Оби-Ван сидел на краю колодезного резервуара, стремясь закончить работу до того, как поднимется второе солнце и жара станет невыносимой.
Он склонился над сложной серией трубок, питавших резервуар уже не меньше часа, и все же всякий раз, когда он включал подачу, вода шла коричневая.
Он раздраженно выдохнул-фыркнул. Двигатели звездолетов, навигационные компьютеры, даже голонет-роутеры — все это он мог собрать, запрограммировать или починить. Но своевольный вапоратор? Он начинал жалеть, что не позвал с собой Оуэна...
Оби-Ван почувствовал Мола прежде, чем услышал. К тому моменту, как он поднял взгляд, тот уже стоял в нескольких ярдах. С каким же бесшумным тщанием он двигался — если бы не Сила, Оби-Ван был бы застигнут врасплох.
Он по привычке пожелал доброго утра. Добрые пожелания, похоже, Молу были не по вкусу, так что продолжать Оби-Ван не стал. Вместо этого он потянулся к полотенцу, висевшему на краю резервуара, и толкнул его Молу.
Ситх все еще был одет в остатки джедайских одежд с корабля, и его худощавая фигура почти тонула в безразмерной темно-коричневой мантии. Наброшенный капюшон скрывал лицо; без сомнений, ради защиты от лучей палящих татуинских солнц. Под ним Оби-Ван мог различить на коже грязные полосы — следы их вчерашнего путешествия.
— У тебя, эмн... — он неопределенно покрутил рукой, указывая на собственное лицо; Мол не отреагировал. — Там немного в грязи... и крови, — неловко закончил Оби-Ван, быстренько возвращаясь к трубкам перед собой. Хотя краем глаза он заметил, что Мол поднял влажную ткань, вернув ее пару секунд спустя в коричнево-красных пятнах.
Оби-Ван рассеянно поправил клапан гидроключом, разом забыв, затянуть его нужно или ослабить...
— Он у тебя вверх ногами, — произнес Мол с очевидной насмешкой в голосе.
— Что, прости? — Оби-Ван внимательно посмотрел на клапан —
вверх ногами?
— Не клапан. Ключ.
— А... да, точно.
Оби-Ван посмотрел вниз и, прямо как Мол и заметил, инструмент он держал не тем концом. Так клапан ни затянуть, ни ослабить.
Мол намеревался уйти, но Оби-Ван заговорил быстрее, пытаясь вернуть его внимание:
— Может... — он помедлил, не совсем зная, что сказать, но желая сказать хоть что-то. — Может, тебе с этим вапоратором повезет больше?
—
Повезет мне явно меньше, — сказал Мол, меряя его холодным взглядом. — Но
умею я заметно больше твоего.
Он жестом велел дать ему место, и Оби-Ван, не вставая, подвинулся по краю резервуара.
Так было проще, подумал он. Желтые глаза Мола въедливо изучали систему вапоратора; Оби-Ван праздно разглядывал двор. Он обнаружил, что не имеет ничего против того, чтобы сидеть так близко друг к другу, пока их взгляды не встречаются.
Много лет назад он, кажется, читал, что у датомирских забраков от природы желтые глаза. Оби-Ван желал, чтобы это знание помогало, желал, чтобы он мог смотреть на Мола, не вспоминая другой пары желтых, воспаленных глаз. Но всякий раз, когда он задерживал взгляд, его кожу обдавало жаром Мустафара, а в ушах вставал грохот лавовых потоков.
Так было проще. Не смотреть.
Оби-Ван чуть не вздрогнул, когда именно Мол нарушил их молчание, не отрываясь от работы:
— Кто она Вейдеру?
В его словах не было никаких эмоций, вопрос звучал почти обыденно, будто он просто спросил, который час.
Оби-Ван подумал, что должен быть рад довольствоваться малым, тому, что Мол не осведомился об этом раньше, не проявил никакого интереса к событиям, которые свели их вместе. Впрочем, знал Мол причины или нет, он все равно стал свидетелем итогов.
