губ, упирается ладонью в плечи и пытается уйти от грубой ласки. Смотрит со смесью удивления и безысходности, и Мори разжимает руки, успевшие окольцевать тонкую талию. На покрытых трещинками губах выступают крошечные капельки крови, которые он хочет убрать языком, но Елена отворачивается, и чужие губы утыкаются ей в щеку. — Это из-за него, ведь так? — спрашивает она и смотрит загнанным взглядом собаки, брошенной хозяином в капкан ради приманки. Это отрезвляет, и мужчина отстраняется, позволяя девочке сползти со своих колен и отползти к окну. Она опускает стекло и, выудив из пачки сигарету губами, закуривает. Горький запах табака оседает на легких разъедающей пленкой, и Огаю кажется, что он проебался по всем фронтам. С таким взглядом, как у нее, солдаты сообщают полководцу, что отдали врагу стратегически важный объект. Он собирает пальцами пряди у лица, зачесывает назад и устало откидывается на спинку сидения. Не хочется ровным счетом ничего, но вопрос, повисший в воздухе, давит на плечи веревкой с кирпичом, утягивая под лед, на самое дно. — Прости, если сделал больно, детка. — Деткой будете звать свою мелкую белобрысую сучку, а у меня есть имя! — рычит Елена и получает по зубам. Хлесткий звук пощечины прорезает червоточину между ними, осыпаясь подорванными комьями понимания и обоюдного потребления. Наливающийся красным след горит пожаром на бледной щеке. Девчонка наклоняется, чтобы поднять с пола недокуренную сигарету, и тянет обратно в рот, а после просит водителя остановиться у тротуара. — Елена, извини, я не знаю, что на меня нашло, — пытается оправдаться Огай, когда машина тормозит и девчонка выбирается из салона, напоследок наградив его отрешенным взглядом. Мори не впервой чувствовать себя проебавшимся, но этот разрушительный взгляд безучастных глаз сродни разъедающей серной кислоте. Он еще долго смотрит вслед фигуре, удаляющейся неровной походкой, а когда та становится неясной точкой в конце улицы, просит водителя ехать дальше.***
Елена совсем не планирует сюда идти — ноги сами приносят к воротам больницы. Она проходит через кованый забор во внутренний дворик с милыми лавочками, клумбами и цветущими деревьями. В золотистом свечении расцветающего солнца сирень смотрится особенно привлекательно. Подойдя ближе, девушка обнаруживает парочку ветвей, таких же отломанных и растоптанных чужой ногой, как и она сама. Недолго думая, подбирает их с земли и бережно оглаживает гроздья пыльно-пурпурных цветков. Идет мимо курящих врачей и медсестер, выпускающих облачка дыма в холодный воздух, прижимает ветки к груди, будто это все исправит и распрямит испорченные бутончики. Персонал провожает ее равнодушным взглядом, не обращает внимания, когда девчонка, рухнув на колени, захлебывается рыданиями и прижимает к опухшей щеке помятые соцветия. Хлюпает носом, воет и баюкает эту проклятую сирень, как самое дорогое и давным-давно утраченное. Слюна тонкими ниточками тянется изо рта в немом крике, Елена прикусывает костяшки пальцев и скулит подстреленным зверем, брошенным и изувеченным по чьей-то бездумной прихоти. Внутри, на стыке реберных дуг, рвется на куски, вытягивается по жилам жизненно-важная мышца, стоит ей лишь представить худощавое тело со вспоротыми запястьями в окровавленной ванной. Так она плакала в последний раз в восемь лет, когда мать, больно отпихнув ее от себя, сказала, что Елена ей больше не дочь. С тех пор слез больше не было, будто слезные протоки иссохли навсегда, но сейчас жгучие и разъедающие дорожки соли въедаются в нежную кожу щек, душат, застревают в горле немым криком и крутят спазмом грудь. Елена трясется, кричит, выпуская скопившуюся боль и несправедливость. Хрипит, надрывно смеется сквозь рвотные спазмы, сжавшие гортань, опадает на холодный асфальт, прижимаясь разрывающимся тупой болью виском. Проходит много времени прежде, чем ее находят и трясут за плечо. Обеспокоенная медсестра с золотистыми кудряшками, обрамляющими лицо сердечком, помогает ей подняться и хочет оказать