Обыкновенная сказка

— Вы пещерный человек? — Вот тетёха, недотёпа непонятливая. Я не пещерный, я — домовой! — Домовой? — Да. Только теперь я бездомный домовой… Ох, беда-беда, огорчение. Ну негде голову преклонить! Приключения домовёнка Кузи

      «Вш-ших! Вш-ших!» — вытанцовывала свой широкий вальс деревянная метла, находящаяся в умелых руках Никифора Геннадьевича.       Откуда-то с верхних этажей девятиэтажки послышались крики и пьяный смех. Пара небрежно выброшенных окурков, тлея, приземлилась на только что подметённый асфальт около подъезда №3, чудом миновав голову пожилого мужчины. — Тьфу ты, ироды! Хоть бы загасили! — заворчал дворник, втаптывая в землю носком прохудившегося ботинка окурки. — Попадитесь только мне на глаза! Ух я вам задам!       Он сердито поразил кулаком куда-то в небо и, сметя мусор метлой в общую кучу, продолжил подметать двор.       Из уже упомянутого ранее третьего подъезда пулей вылетел мертвецки бледный юноша и, хорошенько припустив, скрылся в одному ему известном направлении. — Никифор, хорош пыль гонять! — показалась, спустя какое-то время, из того же подъезда седая голова Ядвиги Ильиничны. Старушка помахала дворнику рукой. — Иди сюда! Ну топай, топай быстрее!       Зайдя в свою сторожку, бабка, подобно бывалому наркодилеру, ловко выудила какой-то свёрток из-за пазухи и протянула его пожилому гостю. — Держи, старый, угощайся! Чай, домашние, а не химия кака́!       Дворник размотал платок. Раздался запах излюбленной им сдобы. Мужчина потянул носом аромат, исходящий от выпечки, и расплылся в довольной улыбке. — М-м-м… блаженство! Матушка, я влюблён! — протянул он и отправил один из пирожков в рот. Не успев прожевать, Никифор прочавкал. — А с чем пироги-то? — А с сурпризом! — загадочно произнесла старушка. — Да ты кушай, кушай, яхонтовый! Устал, поди, метлой-то весь день махать?       Консьержка змейкой извивалась, стараясь угодить дворнику.       Даже неопытный взгляд с лёгкостью мог определить, что здесь замешаны дела амурные, не иначе. — Шо там нонче у Василисы? — не прекращая жевать, Никифор почесал бороду. — Смотрю, от неё новый жених ушёл. — Дак то я его ушла! — рассмеялась бабка. — Уж больно пугливый был.       Дворник недовольно покачал головой. — А не слишком ли рьяно ты о ней печешься, Ильинична? — Не слишком! — скрестила руки на груди старушка. — Альфонсы они все, вот кто! Воспользуются женской доверчивостью; разбередят девке душу и смоются. А ей потом сиди, да оплакивай потерянную молодость, как и мне когда-то.       Изрядно погрустневшая бабка встрепенулась и, уперев руки в бока, заявила: — Ну уж нет! Не бывать этому! Не позволю я честную девушку на всех сказочных перекрестках позорить! — Тише ты, трындычиха! — осадил её Никифор Геннадьевич. — Услышат же!       Старуха сбавила обороты, и старик продолжил: — Пока ты здесь, Василисе ни один упырь не страшен! Ты ж, шельма, страшнее Горыныча в гневе.       Видимо, сочтя слова дворника за комплимент, Ядвига расплылась в довольной улыбке.       В окошечко постучали. Хорошенько приглядевшись, Никифор смог различить сквозь разводы хорошо ему знакомую рожу местного сантехника дяди Лёши. — Ты смотри, явился деспот! — всплеснул руками дед. — Стоило только еду достать! — Жадный ты Никифор, а жадность есть порок человеческий, — заходя в сторожку, не без сарказма заявил Алексей Прокофьевич, грозя пальцем для пущей убедительности. — Я не жадный, я домовитый! — буркнул себе в усы дворник, заворачивая остатки пирогов обратно в платок. — Сами же знаете, мне ента черта на роду написана. — Знаем, знаем! — сантехник равнодушно махнул рукой, соглашаясь со всем сказанным. — Только поговаривают, что по тебе, старый, во дворе метла плачет. — Бессовестно врут! — покачал головой старик и, кряхтя поднявшись, вышел из сторожки. — Древний он, — хмыкнул дядя Лёша, потирая ладонью лысую голову. — Совсем уже заскоруз. — Иди ты! — скосила на него хитрый взгляд Ильинична. — С самого-то уже вовсю песок сыпется!       Со скрипом засмеявшись, старушка указала на песчаный след, тянувшийся за сантехником. — Дак это ж с подвала тянется, — растерянно пробормотал Алексей Прокофьич, больше оправдываясь перед самим собой, чем перед консьержкой.       Ильинична загадочно улыбнулась и вышла из сторожки. Уж больно она любила над людьми подшучивать, по своей сказочной натуре.