— Она была... она
до сих пор его жена.
Он сам был удивлен, какой ровный у него голос. Ему пришлось сказать это вслух, и все же, даже после всего случившегося, слова все равно звучали нормально. Может, он плохо их подобрал, но саму суть Оби-Ван признавал в глубине сердца уже очень давно.
На мгновение воцарилась тишина, а потом Мол заговорил вновь.
— Еще есть дети.
Утверждение, не вопрос, и кровь Оби-Вана застыла в жилах. После долгой паузы он смог отозваться:
— Император знает?
— Нет, — ровно ответил Мол. Если он и заметил дрожь в чужом голосе, то никак не отреагировал. — Владыка Вейдер считает, что они мертвы.
Оби-Ван видимо расслабился, прерывисто выдохнув. Он сомневался, что Мол поймет, сомневался, что бывший ситх сможет почувствовать, как неопределенна Сила, окружающая детей. Их судьбы скрывались в тумане, но весили неизмеримо много.
— Их нужно защитить, — только и сказал он вслух в конце концов.
Мол фыркнул, без сомнения, считая, что вся реакция Оби-Вана не более чем сентиментальность. Тот не стал его поправлять; вместо этого он перевел тему на то, что волновало его с ночи.
— Мол, — нерешительно спросил Оби-Ван. — Ты пытался связаться со мной?
И снова его собеседник не оторвал взгляда от работы, но Оби-Ван был уверен, что заметил подавленную дрожь, пробежавшую по чужому телу при этом вопросе.
— Нет. — В голосе прибавилось жесткости, что только больше заставляло сомневаться в правдивости слов. — Наверное, ты спутал со снами.
— Понятно... — пробормотал Оби-Ван, не пряча недоверия в голосе. — Мол, я же говорил. Я могу помочь...
— Сны несущественны, — рявкнул Мол. Его хладнокровие истончалось под напором Оби-Вана.
— Раньше я тоже так думал про сны. И очень ошибался...
Мол не ответил, но Оби-Ван не отступал, не желая закрывать тему. Ему не верилось, что то, что он ощутил прошлой ночью, было просто случайным сном, ускользнувшим по их связи. Оби-Ван вздрогнул, вспоминая ощущение в Силе — мучительный вой агонии, безошибочно принадлежавший Молу, погруженному в полное отчаяние. А потом ничего — стена там, где были чувства.
— Это сны... — медленно произнес Оби-Ван. — От твоего учителя?
Мол резко перевел на него взгляд, приковывая к месту холодной ненавистью. Хотя Оби-Ван не мог сказать с уверенностью, на него эта ненависть была направлена или просто вызвана памятью о Сидиусе.
—
Наказания, — припечатал Мол. — Чтобы сделать меня сильнее.
Джедай таких вещей никогда не поймет.
— Или чтобы тебя было легче контролировать, — ненавязчиво предположил Оби-Ван.
На это его спутник не ответил, отведя взгляд и возвращаясь к работе. Но проблеск чувства на его лице подсказал, что это была правда, которую сам Мол понял очень давно.
— Прости, — негромко сказал Оби-Ван, хотя и не был уверен, за что просит прощения.
Их сосредоточенность нарушил шум со второго этажа, и оба тут же повернули голову на звук.
Между открытыми окнами двигался силуэт Падме, а с ним — и детский плач. Оби-Ван уже мог различить по голосу Лею, плачущую яснее и громче брата.
Но вскоре все трое вновь исчезли, и плач близнецов притих.
Мол открыл клапан, и резервуар стал наполняться. Оби-Ван заглянул внутрь — но вода из трубок все равно шла мутная, коричневая, настолько темная и непрозрачная, что в ней ничего не отражалось.
— Не знаю, продержится ли оно до следующего цикла, — сказал Мол. — Эта вода уже загрязнена, остается только выпустить ее из системы. Как только муть осядет, ее можно будет использовать, даже пить, если желудок крепкий.