помощь, но Елена отмахивается, на грани шепота выдавливает благодарность и уходит в сторону входа. Озябшая, промокшая от насыщенного влагой утреннего воздуха, она обнимает себя за плечи, сдавливая ветки сирени, поднимается по лестнице до нужного этажа и безошибочно находит ту самую палату. Одасаку смотрит на нее, словно на призрака, провожает взглядом до кровати Дазая. Осаму впивается испытывающим взглядом в раскрасневшееся заплаканное лицо с отпечатком чужой ладони. На последнем издыхании Елена доходит до постели. Обессиленная, измотанная недавней истерикой, она падает поперек кровати, устраивается калачиком у Дазая в ногах, как верная псина, и моментально забывается в липком и удушливом сне.***
Ощущение скорого пиздеца было знакомо Елене не понаслышке: вся ее чертова жизнь состояла из бесконечного минного поля, через которое приходилось пробираться с закрытыми глазами. И сейчас, с трудом распахнув отяжелевшие веки, девушка на огромной скорости врезается в ломку. Светлые стены комнаты сужаются с пугающей скоростью, потолок вот-вот грозит рухнуть вниз. Чувство тревоги заставляет внезапно сесть на постели, но резкая боль сводит мышцы ног. Елена всхлипывает, утирает брызнувшие из глаз слезы и уже тянется лихорадочно дрожащими пальцами, чтобы растереть скрученные икры, но чья-то жесткая рука дергает ее подбородок в сторону, и светлые коньячные глаза схлестываются взглядом с дрожащими крупинками зрачков. — У тебя ломка, — не спрашивает, а констатирует Дазай. Он отпихивает девчонку от себя подальше, к краю кровати, как заразную чумой крысу, и брезгливо морщится. — Когда была последняя доза? Елена всхлипывает, поджимает к груди ломящие от пульсирующей боли ноги, и сворачивается клубком, чтобы облегчить состояние. Но становится хуже — от бездействия гудящие мышцы будто слетают с заводских настроек и взрываются осколочной гранатой, впивающийся тысячей осколков в нежную плоть. Она правда старается подсчитать, когда в последний раз употребляла, но мозги под натиском ломки плавятся в желеобразную массу, растекаясь по черепной коробке. — Ну? — требовательно уточняет Осаму, тычком ноги обращая на себя внимание. — Часов восемь-десять назад, — скулит она и накрывает голову руками, защищая от эфемерных кусков штукатурки и бетона, летящих с разрушающегося потолка. — Дальше будет только хуже. — А то я, блядь, без тебя не знаю! — резко вскочив, орет ему прямо в лицо девчонка и за такую вольность получает кулаком по ребрам. Она всхлипывает, рухнув Осаму на колени, обнимает себя руками и ищет защиты в безжалостных глазах мафиози, но он лишь в отвращении отодвигается. — Буду думать, где достать дозу. — У тебя всегда должен быть запас на этот случай, — фыркает Дазай самодовольно. — Я каждый раз надеюсь, что это мой последний день! Он еще несколько минут наслаждается развернувшейся на его кровати драматической возней, сопровождающейся слезами, а затем предлагает: — Я могу достать тебе немного героин, — Елена вмиг успокаивается, приподнимается на локтях и оторопело вперивается в собеседника немигающим взглядом. Она прекрасно знает о подвохе, скрытом за такой любезностью. — Но и ты хорошенько постараешься для меня. Будто мало ее растоптанной чести и умоляющего взгляда гуляющего по краю пропасти самоубийцы. Но ломает так сильно, что все инстинкты и границы смывает надвигающейся волной новой истерики, и, сглотнув, Елена спрашивает: — Что мне надо сделать? Осаму ликующе скалится и откидывает больничное одеяло в сторону. — Поработай ручкой, сучка! Елена в мгновение преображается, становясь соблазнительной ручной кошечкой, но дрожащие зрачки выдают ее с головой. Подползая на коленях, она помогает сидящему юноше стащить больничные штаны до колен и проводит кончиком пальца по еще вялому члену. Елена стреляет томными взглядами из-под опущенных ресниц, сплёвывает себе на ладонь и, окольцевав ствол ловкими пальцами, на пробу проводит пару раз вверх-вниз, массирует подушечкой большого пальца под чувствительной головкой. Хватает