От такой перспективы Оби-Ван поморщился.
— Ничего — у нас есть кое-какие запасы. Пока не нужно рисковать отравлением.
Вапоратор был починен, беседа исчерпана, и Мол встал и направился прочь. Оби-Вану вновь захотелось окликнуть его, но он не нашел повода. Мол ушел так же тихо, как появился, исчезнув где-то в кладовых на задах дома — без сомнения решив оценить для себя, сколько они тут протянут на драгоценных припасах, которые Оби-Ван и Падме сумели вывезти с Корусанта во время общего хаоса.
Оби-Ван вздохнул и натянул капюшон, ощутив мощь лучей второго солнца Татуина. Потом опустил пальцы в резервуар, теперь почти полный гнилостной водой. С ней он стал смотреться темнее... почти полностью черным.
Мол сказал, что муть осядет, частицы грязи и гнили опустятся на дно, позволяя чистой воде подняться наверх.
Оби-Ван поводил рукой, взбивая воду, и когда он вытащил пальцы, они были облеплены темными частицами.
Сколько же времени это займет? Как быстро осядет тьма... и вновь поднимется нечто чистое?
Вскоре, когда лучи обоих солнц обрушились на двор, Оби-Ван отвлекся от раздумий. Он отступил вглубь убежища, спасаясь от худших часов беспощадного солнечного света. Тени под навесами были мягче и гостеприимнее, воздух — прохладнее, и кожу покалывало от его касаний. Он плотнее закутался в мантию, позволяя прохладной темноте себя охватить. Утренний холодок еще таился в этих тенистых углах, тьма выживала даже в солнечном зените. Но и в считанные минуты своего отдыха Оби-Ван видел, как убывают тени и темная лужица у него под ногами становится все меньше. В конце концов солнечный свет охватит абсолютно все, обнажая и обжигая заживо.
Оби-Ван сбежал на верхние этажи дома.
Он двигался по пыльной галерее, тянущейся вдоль восточной стены, как призрак. То, что когда-то было красивым и полным тепла, осталось бесплодным и пустым. Штукатурка на стенах отслаивалась, смешиваясь с песком, пачкавшим пол, собиравшимся кучками в углах. Повсюду валялись обломки хлама и мусор, какие не соблазнили бы даже самого отчаявшегося мусорщика. Большие полосы металла и фрагменты пластида, когда-то бывшие чем-то осмысленным, превратились теперь в искореженные оболочки. Сломанные, бесполезные.
Спотыкаясь, Оби-Ван обошел их, раз за разом погружаясь в полосы пыльного света, падавшие из окон.
В конце галереи висела рваная занавесь, исполнявшая роль двери в комнату. Оби-Ван откинул жесткую ткань и нырнул внутрь.
Комната мало отличалась от других серых и ветхих помещений старинного дома, но полнилась столь теплой энергией, что Оби-Ван не обращал на это внимания. Стены украшали несколько безделушек, некоторые из которых он узнал, некоторые — нет; Оби-Ван не завидовал маленьким символам обожания, которые Падме удалось сохранить в этом хаосе. Ему самому не требовались безделушки, чтобы помнить о том, что он потерял... его напоминанием был сам Татуин. Каждый ветерок и каждый камень говорили с Оби-Ваном, возвращая воспоминания, которые он считал давно забытыми.
Оби-Ван подавил меланхолию; в этой комнате сделать так было легче. Он двинулся вперед, к грубо собранной кроватке в центре; ее невысокие бортики закрывали обзор, пока он не подошел вплотную.
У него тянуло в груди, и внезапно он пожалел от всего сердца, что не никогда не находил времени на самых маленьких юнлингов в Храме. Он был слишком занят войной — и воспитанием собственного вечного юнлинга — чтобы проводить часы в "детском саду", как другие мастера. В то время оправдания находились легко — его помощь нужна была в тысячах миров, где тоже были дети. Это было время, когда он еще тешился мыслями о жизни после войны, полной долгих дней исследований и раздумий в храме, жизни, в которой он передаст свое место приключенца среди звезд новым ясноглазым юным рыцарям.