пары уверенных движений для того, чтобы Дазай вскинулся на постели и, шикнув, будто только что обжегся, резко и грубо дернул девчонку на себя, прижигая сухие губы мокрым поцелуем. От теплого властного языка или же от изнуряющего действия ломки Елена плавится изнутри, становясь вязкой и тягучей. Член, твердый и обжигающе горячий, пульсирует во влажном захвате бережных пальцев, яички поджимаются, и Дазай думает, что если рыжая продолжит в таком же темпе, то он кончит уже через пару минут, как подросток в пубертате. Прохладные пальчики ныряют вниз, задевая напряженную мошонку. Осаму всхлипывает от переизбытка чувств и ощущений, зарывается носом в соединение хрупкого плеча и шеи своей подчиненной, вдыхая упоительный запах отчаяния и безысходности. Он хочет остановить ее, чтобы продлить момент, но предвкушение скорой яркой разрядки бьет по оголенным нервам. Вакареску щекочет острым ногтем щелочку уретры, и, задушенно вскрикнув от неожиданности, Осаму обильно кончает, забрызгав жемчужными каплями предплечье девчонки и простынь под собой. Успокаивающие движения вдоль пульсирующего ствола отдаются ноющим голодом под пупком, выжимают остатки спермы. Елена не обязана и не хочет, но поддается вперед и тычется неловким касанием в чужие губы, не прекращая ласки. Дазай перевозбудился, он хочет еще, поэтому отвечает на поцелуй, впутываясь ладонью в рыжие волосы на чужом затылке. Он чувствует, что тело рядом ведет, будто в пьяном бреду, Елена мелко дрожит и поскуливает в поцелуй, продолжая терроризировать член беспощадно ласковыми движениями. И, когда он вновь оказывается на пределе желания, девчонка разрывает поцелуй и, хищно ухмыляясь, сжимает твердую плоть в кулаке, впиваясь острыми ногтями в нежную кожу. — Мне, блядь, нужна доза, мразь похотливая! И, пока он набирает номер человека, занимающегося в Мафии наркотрафиком, Елена по-блядски вылизывает испачканную ладонь и на поражение стреляет безразличными взглядами в сторону Осаму. — Может быть, ты все же вернешься к делу? — требовательно, в упрек ей восклицает Дазай, красноречиво поигрывая бровями. Он раздражен и зол, хочет продолжения, но Елена не спешит довести начатое до конца. — Нет, пожалуй, — лениво растягивая гласные, произносит Елена. Лицо у молодого человека такое, будто она ударила. — Что у тебя с мордашкой? Не нравятся, когда обламывают кайф? Дазай зол и раздражен, а Елена истерично смеется, заламывает руки от возвращающихся симптомов ломки и захлебывается слюной. Он зажмуривается, чтобы не видеть полоски бледной кожи, выглядывающей между полами ее рубашки и поясом узеньких брюк, обтягивающих острые тазобедренные косточки. Физически больно смотреть на самозабвенно хохочущую девчонку и прокручивать в памяти, как всего несколько мгновений назад эти кривоватые пальцы искусно доводили его до сногсшибательного оргазма. — Какая же ты блядища, — Дазай старается придать голосу скуку и разочарование, но Вакареску сканирует его своими невозможными глазищами и разбивает старательно выстроенную броню, глумливо танцуя на остатках его самоуважения. — И ты все еще меня хочешь, — отбривает Елена и игриво хихикает в кулачок. Дазаю хочется ее исправить — именно поэтому он ее хочет, но прикусывает щеку изнутри, не позволив словам сорваться с языка. Опасная, ебанутая на все голову рыжая скотина будто разом перечеркивает все отношения «до» и «после», оставаясь в глазах Осаму тем самым недосягаемым идеалом. Таких, как Елена, не штампуют на заводах, не собирают в мастерских и не копируют на ксероксе — это эксклюзивное производство и единичная акция. Каждая ее бракованная деталька и разбитый в хлам корпус стоят дороже, чем любая новенькая модель. А бесноватые глаза, будто родом из самого темного уголка Ада, способные одним взглядом распустить его, Дазая, по швам, как плюшевую игрушку, выпустить наружу всех демонов с самыми разными желаниями. Вся она, Елена, сотканная из тончайших, бритвенно-острых, шелковых нитей, натянутых до предела, убивающих каждого, кто рискует совершить телодвижение в ее сторону. В комнату с едва различимым шумом проникает человек в черном костюме — Дазай едва успевает натянуть на бедра одеяло. Гость выглядит совершенно обыкновенным, неприметным и неотличимым от толпы. Хороший набор качеств для продавца наркотиков. Мужчина достает из внутреннего кармана пиджака конверт из крафтовой бумаги и протягивает раскинувшейся на кровати девушке. Елена улыбается ослепительно ярко, бросает томные взгляды из-под полуопущенных ресниц. Осаму коробит и коротит, как под высоковольтными разрядами тока, ему хочется забраться по локти в миниатюрную грудную клетку, вырвать каменное сердце и растоптать его. — У меня в брюках кошелек. Принеси… — приказывает Дазай, но рыжая выуживает из собственного кармана крупную купюру и протягивает курьеру. Поклонившись, гость удаляется, прикрыв за собой дверь. В нетерпении Елена разрывает пакет дрожащими пальцами и удивленно присвистывает: шприц в стерильной упаковке, зип-пакетик с белоснежным порошком и чистая ложка. Конечно, далеко не всем привозят наркоту в такой шикарной упаковке, но она-то VIP-клиент, заплативший двойной тариф из-за угрозы того, что Мори в любой момент может оторвать начальнику наркотрафика голову за то, что убивает его миленькую игрушечку. Девчонка закатывает рукав рубашки, ловким движением снимает ремень и затягивает узлом чуть выше локтя. Дазай заинтересованно наблюдает, как под тонкой кожей проступает пучок синеватых вен, как тонкие пальцы высыпают содержимое пакетика на ложку и нагревают ее дно зажигалкой. В груди загнанной птицей бьется сердце, когда грязно-бурую жижу аккуратно переливают в шприц и тонкая игла уверенным движением загоняется под кожу. Поршень опускается до предела, и вздох долгожданного облегчения срывается с искусанных девичьих губ. — Когда-нибудь это тебя убьет, — коротко рычит юноша, наконец натягивая штаны обратно. Стояк неприятно трется о шов пижамы, и наверняка останется влажное пятно от смазки, но это далеко не самое важное. Главная причина его беспокойств лежит, раскинувшись у него в ногах, с торчащим из тоненькой ручки шприцом и улыбается по-дебильному радостно, вперивается остекленевшим взглядом в потолок и что-то лепечет себе под нос. — А тебе-то какая разница? — заплетающимся языком лопочет Елена. — Будто сейчас я живая. Нетрудно догадаться, что речь не о биологических процессах ее тела вроде сердцебиения или дыхания, а о чем-то более глубоком и болезненном, разрывающим внутренности на куски от тоски по незнакомому чувству теплоты. Юноше не понаслышке знакомо это желание почувствовать хоть что-то, но трудно представить, что испытывает человек, лишенный возможности с раннего детства воспринимать любые чувства, кроме ненависти и боли. Он наклоняется и бережно извлекает шприц из чужой вены, собирает следы преступления в тот же крафтовый пакет и выкидывает в мусорное ведро. Развязывает ремень и откладывает в сторону. Елена, заторможенно разнузданная, лениво поворачивает голову в его сторону и улыбается уголками губ. Основообразующая красная нить натягивается между ними, связывая удавкой, и Дазай понимает, что их болезненная, изнуряющая связь гораздо глубже. А Елена неотрывно смотрит ему в глаза, будто все понимает, отзеркаливает чужую боль и заземляет глубоко в себе. Недолгая эйфорическая легкость сменяется душной усталостью. Девчонка хнычет и плаксиво сетует на тщетность бытия заплетающимся языком. Внутри у Дазая при виде такой Елены неприятно ворочается душа, хочется, чтобы кайф этой мелкой паршивки длился как можно дольше. Юноша тянет руку и ведет кончиками пальцев по выступающей скуле, очерчивает подбородок и скользит по шее. Невесомо окольцовывает, давит и срывает легкий смешок с девичьих губ. — Сильнее, сэмпай, — призывно скулит Елена и притягивает парня к себе за ворот больничной рубашки. — Не сахарная, не растаю. Осаму впивается губами во влажный рот, зарываясь пальцами второй ладони в рыжий ворох волос. Девчонка ликующе стонет и полностью перетаскивает