Когда он понял, что это пустые мечты?
Когда война началась по-настоящему? Когда Корусант был в осаде — или раньше? Может, когда умер Квай-Гон, и ситхи показали свое лицо. Может, даже раньше, подумал Оби-Ван. Был ли он хоть когда-то уверен, что у него будет мирная жизнь? Что опасности и трагедии не останутся постоянными спутниками его путешествия?
Когда-то давно было захватывающе стоять на границах разрушенного города и смотреть, как рушится и возрождается его управление. Как протестуют юные и храбрые, призывая к переменам и свободе, готовясь драться, и защищать, и выжить.
Он помогал, как мог. Он чувствовал их пыл и знал их боль, и порой уходил с тяжелым сердцем, зная, что сделал все, что можно было сделать, отозванный своими мастерами в новый мир с новыми проблемами, требующими помощи и мудрости джедаев.
Оби-Вану так часто хотелось иметь за спиной армию, силу десятков тысяч человек, чтобы помочь исправить ошибки, для которых он сам был слишком мал и одинок.
Он понятия не имел, какое бремя влечет за собой такое желание.
Трудно быть уверенным, стоя на краю разрушенного города — и зная, что это ты сбросил на него бомбы. Глядя на протесты, призывающие к твоей смерти и концу Республики.
Оби-Ван покачал головой. Нет, ему никогда не была уготована мирная жизнь.
Он положил руку на перила кроватки, позволяя себе опуститься на грубый стул возле, глядя на маленькие спящие фигурки Люка и Леи.
Оби-Ван не смог спасти галактику. Не смог спасти ни Корусант, ни Храм, ни человека, которого любил.
Самонадеянно было бы думать, что он может спасти этих детей — но он будет пытаться и отдаст за них свою жизнь. Это просто была правда, которую Оби-Ван знал всем сердцем: когда-нибудь он умрет, и его смерть позволит им выжить.
Занавесь дернулась, отвлекая его от мыслей.
В комнату, словно призрак, вошла Падме. Ее одежды делали ее похожей на живую тень, колышущуюся, искаженную; она подошла и встала рядом, откинув часть ткани с лица, открывая частично синтетическую кожу, покрывавшую шею до подбородка.
Она спаслась от Вейдера дорогой ценой.
— Как ты можешь ему доверять? — ее голос, хотя и негромкий, пронизывал весь воздух вокруг. Это была не та изменяющая тон маскировка, которую она использовала при встрече с Молом. Оби-Ван не был достоин такой милости. Она говорила с ним как с собой — безо всякого смягчения горя и гнева, с горечью и обвинением, вросшими в слова.
— Я все еще не уверен, что могу, — дипломатично ответил Оби-Ван, возвращаясь к заученным путям.
Но Падме чувствовала его увертки и знала его слишком хорошо, чтобы потеряться в осторожных словах. С ней бы это не прошло.
— Как ты можешь на него даже смотреть — на эту тварь, убившую твоего учителя?
Оби-Ван ожидал таких слов, вопросов, с которыми и сам сражался с самого начала, но, услышав их, заданные вслух, пронизанные таким возмущением, предательством и обидой, какие мог высказать только друг — он все еще вздрогнул.
Бесстрастный тон и повадки больше не могли ему помочь — у Падме не было на это времени, и она заслуживала ответов.
— Потому что... — начал Оби-Ван, крепче сжимая перила кроватки, пытаясь собрать воедино обрывки мыслей, которые он готовил к этому разговору, — потому что, Падме, мне надо верить, что люди могут исправиться. Даже совершив ужасные поступки.
Хотя Падме никак не отреагировала, это само по себе было отрицанием его заявления.
— Ты говоришь об Энакине, — отозвалась она наконец, и в ее голосе не было сострадания, — или о себе? Потому что если ты хочешь искупить свои грехи, Оби-Ван, сделай, как я просила, и присоединись к Бейлу в восстании.