Дазая на себя, обхватывает его ногами, прижимая сильнее к себе. Он убирает руку с шеи, скользит под рубашку, выкручивая острый сосок, рычит в шею и таранит бедра под собой стояком. Елена хихикает, поощряюще поглаживает по затылку и звучно отзывается на каждую ласку. Дазай успевает забраться пальцами под трусики, когда дверь в палату открывается и со стороны коридора раздается возмущенный вздох. Осаму резко вскидывается, оборачивается и прожигает злющим взглядом Одасаку, застывшего на пороге. Елена под ним делано разочарованно вздыхает, но лишь сильнее притягивает юношу к себе, надавливая скрещенными лодыжками на поясницу. — Чего тебе? — рычит Осаму, разозленный тем, что их прервали. — Ты же сам просил, чтобы я забрал Елену, — напоминает Сакуноске. У него пунцовые щеки и напряженная от неловкости поза. — И вот тебе надо было прийти прямо в этот момент? — Тебе нужно было меня предупредить. Последние слова друга бьют Дазая по затылку как тормоза, срывают стоп-кран. Он сильнее вдавливает тело под собой в койку и, вытащив руку из-под рубашки, сжимает пальцы на ее горле. Одасаку успевает подскочить быстрее, чем губы Елены начинают синеть, — он сдергивает друга с девушки и рывком отбрасывает его в кресло около постели. Хватаясь за пострадавшую шею, девушка визгливо хохочет, сучит ногами по воздуху и прожигает Осаму глазами. Мужчина подхватывает рыжую под локоть и, грубо поставив на ноги, выводит из палаты. Дьявольский смех еще долго стоит в комнате. Вакареску опускает рукав рубашки, скрывая место укола, но внимательный Сакуноске все же успевает заметить крошечную точечку. Она приглаживает волосы, оттягивает рубашку от напряженных сосков и шмыгает носом. — Дазай принуждает тебя к чему-то? — тихо спрашивает мужчина, когда они уже почти доходят до главных дверей. Елена даже останавливается, выгибает бровь и складывает руки на груди. — Я мог бы с ним поговорить… — продолжает он, но оказывает перебит пренебрежительным фырканьем. — И что будет? Он тут же прекратит? Я знаю, вы давно друг друга знаете, но, думаю, если Осаму что-то и стукнуло в голову, то ни ты, ни кто-либо другой не сможете его остановить. Это был легкий петтинг, и, тем более, ты действительно думаешь, что это самое страшное, что со мной делали? Глядя на Елену в голове не возникает никаких лишний иллюзий — она продукт чужой жестокости, ядреная смесь токсичных отходов и неоновых блесток. Пронизывающие глазища горят фосфорическим желтым, напоминая о рыбе-удильщике, заманивающей глупых рыбешек в клыкастую пасть. — Я могу что-то для тебя сделать? По природе добрый и альтруистичный Одасаку смешит Елену. Он непонятный и удивительный, как диковинная зверушка в зоопарке, его хочется препарировать, чтобы узнать о том, что находится внутри. — Просто не болтай языком о том, что видел. В машине ее ждет предательский выстрел в спину.***
Одасаку в двух словах объясняет суть задания. Глаза Елены — непроницаемо стеклянные, неподвижные, как у мертвой рыбы. Мужчина протягивает ей пакет с одеждой. — Тебе должен был рассказать Дазай, но он невовремя решил свести счеты с жизнью, — аккуратно, словно ступая по минному полю, объясняет Сакуноске. — Сомневаюсь, что от этого стало бы легче. Мужчине противна сложившаяся ситуация, мерзко от самого себя, что, скорее всего, он везет несовершеннолетнего ребенка на растерзание голодным извращенным зверям. Елена молча переодевается на заднем сидении автомобиля: меняет обычное белье на красные вызывающие стринги, короткое платье на тонких лямках из разноцветного переливающегося стекляруса и туфли на тонкой шпильке. Бугристые шрамы, отметины от уколов и порезы ничем не скрыты, распахивают настежь девушку болезненно обнаженную. Мафиози замечает опасный надлом в застывших безразличных глазах, напряженность в тонких плечах и впивающихся в кожу рук пальцах. Он хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы облегчить незавидную участь, но Вакареску лишь отмахивается, закуривая, и просит остановить машину около неприметного темного переулка. Нетвердой походкой уходит на целых двадцать минут, а когда Ода уже хочет отправиться на поиски, Елена показывается. Пересаживается на сидение рядом с водителем и разрывает над приборной панелью пакетик с белым порошком. — Если не приму прямо сейчас, не переживу эту ночь, — отвечает она на немой вопрос, застывший в осуждающем взгляде мужчины. Делает несколько ровных дорожек и, зажав левую ноздрю пальцем, вдыхает все за раз. Расслабленно откидывается на спинку кресла, стряхивает с носа остатки порошка и лыбиться развязно, обдолбанно. Она сразу делается счастливой, а ее взгляд — отупелым и беззаботным. Одасаку думается, что, наверное, так даже лучше для нее. — Я правильно поняла, что Дазай знал об этом с самого начала? — заплетающимся языком спрашивает Елена, поправляя подол платья, когда машина останавливается у фешенебельного отеля на окраине города. У крыльца ее уже ждет Мори. Сакуноске гулко сглатывает, отвечая на вопрос напряженным молчанием. Все ясно и без слов. Девушка устало фыркает и прежде, чем выйти из автомобиля, гулко просит: — Передай Дазаю, чтобы он к хуям сгорел самым синим пламенем.***
Мори недовольно косится на обдолбанную подчиненную, но ничего не говорит. Лишь сцепив пальцы чуть выше локтя, тащит к лифту и жмет кнопку вызова. Через пару мгновений створки распахиваются, пропуская гостей внутрь. Мужчина жмет кнопку последнего этажа на панели — с мягким шелестом двери закрываются. — Совет пяти боссов изъявил желание удостовериться в твоей верности Портовой Мафии Йокогамы, — поясняет ей суть встречи Огай. — Ты должна им понравиться. — Поэтому ты одел меня, как шлюху? — срывается с уважительного обращения Елена. — Ты просто решил подложить меня под них, прикрыв свой зад. — Я бы очень хотел избежать этого, но тут у меня нет власти. Ему грудь рвет надвое от обиженных ноток, сквозящих в холодном тоне девчонки. Она держит лицо, но на дне расширенных до предела зрачков плавает обжигающее разочарование. Мори действительно не хотел всей этой ситуации — отрезвляющий возбужденное сознание звонок раздался сразу после того, как Елена покинула его машину этим утром. Верхушка Мафии очень сильно желала знать, по какой причине Огай приютил у себя предателя Мафии Китакюсю. Ему просто-напросто не дали выбора. — А она у тебя вообще есть, эта власть? Или мне теперь сосать тем, кто действительно может мне помочь отомстить отцу? Он мог бы ее ударить, выбить этот пренебрежительный тон с грязного языка, но только укоренит разочарование Елены в его персоне. Звоночек, оповещающий прибытие, разрезает тишину между ними тупым тесаком. Мори остается стоять в кабине лифта, пока рыжая исчезает в темноте коридора. Она чеканит нетвердый шаг, вбивая каблуки в мягкий ковролин, подпитывает бурлящую в себе ненависть к одному единственному человеку, прокручивая фотопленку воспоминаний с перекошенным от удовольствия лицом Дазая. Одна-единственная дверь в конце пути подсвечена мягким светом лампы. Елена врывается в помещение на топливе чистой злости и ярости, но есть что-то зловещее в непроницаемой темноте, разбавляемой дрожащим светом от разожженного камина в углу. Пять людей, чьи лица сокрыты тенью, впиваются в нее изучающими взглядами-иглами. Девушка вся подбирается, словно перед атакой, сжимает кулаки и делает твердый шаг вперед, позволяя желтоватому свечению обласкать обнаженные ноги и бедра. — Елена Вакареску? — спрашивает голос откуда-то справа, и Елена интуитивно дергает головой в ту сторону. Пытается разглядеть лицо говорившего, но в дальний угол совсем не проникает жидкий свет от огня, не позволяя рассмотреть ее противника. — Не Барак Обама точно, — огрызается девушка. Со стороны совета раздается коллективный раздраженный смешок. У нее нет иллюзий насчет того, какое впечатление она производит на окружающих — симпатичная клоунесса с острым язычком, наряженная в блядские шмотки на потеху публике. Поэтому она складывает руки под грудью, подпирая вздернутые кверху полушария, выпячивает