— Я не могу... — слабо сказал Оби-Ван, взглядом умоляя ее понять, но зная, что она этого не сделает.
— Нет, — почти выплюнула она. — Конечно, лучше подбирать бездомных животных, чтобы заглушить чувство вины.
Оби-Ван не возразил ей — не знал, как. Он позволил обвинению повиснуть в воздухе между ними.
Он не хотел сражаться — он слишком устал. И Падме не ошибалась, все, что он мог сделать, это молить о пощаде.
— Разреши ему оставить световой меч, — тихо сказал Оби-Ван. — Если на нас нападут рейдеры или бандиты, он будет защищать дом хотя бы ради себя самого.
— Нет. Пусть сначала докажет, что достоин. Положи меч в мой сейф на складе. — Тон Падме приобрел тот царственный оттенок, какой она использовала в разговоре при Моле, отступая еще немного дальше от Оби-Вана.
— Если ты настаиваешь, — Оби-Ван слегка наклонил голову. — Я запру и свой вместе с ним.
Глаза Падме на мгновение вспыхнули.
— Да какой от тебя прок без меча?
— Нельзя позволить кому-то узнать, что здесь джедай, даже мелочью. Это для твоей безопасности, — ответил Оби-Ван ей в тон, формально и холодно.
Падме продолжала тяжело на него смотреть, не желая идти на компромисс.
— Это чудовище будет сидеть на первом этаже, у тебя на коротком поводке, — припечатала она, не собираясь оставлять последнее слово не за собой.
— Понятно, — Оби-Ван снова наклонил голову.
Падме не скрываясь фыркнула и направилась к занавеси, но остановилась на пороге, чтобы сделать выпад в последний раз.
— Джедаи меня уже подводили. Не подведи меня вновь, Оби-Ван Кеноби.
***
Оби-Ван вздрогнул, проснувшись — его разбудил тихий, но настойчивый звук со стороны детской кроватки. Пока он дремал, давящая жара Татуина сменилась сумерками, принесшими с собой свежий ветерок, со свистом проникающий сквозь заколоченные окна.
Лея захныкала, и Оби-Ван услышал неровную поступь Падме, приближающуюся к дочери.
Он поднялся с стула у кроватки, на котором уснул. Внезапно мрачное предчувствие захлестнуло его разум. Хныканье Леи стал громче, и теперь Оби-Ван тоже это чувствовал: темное возмущение в Силе.
Спотыкаясь, он вышел за занавесь, в коридор; мимо проскользнула Падме, слишком обеспокоенная детьми, чтобы обратить на него внимание.
Хныканье переросло в пронзительный плач, и Оби-Ван ощутил, как стон рождается и в собственном горле. Во всем доме пульсировали энергии темной стороны; прерывистые вдохи оставляли привкус озона.
Спотыкаясь на ступеньках, Оби-Ван отпихнул прилипчивую тьму и потянулся в Силе к Молу. То, что он почувствовал, заставило пошатнуться.
Кошмары Мола просачивались сквозь связь и раньше, неся с собой фантомные боль и страх. Они тревожили Оби-Вана и сбивали его с толку, но все же оставались просто снами.
Эта боль была настоящей.
Он с трудом добрался до нижних ступенек, тяжело опершись на стену. Мощь тьмы нарастала. Оби-Ван чувствовал, как кожу покалывает, как что-то скручивается в груди, и шипяще выдохнул, когда тело окатило резкой волной боли.
И это были только отголоски. Оби-Ван знал: что бы он ни испытывал, Молу приходилось намного хуже.
Прерывисто дыша, чтобы собраться с силами, он пытался отыскать корень их связи, исток всей темной энергии, текущей в его разум. Если он не хотел рухнуть на месте, нужно было хотя бы приглушить этот поток.
Долгие мгновения Оби-Ван пробивался сквозь боль и туман, но в конце концов достиг центра и укрепил собственный ментальный барьер, захлестываемый штормом энергий Темной стороны.
В груди все еще ныло, вокруг продолжала хлестать Сила, но теперь он имел силы двигаться и поспешил к двери, чувствуя за ней Мола. Оби-Ван выбил дверь плечом и чуть не упал на пол, отыскивая его взглядом.
И он его нашел. Тело, вывернутое столь неестественно, что вряд ли в нем оставалась жизнь; замершее неподвижно.
Оби-Ван шатаясь подошел к нему, почти желая, чтобы Мол выл и корчился — неподвижность и тишина были намного, намного хуже. Но, приближаясь, он понемногу стал различать мимолетные признаки жизни: вздрагивания, периодически прокатывающиеся по телу Мола, судорожно подергивающиеся от этого пальцы, закатившиеся под веками глазами. Он все еще был жив, но почти без сознания — и дела становились все хуже.
Оби-Ван быстро присел рядом, отведя обмякшие руки и заставляя дрожащее тело улечься на спину. Там, где его руки касались татуировок, он ощущал, как те горят, как покалывают темные энергию кожу его собственных ладоней. Очевидно, именно они и убивали Мола.
На короткое мгновение Мол сфокусировал взгляд, внезапно почувствовав присутствие Оби-Вана. Его глаза были темными от боли, но взгляд оставался острым и угрожающим.
— Дай мне помочь... — начал Оби-Ван, боясь, что в любой момент Мол вновь может потерять сознание. Он поднял руку, пытаясь до него дотронуться, но тут же отдернул, встреченный оскалом окровавленных зубов.
— Татуировки тебя убьют, — сказал он настойчиво. — Я могу помочь.
Лицо Мола исказилось болью, тело вновь скрутило, сжимая и выворачивая, а затем он наконец обмяк.
—
Ладно, — выдавил он сквозь зубы, которые просто не мог разжать. — Быстрее.
Оби-Ван не стал медлить. Его руки замерли на груди Мола; татуировки, раскаленные, пылали в Силе под ладонями. Он даже думал, что эти рисунки нечто большее, чем просто способ сильнее запугать врагов, что извилистые полосы и завитки содержат мощную магию. Легенды гласили, что ситхские заклинатели могли зачаровывать оружие и безделушки, вырезая сигилы в дереве и металле и наделяя их темными силами. Теперь Оби-Ван осознал, что легенды правдивы — и что Мол носил такие сигилы, врезанные в собственную плоть.
Темные фигуры на чужой коже разгорались все сильнее: Оби-Ван давил на них, вливая в противовес собственную светлую энергию.
Он никогда не был целителем, мало зная о том, как залечить рану или исцелить Силой разум, и не знал, сработают ли вообще его попытки спасти Мола — колдовство темной стороны, пронизывающее его кожу, было очень мощным. Оно боролось в ответ, сопротивляясь направленному на него свету.
Оби-Ван надавил еще сильнее, используя всю годами выпестованную сосредоточенность, чтобы визуализировать Силу, текущую сквозь него. Он надеялся, что, собрав достаточно энергии, сможет разрушить или обезвредить ту неведомую тьму, которая убивала Мола.
Мышцы Мола сжимались под его пальцами, вдохи и выдохи странно, неровно ощущались в груди, которая физически не могла опасть или приподняться. Оби-Ван рискнул на секунду прервать концентрацию, чтобы взглянуть на его лицо; но если он и был в сознании, этого было не понять.
Оби-Ван потянулся к его сознанию через связь в Силе. Разум Мола пылал. Барьеры, которые обычно встречали Оби-Вана, полностью исчезли, и его сознание беспрепятственно могло проскользнуть внутрь.
Но все же он колебался — боясь, что присутствие еще одного сознания в разуме может добить Мола.
Словно чувствуя этот страх, тот смог подать слабый сигнал — исчезающий, искаженный, посланный из того уголка разума, куда Мол сумел отступить, пока умирало его тело.