бедро и дует губы. — Почему Огай позволил тебе вступить в ряды Мафии Йокогамы? Елена охает с выражением оскорбленной невинности на лице, хлопает ресничками и слащаво улыбается. — Я могу дать ему то, что никто не сможет. — И что это, дырка между ног? — не выдерживает кто-то и хрипло смеется со своей пошлой шутки. Елена тычет в сторону предполагаемого наглеца средним пальцем и шлет его в задницу. Скорее всего, в обозримом будущем, она поплатится за это, но задетая честь требует отмщения. — Я вручу ему пост главы Мафии Китакюсю изнутри, разрушу все до основания, и Огай войдет в мой город, не потеряв ни одного своего бойца. — Мы можем сделать это и без твоей помощи, — сквозь зубы произносит мужчина с мягким бархатистым баритоном. — Да, можете. Но, скорее всего, встретите сопротивление, и пострадают ваши люди. С моей же помощью вы сможете избежать жертв. — И как ты намерена это сделать? — Я вернусь домой, убью своего отца, взорву к херам парочку зданий, настрою волны недовольных мафиози на сотрудничество с вами. На пару мгновений зависает молчание. Мужчины о чем-то тихо переговариваются, шикают друг на друга, пока Елена ковыряется носком туфли в полу. — Нам нужны гарантии того, что после убийства Сергея Вакареску ты не предашь нас, — безапелляционно заявляет человек, заговоривший с ней самым первым. — Какой мне смысл предавать тех, кто поможет мне убить отца? — Однажды ты уже предала его, поэтому можешь предать и нас. Если хочешь выйти отсюда живой, тебе придется принести клятву. — Какую еще клятву?! — вспыхивает девушка, вопросительно заломив бровь. Инстинкт самосохранения вопит внутри взбесившейся сиреной, но Елена продолжает стоять на месте. — Тебе просто стоит согласиться, и мы тебя отпустим, — требовательно, с нажимом, произносит тот, кто отпустил сальную шуточку. — Хорошо… — неуверенно протягивает Вакареску, предчувствуя не самую приятную для себя развязку. Четверо людей встают со своих мест и покидают помещение через дверь, сокрытую тенью, оставляя Елену один на один с пятым членом совета, выжидающе смотрящим прямо ей в глаза. Человек медленно поднимается на ноги — девушка делает шаг назад. Она замечает хищную ухмылку в отбрасываемых бликах огня. Мужчина подходит к камину и ворошит угли кочергой. — Не волнуйся, страшно не будет, — успокаивает он, но обычно после такой фразы всегда бывает страшно до усрачки. Рыжая напрягается, мысленно приготовившись драться, но мужчина оставляет кочергу в огне и манит к себе. В конце концов, если бы ее хотели убить, убили бы давным-давно. Она сглатывает, восстанавливает дыхание и шаг за шагом приближается, прокручивая в голове одну-единственную мысль о свой важной цели. Если этим ослам так нужна ее клятва, чтобы она смогла безнаказанно убить человека, причинившего ей боль, то они получат ее. Человек поворачивает к ней свое лицо, и разъяренные, жадные до страданий глаза, впиваются в нее требовательным взглядом. Елену колотит от ударной дозы наркоты и захлестывающих волн паники, выбрасывающих в кровь запредельное количество адреналина. Ее бьют наотмашь по лицу и, сгребая волосы в кулаке, тащат к креслу. Кричать бесполезно — отель полностью принадлежит Мафии, помочь ей никто не сможет, — но Елена все равно кричит, упирается каблуками в пол и бьется в панике. Мужчина бросает девчонку поперек стула, выдергивает ремень из шлеек брюк и, резко задрав подол платья, хлещет по заднице. Металлическая бляшка ремня задевает копчик и Вакареску захлебывается в скулящем крике, застрявшем поперек горла. Мучитель накладывает один удар на другой, бьет бляшкой ремня под аккомпанемент женских душераздирающих криков, пока ягодицы не вспухаю и краснеют. Елена прекращает всякое сопротивление после того, как полоска кожи впиваетюся хлестким ударом ей между лопаток. Пытка прекращается на время, когда мужчина разрывает тонкую ткань платья на спине, оголив новое пространство для своей извращенной клятвы верности. Череда новых ударов осыпается на Елену с удвоенной силой. Человек