Повторного приглашения не требовалось. Вспыхнула Сила, в полной мере активируя связь, позволяя энергиям свободно течь между сознаниями, — и Оби-Ван сжал зубы, чувствуя тьму, хлынувшую к нему самому. Но у него получалось обезвреживать ее на подходе, вытаскивая из разума и выбрасывая в Силу.
Теперь он впервые почувствовал слабый проблеск надежды. Используя себя как проводника, Оби-Ван ощущал, как энергии Темной стороны покидают Мола, а та тьма, что еще оставалась, сжимается под переданным светом.
Процесс был долгим. Мол приходил в себя и вновь терял сознание, его тело боролось за каждый вдох, а татуировки продолжали гореть, повреждая мышцы. Оби-Ван ни разу не позволил пальцам дрогнуть, несмотря на боль в руках, похожую на ожоги кислотой. И, работая вместе, им удалось удерживать связь открытой, вымывая из сознания Мола тьму, передавая ее Оби-Вану.
Прошло несколько часов, прежде чем Оби-Ван почувствовал некое равновесие, и еще несколько — пока темная магия стала угасать.
Измученный Мол уснул, его дыхание замедлилось. Дрожь и судороги начали затихать, промежутки между ними становились все дольше. Оби-Ван отстранился, осторожно распутывая их мысли, прежде чем вернуться в собственный разум, и, наконец, убрал руки с груди Мола.
Плохо гнущиеся, они болели и горели так, будто он остановил бластерный выстрел голыми руками, но, когда Оби-Ван перевернул их ладонями вверх, оказались полностью невредимыми — хотя и дрожали.
Он снова сел, опираясь на пятки. Измотанность, с которой он боролся, захлестнула с головой. Из последних сил Оби-Ван дотянулся до ближайшего ящика, в котором со вчера хранились свернутые одеяла.
Одно он накинул себе на плечи, спасаясь от холодной дрожи, бьющей все тело. Вторым укрыл Мола, все еще спящего, сжавшись, на полу. Теперь, когда Оби-Ван больше не удерживал его прижатым к полу, он автоматически свернулся в клубок, опустив голову и подтянув колени к груди, чтобы защитить ее.
Разум Оби-Вана онемел. Какая-то крохотная часть рассудка напомнила ему, что пялиться неприлично — Мола следует оставить в покое, одного. Но Оби-Ван сомневался, что прислушается, даже если захочет. Он вложил всю свою энергию и силы, помогая Молу сражаться со смертельным проклятием, и с трудом держался на ногах, в конце концов позволив себе привалиться к ящикам за спиной. Секунду спустя его глаза закрылись, и мир вокруг исчез.
***
Лучи света, падавшие из окна высоко над полом, прорезали комнату, задев лицо Оби-Вана и наконец разбудив его. Скудные часы сна почти не восстановили сил, и он поразился тому, каким опустошенным себя чувствует. Все запасы энергий были исчерпаны до дна; потребуются долгие медитации, чтобы просто начать возмещать потраченное.
Оби-Ван нашел взглядом Мола, лежавшего рядом, и хотя его глаза были открыты, он явно находился в глубокой медитации. Чужой взгляд, невидящий, замер на потолке над Оби-Ваном, а тело застыло в сосредоточении.
Взгляд Оби-Вана задержался всего на несколько мгновений, но Мол моргнул, отмечая солнечные лучи, и вернулся в реальность. Джедай тихо смотрел, как Мол с трудом двинулся, пытаясь сесть в такой же позе, как он сам.
— Не надо сейчас много двигаться, — предупредил он по привычке. — Мы пока не знаем, все ли в порядке.
Мол не ответил: похоже, все его силы уходили на то, чтобы удержаться в сидячем положении. Но секунду спустя он, кажется, справился с болью — по крайней мере достаточно, чтобы сердито воззриться на Оби-Вана за его банальный комментарий.