загнанно дышит, расчерчивая тонкую спину девушки кроваво-красными полосами, но та больше не сопротивляется, лишь дергается от каждого нового удара и тихонько скулит себе под нос. Когда ремень попадает по треснувшей коже, влажной от выступившей крови, рыжая готовится упасть в спасительный обморок, но удары быстро пропадают, оставляя поврежденную кожу в покое. Мужчина отходит, и, неловко повернув голову, Елена замечает, как тот подходит к камину и, натянув перчатку, вытаскивает из огня кочергу. Она запоздало кричит, когда осознание бьет ее по темечку с силой удара кикбоксера. Вакареску в ужасе верещит, просит пощады и клянется в верности заплетающимся языком, но мучитель настигает ее в несколько шагов и беспощадно прижимает раскаленный конец кочерги к обнаженному бедру. Горячий металл с шипением встречается с кожей. Елена кричит так громко, что дрожат стекла. Боль бросает ее за пределы собственного тела, бьет о границы чувствительности и отшвыривает обратно, как мусор. Кажется, будто она падает с головокружительной высоты и врезается лицом прямо в асфальт. В ноздри забивается тошнотворный запах горелой плоти. Хуже всего был собственный визгливый смех, пробивающийся сквозь крики и слезы. Она хохочет, как припадочная, захлебывается в слюне, бьется и извивается всем телом, но ничего не способно облегчить раздирающую боль. Перед расфокусированным от слез взглядом возникает спасительная дверца в глубины сознания, где больше не будет боли, но предательский голос Дазая в ушах сообщает, что ей чертовски все это нравится. Елена вопит, осторожно ведет бедрами и ощущает, как увлажнившиеся половые губы задевают сетчатую ткань трусиков. Пульсирующее воспаленное сознание разливается в бензиновых разводах, подбрасывает в реальность образ Дазая в строгом черном костюме, склонившимся над Еленой. Он просит ее кричать, мурлыкает, когда девушка покорно выполняет просьбу. Чуткие пальцы сгребают волосы у нее на затылке и дергают назад, заставляя запрокинуть голову. Он шепчет ей в губы какую-то похабщину, и Елена бьется в едком возбуждении, которое никто не удовлетворит так, как этот испорченный мальчик. Вторая его рука исчезает за поясом брюк, обхватывает напряженный член, и Елена на высокой ноте пищит от восторга, наблюдая за разливающимся на лице Осаму постыдном удовольствии. Он ласкает себя размашистыми движениями, скулит в потолок, дергает ее за волосы и неконтролируемо дрожит. Собственная возбужденная плоть совсем не волнует Елену, что с упоением наблюдает за его предоргазменной судорогой, боль от ожога уходит за задний план, когда с оглушительным рычащим стоном Дазай кончает себе в ладонь. Это так сладко и упоительно, невозможно хорошо и постыдно, что собственные бедра рефлекторно сжимаются, ноги перекрещиваются, и, проскулив, Вакареску достигает оргазма следом, не позволяя себе оторвать взгляд от чужого лица. Все, что до этого имело хоть какое-то значение, исчезает — ради восхитительного выражения наслаждения на лице Осаму она готова сломать собственную грудную клетку, вывернуть живот наизнанку и захлебываться в крови. Теперь важен только он и его желания, все грязные просьбы будут исполнены ею без лишних слов. Дазай наклоняется ближе, вынимает руку из брюк и вытирает ладонь ей о губы. Елена бьется в экстазе, ловит испачканные в сперме пальцы ртом и посасывает, как самый сладкий леденец, разъедающий язык сладкой щелочью. Он целует ее в лоб и пропадает, как наваждение. От внезапной оглушающей, как рыбу динамит, пустоты девчонка кричит и захлебывается в рыданиях. Боль возвращается, стылое последствие возбуждения неприятно липнет к ткани трусиков, раздражая. Она надрывно плачет сквозь пробивающийся смех, просит мучителя освободить ее, но слишком запоздало понимает, что в комнате она одна. Плачет долго и упорно, кричит и просит ее отпустить. Вымотанная болью, оргазмом и воспаленным сознанием Елена устало бьется в истерике, пока дверца со спасительной надписью «Выход» не утягивает ее в объятия темноты.