Чтобы почувствовать, что Молу хотелось остаться в одиночестве, Сила не требовалась. Но у Оби-Вана были вопросы, и он не собирался так просто отступать.
— Символы, — медленно произнес он, пока Мол пытался сесть более-менее удобно. — Они связаны с Темной стороной — они причиняют тебе боль. Вот почему ты обратился ко мне сквозь связь той ночью.
Мол на мгновение отвел взгляд, что Оби-Ван принял за подтверждение. И хотя тема явно была болезненной, он знал, что собеседник скрывает что-то еще, и продолжил:
— Но почему? Разве это не датомирские традиционные узоры?
Оби-Ван попытался вспомнить свои исследования вскоре после того, как Мол попал в плен. Он видел голо-изображения других забраков с похожими татуировками, хотя больше почти ничего и не нашел: сведения о датомирской культуре были скудными и труднодоступными даже для джедаев.
— Некоторые — да, — наконец отозвался Мол. Его голос был хриплым и пронизанным болью. — Но в основном их нанес мой учитель. И те, и те призваны направлять Темную сторону — неопытному глазу они покажутся одинаковыми.
Оби-Ван склонился ближе. Он никогда так пристально не изучал узоры Мола; интересно, сможет ли он отыскать отличия в стилях.
Мол даже не дрогнул, пока взгляд Оби-Вана скользил по его коже.
Татуировки на лице казались мягче. Не знай Оби-Ван доподлинно, он бы подумал, что это естественные узоры; были даже признаки того, что отметины росли вместе с самим Молом. Линии на коже были округлыми, плоскими, черный цвет — глубоким и ровным. Казалось, в них чувствовалась забота: линии были нанесены с изяществом и вниманием.
Оби-Ван позволил взгляду скользнуть ниже, прослеживая узоры, уходящие на грудь и плечи. Именно здесь он начал замечать изменения.
То, что раньше было чистыми, плоскими линиями, теперь превратилось в рельефные штрихи с неровными, вздутыми краями. Тут и там виднелись едва заметные сбои — должно быть, Мол не мог когда-то оставаться неподвижным под болью, и линии то беспорядочно отклонялись, то слишком глубоко врезались в кожу.
Оби-Вану пришлось подавить нарастающий страх, когда он понял, на что смотрит. Отметины были настолько замысловатыми, что это казалось почти невозможным, но он узнал бы подобные шрамы где угодно. Часть этих татуировок была нанесена лезвием светового меча.
Взгляд вновь метнулся к лицу Мола, но выражение того оставалось бесстрастным.
— Зачем же?.. — сумел выдавить Оби-Ван спустя мгновение, отстраняясь и вновь увеличивая дистанцию между ними.
— А зачем клеймят любого раба? Знак собственности, подтверждение владения... — Мол пожал плечами и тут же пожалел об этом: движение явно причинило ему боль.
Оби-Ван посмотрел в сторону. Мол обладал талантом заставлять его вопросы звучать глупо; и в то же время уклоняться от ответов.
— А у тебя это, к тому же, еще и чип-ингибитор? — спросил он, отстраненно вспоминая, как Энакин порой упоминал такое устройство.
Мол едва заметно кивнул.
Оби-Ван знал, что у него еще много вопросов, но видел, как Мол отдаляется все сильнее. Вряд ли он сейчас еще на что-то ответит. И Оби-Ван не собирался больше спрашивать. Они оба были истощены, и хотя Мол отказывался показывать степень своей измотанности, понятно было, что ему очень больно.
Преодолевая собственную слабость, Оби-Ван поднялся, собираясь уходить, но не удержался от последнего вопроса.
— Как думаешь, это повторится?
Он боялся, что при новой атаке ему просто не хватит сил помочь сражаться.
Мол коротко покачал головой.
— Нет... вряд ли. Скорее всего, учитель уверен, что я мертв. Он явно почувствовал, как сработало заклинание. Даже он не может предвидеть, что ты встанешь на пути его магии.
Что ж, подумал Оби-Ван, какое-никакое, а облегчение.
